Иркутская духовная семинария
Вообразили, сочинили раннее детство Вани Попова и поведали, а ныне вообразим жизнь сельского подростка в городе Иркутске…
Долго ли, коротко ли, но прибыли путники в губернский стольный град… Ваня, широко распахнув глаза, дивился великолепию иркутских храмов и каменных зданий, красоте деревянной резьбы, украшающей оконные наличники и карнизы бревенчатых купеческих и мещанских домов.
Историк Иван Барсуков восхищённо описал славный сибирский город: «Иркутскъ, самый красивый городъ во всей Сибири. Расположенъ на правом берегу величественной рѣки Ангары, которая такъ быстра, что жестокiе морозы… покрываютъ её… льдомъ не paнѣе января мѣсяца; а бываютъ, годы, что… всю зиму переправляются через Ангару на плашкоутах[1]. Улицы Иркутска чисты и правильны. Mѣстность ровная, сухая и плодородная. (…) На лѣвомх берегу Ангары, в пяти верстах от Иркутска, на… возвышенiи… красуется Вознесенскiй монастырь со своими золотыми крестами и главами. Въ немъ открыто почиваетъ в нетлѣнии, благоухая, прославленный чудотворенiями Святитель Иннокентiй в великолѣпной серебряной ракѣ…» [3]
Мог ли Ваня Попов вообразить, что минуют долгие годы, и, принявши монашеский ангельский чин, он обретёт имя первосвятителя Иннокентия Иркутского.
А путники тем временем, покружив по иркутским улицам, выехали к двухэтажному каменному зданию духовной семинарии, что красовалось на Нижней набережной Ангары. Рядом – божественные чудеса русского зодчества: Богоявленский кафедральный собор и старинный храм во имя Спаса Нерукотворного Образа.
* * *
В 1806 году, будучи девяти лет от роду, Ваня Попов поступил в Иркутское духовное училище, а через два года – в Иркутскую духовную семинарию, что вышла из Русско-Славянской школы.
В сем почтенном заведении будущих священников, диаконов, причетников обучали богословию, церковной истории, философии, поэзии, риторике, чтению по Псалтыри, правилам церковного нотного пения, чистописанию, русской грамматике, арифметике, географии, латинскому, еврейскому и греческому языкам. Не всем семинаристам хватало ума и усердия изучить около сорока предметов; иные уходили из семинарии, не доучившись, вспоминая учение, яко страшное мучение. Но успешно завершившие учение, обретали глубокие и обширные знания.
Экзамены семинаристы не сдавали, но каждый месяц отвечали на семинарских собраниях. Учителя строго, придирчиво опрашивали студентов по разным предметам, выясняли поведение: не опаздывал ли в церковь к праздничным богослужениям?.. И сурово наказывался всякий семинарист, что опоздал в церковь к заутрене, которая начиналась в четыре часа утра в Богоявленском кафедральном соборе.
Семинаристы должны без опоздания прийти в церковь к заутрене даже в сорокоградусные морозы, даже если жили на другом краю города, скажем, возле Иерусалимской горы. Мало, не опоздать на церковную службу, надо и благочинно стоять в церкви, не слоняться попусту, не болтать, не вертеть головой, а внимательно слушать священника, диакона, пономаря и клиросное пение.
Если слабые знания по семинарским предметам все же прощались, то за неблагочинное стояние в церкви, за дурное поведение студенты сурово наказывались. В классе стояла деревянная бочка с водой, где вымачивали прутья; и всякого семинариста, уличённого в прегрешении, воспитатель по прозвищу Харя мог уложить на лавку и, спустив грешнику штаны, перекрестясь, благословясь, высечь сырыми прутьями. При сём утешая: мол, секу не ради мучения, а ради спасения.
Студента Ивана Попова из Ангинского села Бог миловал от прутьев, поскольку учился сельский паренёк столь успешно, что после всякого ежемесячного собрания, где семинаристов экзаменовали, учителя восторженно писали в журнальной графе сего студента: «Прекрасно!.., Превосходно!.., Отлично!..». А в годовой ведомости из года в год помечали: «Способенъ и прилежѣнъ. Успеховъ весьма хорошихъ. Поведѣнiя честного. На казённомъ содержанiи».
