itemscope itemtype="http://schema.org/Article">

«Миргород» Н. В. Гоголя как историософская модель

Часть 3

0
1470
Время на чтение 52 минут

Часть 1

Часть 2

Следующая повесть миргородского цикла – «Тарас Бульба» - посвящена, как уже говорилось, «серебряному веку» в истории человеческого рода. И в ней тоже ничего, кроме описания малороссийских событий и апологии казацкого мужества и молодечества, не увидели критики, включая и В. Г. Белинского.

«…«Тарас Бульба» есть отрывок, эпизод из великой эпопеи жизни целого народа. Если в наше время возможна гомерическая эпопея, то вот вам ее высочайший образец, идеал и прототип!»,[1] - такова квинтэссенция этих статей.

И только-то.

Между тем, «Тарас Бульба» - серьезная историософская работа, посвященная воцарению в мире зла и вооруженной борьбе с ним. Старый Бульба с сыновьями, всё запорожское казачество, жидовство, поляки, помимо того, что все они – превосходно выписанные живые персонажи действительно «гомерической эпопеи», являются еще и символами, значение и смысл которых скрыты за художественным совершенством.[2]

Мир «Тараса Бульбы» разительно отличается от безмятежного мира «Старосветских помещиков» своей суровостью, жестокостью. Это мир войны – при том войны религиозной. И всё в повести, самая повседневность казачества, как описывает ее Гоголь, пронизана этой войной. Тарас Бульба – полковник не только в Сечи, но и у себя дома. Свою жену он не удостаивает даже имени, называя ее стара[3] – она для него такой же предмет военного быта, как конь и сабля. Сыновья, отданные неизвестно зачем в бурсу, опять-таки предназначены для войны. И себя Тарас Бульба, как и все казаки, не мыслит вне войны. Он богат. Он в состоянии, не раздумывая, отсыпать жиду Янкелю несколько тысяч червонцев, но его дом более, чем скромен, и скорее напоминает казарму, нежели жилище пана.

«Всё было чисто, вымазано цветной глиною. На стенах — сабли, нагайки, сетки для птиц, невода и ружья, хитро обделанный рог для пороху, золотая уздечка на коня и путы с серебряными бляхами. Окна в светлице были маленькие, с круглыми, тусклыми стеклами, какие встречаются ныне только в старинных церквях, сквозь которые иначе нельзя было глядеть, как приподняв надвижное стекло. Вокруг окон и дверей были красные отводы. На полках по углам стояли кувшины, бутыли и фляжки зеленого и синего стекла, резные серебряные кубки, позолоченные чарки всякой работы: венецейской, турецкой, черкесской, зашедшие в светлицу Бульбы всякими путями через третьи и четвертые руки, что было весьма обыкновенно в те удалые времена. Берестовые скамьи вокруг всей комнаты; огромный стол под образами в парадном углу; широкая печь с запечьями, уступами и выступами, покрытая цветными, пестрыми изразцами…»

Впрочем, своему дому Бульба недвусмысленно предпочитает неблагоустроенный запорожский курень, налаженному хозяйству – походный быт казацкого лагеря.

«… - Да когда на то пошло, то и я с вами еду! ей-богу, еду! – говорит он прибывшим из Киева сыновьям, которых собрался отправить в Сечь. - Какого дьявола мне здесь ждать? Чтоб я стал гречкосеем, домоводом, глядеть за овцами, да за свиньями, да бабиться с женой? Да пропади она: я козак, не хочу! Так что же, что нет войны? Я так поеду с вами на Запорожье, погулять. Ей-богу, еду! - И старый Бульба мало-помалу горячился, горячился, наконец, рассердился совсем, встал из-за стола и, приосанившись, топнул ногою. - Завтра же едем! Зачем откладывать! Какого врага мы можем здесь высидеть? На что нам эта хата? К чему нам всё это? На что эти горшки? - Сказавши это, он начал колотить и швырять горшки и фляжки».

Необыкновенно чувство юмора Тараса Бульбы – здоровое, простодушное, задирающее не только сыновей, но и самих обитателей ада.

«… - Что, хороша горелка? А как по-латыни горелка? То-то, сынку, дурни были латынцы: они и не знали, есть ли на свете горелка».

И своего коня Тарас назвал Чёртом, думается, не без косвенной мысли ездить именно на чёрте.

Тарас Бульба персонифицирует собой явление, которое подробно описывает Гоголь и название которому было придумано только столетие спустя – русским историком Л. Н. Гумилевым. Название это – пассионарность.

«Пассионарность, – говорит Гумилев, - это признак, возникающий вследствие мутации (пассионарного толчка) и образующий внутри популяции некоторое количество людей, обладающих повышенной тягой к действию. Мы назовем таких людей пассионариями. Пассионарии стремятся изменить окружающее и способны на это. Это они организуют далекие походы, из которых возвращаются немногие. Это они борются за покорение народов, окружающих их собственный этнос, или, наоборот, сражаются против захватчиков… Вкладывая свою избыточную энергию в организацию и управление соплеменниками на всех уровнях социальной иерархии, они, хотя и с трудом, вырабатывают новые стереотипы поведения, навязывают их всем остальным и создают таким образом новую этническую систему, новый этнос, видимый для истории… Наибольший подъем пассионарности – акматическая фаза этногенеза – вызывает стремление людей не создавать целостности, а, напротив, «быть самими собой»: не подчиняться общим установлениям, считаться лишь с собственной природой. Обычно в истории эта фаза сопровождается… внутренним соперничеством и резней».[4]

Сопоставим это с текстом Н. В. Гоголя.

«Бульба был упрям страшно, - сообщает Гоголь. - Это был один из тех характеров, которые могли только возникнуть в тяжелый XV век на полукочующем углу Европы, когда вся южная первобытная Россия, оставленная своими князьями, была опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников; когда, лишившись дома и кровли, стал здесь отважен человек; когда на пожарищах, в виду грозных соседей и вечной опасности, селился он и привыкал глядеть им прямо в очи, разучившись знать, существует ли какая боязнь на свете; когда бранным пламенем объялся древле-мирный славянский дух, и завелось козачество — широкая, разгульная замашка русской природы, — и когда все поречья, перевозы, прибрежные пологие и льготные места усеялись козаками, которым и счету никто не ведал, и смелые товарищи их были вправе отвечать султану, пожелавшему знать о числе их: «Кто их знает! у нас их раскидано по всему степу: что байрак, то козак» (что маленький пригорок, там уж и козак). Это было, точно, необыкновенное явленье русской силы: его вышибло из народной груди огниво бед. Вместо прежних уделов, мелких городков, наполненных псарями и ловчими, вместо враждующих и торгующихся городами мелких князей, возникли грозные селения, курени и околицы, связанные общей опасностью и ненавистью против нехристианских хищников… Гетьманы, избранные из среды самих же козаков, преобразовали околицы и курени в полки и правильные округи. Это не было строевое собранное войско, его бы никто не увидал; но в случае войны и общего движенья, в восемь дней, не больше, всякий являлся на коне, во всем своем вооружении, получа плату один только червонец от короля, и в две недели набиралось такое войско, какого бы не в силах были набрать никакие рекрутские наборы. Кончился поход, — воин уходил в луга и пашни, на днепровские перевозы, ловил рыбу, торговал, варил пиво и был вольный козак. Современные иноземцы дивились тогда справедливо необыкновенным способностям его. Не было ремесла, которого бы не знал козак: накурить вина, снарядить телегу, намолоть пороху, справить кузнецкую, слесарную работу и, в прибавку к тому, гулять напропалую, пить и бражничать, как только может один русский, — всё это было ему по плечу. Кроме рейстровых козаков, считавших обязанностью являться во время войны, можно было во всякое время, в случае большой потребности, набрать целые толпы охочекомонных: стоило только есаулам пройти по рынкам и площадям всех сел и местечек и прокричать во весь голос, ставши на телегу: «Эй, вы, пивники, броварники! полно вам пиво варить, да валяться по запечьям, да кормить своим жирным телом мух! Ступайте славы рыцарской и чести добиваться! Вы, плугари, гречкосеи, овцепасы, баболюбы! полно вам за плугом ходить да пачкать в землю свои желтые чоботы, да подбираться к жинкам и губить силу рыцарскую! Пора доставать козацкой славы!» И слова эти были, как искры, падавшие на сухое дерево. Пахарь ломал свой плуг, бровари и пивовары кидали свои кади и били бочки, ремесленник и торгаш посылал к чорту и ремесло и лавку, бил горшки в доме. И всё что ни было, садилось на коня. Словом, русский характер получил здесь могучий, широкий размах, дюжую наружность».

