Русская философия политики. Контуры

После рассмотрения произведений древних мыслителей, изучавших сферу политики, в частности тоталитарной модели государства правителя области Шан Гуньсунь Яна, «Бесед и суждений» Конфуция, военно-полицейского «Государства» Платона, «Политики» Аристотеля и ряда других, возникают вопросы: а что же Россия? Где древнерусские философские трактаты? Что Русь внесла в копилку человеческой мудрости?

Может прав был ветеран войны с Наполеоном, русский философ, Пётр Чаадаев, вынесший в одном из своих «философических писем» такой вердикт России: «Одна из наиболее печальных черт нашей своеобразной цивилизации заключается в том, что мы еще только открываем истины, давно уже ставшие избитыми в других местах и даже среди народов, во многом далеко отставших от нас. Это происходит оттого, что мы никогда не шли об руку с прочими народами; мы не принадлежим ни к одному из великих семейств человеческого рода; мы не принадлежим ни к Западу, ни к Востоку, и у нас нет традиций ни того, ни другого. Стоя как бы вне времени, мы не были затронуты всемирным воспитанием человеческого рода. Эта дивная связь человеческих идей на протяжении веков, эта история человеческого духа, вознесшие его до той высоты, на которой он стоит теперь во всем остальном мире, – не оказали на нас никакого влияния. То, что в других странах уже давно составляет самую основу общежития, для нас – только теория и умозрение»[1].

Чаадаев считает Россию самобытной цивилизацией, ни Западом, ни Востоком, однако делает это со знаком «минус». Главная «вина» России у него, это игнорирование ею «истории человеческого духа».

Вряд ли автор такой радикальной оценки знал философию Востока и Китая в частности, с её, скрытой от посторонних глаз стратагемностью, но в вопросе отсутствия философских систем в России в ее ранние и средние века он оказался, отчасти, прав.

Но, только лишь отчасти.

В то же время на Руси были знакомы с философией и трудами античных мыслителей.

С XI столетия, посредством переводной литературы, русский читатель получил сборники афоризмов, содержавших изречения Плутарха, Сократа, Платона, Еврипида, Демокрита, Эпиктета, Аристотеля, Демосфена, других античных философов и писателей. Сама же афористичная манера изложения мысли так понравится русским книжникам, что станет постоянной спутницей их различных текстов, а, сочетаясь с устной народной речью пословиц, войдет в широкий обиход, вплоть до наших дней.

В «Повести временных лет» (XI век), в записи за 986 год, о приходе миссионеров к князю Владимиру, слова греческого посланника получили в историографии вопроса наименование «речь философа», так как в летописи миссионер-грек был обозначен как «философ».

Так что о философии русские образованные люди имели представление. Например, в «Слове Даниила Заточника» (XII век) сказано следующее: «Я, княже, ни за море не ездил, ни у философов не учился, но был как пчела - припадая к разным цветам и собирая мёд в соты, так и я по многим книгам собирал сладость слов и смысл их и собрал, как в мех воды морские»[2].

Вернемся в XI век. Именно этим временем датируется первый русский идеологический труд - «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона.

«Речь философа» из «Повести временных лет» излагает Священную историю, но в ней нет осмысления судьбоносного факта принятия русскими Христианской веры. И в этом отношении «Слово», обращенное к будущему русского народа, имеет особенное значение.

«Слово», по словам митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Иоанна (Снычева), «является едва ли не единственным памятником XI в., в котором употреблено словосочетание «русский народ», а не обычное для того времени понятие «Русская земля»[3].

«Пластическую ясность и исключительную конструктивную цельность» «Слова» отмечал академик Д.С. Лихачев.

Великолепное по своему лаконичному и ритмичному стилю, которое, как мы можем предположить, произносилось в качестве церковной проповеди, «нараспев», «Слово» содержит несколько тем.