* * *
Парнишка девяти лет от роду лишился домашнего крова, материнский ласки, отеческой опеки и любимого села, и жил в семинарии по-сиротски замкнуто и молчаливо.
Иван Барсуков писал: «В] (…) семинарiи пришлось прожить мальчику сироте Ивану Попову (…) 11 лѣтъ; и здѣсь-то раннее сиротство и отсутствiе семейной обстановки отразилось на его характерѣ. Въ семннарии онъ былъ крайне необщителен съ своими товарищами и не только не раздѣлял ихъ игръ, но и мало вступал съ ними въ разговоръ. За свою отчужденность, онъ долго подвергался насмѣшкамъ и оскорбленіямъ своихъ товарищей, пока своими дарованіями и дѣятельностію не привлекъ ихъ къ себѣ. Рослый, полный, молчалнвый, строго задумчивый, въ толстой казенной рубашкѣ, без галстука и жилета, часто даже съ открытою широкою грудью, въ не подпоясанномъ казенномъ халатѣ, Иван ІІопов рѣзко выдѣлялся отъ своихъ сверстниковъ и невольно обращалъ на себя особое вниманiе».
От унынья и тоски по родному дому спасался усердными молитвами, и тем, что всякое свободное от уроков время охотно и азартно читал книги, учебные и научные. Пустую и скверную болтовню товарищей не слушал и сам попусту не болтал, ибо помнил: ешь пирог с грибами, а язык держи за зубами… За эдакую, как им чудилось, горделивую отчуждённость, иные злоязыкие семинаристы дразнили сельского увальня; а дразнилки эдакие были в ходу:
Ваня, Ваня, простота!
Купил лошадь без хвоста!
Сел задом наперёд
И поехал в огород.
Съел кочан капусты,
Закричал: «Как вкусно!»
Ванька-встанька карапуз,
Надевай большой картуз,
Каравай съешь хлеба,
Вырастешь до неба!
А коль Ваня был умнее других, то и за это дразнили:
Умница, умница,
Знает вся улица,
Кот Тимошка,
Да я немножко…
Мог бы Ваня ответить сельской дразнилкой:
Обзывайся, обзывайся,
Как лягушка раздувайся!
Ква-ква, ква-ква –
Вот и все твои слова!..
А мог бы Ваня, будучи сильнее прочих, дать обидчику по шее, но смалу возлюбил терпение и смирение, хотя и обижался до слёз. Потом вспоминал обидчиков с горьким сожалением, как глупых.
Иван Барсуков писал: «…Иоаннъ Евсеевичъ Веніаминовъ изъ всей своей школьной жизни, при ея грубой и крайне скудной обстановкѣ, вышелъ чистъ отъ всѣхъ явныхъ и тайныхъ пороковъ бурсы вынесъ изумительно крѣпкое здоровье и, какъ первый лучшій студентъ, наибольше припасъ себѣ научныхъ знаній, какъ будто предчувствуя, что ему впослѣдствіи понадобится большой запасъ силъ тѣлесныхъ и духовныхъ, какъ для борьбы со стихіями, такъ еще болѣе для успѣшнаго исполненія предлежавшаго ему призванія» [3].
* * *
Уроки из-за жуткой тесноты проходили в комнатах, где семинаристы спали и ели, хотя жалкие похлёбки едой-то величать зазорно. Бедно жили Поповы в селе Ангинском, но всё же по-крестьянски запасались на зиму капустой, грибами, ягодами да, вероятно, держали в усадьбе и дойную корову и куриц – вот на обеденном столе и молоко, и яйца. В семинарии же кормили столь худо, что горемычные студенты редко бывали сыты. Спустя годы, бывший семинарист Иван Попов улыбкой писал: «Учился я хорошо, но чистого ржаного хлѣба (безъ мякины) до выхода из семинарiи, не пробовалъ...»
Семинаристы вспоминали:
– …Помню, шибко бедно Ваня одевался…
– А куда ему наряжаться, если из библиотеки не выводился?!
– Во, во, всё читал и читал. И богословские книги, и по механике…
– Верно речено, по одёжке принимают, по уму провожают…
Бедное житьё не печалило деревенского парнишку, коль с раннего детства привык спокойно и смиренно переносить житейские горести, спасаясь боговдохновенной молитвой и усердным трудом.
