Обращаясь к памяти Равноапостольного князя в наше сложное, военное время, невозможно не думать о судьбе его днепровской, первой «Русской Земли», нашей колыбели.
За что сейчас страдает Россия сомнений не вызывает – за Имя Христово, за свою, ещё сохраняющуюся веру, за попытку противостоять натиску осатаневших «постхристиан», а Украина - за что? Об этом следует сказать определённо: за «украинство», за отказ от русского имени, принятого на себя при крещении, за отказ от связанных с ним высоких смыслов и обязанностей, от русской миссии. За порабощение греху, за горделивое националистическое самолюбование, переросшее в нацизм и, как теперь уже очевидно – за отказ значительной части её молодого поколения от веры предков, за возврат к язычеству. Остальным тоже не стоит обманывать самих себя, невозможно оставаться христианином, даже храня память о Киевской Руси (и Арестович носит футболку с надписью «Русь») исповедуя идеи национального превосходства. Поэтому начавшаяся война, по сути ведётся против мирового сатанизма, в защиту православия, за наследие Святого Владимира, за возврат русского имени этой земли, за их восстановление в этой исконной, корневой «Русской Земле», на святых киевских холмах.
Очередную годовщину своего крещения нынешняя Русь встречает среди военных тревог, и самое время, отступив от сложившегося трафарета, рассказать о Владимире Святославиче как о полководце, вспомнить о тех его заслугах, что заслонены главным делом жизни – крещением своего народа.
Так сложилось, что перипетии его юности, борьба с братом Ярополком в первый, языческий период жизни Владимира, а также обстоятельства крещения оказался куда лучше известны, чем его государственная деятельность, особенно в годы после принятия христианства.
С занятием Киева новому князю пришлось восстанавливать единство ослабленного усобицей государства. В этот период русские войска сражаются на всех направлениях, укрепляя границы и возвращая отпавшие племенные территории под власть Киева. Владимир, в противоположность отцу, проявляет себя в большей степени как защитник интересов всей Руси, а не завоеватель чужих далеких земель. За первые восемь лет самостоятельного правления Владимир Святославич совершил около десяти (!) походов, не все из которых перечислены в летописи.
Первым стал поход на Волынь и Червенские города, на которые стало претендовать растущее Польское королевство. «Повесть временных лет» (ПВЛ) относит его к 981 г., но в действительности он состоялся, скорее всего, годом – полутора ранее.
Связанная войной на западе, Польша не успела ни подчинить себе эти земли, ни серьезно помешать в этом Владимиру. Легко одолев поляков, он заключил с ними мирный договор, по которому те отказывались от претензий на Червенскую землю и даже должны были выплатить дань. Тогда же Владимир укрепил свое влияние на Волыни постройкой нового города-крепости, названной в его честь. Не исключено, что власть киевского князя распространилась и южнее – на область проживания восточных «белых» хорватов: Поднестровье и Прикарпатье.
Едва вернувшись с запада, князь немедленно устремился на восток – восстанавливать власть над недавно покоренными отцом вятичами. Через год они восстали снова, и тут же последовал новый поход с наложением (по сведениям В.Н. Татищева) более тяжелой дани. Тот же автор свидетельствует, что во втором походе на вятичей Владимир прошел еще дальше и поставил под свой контроль Залесское Ополье.
В 983 г. киевское войско ходило защищать Волынь от хищных соседей – ятвягов, снова выйдя за пределы дедовских владений и добавив к ним часть земли этого балтского племени. На следующий год поднялись радимичи, но для их замирения хватило одного авангарда, ведомого воеводой по прозвищу Волчий Хвост. 985 г. отмечен походом на волжских или «серебряных» булгар, при участии степной конницы союзных торков, шедшей берегом. Он был, скорее всего вызван интересами защиты торговых интересов Руси. Соседи показали себя «крепким орешком», взять с них дань не удалось и поход продолжился вниз по Волге – по отцовскому маршруту, о чем известно из внелетописного древнерусского источника – повествование Иакова мниха, восхваляющего князя Владимира за то, что он добил Хазарию. Логическим продолжением этого стало возвращение Белой Вежи (Саркела), Тамани и Керченского полуострова, что обострило отношения с Византией.
Следующий поход Владимира – на Корсунь-Херсонес - по своему значению и результатам далеко превзошел не только все предыдущие, но, поистине, стал судьбоносным для его державы. Осознавая его значение, можно смело сказать, что это главное военно-политическое событие всей русской военной истории после объединения Новгорода и Киева, сопоставимое с главными победами в нашей истории. Поистине, цивилизационное значение похода Владимира Святославича на Корсунь, буквально вырвавшего у греков крещение наших предков, для всей «большой» России непреходяще. Он оказался связан с обстоятельствами принятия Русью христианства. Однако, обо всем по порядку.