И далее:

«Вся Сечь представляла необыкновенное явление. Это было какое-то беспрерывное пиршество, бал, начавшийся шумно и потерявший конец свой. Некоторые занимались ремеслами, иные держали лавочки и торговали; но большая часть гуляла с утра до вечера, если в карманах звучала возможность, и добытое добро не перешло еще в руки торгашей и шинкарей. Это общее пиршество имело в себе что-то околдовывающее. Оно не было какое-нибудь сборище бражников, напивавшихся с горя, но было просто какое-то бешеное разгулье веселости. Всякий приходящий сюда позабывал и бросал всё, что дотоле его занимало. Он, можно сказать, плевал на всё прошедшее и с жаром фанатика предавался воле и товариществу таких же, как сам, не имевших ни родных, ни угла, ни семейства, кроме вольного неба и вечного пира души своей. Это производило ту бешеную веселость, которая не могла бы родиться ни из какого другого источника. Рассказы и болтовня, которые можно было слышать среди собравшейся толпы, лениво отдыхавшей на земле, часто так были смешны и дышали такою силою живого рассказа, что нужно было иметь только одну хладнокровную наружность, запорожца, чтобы сохранить во всё время неподвижное выраженье лиц и не моргнуть даже усом, — резкая черта, которою отличается доныне от других братьев своих южный россиянин. Веселость была пьяна, шумна, но при всем том это не был черный кабак, где мрачно-искаженными чертами веселия забывается человек; это был тесный круг школьных товарищей. Разница была только в том, что, вместо сидения за указкой и пошлых толков учителя, они производили набег на пяти тысячах коней; вместо луга, на котором производилась игра в мячик, у них были неохраняемые, беспечные границы, в виду которых татарин выказывал быструю свою голову, и неподвижно, сурово глядел турок в зеленой чалме своей. Разница та, что, вместо насильной воли, соединившей их в школе, они сами собою кинули отцов и матерей и бежали из родительских домов своих; что здесь были те, у которых уже моталась около шеи веревка, и которые, вместо бледной смерти, увидели жизнь, и жизнь во всем разгуле; что здесь были те, которые, по благородному обычаю, не могли удержать в кармане своем копейки; что здесь были те, которые дотоле червонец считали богатством, у которых, по милости арендаторов-жидов, карманы можно было выворотить без всякого опасения что-нибудь уронить. Здесь были все бурсаки, которые не вынесли академических лоз и которые не вынесли из школы ни одной буквы; но вместе с этими здесь были и те, которые знали, что такое Гораций, Цицерон и римская республика. Тут было много тех офицеров, которые потом отличались в королевских войсках; тут было множество образовавшихся опытных партизанов, которые имели благородное убеждение мыслить, что всё равно, где бы ни воевать, только бы воевать, потому что неприлично благородному человеку быть без битвы. Много было и таких, которые пришли на Сечь с тем, чтобы потом сказать, что они были на Сечи, и уже закаленные рыцари. Но кого тут не было? Эта странная республика была именно потребность того века. Охотники до военной жизни, до золотых кубков, богатых парчей, дукатов и реалов во всякое время могли найти здесь себе работу. Одни только обожатели женщин не могли найти здесь ничего, потому что даже в предместье Сечи не смела показываться ни одна женщина».

Приведенный очерк – ярчайшая иллюстрация к теории пассионарности Л. Н. Гумилева и, конечно, признак высочайшей исторической интуиции Н. В. Гоголя.

Пассионарность запорожских казаков, подчеркивает Гоголь, была именно православной пассионарностью: она и возникла как закономерный ответ на притязания зловещих антихристианских сил. Единственным критерием приема в казаки на Сечи была православность новоприбывшего.

«Пришедший являлся только к кошевому, который обыкновенно говорил:

- Здравствуй! Что, во Христа веруешь?

- Верую! - отвечал приходивший.

- И в Троицу Святую веруешь?

- Верую!

- И в церковь ходишь?

- Хожу!

- А ну, перекрестись!

Пришедший крестился.

- Ну, хорошо, - отвечал кошевой, - ступай же, в который сам знаешь, курень.

Этим оканчивалась вся церемония».

Злу в мире противостоит только Православная Церковь.

Православная Церковь является в повести в двух, так сказать, ипостасях.

Во-1-х, в самой Запорожской Сечи существует православный храм. Любопытно и показательно описание самого храма и отношение к нему запорожцев, которое описывает Гоголь.

«Вся Сечь молилась в одной церкви и готова была защищать ее до последней капли крови, хотя и слышать не хотела о посте и воздержании», - говорит он.

Один из его персонажей – кошевой Кирдяга – пеняет казакам:

«… - У нас храм Божий — грех сказать, что такое: вот сколько лет уже, как, по милости Божией, стоит Сечь, а до сих пор не то уже, чтобы наружность церкви, но даже внутренние образа без всякого убранства. Хотя бы серебряную ризу кто догадался им выковать! Они только то и получили, что отказали в духовной иные козаки. Да и даяние их было бедное, потому что они почти всё еще пропили при жизни своей».

Наконец, перед выступлением в поход на поляков,

«в деревянной небольшой церкви служил священник молебен, окропил всех святою водою; все целовали крест. Когда тронулся табор и потянулся из Сечи, все запорожцы обратили головы назад.

- Прощай, наша мать! - сказали все почти в одно слово, - пусть же тебя хранит Бог от всякого несчастья!»

Это – внешняя, обрядовая сторона воцерковленности запорожцев. В ней нет ничего искусственного, неподлинного, напускного. Запорожцы похожи на детей-подростков, которые, почитая мать-Церковь и ее заповеди, часто буквально понятые, тем не менее норовят жить-таки своим умом – не очень казистым и поворотливым, но открытым и первобытно-чистым.

Существует в повести и другая Церковь – Церковь-эклессия, понимаемая, вернее сказать, постигаемая через товарищество. Притягательность описанного Гоголем товарищества казаков и состоит именно в его воцерковленности. Нигде казак не предоставлен сам себе. Всюду чувствует он себя частью могучего вечно-живого организма.

Во время осады польского города Дубно, где и разворачиваются основные события повести, крымские татары, воспользовавшись отсутствием основного казачьего войска, напали на Запорожскую Сечь, захватили добро и много пленных увели. Когда известие об этом достигло казаков, собрался круг для решения вопроса: как быть? Продолжать ли осаду или немедленно гнаться за татарами? Положение осложнялось тем, что много запорожцев было захвачено в плен и поляками. Мнения разделились. Но, что характерно, разные мнения казаков исходили из одной – правильнее сказать, единой – презумпции: соборности, товарищества, эклессии.

«…- Давай совет прежде старшие! - закричали в толпе.

- Давай совет кошевой! - говорили другие.

И кошевой снял шапку, уж не так, как начальник, а как товарищ, благодарил всех козаков за честь и сказал:

- Много между нами есть старших и советом умнейших, но, коли меня почтили, то мой совет: не терять, товарищи, времени и гнаться за татарином. Ибо вы сами знаете, что за человек татарин. Он не станет с награбленным добром ожидать нашего прихода, а мигом размытарит его, так что и следов не найдешь. Так мой совет: итти. Мы здесь уже погуляли. Ляхи знают, что такое козаки; за веру, сколько было по силам, отметили; корысти же с голодного города не много. Итак, мой совет — итти.

- Итти! - раздалось голосно в запорожских куренях.

Но Тарасу Бульбе не пришлись по душе такие слова, и навесил он еще ниже на очи свои хмурные, исчерна-белые брови, подобные кустам, повыраставшим по высокому темени горы, которых верхушки вплоть занес иглистый северный иней.

- Нет, не прав совет твой, кошевой! - сказал он. - Ты не так говоришь. Ты позабыл, видно, что в плену остаются наши, захваченные ляхами? Ты хочешь, видно, чтоб мы не уважили первого, святого закона товарищества, оставили бы собратьев своих на то, чтобы с них с живых содрали кожу или, исчетвертовав на части козацкое их тело, развозили бы их по городам и селам, как сделали они доселе с гетьманом и лучшими русскими витязями на Украйне. Разве мало они поругались и без того над святынею? Что ж мы такое? спрашиваю я всех вас. Что ж за козак тот, который кинул в беде товарища, кинул его, как собаку, пропасть на чужбине? Коли уж на то пошло, что всякий ни во что ставит козацкую честь, позволив себе плюнуть в седые усы свои и попрекнуть себя обидным словом, так не укорит же никто меня. Один остаюсь!

Поколебались все стоявшие запорожцы.

- А разве ты позабыл, бравый полковник, - сказал тогда кошевой, - что у татар в руках тоже наши товарищи, что если мы теперь их не выручим, то жизнь их будет продана на вечное невольничество язычникам, что хуже всякой лютой смерти? Позабыл разве, что у них теперь вся казна наша, добытая христианскою кровью?

Задумались все козаки и не знали, что сказать. Никому не хотелось из них заслужить обидную славу. Тогда вышел вперед всех старейший годами во всем запорожском войске Касьян Бовдюг. В чести был он от всех козаков ; два раза уже был избираем кошевым и на войнах тоже был сильно добрый козак, но уже давно состарелся и не бывал ни в каких походах; не любил тоже и советов давать никому, а любил старый вояка лежать на боку у козацких кругов, слушая рассказы про всякие бывалые случаи и козацкие походы. Никогда не вмешивался он в их речи, а всё только слушал да прижимал пальцем золу из своей коротенькой трубки, которой не выпускал изо рта, и долго сидел он потом, прижмурив слегка очи, и не знали козаки, спал ли он, или всё еще слушал. Все походы оставался он дома, но сей раз разобрало старого. Махнул рукою по-козацки и сказал: «А не куды пошло! Пойду и я: может, в чем-нибудь буду пригоден козачеству!» Все козаки притихли, когда выступил он теперь перед собрание, ибо давно не слышали от него никакого слова. Всякий хотел знать, что скажет Бовдюг.

- Пришла очередь и мне сказать слово, паны братья! - так он начал. - Послушайте, дети, старого. Мудро сказал кошевой; и, как голова козацкого войска, обязанный приберегать его и печись о войсковом скарбе, мудрее ничего он не мог сказать. Вот что! Это пусть будет первая моя речь! А теперь послушайте, что скажет моя другая речь. А вот что скажет моя другая речь: большую правду сказал и Тарас-полковник, — дай Боже ему побольше веку, и чтоб таких полковников было побольше на Украйне! Первый долг и первая честь козака есть соблюсти товарищество. Сколько ни живу я на веку, не слышал я, паны братья, чтобы козак покинул где или продал как-нибудь своего товарища. И те, и другие нам товарищи; меньше их или больше, — всё равно, все товарищи, все нам дороги. Так вот какая моя речь: те, которым милы захваченные татарами, пусть отправляются за татарами, а которым милы полоненные ляхами, и не хочется оставлять правого дела, пусть остаются. Кошевой по долгу пойдет с одною половиною за татарами, а другая половина выберет себе наказного атамана. А наказным атаманом, коли хотите послушать белой головы, не пригоже быть никому другому, как только одному Тарасу Бульбе. Нет из нас никого равного ему в доблести.