Даже утоляя голод хлебом с мякиной и пустой похлёбкой, прозываемой баланда, Иван Попов не по дням, а по часам наливался силой богатырской. Про эдаких в деревне говаривали: сельский увалень, косая сажень в плечах.
Господь готовил сего семинариста к апостольскому служению на ниве христианского просвещения диких народов Америки, Сибири и Дальнего Востока. Готовил к будущим тяжким трудам и великим подвигам Христа ради, к смертельно опасным путешествиям по морям и океанам, по таёжным сибирским хребтам и заснеженной тундре.
* * *
В семинарии изрядно собралось одноименных однофамильцев; и, бывало, учитель велит:
– Иван Попов, пройди-ко, любезный, к доске и прочти-ко на память псалом тридцать три да чтоб от зубов отскакивало…
И три Ивана Поповых вздымаются над партами…
В 1814 году в семинарию приехал новый ректор – архимандрит Павел. Глянул списки семинаристов и схватился за голову:
– О, Господи!.. Да у вас же уйма однофамильцев с одинаковыми именами. Вон сколь Ивановых Иванов…
– Да и Поповых Иванов не меньше, - подсказал учитель. – Такая путаница с одноименными однофамильцами…
– Надо что-то придумать…
– Хорошо бы, сделать добавку к фамилии, – посоветовал учитель. – С указанием – откуда родом семинарист. Скажем, Иван Попов из села Ангинского. Значит будет Иван Попов-Ангинский…
– А что, добрая мысль. Так и сделаем.
Вот в семинарии и появились Иван Попов-Ангинский, Иван Попов-Тункинский, Иван Попов-Тайтурский. Выходит, первый Иван из села Ангинского, второй из села Тунка, третий из села Тайтурка – все известные села Иркутской губернии.
А в 1814 году от Рождества Христова ректор семинарии, архимандрит Павел (Некрасов) за превосходные знания в науках, и особо в богословии, присвоил студенту богословия Ивану Евсеевичу Попову фамилию – Вениаминов, дабы увековечить имя славного иркутского Владыки Вениамина (Багрянского), что накануне покинул сей мир, почил в Бозе, как говаривали встарь.
О ту же пору семинарское начальство признало фамилии, вроде Грязнов, Соплин, Пляскин, Дубинин, Чуркин, Балдаев – некрасивыми и порешило, исходя из характера ученика, сменить подобные фамилии на красивые, благозвучные. Так благообразные, боголюбивые ученики обрели фамилии Благовидов, Малинин, Архангельский; осанистые, стройные – Лавровы, добродушные – Тихомировы, Миротворцевы. Лишь Ивану Попову-Тункинскому досталась фамилия Дулькамаров (dulcis-amarus лат.), что по-русски звучит Сладкогорький, поскольку сей дерзкий студент в старших классах любил выпить горького и полакомиться сладким.
* * *
Выше говорилось, что Ваня Попов тосковал по матери, скучал по братьям и сёстрам, по родному селу. И вот на радость малому из села Ангинского приехал жить в Иркутск его дядя, бывший диакон Ильинской церкви Димитрий Иванович Попов. У сего родича парнишка жил в селе после смерти отца. Дядя, схоронив жену, принял монашеский постриг с именем Давид и жил в архиерейском доме.
Отныне сиротство малого скрашивалось общением с дядей: добрый сродник и в Иркутске с любовью опекал племянника. Будучи ещё и часовым мастером, механиком-самоучкой, иеромонах Давид обучал Ивана ремёслам, разным механическим хитростям и привил племяннику интерес к механике. И в старших классах племянник вместе с дядей мастерил часы и шарманки, а посему о семинаристе Иване Попове пошла слава: самородный механик, золотые руки.
О том свидетельствует и Барсуков Иван в книге о святителе: «Иванъ Веніамнновъ былъ очень дѣятельнымъ юношею: онъ часа не могъ просидѣть праздно, постепенно выработывая изъ себя усидчиваго труженнка, относящагося ко всякому дѣлу настойчиво, съ разсудительностію, съ точностію и тщательностію исполненія, чему, конечно, онъ былъ обязанъ первоначальному своему воспитанію, подъ руководствомъ своего дяди -механика, что и отразилось въ это время на воспріимчивой натурѣ его, так же страстью къ механическимъ занятіямъ» [4].