Использовав антитезу в своем произведение, где Закон (символ – рабыня Агарь) – предтеча и слуга Благодати и истины (символ - свободная Сара), а истина и Благодать – слуга будущему веку, Иларион преодолел национальную исключительность и самомнение.

«Их самоутверждение иудейское, скупо от зависти, ибо не простиралось оно на другие народы, оно стало лишь для иудеев, а христиан спасение благо и щедро простирается на все края земные» - автор «Слова» отметил узконациональный характер иудейства и противопоставил ему вселенский характер Христианства.

Перечислив страны и города, просвещенные апостолами светом православной веры, Римскую империю, Азию и Эфес, Патмос, Индию, Египет и другие, Иларион славит равноапостольного «великого кагана» Владимира, чей отец, князь Святослав уничтожил Хазарскую державу.

Интересно, что Иларион именует князя Владимира титулом императорского достоинства «каган», то есть «хан ханов». Очевидно, это было следствием важной геополитической победы Руси над опасным и могущественным врагом. Также можно предположить, что это была первая попытка Руси обозначить свои претензии на обширное наследие Хазарского каганата.

Иларион не только интеллектуал, мастерски владевший словом, но и патриот своего Отечества. Русская земля уже до Крещения была хорошо известна дальним и ближним народам и потому похвала великого кагана Владимира, «внука старого Игоря, сына же славного Святослава» (отметим отсутствие в числе достойных предков Владимира мифического Рюрика), относится и к его воинственным предшественникам, которые «в лета своего владычества мужеством и храбростью прославились в странах многих, и победами и крепостью поминаются ныне и прославляются. Ибо не в худой и неведомой земле владычествовали, но в Русской, что ведома и слышима всеми четырьмя концами земли»[4].

Гордость за славных предков, несмотря на то, что до принятия Евангельской истины они блуждали во мраке идолослужения, это не только исполнение Божественных предписаний – «Между тем, что заповедует Бог, в которого веруем? Не презирать тех, которые связаны с нами племенным родством»[5], но и, как их следствие, цельный взгляд на Отечественную историю. Этому нас учит «Слово» Илариона.

Именно такого единства исторического прошлого нашей страны, как важного элемента национального достояния, с равноценной значимостью всех её этапов и периодов, нам очень не хватает сегодня.

Митрополит Иларион вывел первую в Русской истории идеологему - «Русского Киева как третьего Иерусалима», предшествующую широко известной «Москвы как третьего Рима».

Сравнивая князя Владимира с римским императором Константином I Великим, Иларион сказал: «Подобный Великому Константину, равный ему умом, равно христолюбивый, равно чтущий служителей Его! Он со святыми отцами Никейского Собора положил Закон людям (всем), ты же с новыми нашими отцами, епископами, собираясь часто, с большим смирением совещался, как среди народа этого, новопознавшего Господа, Закон уставить. Он царство эллинов и римлян Богу покорил, ты же – Русь. Теперь не только у них, но и у нас Христос Царем зовется. Он с матерью своей Еленой Крест от Иерусалима принес (и), по всему миру своему разослав, веру утвердил. Ты же с бабкой своей Ольгой принес Крест из Нового Иерусалима, Константинова града и, по всей земле своей поставив, утвердил веру»[6].

С добровольным принятием Христианства, по словам Илариона, русские «выпрямились» и «вступили на путь жизни» во Христе Господе.

«Крещение дало нашим предкам высшую свободу - свободу выбора между Добром и Злом, а победа православия подарила Руси тысячелетнюю историю»[7].

Этими словами Л.Н. Гумилева мы и завершим наше повествование об одном из самых ранних и выдающихся произведений, «Слове о законе и благодати» митрополита Илариона – жемчужине национального достояния Русского народа.

ГЕОРГИЕВСКИЙ СОБОР ЮРЬЕВА-ПОЛЬСКОГО (ЭСТЕТИКА)

Мы должны отметить особенное отношение наших предков к слову, по большому счету сохранившееся до наших дней. Но древнерусская литература со времени своего основания не была изолированной частью русского творчества.