Так сказал Бовдюг и затих; и обрадовались все козаки, что навел их таким образом на ум старый. Все вскинули вверх шапки и закричали:

- Спасибо тебе, батько! Молчал, молчал, долго молчал, да вот, наконец, и сказал. Недаром говорил, когда собирался в поход, что будешь пригоден козачеству: так и сделалось.

- Что, согласны вы на то? - спросил кошевой.

- Все согласны! - закричали козаки.

- Стало быть, раде конец?

- Конец раде! - кричали козаки.

- Слушайте ж теперь войскового приказа, дети! - сказал кошевой, выступил вперед и надел шапку, а все запорожцы, сколько их ни было, сняли свои шапки и остались с непокрытыми головами, утупив очи в землю, как бывало всегда между козаками, когда собирался что говорить старший.

- Теперь отделяйтесь, паны братья! Кто хочет итти, ступай на правую сторону; кто остается, отходи на левую! Куды большая часть куреня переходит, туды и атаман; коли меньшая часть переходит, приставай к другим куреням.

И все стали переходить, кто на правую, кто на левую сторону. Которого куреня большая часть переходила, туда и куренной атаман переходил; которого малая часть, та приставала к другим куреням; и вышло без малого не поровну на всякой стороне…

…Когда отделились все и стали на две стороны в два ряда куренями, кошевой прошел промеж рядов и сказал:

- А что, панове братове, довольны одна сторона другою?

- Все довольны, батько! - отвечали козаки.

- Ну, так поцелуйтесь же и дайте друг другу прощанье, ибо, Бог знает, приведется ли в жизни еще увидеться. Слушайте своего атамана, а исполняйте то, что сами знаете: сами знаете, что велит козацкая честь.

И все козаки, сколько их ни было, перецеловались между собою. Начали первые атаманы и, поведши рукою седые усы свои, поцеловались навкрест и потом взялись за руки и крепко держали руки. Хотел один другого спросить: «Что, пане брате, увидимся или не увидимся?» да и не спросили, замолчали, — и загадались обе седые головы. А козаки все до одного прощались, зная, что много будет работы тем и другим; но не повершили, однако ж, тотчас разлучиться, а повершили дождаться темной ночной поры, чтобы не дать неприятелю увидеть убыль в козацком войске».

Не хмельной пир – агапэ, товарищеский ужин устраивает оставшимся казакам Тарас Бульба. Для этого до капли разливается им драгоценное вино, припасенное для исключительного случая.

«…- Я угощаю вас, паны братья, - так сказал Бульба, - не в честь того, что вы сделали меня своим атаманом, как ни велика подобная честь, не в честь также прощанья с нашими товарищами: нет, в другое время прилично то и другое; не такая теперь перед нами минута. Перед нами дела великого поту, великой козацкой доблести! Итак, выпьем, товарищи, разом выпьем поперед всего за святую православную веру: чтобы пришло, наконец, такое время, чтобы по всему свету разошлась и везде была бы одна святая вера, и все, сколько ни есть бусурманов, все бы сделались христианами! Да за одним уже разом выпьем и за Сечь, чтобы долго она стояла на погибель всему бусурманству, чтобы с каждым годом выходили из нее молодцы, один одного лучше, один одного краше. Да уже вместе выпьем и за нашу собственную славу, чтобы сказали внуки и сыны тех внуков, что были когда-то такие, которые не постыдили товарищества и не выдали своих. Так за веру, пане братове, за веру!

- За веру! - загомонели все, стоявшие в ближних рядах, густыми голосами.

- За веру! - подхватили дальние, и всё, что ни было, и старое и молодое, выпило за веру.

- За Сичь! - сказал Тарас и высоко поднял над головою руку.

- За Сичь! - отдалося густо в передних рядах.

- За Сичь! - сказали тихо старые, моргнувши седым усом; и, встрепенувшись, как молодые соколы, повторили молодые:

- За Сичь!

И слышало далече поле, как поминали козаки свою Сичь.

- Теперь последний глоток, товарищи, за славу и всех христиан, какие живут на свете!

И все козаки, до последнего в поле, выпили последний глоток в ковшах за славу и всех христиан, какие ни есть на свете. И долго еще повторялось по всем рядам промеж всеми куренями: «За всех христиан, какие ни есть на свете!»

Уже пусто было в ковшах, а всё еще стояли козаки, поднявши руки. Хоть весело глядели очи их всех, просиявшие вином, но сильно загадались они. Не о корысти и военном прибытке теперь думали они, не о том, кому посчастливится набрать червонцев, дорогого оружья, шитых кафтанов и черкесских коней; но загадалися они — как орлы, севшие на вершинах обрывистых, высоких гор, с которых далеко видно расстилающееся беспредельно море, усыпанное, как мелкими птицами, галерами, кораблями и всякими судами, огражденное по сторонам чуть видными тонкими поморьями, с прибережными, как мошки, городами и склонившимися, как мелкая травка, лесами. Как орлы озирали они вокруг себя очами всё поле и чернеющую вдали судьбу свою. Будет, будет всё поле с облогами и дорогами покрыто торчащими их белыми костями, щедро обмывшись козацкою их кровью и покрывшись разбитыми возами, расколотыми саблями и копьями. Далече раскинутся чубатые головы с перекрученными и запекшимися в крови чубами и запущенными книзу усами. Будут, налетев, орлы выдирать и выдергивать из них козацкие очи. Но добро великое в таком широко и вольно разметавшемся смертном ночлеге! Не погибнет ни одно великодушное дело и не пропадет, как малая порошинка с ружейного дула, козацкая слава. Будет, будет бандурист, с седою по грудь бородою, а может, еще полный зрелого мужества, но белоголовый старец, вещий духом, и скажет он про них свое густое, могучее слово. И пойдет дыбом по всему свету о них слава, и всё, что ни народится потом, заговорит о них. Ибо далеко разносится могучее слово, будучи подобно гудящей колокольной меди, в которую много повергнул мастер дорогого чистого серебра, чтобы далече по городам, лачугам, палатам и весям разносился красный звон, сзывая равно всех на святую молитву».

О товариществе говорит Бульба казакам перед решающим сражением.

«…- Хочется мне вам сказать, панове, что такое есть наше товарищество. Вы слышали от отцов и дедов, в какой чести у всех была земля наша: и грекам дала знать себя, и с Царьграда брала червонцы, и города были пышные, и храмы, и князья, князья русского рода, свои князья, а не католические недоверки. Всё взяли бусурманы, всё пропало. Только остались мы сирые, да, как вдовица после крепкого мужа, сирая так же, как и мы, земля наша! Вот в какое время подали мы, товарищи, руку на братство! Вот на чем стоит наше товарищество! Нет уз святее товарищества! Отец любит свое дитя, мать любит свое дитя, дитя любит отца и мать. Но это не то, братцы: любит и зверь свое дитя. Но породниться родством по душе, а не по крови, может один только человек. Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в Русской земле, не было таких товарищей. Вам случалось не одному помногу пропадать на чужбине; видишь, и там люди! также Божий человек, и разговоришься с ним, как с своим; а как дойдет до того, чтобы поведать сердечное слово, — видишь: нет, умные люди, да не те; такие же люди, да не те! Нет, братцы, так любить, как русская душа, —любить не то, чтобы умом или чем другим, а всем, чем дал бог, что ни есть в тебе, а… - сказал Тарас, и махнул рукой, и потряс седою головою, и усом моргнул, и сказал: - Нет, так любить никто не может! Знаю, подло завелось теперь на земле нашей; думают только, чтобы при них были хлебные стоги, скирды да конные табуны их, да были бы целы в погребах запечатанные меды их. Перенимают, чорт знает, какие бусурманские обычаи; гнушаются языком своим; свой с своим не хочет говорить; свой своего продает, как продают бездушную тварь на торговом рынке. Милость чужого короля, да и не короля, а поскудная милость польского магната, который желтым чоботом своим бьет их в морду, дороже для них всякого братства. Но у последнего подлюки, каков он ни есть, хоть весь извалялся он в саже и в поклонничестве, есть и у того, братцы, крупица русского чувства. И проснется оно когда-нибудь, и ударится он, горемычный, об полы руками, схватит себя за голову, проклявши громко подлую жизнь свою, готовый муками искупить позорное дело. Пусть же знают они все, что такое значит в Русской земле товарищество! Уж если на то пошло, чтобы умирать, — так никому ж из них не доведется так умирать!.. Никому, никому!.. Не хватит у них на то мышиной натуры их!

Так говорил атаман и, когда кончил речь, всё еще потрясал посеребрившеюся в козацких делах головою. Всех, кто ни стоял, разобрала сильно такая речь, дошед далеко, до самого сердца. Самые старейшие в рядах стали неподвижны, потупив седые головы в землю; слеза тихо накатывалася в старых очах; медленно отирали они ее рукавом. И потом все, как будто сговорившись, махнули в одно время рукою и потрясли бывалыми головами. Знать, видно, много напомнил им старый Тарас знакомого и лучшего, что бывает на сердце у человека, умудренного горем, трудом, удалью и всяким невзгодьем жизни, или хотя и не познавшего их, но много почуявшего молодою жемчужною душою на вечную радость старцам родителям, родившим его».

Измена Церкви, измена товариществу не прощается никому: сам Тарас, не задумываясь, убивает сына, перешедшего на сторону поляков, и даже хоронить его не хочет.

«… - Ну, что ж теперь мы будем делать? - сказал Тарас, смотря прямо ему в очи.

Но ничего не знал на то сказать Андрий и стоял, утупивши в землю очи.

- Что, сынку, помогли тебе твои ляхи?

Андрий был безответен.

- Так продать? продать веру? продать своих? Стой же, слезай с коня!

Покорно, как ребенок, слез он с коня и остановился, ни жив, ни мертв перед Тарасом.

- Стой и не шевелись! Я тебя породил, я тебя и убью! - сказал Тарас и, отступивши шаг назад, снял с плеча ружье.

Бледен, как полотно, был Андрий; видно было, как тихо шевелились уста его, и как он произносил чье-то имя; но это не было имя отчизны, или матери, или братьев — это было имя прекрасной полячки. Тарас выстрелил.