Однажды вышел интересный случай…
Тогдашний Иркутский владыка, архиепископ Михаил (Бурдуков) решил украсить колокольню Спасской церкви большими городскими часами. Но вначале нужно смастерить часы: выточить из металла детали и собрать механизм. Для сего в каменном доме у ворот архиерейского дома поселился славный часовой мастер Клим.
И вот зоркий архиерей высмотрел: в мастерскую Клима похаживает некий семинарист, о чем владыка тут же сурово известил семинарское начальство:
– Это что за студент?.. От занятий, лентяй, отлынивает. Ходит в мастерскую Клима. Прошу выяснить и наказать бездельника.
Семинарское начальство вскоре уведомило владыку, что сей отрок – студент превосходных знаний и честного поведения – посещает мастера Клима не из праздного любопытства, а для познания часовой механики. Владыка поощрил столь полезное увлечение сего семинариста; да и мастер Клим рад доброму подмастерью, дозволяя тому выпиливать шестерни и колеса для будущих городских часов.
* * *
После уроков Иван Вениаминов обычно читал в семинарской библиотеке толстые книги. Прочёл и многотомное сочинение Иоганна Галле «Открытые тайны дрѣвнихъ магиковъ и чародевъ, или волшебные силы натуры, въ пользу и увѣселение употрѣбленные». Несмотря на упоминание в заголовке, в сей книги не водилось магии и чародейства; в сочинении описывались увлекательные опыты – электрические, механические, химические, оптические и прочие, а также – медицинские, ветеринарные и хозяйственные советы.
Обучившись часовому ремеслу у дяди Дмитрия Ивановича, у мастера Клима, начитавшись Иоганна Галла, семинарист Иван Попов смастерил водяные часы и установил за печкой в комнате, где жил с товарищами. Далее вообразим, сочиним сцену, что и прежде творили:
Когда Иван запустил водяные часы, семинаристы заворожённо глядели: вот падают капли, движутся стрелки и всякий час звенит колокольчик… Чудеса!
– Впервые вижу водяные часы, – признался семинарист.
– До семинарии ты и вовсе часов не видел, – усмехнулся приятель. – Из деревни же…
Да, иные студенты, прибывшие из сел и деревень, сроду не видели часы, которые и в Иркутске-то редко у кого водились.
Позже Иван измыслил ещё и карманные часы; а коли просто мастерились те хронометры, то раздаривал их приятелям. Те восхищались мастерством сельского паренька, и больше не дразнили.
– Да ты, Ваня, – изобретатель, – хвалил товарищ. – Видно, голь на выдумки горазда…
– Да у тебя, Ваня, золотые руки, – похвалил и другой товарищ. – Что угодно смастеришь: хоть часы, хоть шарманку…
А старшеклассник добавил:
– Золотые руки – мало. Надо и знания иметь. Ваня же толстые книги читает, много знает. Не чета нам, лодырям…
Иван учился в семинарии одиннадцать лет, в год выпуска женился; и в старших классах семинарии, и уже рукоположенный во диаконы, затем во священники, мастерил часы, шарманки, от продажи которых его семья жила, не бедствуя.
* * *
Превосходно учился и выше упоминаемый семинарист Прокопий Громов, будущий друг и соратник отца Иоанна Вениаминова на поприще апостольского просвещения язычников Русской Америки.
Прокопий Васильевич с любовью воображал: меж двумя колыбелями – сотни сибирских вёрст, но Промысел Божий связал их незримой нитью, ибо грудным чадам, что качались в тех колыбелях, «прѣдназначено повстрѣчаться на пути жизни и идти объ руку чрезъ всю жизненную стѣзю» [5]. Более сего, Прокопий Громов, будучи священником, сподобился написать книгу о семинарском друге, озаглавив сочинение «Припоминания современника о высокопреосвященном Иннокентии, митрополите Московском». Книга сия, равно и сочинение Ивана Барсукова , – первостепенные источники сего очерка.
Дружба меж студентом богословия Иваном Поповым-Ангинским, и студентом философии Прокопием Громовым сложилась лишь спустя некое время, ибо Иван, по натуре замкнутый, с семинаристами мало общался, да и был постарше Прокопия почти на четыре года. Иван и поступил в семинарию годом раньше, а посему учился и классом старше. Общение же старших студентов с младшими сурово пресекалось семинарским начальством. Тем паче рядом с рослым и полным Иваном, похожим на дородного мужа, щуплый Прокопий выглядел подростком.