«Произведения древнерусской литературы как бы «наращивались произведениями других жанров и других эпох. При этом создавалась структура, в которой различные художественные стили и методы анфиладно сменяли друг друга, выступая массивами, сосуществовали друг с другом, соединяясь на основе контрастов. Общие эстетические принципы охватывали в древней Руси и литературу и зодчество»[8].

В качестве наглядного примера вышесказанного – Георгиевский собор 1230-1234 годов города Юрьева-Польского, последний каменный храм до азиатского вторжения на Русь которое начнется через три года после окончания его постройки.

Этот собор, в честь Великомученика Георгия Победоносца, чьё пешее барельефное изображение отличается от привычного нам сегодня конного изображения высокопочитаемого святого, уникален по многим признакам.

«Строительство собора было настолько значительным событием, что через 350 лет летописец упомянул его в Лицевом своде царя Ивана Грозного — иллюстрированной энциклопедии, созданной в единственном экземпляре. На рисунке из Лицевого свода изображен великий князь Святослав Всеволодович с боярами на фоне Георгиевского собора»[9].

Резной орнамент покрывает практически все «тело» храма, на нем лики святых, ангелы, животные, в том числе мифические, есть даже единственное в мире изображение слона на храме[10].

На тему происхождения и смыслов сюжетов барельефов и горельефов храма до сих пор нет единого мнения. Одно из них, что изображения эти – воспроизведение видения ветхозаветного пророка Иезекиля (Иез 41:17-19): «От верха дверей как внутри храма, так и снаружи, и по всей стене кругом, внутри и снаружи, были резные изображения, сделаны были херувимы и пальмы: пальма между двумя херувимами, и у каждого херувима два лица. С одной стороны к пальме обращено лицо человеческое, а с другой стороны к пальме – лице львиное; так сделано во всем храме кругом»[11].

Очевидно, что современники хорошо понимали смысл изображений, связывающих Библейскую историю с историей Владимиро-Суздальской Руси.

Храм являлся порталом от Земли к Небу, где прихожанин участвовал в церковных Таинствах, слушал проповеди священнослужителей и мог самостоятельно «читать» смыслы, воплощенные русскими мастерами в камне собора.

БЫЛИНА «СОРОК КАЛИК СО КАЛИКОЮ» (ЭТИКА)

Монументальные исторические достижения Руси к XI столетию – огромная территория русской государственности простиралась от Белого до Черного моря и от речных бассейнов Вислы до Камы, с крупными городами, например главный город Русской Державы Киев в Европе уступал по размерам только ромейскому Константинополю и арабской Кордове, высокий уровень международных отношений (династические союзы семьи Ярослава Мудрого с правящими домами Византии, Франции, Германии, Англии, Швеции, Норвегии, Венгрии, Польши), военная мощь русского государства, чрезвычайные культурные достижения в области литературы и архитектуры («Повесть временных лет», «Слово о законе и благодати», «Киево-Печерский патерик», «Сказание и страдание и похвала святым мученикам Борису и Глебу», соборы Святой Софии в Киеве и Новгороде), законодательный корпус, состоящий из «Русской правды», устава о церковных судах и др., все это не могло возникнуть за короткий промежуток времени.

И слова ближайшего соратника князя Ярослава Мудрого митрополита Илариона, о том, что Русская земля, при предшественниках князя Владимира, уже была «ведома и слышима всеми четырьмя концами земли», необходимо считать не просто красивым речевым оборотом, а констатацией исторической реальности предшествовавших X и IX веков.

«Юность» Руси прошла в битвах и походах, протяженностью многие тысячи километров. После константинопольской кампании 860 года, русские, ставшие союзниками Византийской империи, принимают участие в боевых операциях последней против арабов, участвуя в экспедициях на о. Крит, а также в Лангобардию (Северная Италия), Сицилию, Южную Францию, Андалуссию (Испания).