Как хлебный колос, подрезанный серпом, как молодой барашек, почуявший под сердцем смертельное железо, повис он головой и повалился на траву, не сказавши ни одного слова.

Остановился сыноубийца и глядел долго на бездыханный труп. Он был и мертвый прекрасен: мужественное лицо его, недавно исполненное силы и непобедимого для жен очарованья, всё еще выражало чудную красоту; черные брови, как траурный бархат, оттеняли его побледневшие черты.

- Чем бы не козак был? - сказал Тарас, - и станом высокий, и чернобровый, и лицо, как у дворянина, и рука была крепка в бою! Пропал, пропал бесславно, как подлая собака!

- Батько, что ты сделал? Это ты убил его? - сказал подъехавший в это время Остап.

- Я, сынку, - сказал Тарас, кивнувши головою.

Пристально поглядел мертвому в очи Остап. Жалко ему стало брата и проговорил он тут же:

- Предадим же, батько, его честно земле, чтобы не поругались над ним враги и не растаскали бы его тело хищные птицы.

- Погребут его и без нас! - сказал Тарас, - будут у него плакальщики и утешницы!

И минуты две думал он, кинуть ли его на расхищенье волкам-сыромахам, или пощадить в нем рыцарскую доблесть, которую храбрый должен уважить в чем бы то ни было».

То, что именно Церковью является казацкое братство, Церковью Христовой, показывается Гоголем в мелочах столь малозаметных, что мимо них прошел пристальный взгляд обезбоженной литературной критики, у истоков которой стоял В. Г. Белинский. Сознание казаков предельно эклессиологично.

Конечно, богословие Бульбы есть прежде всего специфическое, не-книжное богословие сабли, поднимаемой за веру. Но именно исповедание православной веры во Христа есть то, что прежде всего характеризует Тараса Бульбу, его сподвижников, саму эпоху, ими олицетворяемую.

Пленен его любимый сын Остап. Тарас, еле ожив от ран, тайно пробирается в польский город, где содержится Остап. Переодевшись богатым и любопытным иностранцем-графом, он стоит у входа в темницу лицом к лицу с подкупленным стражником – еще мгновение, и он увидит сына, приговоренного к мучительной казни… Может быть, сумеет подать ему помощь.

«… - Я не знаю, ваша ясновельможность, - говорит стражник, - зачем вам хочется смотреть их. Это собаки, а не люди. И вера у них такая, что никто не уважает».

Бульбу это взрывает.

«… - Врешь ты, чортов сын! - сказал Бульба. - Сам ты собака! Как ты смеешь говорить, что нашу веру не уважают? Это вашу еретическую веру не уважают!

- Эге, ге! - сказал гайдук, - а я знаю, приятель, ты кто: ты сам из тех, которые уже сидят у меня. Постой же, я позову сюда наших».

Бульба вынужден уйти, чтобы не быть схваченным.

Но его сын, Остап, оказывается достоин своего отца. Исполином называет его Гоголь. Последнее желание Остапа, последняя его молитва к Богу потрясает.

«Он глянул на своих, поднял руку вверх и произнес громко:

- Дай же, Боже, чтобы все, какие тут ни стоят еретики, не услышали, нечестивые, как мучится христианин! чтобы ни один из нас не промолвил ни одного слова!

После этого он приблизился к эшафоту».

Он погибает не разбойником, явившимся пограбить чужое добро и схваченным расторопным хозяином, а исповедником и мучеником за Христа.

И так же точно погибают в бою казаки: исповедниками и мучениками. Именно в последние свои минуты демонстрируют они высочайшую эклессиологичность своего мировосприятия. Эту эклессиологичность часто путают с патриотизмом, с любовью к Отечеству, позабывая, что подлинная русская любовь к Отечеству – это мирское проявление органической причастности к живой Церкви.

Имеет смысл обратиться к описанию вооруженных столкновений казаков с поляками. В принципе, мировая литература насыщена описаниями таких столкновений, но только Гоголь – единственный – придает им высочайший сакральный статус, статус сражений именно за правую веру.

Вот как умирают поляки:

«Хотел было поворотить вдруг своего коня лях и стать ему в лицо; но не послушался конь: испуганный страшным криком, метнулся на сторону, и достал его ружейною пулею Кукубенко. Вошла в спинные лопатки ему горячая пуля, и свалился он с коня. Но и тут не поддался лях, всё еще силился нанести врагу удар, но ослабела упавшая вместе с саблею рука. А Кукубенко, взяв в обе руки свой тяжелый палаш, вогнал его ему в самые побледневшие уста. Вышиб два сахарные зуба палаш, рассек надвое язык, разбил горловой позвонок и вошел далеко в землю. Так и пригвоздил он его там навеки к сырой земле. Ключом хлынула вверх алая, как надречная калина, высокая дворянская кровь и выкрасила весь обшитый золотом желтый кафтан его. А Кукубенко уже кинул его и пробился с своими незамайновцами в другую кучу».

Или:

«…Тарасов сын, Остап, налетел вдруг на хорунжего и сразу накинул ему на шею веревку. Побагровело еще сильнее красное лицо хорунжего, когда затянула ему горло жестокая петля: схватился он было за пистолет, но судорожно сведенная рука не могла направить выстрела, и даром полетела в поле пуля. Остап тут же, у его же седла отвязал шелковый шнур, который возил с собою хорунжий для вязания пленных, и его же шнуром связал его по рукам и ногам, прицепил конец веревки к седлу и поволок его через поле, сзывая громко всех козаков Уманского куреня, чтобы шли отдать последнюю честь атаману».

И еще:

«Не выдержал полковник и, поворотив коня, пустился вскачь; а Кукубенко далеко гнал его через всё поле, не дав ему соединиться с полком. Завидев то с бокового куреня, Степан Гуска пустился ему навпереймы, с арканом в руке, всю пригнувши голову к лошадиной шее и, улучивши время, с одного раза накинул аркан ему на шею. Весь побагровел полковник, ухватясь за веревку обеими руками и силясь разорвать ее, но уже дужий размах вогнал ему в самый живот гибельную пику. Там и остался он, пригвожденный к земле».

И всё. Именно так – по-житейски просто, даже банально – описывается гибель поляков.

Иное дело – смерть казаков:

«И не услышал Бородатый, как налетел на него сзади красноносый хорунжий, уже два раза сбитый им из седла и получивший добрую зазубрину на память. Размахнулся он со всего плеча и ударил его саблей по нагнувшейся шее. Не к добру повела корысть козака: отскочила могучая голова, и упал обезглавленный труп, далеко вокруг оросивши землю. Понеслась к вышинам суровая козацкая душа, хмурясь и негодуя, и вместе с тем дивуясь, что так рано вылетела из такого крепкого тела».

«И уж так-то рубились они! – описывает Гоголь поединок казака Мосия Шила с поляком-богатырем. - И наплечники, и зерцала погнулись у обеих от ударов. Разрубил на нем вражий лях железную рубашку, достав лезвием самого тела: зачервонела козацкая рубашка. Но не поглядел на то Шило, а замахнулся всей жилистой рукою (тяжела была коренастая рука) и оглушил его внезапно по голове. Разлетелась медная шапка, зашатался и грянулся лях, а Шило принялся рубить и крестить оглушенного. Не добивай, козак, врага, а лучше поворотись назад! Не поворотился козак назад, и тут же один из слуг убитого хватил его ножом в шею. Поворотился Шило и уж достал было смельчака, но он пропал в пороховом дыме. Со всех сторон поднялось хлопанье из самопалов. Пошатнулся Шило и почуял, что рана была смертельна. Упал он, наложил руку на свою рану и сказал, обратившись к товарищам: “Прощайте, паны братья, товарищи! Пусть же стоит на вечные времена православная Русская земля и будет ей вечная честь!” И зажмурил ослабшие свои очи, и вынеслась козацкая душа из сурового тела».

«…Не сдобровать и Гуске! Не успели оглянуться козаки, как уже увидели Степана Гуску, поднятого на четыре копья. Только и успел сказать бедняк: «Пусть же пропадут все враги, и ликует вечные веки Русская земля!» И там же выпустил дух свой».

«А уж упал с воза Бовдюг. Прямо под самое сердце пришлась ему пуля, но собрал старый весь дух свой и сказал: «Не жаль расстаться с светом. Дай Бог и всякому такой кончины! Пусть же славится до конца века Русская земля!» И понеслась к вышинам Бовдюгова душа рассказать давно отшедшим старцам, как умеют биться на Русской земле и, еще лучше того, как умеют умирать в ней за святую веру.[5] Балабан, куренной атаман, скоро после него грянулся также на землю. Три смертельные раны достались ему: от копья, от пули и от тяжелого палаша. А был один из доблестнейших козаков… Поникнул он теперь головою, почуяв предсмертные муки, и тихо сказал: «Сдается мне, паны браты, умираю хорошею смертью: семерых изрубил, девятерых копьем исколол. Истоптал конем вдоволь, а уж не припомню, скольких достал пулею. Пусть же цветет вечно Русская земля!..» И отлетела его душа».

«Уже обступили Кукубенка, уже семь человек только осталось изо всего Незамайновского куреня; уже и те отбиваются через силу; уже окровавилась на нем одежда. Сам Тарас, увидя беду его, поспешил на выручку. Но поздно подоспели козаки: уже успело ему углубиться под сердце копье прежде, чем были отогнаны обступившие его враги. Тихо склонился он на руки подхватившим его козакам, и хлынула ручьем молодая кровь, подобно дорогому вину, которое несли в склянном сосуде из погреба неосторожные слуги, подскользнулись тут же у входа и разбили дорогую сулею: всё разлилось на землю вино, и схватил себя за голову прибежавший хозяин, сберегавший его про лучший случай в жизни, чтобы, если приведет Бог на старости лет встретиться с товарищем юности, то чтобы помянуть бы вместе с ним прежнее, иное время, когда иначе и лучше веселился человек… Повел Кукубенко вокруг себя очами и проговорил: «Благодарю Бога, что довелось мне умереть при глазах ваших, товарищи! Пусть же после нас живут еще лучшие, чем мы, и красуется вечно любимая Христом Русская земля!» И вылетела молодая душа. Подняли ее ангелы под руки и понесли к небесам. Хорошо будет ему там. «Садись, Кукубенко, одесную меня! - скажет ему Христос, - ты не изменил товариществу, бесчестного дела не сделал, не выдал в беде человека, хранил и сберегал мою церковь»…»

Как исповедник и мученик умирает и сам Тарас Бульба. Почти на излете ему, истерзанному болью за сынов и за православную Украину, Господь дарует прозорливость.

