Мудрость, вероятно, точнее и тоньше всего передаётся через стихи (недаром библейские столбцы именуются именно стихами), и объём оной мудрости всегда будет связан с горьковатою солью ощущений:
Всё роздано: скрипка, топор и манок;
загривок и шея, наживка и омуль,
лавровый венок и терновый венок,
хвала и хула, вознесенье и омут.
Давно отделилась от суши вода.
Мозг ищет пути отторженья от тела.
Лишь я со скворцом хлопочу неумело
над ранним ручьём, что течёт в никуда...
Стих Поженяна круглый, круто сделанный, выпуклый: кажется, слова становятся предметами, их можно ощупать, взять в руки; а то, что ручей течёт в никуда – ещё бабушка надвое сказала.
Круты были и военные тропы, которыми довелось пройти Григорию Поженяну; он сам вспоминал – без героики и пафоса – как мечталось в окопах о ранение: чтобы был отдых, передышка…
Но стих его – также лишённый пафоса – всегда подразумевает световую основу, ибо высоких, или просто качественных стихов, не ориентированных на свет, не бывает; и стих Поженяна, вбирая много ракурсов жизни и оттенков бытия, щедро делится ими с читающим:
Есть у моря свои законы,
есть у моря свои повадки.
Море может быть то зелёным
с белым гребнем на резкой складке,
то без гребня – свинцово-сизым,
с мелкой рябью волны гусиной,
то задумчивым, светло-синим…
И так же, как море, стих Поженяна может быть задумчивым, точно замирающим на краю вечности (или под звёздами Ойкумены), то переливаться радостью многоцветья: как богата жизненная палитра! то улетать дымком, оставляя горьковатое послевкусие утраты.
Разнообразный стих.
Всегда мастерский, как точно исполненное ювелирное изделие.
Из тех, что подспудно облучают мир дорогим, драгоценным сиянием смысла.