Походы Руси на прикаспийские и закавказские владения Арабского Халифата и Хазарии, в Сирию и в Малую Азию относятся к русской политике того же, «героического периода».

Вадим Кожинов писал: «Стремясь понять «героическую эпоху» русской истории (то есть IX – начало XI века), необходимо исследовать взаимоотношения с граничившими тогда с Русью странами – и Византией (вернее крымскими владениями), и кавказскими народами (в частности, абхазами), и тесно связанным с Ираном Хорезмом (чьи пределы простирались подчас до низовьев Волги)»[12].

И это, безусловно, лишь малая часть сведений, которая сохранилась о русском выходе на «международную арену» того времени.

Десятки тысяч русских людей в IX и X веках побывали в соседних и дальних странах в составе воинских подразделений, торговых караванов, дипломатических миссий, обогащая свои знания.

Такая активность и большой потенциал русского этноса в период его героической эпохи явились следствием и того, что викинги – гроза Европы, были у нас наемниками, которых использовали при строительстве Русского государства в качестве «дипломатов», но русские быстро учатся, и довольно скоро скандинавские имена в посольствах «народа Рос» вытесняются славянскими.

Было бы странно, если бы такая масштабная активность не имела бы отражения в исторической памяти народа.

И такое отражение – русский героический эпос, возникший в X-XI веках, получил наименование «былина».

Созданный в воинской, дружинной среде, русский эпос дал основание тысячелетней русской литературе, которая так «расцвела» в XIX веке, став одной из немногих мировых литератур, обладающих всечеловеческим статусом.

Изучение былин, заложенных в них смыслов, это очень плодотворная перспектива, мы же с вами сейчас обратим внимание только на один аспект такого исследования - воинскую этику, как она отражена в былине «Сорок калик со каликою».

Вначале о том, кто такие калики? «Калика перехожая» это не только увечные нищие, живущие милостыней и пропитания ради поющие духовные стихи[13].

По одной из версий (согласно другой, Илья получает силу от Святогора) богатырь Илья Муромец пробуждается к жизни героя двумя каликами перехожими, которые, придя к нему в дом, «крест кладут по-писаному, поклон ведут по-ученому».

Каликами на Руси были люди разного социального положения и рода занятий, в их числе встречались даже воевода и архиепископ. Можно сказать, что русские калики – это странники и паломники к святым местам.

Само огромное пространство, которое обживал русский человек, подразумевало такое явление как «странничество» – один из русских феноменов после принятия нашим народом Крещения.

«Поучение Владимира Мономаха» можно считать апофеозом литературно зафиксированного «силового» покорения пространства. Одних только крупных боевых походов этот русский князь за свою жизнь совершил 83.

Как замечательно сказал Д.С. Лихачев: «Русские создали даже обозначение для особого вида храбрости – храбрости в пространстве, храбрости в движении – «удаль»[14].

Герои нашей былины тоже странники, собравшиеся у «Леванидова креста» в количестве 40 (непростое число, многократно встречающееся в Священном Писании) плюс один человек и отправившиеся в «Ерусалим-град».

Надо сказать, что русское паломничество в Палестину попадает на страницы русских книжников в XII веке. Именно этим временем (начало XII в.) датировано «Житие и хождение игумена Даниила из Русской земли» - самое ранее из русских описаний Святой земли[15].

Одна из русских летописей также сообщает о путешествии сорока новгородских богомольцев в Иерусалим[16]. К этому же времени относится и рассматриваемая былина «Сорок калик со каликою». И у нас есть все основания считать, что движение русских паломников на Святую землю в XII веке приняло массовый характер.

Наши «сорок калик со каликою» перед своим дальним странствием принимают очень жесткую аскезу – осознанное и добровольное ограничение всех плотских удовольствий ради достижения своей цели: не воровать, не обманывать, не блудить. Нарушитель принятых обязательств должен быть очень жестоко наказан, но исключительно судом своих соратников. И это не случайно. Ниже мы еще вернемся к этой теме.