«Согласился гетьман вместе с полковниками отпустить Потоцкого, взявши с него клятвенную присягу оставить на свободе все христианские церкви, забыть старую вражду и не наносить никакой обиды козацкому воинству. Один только полковник не согласился на такой мир. Тот один был Тарас. Вырвал он клок волос из головы своей и вскрикнул:

- Эй, гетьман и полковники! не сделайте такого бабьего дела! не верьте ляхам: продадут псяюхи!

Когда же полковой писарь подал условие, и гетьман приложил свою властную руку, он снял с себя чистый булат, дорогую турецкую саблю из первейшаго железа, разломил ее надвое, как трость, и кинул врознь далеко в разные стороны оба конца, сказав:

- Прощайте же! Как двум концам сего палаша не соединиться в одно и не составить одной сабли, так и нам, товарищи, больше не видаться на этом свете. Помяните же прощальное мое слово (при сем слове голос его вырос, подымался выше, принял неведомую силу, — и смутились все от пророческих слов): перед смертным часом своим вы вспомните меня! Думаете, купили спокойствие и мир; думаете, пановать станете? Будете пановать другим панованьем: сдерут с твоей головы, гетьман, кожу, набьют ее гречаною половою, и долго будут видеть ее по всем ярмаркам! Не удержите и вы, паны, голов своих! Пропадете в сырых погребах, замурованные в каменные стены, если вас, как баранов, не сварят всех живыми в котлах!... Смутны стояли гетьман и полковники, задумалися все и молчали долго, как будто теснимые каким-то тяжелым предвестием. Не даром провещал Тарас: так всё и сбылось, как он провещал. Немного времени спустя, после вероломного поступка под Каневом, вздернута была голова гетьмана на кол вместе со многими из первейших сановников».

Схваченный поляками после долгих и героических боев, израненный и обреченный на сожжение, Тарас Бульба, подобно Христу – деталь немаловажная и, безусловно, нарочитая, - пригвожден к дереву.

«Притянули его железными цепями к древесному стволу, гвоздем прибили ему руки и, приподняв его повыше, чтобы отвсюду был виден козак, принялись тут же раскладывать под деревом костер. Но не на костер глядел Тарас, не об огне он думал, которым собирались жечь его; глядел он, сердечный, в ту сторону, где отстреливались козаки: ему с высоты всё было видно, как на ладони.

- Занимайте, хлопцы, занимайте скорее, - кричал он, - горку, что за лесом: туда не подступят они!

Но ветер не донес его слов.

- Вот, пропадут, пропадут ни за что! - говорил он отчаянно и взглянул вниз, где сверкал Днестр. Радость блеснула в очах его. Он увидел выдвинувшиеся из-за кустарника четыре кормы, собрал всю силу голоса и зычно закричал:

- К берегу! к берегу, хлопцы! Спускайтесь подгорной дорожкой, чтό налево. У берега стоят челны, все забирайте, чтобы не было погони!

На этот раз ветер дунул с другой стороны, и все слова были услышаны козаками. Но за такой совет достался ему тут же удар обухом по голове, который переворотил всё в глазах его.

Пустились козаки во всю прыть подгорной дорожкой; а уж погоня за плечами. Видят: путается и загибается дорожка и много дает в сторону извивов. «А, товарищи! не куды пошло!» - сказали все, остановились на миг, подняли свои нагайки, свистнули, — и татарские их кони, отделившись от земли, распластавшись в воздухе, как змеи, перелетели через пропасть и бултыхнули прямо в Днестр. Двое только не достали до реки, грянулись с вышины об каменья, пропали там навеки с конями, даже не успевши издать крика. А козаки уже плыли с конями в реке и отвязывали челны. Остановились ляхи над пропастью, дивясь неслыханному козацкому делу и думая: прыгать ли им или нет? Один молодой полковник, живая, горячая кровь, родной брат прекрасной полячки, обворожившей бедного Андрия, не подумал долго и бросился со всех сил с конем за козаками: перевернулся три раза в воздухе с конем своим и прямо грянулся на острые утесы. В куски изорвали его острые камни, пропавшего среди пропасти, и мозг его, смешавшись с кровью, обрызгал росшие по неровным стенам провала кусты.

Когда очнулся Тарас Бульба от удара и глянул на Днестр, уже козаки были на челнах и гребли веслами; пули сыпались на них сверху, но не доставали. И вспыхнули радостные очи у старого атамана.

- Прощайте, товарищи! - кричал он им сверху. - Вспоминайте меня и будущей же весной прибывайте сюда вновь, да хорошенько погуляйте! Чтό взяли, чортовы ляхи? Думаете, есть что-нибудь на свете, чего бы побоялся козак? Постойте же, придет время, будет время, узнаете вы, что такое православная русская вера! Уже и теперь чуют дальние и близкие народы: подымается из Русской земли свой царь, и не будет в мире силы, которая бы не покорилась ему!...

А уже огонь подымался над костром, захватывал его ноги и разостлался пламенем по дереву… Да разве найдутся на свете такие огни, муки и такая сила, которая бы пересилила русскую силу!

Немалая река Днестр, и много на ней заводьев, речных густых камышей, отмелей и глубокодонных мест; блестит речное зеркало, оглашенное звонким ячаньем лебедей, и гордый гоголь быстро несется по нем, и много куликов, краснозобых курухтанов и всяких иных птиц в тростниках и на прибрежьях. Козаки живо плыли на узких двухрульных челнах, дружно гребли веслами, осторожно минали отмели, всполашивая подымавшихся птиц, и говорили про своего атамана».

И еще об одном обстоятельстве необходимо сказать. Гоголь исторически честен и именно как честный историк он обозначает силу, призванную сыграть в истории зловещую деструктивную роль. Сила это – жидовство. Гоголь далек от огульного шельмования жидов, более того, не им непосредственно противостоят казаки; но присутствие их интересов, исполнение их замыслов поляками Гоголем постоянно подразумевается. Казаки у Гоголя тоже это понимают.

«… - Такая пора теперь завелась, что уже церкви святые теперь не наши.

- Как не наши?

- Теперь у жидов они на аренде. Если жиду вперед не заплатишь, то и обедни нельзя править.

- Что ты толкуешь?

- И если рассобачий жид не положит значка нечистою своею рукою на святой пасхе, то и святить пасхи нельзя.

- Врет он, паны браты, не может быть того, чтобы нечистый жид клал значок на святой пасхе!

- Слушайте!.. еще не то расскажу: и ксендзы ездят теперь по всей Украйне в таратайках. Да не то беда, что в таратайках, а то беда, что запрягают уже не коней, а просто православных христиан. Слушайте! еще не то расскажу: уже, говорят, жидовки шьют себе юбки из поповских риз. Вот какие дела водятся на Украйне, панове! А вы тут сидите на Запорожьи да гуляете, да, видно, татарин такого задал вам страху, что у вас уже ни глаз, ни ушей — ничего нет, и вы не слышите, что делается на свете.

- Стой, стой! - прервал кошевой, дотоле стоявший, углубивши глаза в землю, как и все запорожцы, которые в важных делах никогда не отдавались первому порыву, но молчали и между тем в тишине совокупляли грозную силу негодования. - Стой! и я скажу слово. А что ж вы, — так бы и этак поколотил чорт вашего батька! — что ж вы делали? Разве у вас сабель не было, что ли? Как же вы попустили такому беззаконию?

- Э, как попустили такому беззаконию! А попробовали бы вы, когда пятьдесят тысяч было одних ляхов, да — и нечего греха таить — были тоже собаки и между нашими, уж приняли их веру.

- А гетьман ваш, а полковники что делали?

- Наделали полковники таких дел, что не приведи Бог и нам никому.

- Как?

- А так, что уж теперь гетьман, зажаренный в медном быке, лежит в Варшаве, а полковничьи руки и головы развозят по ярмаркам на показ всему народу. Вот что наделали полковники!

Колебнулась вся толпа. Сначала на миг пронеслося по всему берегу молчание, которое устанавливается перед свирепою бурею, и потом вдруг поднялись речи, и весь заговорил берег.

- Как, чтобы жиды держали на аренде христианские церкви! Чтобы ксендзы запрягали в оглобли православных христиан! Как, чтобы попустить такие мучения на русской земле от проклятых недоверков! Чтобы вот так поступали с полковниками и гетьманом! Да не будет же сего, не будет!»[6]

Среди собак, изменивших вере и Отечеству, оказывается сын Тараса Бульбы – Андрий.

«… - Не обманывай, рыцарь, и себя и меня, - говорит влюбленному в нее Андрию прекрасная полячка. - Знаю, и, к великому моему горю, знаю слишком хорошо, что тебе нельзя любить меня; и знаю я, какой долг и завет твой: тебя зовут твои отец, товарищи, отчизна, а мы — враги тебе.

- А что мне отец, товарищи и отчизна? - сказал Андрий, встряхнув быстро головою и выпрямив весь прямой, как надречный осокор, стан свой. - Так если ж так, так вот что: нет у меня никого! Никого, никого! - повторил он тем голосом, и сопроводив его тем движеньем руки, с каким упругий, несокрушимый козак выражает решимость на дело неслыханное и невозможное для другого. - Кто сказал, что моя отчизна Украйна? Кто дал мне ее в отчизны? Отчизна есть то, чего ищет душа наша, что милее для нее всего. Отчизна моя — ты! Вот моя отчизна! И понесу я отчизну сию в сердце моем, понесу ее, пока станет моего веку, и посмотрю, пусть кто-нибудь из козаков вырвет ее оттуда! И всё, что ни есть, продам, отдам, погублю за такую отчизну!»