Сближению помог случай… Ректор семинарии решил слить богословский и философский классы, и парты, где сидели Иван и Прокопий, оказались рядом. Прокопий, словно предчувствуя будущую дружбу и будущие совместные труды на поприще христианского просвещения туземцев, пристально вглядывался в Ивана, вечно задумчивого, молчаливого, уже овеянного семинарскими легендами.
Священнослужитель Иоанн Вениаминов
Церкви иркутской епархии, особо сельские, остро нуждались в священниках, диаконах, пономарях, причетниках, но увы, ещё не было толкового распределения выпускников семинарии по церковным приходам. А посему иные семинаристы, не доучившись, «убоясь бѣздны прѣмудрости, шли в дьячки и пономари къ сѣльскимъ церквамъ – на свободу» [3] - вспоминал Прокопий Громов. Иные, будучи семинаристами, уже служили причетниками в иркутских церквях, а случалось, и женились, рукополагались в диаконы и священники. «И не въ диковину было видеть въ богословскомъ классе учениковъ въ рясахъ» [5].
За год до выпуска ласковым апрельским днём 1817 года двадцатилетний семинарист Иван Вениаминов обвенчался в Иркутской Благовещенской церкви с Екатериной Шариной, дочерью приходского священника.
О ту пору в семинарию пришёл запрос из Московской духовной академии, дабы Иркутск выслал для дальнейшего обучения двух семинаристов, честного поведения и превосходных знаний. Ректор избрал Ивана Вениаминова и Прокопия Громова, и уже собирался оповестить их, осчастливить столь радостной вестью. Но жил ректор в Вознесенском монастыре на левом берегу Ангары, семинария же – на правом берегу. А по вешней реке, надолго разлучив монастырь с городом, шёл лёд, ночью замерзая, в полдень опять оживая. И посему ректор долго не мог переплыть на лодке из монастыря в город. Не мог попасть в семинарию, а значит, не мог и сообщить Вениаминову, что решил послать его в Московскую духовную академию.
Увы, не ведая о сём, 29 апреля 1817 года студент богословия Иван Вениаминов обвенчался с Екатериной Шариной, а женатых в академию не брали. И вместо него в Московскую духовную академию послали семинариста Константина Шастина. Сожалел Иван, что рано женился и лишился академического образования; но, постигая Святое Писание и сочинения святых отцов, обрёл знания, кои даже превосходили академические.
Позже бывший семинарист писал, отзываясь на публикацию Прокопия Громова: «Самъ авторъ статьи, по случаю которой я пишу это, скажетъ, что ему не съ кѣмъ другимъ, а со мною пришлось бы ѣхать въ академію, если бы я уже не былъ женатъ въ то время, когда пришло распоряжеиіе прислать изъ Иркутской семинаріи двухъ учениковъ; и тѣмъ болѣе, что самъ ректоръ нашъ имѣлъ меня въ виду на этотъ случай, какъ онъ это высказалъ мнѣ послѣ. А почему онъ не остановилъ моей женитьбы, то причиною этого былъ весьма рѣдкій и даже необыкновенный случай, а именно: рѣка Ангара, отдѣляющая семинарію отъ монастыря (гдѣ жилъ нашъ ректор, и откуда онъ во всѣ учебные дни пріезжалъ въ семинарію на цѣлый день) въ тотъ годъ (1817), при вскрытіи своемъ, на многіе дни прекратила всякое сообщеніе монастыря съ городомъ. Ледъ на ней сначала прошелъ было почти совсѣмъ, а потомъ опять остановился на нѣсколько дней и такъ плотно, что извѣстный тогда въ Иркутскѣ монастырскій послушникъ Иванушко перешелъ чрезъ него съ одного берега на другой. А въ это время мнѣ пришла мысль жениться, и я успѣлъ подать просьбу, безъ позволенія отца ректора получить видъ на женитьбу и даже начать сватовство. Не будь этого случая—тогда, конечно, ректоръ не позволилъ бы подавать мнѣ просьбы о женитьбѣ. И тогда мнѣ пришлось бы ѣхать въ академію, а не въ Америку. Но виднѣе всего оказалась воля Божія о мнѣ при перемѣіценіи моемъ изъ Иркутска въ Уналашку, т. с. въ Америку». [1]
В Московской духовной академии посчастливилось учиться семинаристам Прокопию Громову и Константину Шастину. Дотоль ни один иркутянин не удостоился столь высокой чести… За тихий нрав ректор переименовал Шастина в Тихомирова, но тот в будущем всё же оставил родовую фамилию.