По дороге каликам встречается князь Владимир и так обращается к паломникам:

«Не доехал до калик да он с коня сошел,

С коня он сошел да низко кланялся:

Уж вы здравствуйте, удалые (выделено мной. – С.А.) добрые молодцы,

Уж как все ли калики перехожие,

Перехожие калики, переброжие!»[17].

Князь Владимир демонстрирует по отношению к странникам непонятную на первый взгляд, высшую степень уважения, не просто приветствуя калик, но делая это спешившись. Вспоминается, как Сигизмунд Герберштейн - дипломат Священной Римской империи, в своих «Записках о Московии» хвастался, как ему удалось провести своего русского коллегу и хитростью добиться, чтобы московит, при встрече, первым сошел с коня. И хотя те события произошли намного позже нашей истории, в XVI веке, однако, как известно, стереотипы поведения обладают высокой устойчивостью.

Почему же правитель Руси так поступил, не побоявшись «уронить» своё достоинство, при встрече, казалось бы, с обычными паломниками?

Потому, что это были не обычные странники. Описание их дорогой одежды, имен с отчествами некоторых из них в приветственном слове князя Владимира, а также упоминание певцом былины, что «раньше все они (калики) были 41 богатырь, воевали, а потом пошли покаяться»[18], говорит о том, что эти витязи в свое время были «княжими мужами» и принадлежали к княжеской дружине - опоре и надежде русских князей. А статус воина-дружинника на Руси был очень высок.

«Повесть временных лет», описывая ставшими легендарными пиры Владимира Красное Солнышко, один из которых, в честь крупной победы над печенегами, длился аж восемь дней, упоминает дружинный ропот на одном из таких мероприятий. «Силовики» правителя оказались недовольными деревянными ложками, захотев вместо них серебряные.

«Услышав это, Владимир повелел сковать для дружины серебряные ложки, сказав так:

- Серебром и золотом не найду себе дружины, а с дружиною добуду и серебро и золото, как дед мой и отец мой доискались с дружиною золота и серебра»[19].

Академик С.Ф. Платонов объяснял причину такого рода отношений между князем и обособленной военной корпорацией - дружиной, следующим образом: «Такой взгляд на дружину, как на нечто неподкупное, стоящее к князю в отношениях нравственного порядка, проходит через всю летопись. Дружина в древней Руси пользовалась большим влиянием на дела; она требовала, чтобы князь без нее ничего не предпринимал, и когда один молодой киевский князь решил поход, не посоветовавшись с ней, она отказала ему в помощи, а без нее не пошли с ним и союзники князя. Солидарность князя с дружиною вытекала из самых реальных жизненных условий, хотя и не определялась никаким законом. Дружина скрывалась за княжеским авторитетом, но она поддерживала его; князь с большой дружиной был силен, с малой – слаб»[20].

Вернемся к нашей былине. Князь Владимир, а надо сказать, что в тот момент, когда он повстречал калик, он ехал на охоту, позвал странников к себе домой «хлеба-соли исть да меда с пивом пить». И это тоже знак высокого внимания и уважения, пригласить к себе домой в свое отсутствие. Так можно сделать, если хорошо знаешь людей и не ожидаешь от них неприятностей.

Но беда пришла откуда не ждали, угощавшая странников княгиня Апраксия, ночью постаралась искусить одного из паломников, Михайло Михайловича.

Получив категорический отказ, разгневавшись, соблазнительница воспользовалась богатырским сном калики и зашила в его котомку княжескую «братынечку серебряну». Из этой небольшой братины князь пил со своими близкими друзьями.

Само название такой посуды, предназначавшейся для питья хмельных напитков «вкруговую», передавая ёмкость друг другу, говорит о традиции поддерживать силу единства того или иного общества, демонстрировать равенство и взаимное уважение его участников.

Русский обычай регулярных застолий князя со своей дружиной носил характер ритуала. При этом «буйство во хмелю» на таких мероприятиях было исключено, так как все участники представляли собой единый и вооруженный коллектив профессионалов.