Андрий исходит из понятной торгашеской жидовской логики, однажды озвученной в фильме Сергея Эйзенштейна: где хорошо, там и Родина. Единственным, кто оправдывает поступок Андрия, является пронырливый жид Янкель, принесший известие об этом Тарасу Бульбе.

«… - Что ж ты делал в городе? Видел наших?

- Как же! Наших там много: Ицка, Рахум, Самуйло, Хайвалох, еврей-арендатор…

- Пропади они, собаки! - вскрикнул, рассердившись, Тарас. - Что ты мне тычешь свое жидовское племя! Я тебя спрашиваю про наших запорожцев.

- Наших запорожцев не видал. А видал одного пана Андрия.

- Андрия видел! - вскрикнул Бульба. - Что ж ты, где видел его?.. в подвале?.. в яме?.. обесчещен?.. связан?..

- Кто же бы смел связать пана Андрия? Теперь он такой важный рыцарь… Далибуг, я не узнал! И наплечники в золоте и нарукавники в золоте, и зерцало в золоте, и шапка в золоте, и по поясу золото, и везде золото, и всё золото. Так, как солнце взглянет весною, когда в огороде всякая пташка пищит и поет, и травка пахнет, так и он весь сияет в золоте. И коня дал ему воевода самого лучшего под верх; два ста червонных стоит один конь.

Бульба остолбенел.

- Зачем же он надел чужое одеянье?

- Потому что лучше, потому и надел… И сам разъезжает, и другие разъезжают; и он учит, и его учат. Как наибогатейший польский пан!

- Кто ж его принудил?

- Я ж не говорю, чтобы его кто принудил. Разве пан не знает, что он по своей воле перешел к ним?

- Кто перешел?

- А пан Андрий.

- Куда перешел?

- Перешел на их сторону, он уж теперь совсем ихний.

- Врешь, свиное ухо!

- Как же можно, чтобы я врал? Дурак я разве, чтобы врал? На свою бы голову я врал? Разве я не знаю, что жида повесят, как собаку, коли он соврет перед паном?

- Так это выходит, он, по-твоему, продал отчизну и веру?

- Я же не говорю этого, чтобы он продавал что: я сказал только, что он перешел к ним.

- Врешь, чортов жид! Такого дела не было на христианской земле! Ты путаешь, собака!

- Пусть трава порастет на пороге моего дома, если я путаю! Пусть всякий наплюет на могилу отца, матери, свекора, и отца отца моего и отца матери моей, если я путаю. Если пан хочет, я даже скажу, и отчего он перешел к ним.

- Отчего?

- У воеводы есть дочка-красавица. Святой боже, какая красавица!

Здесь жид постарался, как только мог, выразить в лице своем красоту, расставив руки, прищурив глаз и покрививши на бок рот, как будто чего-нибудь отведавши.

- Ну, так что же из того?

- Он для нее и сделал всё, и. перешел. Коли человек влюбится, то он всё равно, что подошва, которую, коли размочишь в воде, возьми, согни, — она и согнется.

Крепко задумался Бульба. Вспомнил он, что велика власть слабой женщины, что многих сильных погубляла она, что податлива с этой стороны природа Андрия; и стоял он долго, как вкопанный, на одном и том же месте.

- Слушай, пан, я всё расскажу пану, - говорил жид. - Как только услышал я шум и увидел, что проходят в городские ворота, я схватил на всякий случай с собой нитку жемчуга, потому что в городе есть красавицы и дворянки, а коли есть красавицы и дворянки, сказал я себе, то хоть им и есть нечего, а жемчуг всё-таки купят. И как только хорунжего слуги пустили меня, я побежал на воеводин двор продавать жемчуг и расспросил всё у служанки-татарки. «Будет свадьба сейчас, как только прогонят запорожцев. Пан Андрий обещал прогнать запорожцев».

- И ты не убил тут же на месте его, чортова сына? - вскрикнул Бульба.

- За что же убить? Он перешел по доброй воле. Чем человек виноват? Там ему лучше, туда и перешел.

- И ты видел его в самое лицо?

- Ей-богу, в самое лицо! Такой славный вояка! Всех взрачней. Дай Бог ему здоровья, меня тотчас узнал; и, когда я подошел к нему, тотчас сказал…

- Что ж он сказал?

- Он сказал, — прежде кивнул пальцем, а потом уже сказал, - «Янкель!» А я: «Пан Андрий!» - говорю. «Янкель! скажи отцу, скажи брату, скажи козакам, скажи запорожцам, скажи всем, что отец — теперь не отец мне, брат — не брат, товарищ — не товарищ, и что я с ними буду биться со всеми. Со всеми буду биться!»

- Врешь, чортов Иуда! - закричал, вышед из себя, Тарас. - Врешь, собака! Ты и Христа распял, проклятый Богом человек! Я тебя убью, сатана! Утекай отсюда, не то — тут же тебе и смерть!

И сказавши это, Тарас выхватил свою саблю. Испуганный жид припустился тут же во все лопатки, как только могли вынести его тонкие, сухие икры. Долго еще бежал он без оглядки между козацким табором и потом далеко по всему чистому полю, хотя Тарас вовсе не гнался за ним, размыслив, что неразумно вымещать запальчивость на первом подвернувшемся».

Жиды в повести Гоголя представляют собой очевидное наднациональное сообщество, клан бессовестных эксплуататоров, преследующих только свою выгоду и для достижения выгоды готовых служить кому угодно.

«Янкель… уже очутился тут арендатором и корчмарем; прибрал понемногу всех окружных панов и шляхтичей в свои руки, высосал понемногу почти все деньги и сильно означил свое жидовское присутствие в той стране. На расстоянии трех миль во все стороны не оставалось ни одной избы в порядке: всё валилось и дряхлело, всё пораспивалось, и осталась бедность да лохмотья; как после пожару или чумы, выветрился весь край. И если бы десять лет еще пожил там Янкель, то он, вероятно, выветрил бы и всё воеводство».

Конечно, жидов ненавидят и презирают. Однако, их оборотистость и бессовестность иногда выгодны противоборствующим сторонам. Именно жиды приносят в Дубно известие о том, что часть осаждавшего город запорожского войска ушла:

«В городе не узнал никто, что половина запорожцев выступила в погоню за татарами. С магистратской башни приметили только часовые, что потянулась часть возов за лес; но подумали, что козаки готовились сделать засаду; то же думал и французский инженер. А между тем слова кошевого не прошли даром, и в городе оказался недостаток в съестных припасах. По обычаю прошедших веков войска не разочли, сколько им было нужно. Попробовали сделать вылазку, но половина смельчаков была тут же перебита козаками, а половина прогнана в город ни с чем. Жиды, однако же, воспользовались вылазкою и пронюхали всё: куда и зачем отправились запорожцы и с какими военачальниками, и какие именно курени, и сколько их числом, и сколько было оставшихся на месте, и что они думают делать, — словом, чрез несколько уже минут в городе всё узнали. Полковники ободрились и готовились дать сражение».

К жидам же обращается Тарас Бульба за тем, чтобы те устроили ему свидание с плененным Остапом. Услугу он готов оплатить звонкой монетой. Реакция жидов:

«Мардохай приблизился к Тарасу, потрепал его по плечу и сказал:

- Когда мы да Бог захочем сделать, то уже будет так, как нужно».

Не более и не менее: воля жидов – Божья воля.

Отношение к звонкой монете и любой форме материального достатка также показано Гоголем с чрезвычайной выразительностью.

«Первый, кто попался им навстречу, это был запорожец, спавший на самой средине дороги, раскинув руки и ноги… Закинутый гордо чуб его захватывал на пол-аршина земли. Шаровары алого дорогого сукна были запачканы дегтем для показания полного к ним презрения».

Среди запорожцев, сообщает Гоголь, «никто ничем не заводился и не держал у себя». Кроме того, «запорожцы никогда не любили торговаться, а сколько рука вынула из кармана денег, столько и платили».

Самый смысл жизни казаки видели совсем не в том, чтобы нажиться тем или иным способом и обеспечить себе спокойную старость.

«… - Так, стало быть, следует, чтобы пропадала даром козацкая сила, чтобы человек сгинул, как собака, без доброго дела, чтобы ни отчизне, ни всему христианству не было от него никакой пользы? – пеняет кошевому Тарас Бульба, человек очень небедный. - Так на что же мы живем, на какого чорта мы живем, растолкуй ты мне это. Ты человек умный, тебя недаром выбрали в кошевые, растолкуй ты мне, на что мы живем?»

Так обозначены Гоголем стороны, в действительности духовно противостоящие друг другу: православие, сильное и способное к вооруженной борьбе, и дух наживы, подчиняющий себе не только далеких от православия поляков, но и страстных людей из казачества.

И еще об одном немаловажном открытии Гоголя, выраженном, правда, в художественной форме, следует сказать: высокая культура отнюдь не смягчает нравов.