Семинариста же Ивана Вениаминова 13 мая сего года рукоположили во диакона Градо-Иркутской Благовещенской церкви [3], и отныне иркутяне величали юного диакона по церковному: Иоанн. По завершению учения Иоанна, знаниями превосходящего всех студентов семинарии, поставили еще и учителем І-го класса церковно-приходского училища и преподавателем церковного пения в духовной семинарии.
* * *
Промысел Божий уготовил Иоанну (Вениаминову) не академию, а тяжкий, но величавый и святой путь христианского просветителя язычников, а посему по воле Божией и случился его брачный венец после обручения с поповской дочерью Екатериной Ивановной Шариной.
Вижу сквозь века обручение раба Божия Иоанна с рабой Божией Екатериной, кои благоговейно замерли с горящими свечами пред церковным аналоем. Слышу: батюшка кольцом трижды запечатлел крест пред лицом Иоанна и огласил:
– Обручается раб Божий Иоанн рабе Божией Екатерине, во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь!
А затем кольцом трижды начертал крест и на лбу побледневшей невесты:
– Обручается раба Божия Екатерина рабу Божию Иоанну…
Батюшка, принимая от диакона золочёные венцы, поочерёдно, крестообразно осеняя ими жениха и невесту, дал поцеловать венцы и возложил их на главы венчаемых.
– Венчается раб Божий Иоанн рабе Божией Екатерине во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь!.. Венчается раба Божия Екатерина рабу Божию Александру во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь!..
Благочестивая дочь священника Иоанна (Шарина), жена талантливого и мастеровитого диакона, вряд ли провидела, что после венца её ждут великие тяготы и лишения Христа ради, и что она, рука об руку с богоданным мужем в любви и терпении, смиренно пронесёт сей тяжкий, святой крест до скончания своего короткого века.
Из десятерых детей четверых матушка родила в Иркутске; но, увы, трое померли в ангельском младенчестве и, очевидно, упокоены на Иерусалимском погосте. Слава Богу выжил четвёртый – Иннокентий, любовно прозванный Кеней.
В 1839 году богоданный супруг Елены Ивановны, священник Иоанн (Вениаминов), гостил в Санкт-Петербурге, где встречался с митрополитом Петербургским Серафимом и обер-прокурором Святейшего Правительствующего Синода графом Николаем Александровичем Протасовым. Обладая богатыми познаниями в различных науках, изучая обычаи, обряды, поверия североамериканских туземцев, о. Иоанн создал очерк «Мифологические предания колошей, обитающих на северо-западном берегу Америки» и опубликовал в петербургском журнале «Сын Отечества». Посетил о. Иоанн и белокаменную, где беседовал с Филаретом (Дроздовым), митрополитом Московским и Коломенским.
Тем временем, а именно 24 ноября сего же года, богоданная супруга о. Иоанна, Елена Ивановна Шарина предала Богу душу и, была отпета в иркутской Входо-Иерусалимской церкви, погребена на Иерусалимском погосте.
А через год по смерти жены о. Иоанна постригли в монашество с именем Иннокентий, в честь Иннокентия (Кульчицкого), первосвятителя Иркутского; и 13 декабря 1840 года, согласно решению Святейшего Синода об открытии епархии в Америке и Восточной Сибири, с подчинением кафедре Камчатских и Охотских церквей, в Казанском соборе города Санкт-Петербурга инок Иннокентий хиротонисан во епископа Камчатского, Курильского и Алеутского. По сему поводу святитель Иннокентий писал: «Нѣтъ, не смерть жены моей открыла мнѣ путь къ архіерейству, потому что она померла ровно за годъ до того, и именно 24-го ноября 1839 года. До 6-го ноября 1840 года, т. е. до того времени, какъ я сталъ сбираться ѣхать въ Америку, ни рѣчи, ни мысли не было ни у кого объ учрежденіи архіерейской кафедры въ Америкѣ...» [1].