Понимание важности и, более того, необходимости, скрепления дружбы русского князя с его дружиной посредством совместных трапез с употреблением хмельных напитков, снимающих усталость походов, позволило Л.Н. Гумилеву охарактеризовать одну из причин отказа князя Владимира от предложения мусульманских проповедников принять Русью их вероучение: «Конечно, и арабы, приняв ислам, не перестали пить вино, но делали это в узком кругу родных и друзей, в публичные места являясь трезвыми. У них не было ритуалов пиров и соответствующих им стереотипов поведения. В итоге мусульманским муллам Владимир отказал известными словами: «Руси есть веселие пити...»[21].

Вернувшись с охоты, Владимир, естественно захотел выпить с соратниками из своей любимой братины, но получил ответ от княгини Апраксии, что её украли княжие гости - ушедшие рано утром калики перехожие.

Вернуть похищенную ценную вещь поручают Алеше Поповичу, одному из трех самых знаменитых и могучих русских богатырей, наряду с Добрыней Никитичем и Ильей Муромцем. И если, по своему амплуа, Илья — это «последний довод королей», Добрыня — «дипломат», то Алеша — фигура противоречивая. Самый молодой из своих товарищей он был дерзок и горяч, высокомерен и заносчив.

И в нашем случае эти его качества проявились в полной мере. Догнав калик, он с коня обвинил их в воровстве. Такое поведение Алеши странникам «за великую досаду показалося» и он ими был жестоко избит, да так, что еле-еле добрался до своего князя, рассказав ему о своих злоключениях.

Вопрос с братиной продолжал оставаться открытым и к каликам отправляют Добрыню со следующим наказом:

«Поезжай ко-ся Добрынюшка Микитич млад,

Уж ты знаешь, Добрынюшка, как съехаться,

Уж ты знаешь, Добрыня поздороваться»[22].

Добрыня знает, как себя вести, особенно с таким непростым контингентом как его бывшие однополчане, а ныне «калики перехожие».

Знают о правилах поведения в обществе и паломники. Входя в дом князя, они крестятся на иконы в помещении, приветствуют княгиню, после трапезы воздают хвалу Господу и благодарят хозяйку дома, а уходя — прощаются с нею.

То есть бывшие дружинные князя, пропитанные воинской этикой, понимали что такое уважение, оказывали его окружающим, но и требовали от них такого же отношения и к себе.

«С кем дорогою

Сойдусь, съедусь ли, —

Всякий молодцу

Шапку до земли!»[23]

О таком отношении писал в своем стихотворении «Удалец» русский поэт Алексей Кольцов.

Еще не доехав до калик, Добрыня сходит с коня и низко им кланяется: «Уж вы здравствуйте, удалы добры молодцы. Уж как все ли калики перехожие!».

После этого Добрыня спрашивает у калик, не попадалась ли им княжеская братина?

Обратите внимание, как максимально тактично поставлен вопрос. Смущенные калики проверяют свои дорожные сумы и у Михайло Михаиловича обнаруживают пропажу. Братина возвращается Добрыни, без каких-то криков, клятв, попыток объяснений. Можно предположить, что Добрыне было сказано, что они сами, «по-свойски», решат эту проблему, а Добрыня, также без лишних слов, отправился назад, пожелав богомольцам всех благ в их непростом пути.

Уважение, достоинство и такт, проявленные как Добрыней, так и каликами, привели к тому, что инцидент был исчерпан.

Для чего же было посылать «нестабильного» Алешу, зная, что эту проблему может эффективно решить Добрыня? Можно не сомневаться, что в другой реальности, скажем так, «в обычной», к каликам был бы сразу отправлен именно Добрыня, однако эта часть былины с ситуациями «как не надо поступать» и, наоборот, «как поступать правильно», адресована слушателям и носит педагогический характер.