Полякам не чужды идеалы Возрождения. Описывая католическую часовню, Гоголь употребляет сравнение ее с картинами Жерардо della notte (Ночного) – голландского живописца XVII века. Дом, в котором живет красавица, обольстившая Андрия, также выстроен в духе Ренессанса:

«Андрий уже издали видел дом, непохожий на другие и, как казалось, строенный каким-нибудь архитектором итальянским. Он был сложен из красивых тонких кирпичей в два этажа. Окна нижнего этажа были заключены в высоко выдавшиеся гранитные карнизы; верхний этаж состоял весь из небольших арок, образовавших галлерею; между ними были видны решетки с гербами. На углах дома тоже были гербы. Наружная широкая лестница из крашеных кирпичей выходила на самую площадь… Они вступили в первую комнату, довольно просторную, служившую приемною, или, просто, переднею. Она была наполнена вся сидевшими в разных положениях у стен солдатами, слугами, псарями, виночерпиями и прочей дворней, необходимою для показания сана польского вельможи, как военного, так и владельца собственных поместьев. Слышен был чад погаснувшей светильни. Две другие еще горели в двух огромных, почти в рост человеку подсвечниках, стоявших посередине, несмотря на то, что уже давно в решетчатое широкое окно глядело утро. Андрий уже было хотел итти прямо в широкую дубовую дверь, украшенную гербом и множеством резных украшений, но татарка дернула его за рукав и указала маленькую дверь в боковой стене. Этою вышли они в коридор и потом в комнату, которую он не мог хорошо рассмотреть. Свет, проходивший сквозь щель ставня, тронул кое-что: малиновый занавес, позолоченный карниз и живопись на стене…»

Величественен и католический собор Дубны, через который проходит Андрий. Православный храм в Запорожской Сечи, конечно, не может сравниться с ним во внешней красоте.[7] Кроме того, Гоголь ведь допускает даже существование элементов святости в католическом вероисповедании:

«Видно, и здесь также были святые люди и укрывались также от мирских бурь, горя и обольщений».

При всем этом ни соседство с внешней красотой, ни наличие святых угодников среди католического клира нисколько не способствует умягчению душ, не наполняет их милосердием.

«Площадь, на которой долженствовала производиться казнь, нетрудно было отыскать: народ валил туда со всех сторон. В тогдашний грубый век это составляло одно из занимательнейших зрелищ не только для черни, но и для высших классов. Множество старух, самых набожных, множество молодых девушек и женщин, самых трусливых, которым после всю ночь грезились окровавленные трупы, которые кричали спросонья так громко, как только может крикнуть пьяный гусар, не пропускали, однако же, случая полюбопытствовать. “Ах, какое мученье!” кричали из них многие с истерическою лихорадкою, закрывая глаза и отворачиваясь; однако же, простаивали иногда довольное время. Иной, и рот разинув, и руки вытянув вперед, желал бы вскочить всем на головы, чтобы оттуда посмотреть повиднее. Из толпы узких, небольших и обыкновенных голов высовывал свое толстое лицо мясник, наблюдал весь процесс с видом знатока и разговаривал односложными словами с оружейным мастером, которого называл кумом, потому что в праздничный день напивался с ним в одном шинке. Иные рассуждали с жаром, другие даже держали пари; но бόльшая часть была таких, которые на весь мир и на всё, что ни случается в свете, смотрят, ковыряя пальцем в своем носу. На переднем плане, возле самых усачей, составлявших городовую гвардию, стоял молодой шляхтич, или казавшийся шляхтичем, в военном костюме, который надел на себя решительно всё, что у него ни было, так что на его квартире оставалась только изодранная рубашка да старые сапоги. Две цепочки, одна сверх другой, висели у него на шее с каким-то дукатом. Он стоял с коханкою своею, Юзысею, и беспрестанно оглядывался, чтобы кто-нибудь не замарал ее шелкового платья. Он ей растолковал совершенно всё, так что уже решительно не можно было ничего прибавить. «Вот это, душечка Юзыся, - говорил он, - весь народ, что вы видите, пришел затем, чтобы посмотреть, как будут казнить преступников. А вот тот, душечка, что, вы видите, держит в руках секиру и другие инструменты, то палач, и он будет казнить. И как начнет колесовать и другие делать муки, то преступник еще будет жив; а как отрубят голову, то он, душечка, тотчас и умрет. Прежде будет кричать и двигаться, но как только отрубят голову, тогда ему не можно будет ни кричать, ни есть, ни пить, оттого что у него, душечка, уже больше не будет головы. И Юзыся всё это слушала со страхом и любопытством. Крыши домов были усеяны народом. Из слуховых окон выглядывали престранные рожи в усах и в чем-то похожем на чепчики. На балконах, под балдахинами, сидело аристократство. Хорошенькая ручка смеющейся, блистающей, как белый сахар, панны держалась за перила. Ясновельможные паны, довольно плотные, глядели с важным видом. Холоп, в блестящем убранстве, с откидными назад рукавами, разносил тут же разные напитки и съестное. Часто шалунья с черными глазами, схвативши светлою ручкою своею пирожное и плоды, кидала в народ. Толпа голодных рыцарей подставляла на подхват свои шапки, и какой-нибудь высокий шляхтич, высунувшийся из толпы своею головою, в полинялом красном кунтуше с почерневшими золотыми шнурками, хватал первый, с помощию длинных рук, целовал полученную добычу, прижимал ее к сердцу и потом клал в рот. Сокол, висевший в золотой клетке под балконом, был также зрителем: перегнувши на бок нос и поднявши лапу, он, с своей стороны, рассматривал также внимательно народ».

И намека нет на внутреннее благородство поляков. Щедрой рукой платят они Андрию за предательство, сразу принимая его в число своих; военный успех польского войска непосредственно связан с беспечностью казаков, перепившихся и уснувших при осаде Дубны, причем на рыцарские упреки казаков реагируют поляки явно неадекватно, словно не понимая, в чем дело.

Внутреннее благородство казаков Гоголь показывает эпизодом, кажется, малозначительным, но не забудем, что у писателей такого уровня, как Николай Васильевич, не бывает эпизодов и сцен, вставленных в общую ткань повествования случайно, так сказать, для связки слов. Этот эпизод связан с участием в сражении казацких волов.

«Пули хватили по быкам козацким, дико глядевшим на битву. Взревели испуганные быки, поворотили на козацкий табор, переломали возы и многих перетоптали. Но Тарас в это время, вырвавшись из засады с своим полком, с криком бросился навпереймы. Поворотилось назад всё бешеное стадо, испуганное криком, и метнулось на ляшские полки, опрокинуло конницу, всех смяло и рассыпало».

Эпизод, кажется, совершенно рядовой и ни о чем не говорящий. Он вряд ли был вообще достоин упоминания, если бы не реакция на произошедшее казаков.

«… - О, спасибо вам, волы! - кричали запорожцы, - служили всё походную службу, а теперь и военную сослужили!

И ударили с новыми силами на неприятеля».

Умение быть благодарным есть то, что отличает благородство от духовной низости. Запорожцы умеют быть признательными даже бессловесным животным…

Наступило время обозначить признаки «серебряного века», описанного Гоголем в повести «Тарас Бульба».

Повторим, во-1-х, что время «Серебряного века», время действия «Тараса Бульбы» - эпоха вооруженной борьбы сил тьмы с Православием. Теперь Церковь Христова нуждается в непосредственных защитниках, и такие защитники находятся в лице первобытно-чистых, рыцарски-благородных запорожских казаков. «Тарас Бульба» - военная повесть. Виртуальная война, о которой иронизируют старосветские помещики, становится суровой и жестокой реальностью, обусловливающей весь характер бытоустроения запорожцев. Всё подчинено войне, все стороны жизни. Сразу и решительно обозначаются Гоголем силы, вступившие в непримиримую борьбу: простодушное и бессребреное, стихийно воцерковленное православное казачество и ориентированное на прибыль, верующее только в монету жидовство, использующее поляков в качестве одного из своих инструментов, орудий для достижения господства.

Во-2-х, является Православная Церковь. Является в двух ипостасях: как, собственно, храм и как вечно-живой организм, спаянный в единое сакральное товарищество, братство людей, противостоящих распаду и энтропии, защищающих веру и Отечество, способных на исповедничество и осознанное мученичество. Одной из антитез этому является и свой Иуда – предатель, рожденный в самых недрах казачества.

В-3-х, любовь вырождается в страсть, которая вспыхивает внезапно и совершенно пожирает отдавшегося ей человека. Говоря о страстно влюбленном Андрии, Гоголь резюмирует его поведение именно как гибель, духовную гибель, состоявшуюся задолго до гибели физической.

И еще об одном крайне важном обстоятельстве необходимо сказать. Повесть «Тарас Бульба» завершает первую часть миргородского цикла, думается, потому, что она рассказывает о мире нормальном или почти нормальном: в этом мире идет борьба с Христовой Церковью, уже являются в нем первые признаки разложения, но они еще не вопиющи и не необратимы. Самый исход великой борьбы еще не ясен, не определен.


[1] Белинский В. Г. Взгляд на русскую литературу - М.: «Современник», 1983 – С. 147.

[2] Тарас Бульба имел, по-видимому, исторический прообраз, реальное лицо. Украинские летописи донесли до нас известие о некоем Тарасе Трясиле, жившем в 1-ой половине XVII в. Выбранный гетманом частью запорожских казаков, не желавших согнуться под польское ярмо и принять унию, он возглавил восстание на Украине, имел успех, но, в конце концов, потерпел поражение, был схвачен и казнен поляками в начале 1630-х г. г. (См.: Костомаров Н. Богдан Хмельницкий. – М., «Чарли», 1994 – С. 65-70; Статья «Трясила» в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Эфрона).

[3] Думается, происходит это не столько от неуважения к жене, сколько от органически-церковного мировосприятия Тараса Бульбы: жена есть часть, грань, ребро, говоря библейским языком, мужа. Подробнее об этом см. в моей статье «Принципы христианской антропологии».

[4] Гумилев Л. Н. От Руси к России. Очерки этнической истории – М.: «Экопрос», 1992 – С. 15-18.

