1
…плоская, жёлтая, страшная, пыльная афганская война: как она есть, без всякого патриотизма: от «ура» до подлинного; война, как бред настоящего, как мышцы безумия, и вместе – абсолютно прозаическая, темная…
Таков сборник А. Проханова «Седой солдат»: жёстко фиксирующий правду: для необходимостей истории…
Сложно поверить, что тот же писатель, когда-то, уже в другой эпохе, в недрах ушедшей под метафизические воды советской Атлантиды дебютировал рассказами о деревне: тоже, кажется, затонувшей: вместе со всей советской спецификой.
Тема Родины: во всех проявлениях, не была для Проханова игрой, данью моде, попыткой обрести те, или иные выгоды: он из тех, кто болеет Россией, даже Русью; отсюда – пламенное, вместе – и такое бытовое – дыхание тех, связанных с деревней рассказов…
«Свадьба».
«Красный сок на снегу»…
Позже в рассказы вторгались очерковые интонации, - особенность, связанная с поездками по стране, с погружением в необъятность недр Сибири…
Своеобразие таковых произведений слоилось узловатыми зигзагами подлинности; и правда их была жёсткой, шероховатой…
Проханов одержим идеей империи: что ж…
Если посмотреть в корень истории, станет очевидно, что всё наиболее значительное в человечестве производилось именно в периоды империй.
Крупно ставились слова.
Ярко вспыхивали краски.
Военно-политический роман становится… своеобразным открытием Проханова: начинённые необыкновенный, взрывной силой, книги этого жанра врываются в общество, вызывая огни споров.
«Господин Гексаген» - с блестяще и пёстро смещённой симметрией, с напластованием происшествий; с объёмным, сочным и цветистым письмом…
…коммунистический градус «Господина Гексогена» высок: роман пропитан субстанцией стремления к небывалому: к справедливости: ради которой и бушует столь цветастая людская плазма…
Качество письма таково же, как в ранних рассказах: но метафизический разброс настолько велик, что не верится, что перед нами произведения одного писателя.
Ужас и надежда смешиваются, переплетаясь волокнами.
Неистовство не снижает накала…
И горит, бурлит, переливается всеми оттенками психологии и бытия грандиозный мир, созданный А. Прохановым.
2
Нежно касается слов, прежде чем поставить их в строки: и возникает образ: исполненный тайного очарования, поэтической магии, силы, скрытой до поры:
Дождь – это капель стеклянных ряд,
И в окне на стекле полоса.
Это в ночь голоса,
Это травы в лесу говорят,
Про неё, что идёт сквозь леса,
Разбросав свой наряд,
Распустив до колен волоса.
Это капель стеклянный ряд –
Дождевая роса.
Тугое натяжение стеклянных капель вспыхивает словно, отливая подлинной поэтичностью.
В прозе Проханова много своеобразной поэзии: и в тугом плетение словесных орнаментов, и в избыточности красок; поэзия его дышит собственной субстанцией правды.
Алые ритмы рвутся, завораживая:
Мой стих упал на дно сухого моря.
Ушёл на фронт, забыв полить цветок.
Лицо жены, померкшее от горя.
Блокпост, стрельба, алеющий восток.
Сухо и жёстко, живописно и актуально.
Строки вибрируют напряжённо: возникающие – их суммами – картины – резко врезаются в память.
А – были юношеские стихи:
Серебром осыпаются злаки
И шуршит неспроста
Береста.
И на ней появляются знаки,
И горят в палисаднике маки,
И над всем – косяки журавлей.
Дождь, скорей эту землю залей!
Играют звуки, плещась рыбами в водоёмах строк.
Таинственно проступающие на бересте знаки словно призваны истолковать предложенную реальность.
И нежность – родного, отчего, хлебного-млечного – проступает: весомо и властно – нельзя отказаться, отринуть.
Снова зажигаются обнажённые ритмы современности:
Комбат убит. Мы молча пили водку
В прифронтовом дешёвом кабаке.
А рядом миномёты драли глотку,
И мины разрывались вдалеке.
•
Пронзённый в грудь,
лежал на дне воронки.
Я был один, заброшен на земле.
В заре летели чёрные вороны
И что-то хриплое они кричали мне.
Неожиданная перекличка с Есениным в последней строке разрывается жёсткой начинкой – оной строки…
Стих мускулист, и полон шероховатой правдой бытия.
Поэзия Проханова живёт своеобразным феноменом: многообразия писательского дара, равно огненными вспышками – силовых молний, различных эффектов, которые отразятся в массивных зеркалах вечности.
3
Его литые, туго наполненные фразы поэтичны: о чём бы ни писал: мастерство, полифонично-полнообъёмно звучащее, даёт вариант поэзии прозы.
Первая книга Проханова «Иду в путь мой» вышла с предисловием Ю. Трифонова: и отмеченное им – русская тема, проходящая красной нитью, пронизывающая онтологическим ветром сочинения Проханова, – было подмечено абсолютно точно.
Знаково и название: путь – только свой, и какие бы повороты ни были, их необходимо свершить, оставаясь собой же…
Русская нить калится, делаясь металлической, требуя служения.
Первый сборник был посвящён деревне, которую не встретишь сейчас: стала чёрно-мёртвой, будто и не играла такой немыслимой роли в русской жизни, будто не сияла собственной, избяной философией, тайной, расписной надеждой…
Но у Проханова – крупно и выпукло – сверкает то, что было: и старомодная, чистая в скромности своей и какой-то подчёркнутой опрятности этика, и стародавние обряды, и неспешность уклада – всё, соединяясь, суммируясь, образует своеобразный круг бытования, недоступного избытку лоснящихся соблазнов и чрезмерному шуму мегаполисов…
Первый роман – «Кочующая роза» - своеобразно использовал очерк, точно разводя его в субстанции романной формы; впечатления от поездок по Сибири, Дальнему Востоку и Средней Азии соединялись в пёструю сюжетную ткань…
Политика и война постепенно всё гуще и гуще насыщают прозу и публицистику писателя; и яростное горение, очевидно, бушующее в недрах его личности, выплёскивается огненным расплавом на страницы книг…
«Господин Гексаген»… точно смещают симметрию, столь редкую в ассиметричной жизни, и причудливо обращается с перспективой.
Цветисто, будто византийские ткани пылают, сочно написанный роман держится суммами ассоциаций, и конспирология, угрожая крючковатыми лапами, наползает на скучную, всю в параграфах истории, фактографию; а заговор имущих власть, связанный с событиями 1999 года, столь же возможен, сколь и нет.
Ощущения двоятся: и создаётся впечатление прохода по лабиринту, где стены заменяют зеркала; в отражение смотрится другое отражение.
Но чувство истории – жизни именно в ней, а вовсе не в суетливо-быстро-мчащейся повседневности – отмечает многоцветную ткань прохановского романа.
Как и ряда других его книг.
История и Россия – два пламени, палящих художника; в «Поступи русской победы» предложена история страны в ликах четырёх Империй: Киево-Новгородская Русь, Московское Царство, Российская Империя Романовых, Сталинская империя…
…восстанет ли из-под метафизических вод Китеж счастья, воплощающий собою Царство Божье на земле?
Проханов и в заблуждениях (разная оптика оценок возможна) – размашист, стилистически богат, неистов.
Он – боец и борец: всегда, во всём: от кипящих передовиц «Завтра» до полотен своей крупной прозы…
И таковое горение, сопровождающееся невероятным выбросом творящей энергии, не может не гипнотизировать: даже оппонентов, слишком несогласных с курсом его – книг, мыслей, жизни…