* * *
Но вернёмся в иркутскую семинарию…
Погружённый в богомыслие, учение и труды, сроду не сидящий праздно сложа руки, сын прибайкальского пономаря, очевидно, и не ведая сего, усердно готовился к великой и трудной стезе – христианское просвещение языческих племён Америки, Сибири и Дальнего Востока.
Позади семинария, впереди пастырские труды… В церквях, бывало, рукоположат во диаконы, глядишь, год не прошёл, а тот уже сменил диаконский стихарь на епитрахиль священника. Но диакон Иоанн (Вениаминов), с превосходными знаниями завершивший духовную семинарию, рукоположенный в диаконы в мае 1817 года, лишь спустя четыре года обрёл священнический сан.
После сего о. Иоанн служил в Благовещенской церкви ещё два года, и создал воскресную школу, где толковал прихожанам, особо отрокам и отроковицам, Святое Писание и жития святых. А сия церковь во имя Благовещенья Пресвятой Богородицы, входящая в число самых величавых церквей Иркутска, красовалась на перекрёстке улиц Большой и Благовещенской[2]. Церковь построена в 1785 году усердием иркутских купцов и прочих благодетелей. В 1888 году на средства иркутских купцов С. И. Тельных, А. Ф. Дунаева, И. С. Котельникова была заложена вторая каменная четырёхпрестольная [3] Благовещенская церковь, строительство которой завершилось в 1890 году. Увы, в 1931 году великолепнейший иркутский храм порушили большевики, исповедники дьявольского богохульства и богоборчества, а на храмовой земле вырос тоскливо серый, жилой дом.
Хотя и молод о. Иоанн, но за два года службы в Благовещенском храме обрёл столь горячую любовь прихожан, что те прощались со слезами, когда батюшка покидал их. А покинуть пришлось, но о том позже. А пока вообразим: две прихожанки выходят из Благовещенской церкви после Божественной литургии и хвалят о. Иоанна:
– Столь красиво служит, что я аж прослезилась…
– Божественно служит… А до чего же умён батюшка наш. Слушала проповедь, дивилась эдакой мудрости.
– А какой чуткий, хоть и молодой… И старых, и малых – всех выслушает. Посоветует...
– Верно, добрейшая душа…
– А уж как его малые детки любят. Внук в воскресной школе учится. Однажды заглянула на урок. Сидят, слушают батюшку, не шелохнутся…
В ноябре 1822 года, похвально окончив Московскую духовную академию, вернулся в Иркутск семинарский товарищ о. Иоанна Прокопий Громов, приглашённый в семинарию учителем еврейского языка и церковной истории. Товарищество их перерастало в дружбу, о чем с любовью во Христе, с восхищением писал новоиспечённый кандидат богословия:
«Благовещенскiй священникъ, отѣц Иоанн Венiаминов, за свой ум, за нравствнѣную жизнь, за послушанiе, за особенную чинность въ отправленiи Богослужѣнiя, и въ особенности за дѣло учительства, пользовался ужѣ въ это врѣмя общимъ уваженiемъ не только прихожан, но и города. А деланiе часов, вполне имъ усвоенное, и устройство шарманокъ с духовными гимнами для любителей обеспечивали его материальное положенiе. Любилъ я бывать для молитвы в Благовещѣнской церкви, где благоговейное слуѣжние отца Иоанна бралъ себе за образецъ для будущего своего служения во священническомъ сане. Случалось, что отец Иоанн бывшему соучѣнику, а тѣперь наставнику в семинарiи, с почетом выслалъ просфору, которую принималъ я съ благоговенiемъ» [5].
Прокопий Громов пять лет учился в Московской духовной академии, и пять лет Иоанн (Вениаминов), будучи в Иркутске, помогал его матери, что жила весьма скудно, а то и вовсе бедствовала. Прокопий с благодарностью написал в сочинении о благодетеле: «Я въ молитве своей зачислилъ его, [о. Иоанна (Вениаминова)], кормильцѣмъ [моей матери]…» [5]
И другом, и пожизненным духовным светочем стал для Прокопия Громова приходской батюшка Иоанн (Вениаминов), в будущем – епископ, архиепископ Иннокентий, владыка безкрайней сибирской епархии.