[5] Касьян Бовдюг – один из самых впечатляющих персонажей Гоголя. Это, можно сказать, младший брат Тараса Бульбы по духу. Вводя его в повесть как лицо эпизодическое, Гоголь, думается, хотел подчеркнуть типичность Бульбы, типичность его характера и исторической судьбы. «Старый козак Бовдюг захотел также остаться с ними, сказавши: «Теперь не такие мои лета, чтобы гоняться за татарами, а тут есть место, где опочить доброю козацкою смертью. Давно уже просил я у Бога, чтобы, если придется кончать жизнь, то чтобы кончить ее на войне за святое и христианское дело. Так оно и случилось. Славнейшей кончины уже не будет в другом месте для старого козака»…»

[6] «Не умея или ленясь управлять лично имениями, паны отдавали как родовые, так и коронные, им пожалованные в пожизненное владения маетности на аренды, обыкновенно жидам, а сами или жили и веселились в своих палацах, или уезжали за границу и там выказывали перед иноземцами блеск польской аристократии, - со ссылкой на малороссийские и западные источники пишет современник Гоголя, известный украинский историк Николай Костомаров. – Жиды вымышляли новые поборы, какие только могли прийти в голову корыстолюбивой расчетливости. Если рождалось у крестьянина дитя, он не мог крестить его, не заплатив пану так называемого дудка (…); если крестьянин женил сына или отдавал дочь, прежде должен был заплатить поемщизну. Жид обыкновенно требовал с хлопа еще больше того, сколько было назначено: и если крестьянин не мог заплатить, то дитя оставалось некрещеным несколько лет, нередко и умирало без таинства, а молодые люди принуждены были сходиться между собой без венчания. Кроме того, имущество, жизнь крестьянина, честь и жизнь жены и детей находились в безотчетном распоряжении жида арендатора. Жид, принимая в аренду имение, получал от владельца право судить крестьян, брать с них денежные пени и казнить смертью». (Костомаров Н. Богдан Хмельницкий – М.: «Чарли», 1994 – С. 28-29). «Азиатские деспоты во всю жизнь не замучат столько людей, сколько их замучат каждый год в свободной Речи Посполитой, - сообщает он далее. – Рядом с утеснением народа шло поругание православной веры. До смерти короля Владислава, со времени введения унии, польское правительство издало десять конституций, обеспечивавших спокойствие последователей Греко-русского исповедания; но… так как панов католической веры, со дня на день, становилось больше, чем православных, то значит, эти конституции давались в полной уверенности, что они не могут остановить стремления лишить русских своей народности. Владельцы захватывали церковные имения, приписанные к тем храмам или обителям, которые находились на земле их вотчин или староств; обращали насильно православные церкви в униатские; нередко толпа шляхтичей, живших у пана, врывалась в монастырь, разгоняла и мучила иноков, принуждая к унии: их заключали в оковы, вырывали им волосы, томили голодом, иногда же топили и вешали. Тогда жиды, смекнув, что в новом порядке вещей можно для себя извлечь новые выгоды, убедили панов отдавать в их распоряжение, вместе с имениями, и церкви гонимого вероисповедания. Жид брал себе ключи от храма и за каждое богослужение взимал с прихожан пошлину, не забывая при этом показать всякого рода нахальство и пренебрежение к религии, за которую некому было вступиться. Часто люди, изнуренные работой и поборами, не в состоянии были платить, а священники, не получая содержания и притом терпя оскорбления от жидов, разбегались; тогда приход приписывали к униатской церкви; православная церковь, если не нужно было обращать ее в униатскую, уничтожалась, а вся святыня переходила в руки жидов. Римско-католические духовные подстрекали отдавать православные церкви на поругание, думая этим скорее склонить народ к унии… Таким путем, - заключает Костомаров, - сделались казаки единственными борцами за православную веру и русскую народность». (Там же – С. 31-33).

[7] Отметим здесь, что нигде в описании польского города Гоголь не высказывает личного отношения к его красотам. Иное дело – малороссийские степи: «Чёрт вас возьми, степи, как вы хороши!», - восклицает Гоголь, сразу проводя отчетливую границу между искусственным урбанизмом и первобытным совершенством степи, в которой, словно рыба в море, так естественно чувствуют себя казаки.

Заметили ошибку? Выделите фрагмент и нажмите "Ctrl+Enter".
Подписывайте на телеграмм-канал Русская народная линия
РНЛ работает благодаря вашим пожертвованиям.
Комментарии
Оставлять комментарии незарегистрированным пользователям запрещено,
или зарегистрируйтесь, чтобы продолжить

Сообщение для редакции

Фрагмент статьи, содержащий ошибку:

Организации, запрещенные на территории РФ: «Исламское государство» («ИГИЛ»); Джебхат ан-Нусра (Фронт победы); «Аль-Каида» («База»); «Братья-мусульмане» («Аль-Ихван аль-Муслимун»); «Движение Талибан»; «Священная война» («Аль-Джихад» или «Египетский исламский джихад»); «Исламская группа» («Аль-Гамаа аль-Исламия»); «Асбат аль-Ансар»; «Партия исламского освобождения» («Хизбут-Тахрир аль-Ислами»); «Имарат Кавказ» («Кавказский Эмират»); «Конгресс народов Ичкерии и Дагестана»; «Исламская партия Туркестана» (бывшее «Исламское движение Узбекистана»); «Меджлис крымско-татарского народа»; Международное религиозное объединение «ТаблигиДжамаат»; «Украинская повстанческая армия» (УПА); «Украинская национальная ассамблея – Украинская народная самооборона» (УНА - УНСО); «Тризуб им. Степана Бандеры»; Украинская организация «Братство»; Украинская организация «Правый сектор»; Международное религиозное объединение «АУМ Синрике»; Свидетели Иеговы; «АУМСинрике» (AumShinrikyo, AUM, Aleph); «Национал-большевистская партия»; Движение «Славянский союз»; Движения «Русское национальное единство»; «Движение против нелегальной иммиграции»; Комитет «Нация и Свобода»; Международное общественное движение «Арестантское уголовное единство»; Движение «Колумбайн»; Батальон «Азов»; Meta

Полный список организаций, запрещенных на территории РФ, см. по ссылкам:
http://nac.gov.ru/terroristicheskie-i-ekstremistskie-organizacii-i-materialy.html

Иностранные агенты: «Голос Америки»; «Idel.Реалии»; «Кавказ.Реалии»; «Крым.Реалии»; «Телеканал Настоящее Время»; Татаро-башкирская служба Радио Свобода (Azatliq Radiosi); Радио Свободная Европа/Радио Свобода (PCE/PC); «Сибирь.Реалии»; «Фактограф»; «Север.Реалии»; Общество с ограниченной ответственностью «Радио Свободная Европа/Радио Свобода»; Чешское информационное агентство «MEDIUM-ORIENT»; Пономарев Лев Александрович; Савицкая Людмила Алексеевна; Маркелов Сергей Евгеньевич; Камалягин Денис Николаевич; Апахончич Дарья Александровна; Понасенков Евгений Николаевич; Альбац; «Центр по работе с проблемой насилия "Насилию.нет"»; межрегиональная общественная организация реализации социально-просветительских инициатив и образовательных проектов «Открытый Петербург»; Санкт-Петербургский благотворительный фонд «Гуманитарное действие»; Мирон Федоров; (Oxxxymiron); активистка Ирина Сторожева; правозащитник Алена Попова; Социально-ориентированная автономная некоммерческая организация содействия профилактике и охране здоровья граждан «Феникс плюс»; автономная некоммерческая организация социально-правовых услуг «Акцент»; некоммерческая организация «Фонд борьбы с коррупцией»; программно-целевой Благотворительный Фонд «СВЕЧА»; Красноярская региональная общественная организация «Мы против СПИДа»; некоммерческая организация «Фонд защиты прав граждан»; интернет-издание «Медуза»; «Аналитический центр Юрия Левады» (Левада-центр); ООО «Альтаир 2021»; ООО «Вега 2021»; ООО «Главный редактор 2021»; ООО «Ромашки монолит»; M.News World — общественно-политическое медиа;Bellingcat — авторы многих расследований на основе открытых данных, в том числе про участие России в войне на Украине; МЕМО — юридическое лицо главреда издания «Кавказский узел», которое пишет в том числе о Чечне; Артемий Троицкий; Артур Смолянинов; Сергей Кирсанов; Анатолий Фурсов; Сергей Ухов; Александр Шелест; ООО "ТЕНЕС"; Гырдымова Елизавета (певица Монеточка); Осечкин Владимир Валерьевич (Гулагу.нет); Устимов Антон Михайлович; Яганов Ибрагим Хасанбиевич; Харченко Вадим Михайлович; Беседина Дарья Станиславовна; Проект «T9 NSK»; Илья Прусикин (Little Big); Дарья Серенко (фемактивистка); Фидель Агумава; Эрдни Омбадыков (официальный представитель Далай-ламы XIV в России); Рафис Кашапов; ООО "Философия ненасилия"; Фонд развития цифровых прав; Блогер Николай Соболев; Ведущий Александр Макашенц; Писатель Елена Прокашева; Екатерина Дудко; Политолог Павел Мезерин; Рамазанова Земфира Талгатовна (певица Земфира); Гудков Дмитрий Геннадьевич; Галлямов Аббас Радикович; Намазбаева Татьяна Валерьевна; Асланян Сергей Степанович; Шпилькин Сергей Александрович; Казанцева Александра Николаевна; Ривина Анна Валерьевна

Списки организаций и лиц, признанных в России иностранными агентами, см. по ссылкам:
https://minjust.gov.ru/uploaded/files/reestr-inostrannyih-agentov-10022023.pdf

Константин Путник
Ради Бога, довольно, господа!
Актуальная статья вековой давности
05.02.2024
Специальная военная операция и сектантская пандемия
О формировании новой «группы риска» попадания в секты в условиях СВО
24.03.2023
Все статьи Константин Путник
Последние комментарии
«Такого маршала я не знаю!»
Новый комментарий от Р.Б.Павел
28.03.2024 18:10
«Не плачь, палач», или Ритуальный сатанизм
Новый комментарий от Валерий
28.03.2024 16:24
В чём смысл этой бойни?
Новый комментарий от АБС
28.03.2024 16:13
Нож в спину воюющей России
Новый комментарий от учитель
28.03.2024 15:51
К 25-летию смерти Ф. Чуева
Новый комментарий от Владимир Николаев
28.03.2024 15:44
«Уйти от этих вопросов не получится»
Новый комментарий от Александр Уфаев
28.03.2024 15:40