Михайло Михайлович не стал оправдываться перед своими друзьями, он давал слово, знал, что не нарушил его и считал ниже своего мужского достоинства что-то говорить сверх этого. Суд был кратким, приговор и его исполнение тоже не заставили себя ждать...

Выше уже нами упоминался суровый воинский обет, принятый на себя каликами, ограничивающий «плотские утехи» страхом мучительной смерти. Теперь обратим ваше внимание на нравственный облик казачества - субэтноса русского народа, как его описал Василий Сухоруков - Донской казак, историк Донского казачества, офицер и ветеран Русско-Персидской и Русско-Турецких войн XIX века и приведем довольно большую цитату из его труда: «Нравственость казаков представляла смесь добродетелей и пороков, свойственных людям, которые жили войною и грабежами. Жадные к добычам, свирепые в набегах на земли неприятельские, казаки в общежитии своем были привязаны друг к другу как братья, гнушались воровством между собою, но грабеж на стороне и особливо у неприятелей был для них вещью обыкновенною. Религию чтили свято. Трусов не терпели и вообще поставляли первейшими добродетелями целомудрие и храбрость. В наказания за преступления казаки были жестоки... Приговор и наказание совершались почти в одно время: это могло довольно успешно действовать на своевольство казаков, ибо каждый, осуждая своего товарища, знал, что никакие происки судопроизводства не избавят его от заслуженного наказания[24]».

Интересная характеристика воинов, противоречивая, но настоящая, без примеси «лубка». По-моему практически идентичная мотивам «Сорока калик со каликою».

Былина завершается чудом и Михаил «становится в строй». Калики доходят до Святой земли…

В КАЧЕСТВЕ ЗАКЛЮЧЕНИЯ.

В XIX веке, в русском «образованном обществе», Петр Чаадаев «громко» поставил проблему об исторической судьбе России, но ответы на эти вопросы уже были даны нашими русскими предками.

К сожалению, Чаадаев не встретился со своей «Ариной Родионовной» и не смог понять и оценить то сокровище русской культуры, в том числе выраженное в слове, с глубокими смыслами разных сторон человеческого бытия, которое его окружало.

Он понимал философию как европейски образованный человек своего времени, для которого «религия» это или для «простонародья» или сугубо индивидуально, а философия — это «научная» форма познания и система знаний.

Летописи, патерики, жития святых, иконы — это «умозрение в красках» по Е.Н. Трубецкому, архитектурные ансамбли, героический эпос-былины, народное рукоделие, все это звенья русского отношения к бытию, которое необходимо рассматривать именно в его максимально полном и всестороннем единстве.

В этом единстве есть место различным общественным отношениям: истории «человека и его окрестностей», политике и идеологии, эстетике, переводящей от земли на небо, а также этике поведения.

И нам, русским людям XXI века, уж простите за такое нравоучение, стоит заново найти клад, оставленный для нас нашими предками, и, по-праву, ценить это бесценное сокровище.

Студеникин Александр, 26 ноября 2022 года. Сухум

Источники и рекомендуемая литература:

1. Чаадаев П. Философические письма (http://az.lib.ru/c/chaadaew_p_j/text_0010.shtml);

2. Изборник (Сборник произведений литературы Древней Руси). М., 1969;

3. Слово о законе и благодати. М., Институт русской цивилизации, 2011;

4. Культура Древней Руси. М.: Наука, 1966;

5. Кожинов В. История Руси и русского слова. М., 2001;

6. Былины. Библиотека русского фольклора. М.,1988;

7. Иловайский Д. Начало Руси. М., 2012;

8. Студеникин А. Мстислав и Редедя как носители этики Воина http://www.apsuara.info/node/449;

9. Х/ф «Андрей Рублев» (1966); х/ф «Илья Муромец» (1956); м/ф «Детство Ратибора» (1973); м/ф «Илья Муромец. Пролог» (1975); м/ф «Илья Муромец и Соловей-разбойник» (1978); м/ф «Синеглазка» (1984.