Придя в Киев Владимир, ежегодными походами восстановил зыбкое единство государства, но быстро осознал, что в случае его внезапной смерти все труды, могут пойти прахом. Опыт соседей подсказывал, что спасти Русь от распада могло принятие новой религии.
Владимир попытался создать в Киеве «палладиум» из идолов, наиболее почитаемых своими разноплеменными подданными богов, но не ощутил от этого желаемого эффекта. Пережиток первобытности ничем не мог помочь ему. Наступала совсем другая жизнь. С этим надо было что-то делать, что-то менять. Более того, недавняя попытка принести очередную человеческую жертву оставила тяжёлый осадок. Отец обречённого жребием юноши, заслуженный варяг и христианин, не захотел смирятся перед судьбой. Отец и сын (Феодор и Иоанн – первомученики киевские), взбежав с мечами в руках на сени терема, долго защищались от язычников, подрубавших столбы, объясняя при этом всему Киеву правоту своей веры и понося славянских богов. Оба погибли, но жертвоприношение оказалось сорванным. После этого многие в Киеве изменили свое отношение к христианам и их религии. Своим подвигом эти двое показали славянам христианство с новой, неведомой, но яркой и сильной, героической стороны.
Договор Олега с империей ромеев, установив равноправные торговые отношения, сделал перспективы христианизации Руси более явными, чем давнее аскольдово крещение, носившее черты ситуативности, случайности. Он открыл дорогу к распространению на Руси восточного христианства возвращавшимися из-за моря воинами и купцами, навсегда пленёнными ослепительными воспоминаниями о Царьграде. Многие из них крестились, находясь на службе, среди своих христианских однополчан, или ради больших успехов в торговле. Ощущая растущую русскую силу, они желали увидеть Киев не уступающим великолепием столице мира и количество таких людей возрастало. Самого князя христианство должно было привлечь его мощной аргументацией в пользу сильной и единой государственной власти, защищающей и высоко поднимающей личность правителя.
После тщательного исследования и сравнения других возможных вариантов закономерный выбор был сделан в пользу восточного христианства.
Произошло это в 986 г., когда в Киеве появилось византийское посольство, прибывшее просить о военной помощи, о чём ПВЛ, в своём повествовании о выборе веры не упоминает. В составе посольства находился и некий «философ», прибывший, вероятно, с особой миссией – в Константинополе внимательно следили за религиозными исканиями русского «архонта». Хотя князь с интересом и местами с сочувствием высказывался по ходу проповеди учёного грека, ответом стало: «Пожду ещё мало». Осторожный Святославич, пусть даже и «положи на сердце» глубоко запавшие ему рассказы «философа», всё же решил потянуть время, собирая дополнительную аргументацию для лучшего обоснования внутренне уже принятого решения.
ПВЛ, рассказав о принятом в Киеве решении креститься «в греческую веру», пропустив один год, вдруг, под 988 г., без какой-либо связи, сообщает о походе на Корсунь. Что же заставило киевского князя воевать с теми, у кого он хотел обрести новую религию?
«Ромеи», вытеснив Святослава с Балкан, стали официальными союзниками, которым, по условиям договора 971 г., Русь, в случае необходимости обязана была предоставлять военную помощь. Теперь, потерпев внезапный разгром от болгар, императоры-соправители Василий и Константин находились в сложном положении, чем и решил воспользоваться киевский князь. В плату за помощь он выставил заведомо неприемлемое условие – руку их сестры Анны, самой знатной невесты в мире. Никогда и ни при каких обстоятельствах византийские императоры ещё не роднились с иноземцами, на что был прямой запрет Константина Багрянородного, а тем более – с язычниками. Выставляя своё условие, Владимир уже знал, что будет креститься.
Имперское посольство «с честью» отправилось восвояси, а вместо русского войска его, сопровождали наши послы, те, что, по приказу Владимира уже «испытали веру» мусульман и католиков.
В Константинополе русским искателям веры, оказали поистине царский приём, показали ослепительное праздничное богослужение и воодушевлённых отослали обратно, пообещав «положительно» решить вопрос с невестой и ожидая скорого крещения их господина, а, главное - присылки киевского войска. Между тем, с начала следующего 987 г. положение Империи осложнилось ещё больше, теперь её сотрясала очередная гражданская война. Практически вся Малая Азия оказалась в руках мятежника Варды Фоки. Оставшись почти без армии, братья-соправители теперь возлагали все надежды на русскую помощь. Сестра Анна в такой ситуации должна была спасти государство, стать вознаграждением союзнику и гарантией его верности. Весной в Киев направилось новое посольство, с повторной просьбой о посылке войска, и заверениями императоров в своём согласии на брак киевского князя с принцессой, разумеется, в случае его крещения.
Правитель Киева просьбу Константинополя выполнил – тем же летом несколько тысяч отборных воинов отправились сражаться с мятежниками, вскоре по прибытии переломив ход войны. Надо полагать, вскоре после этого Владимир устранил, не мешкая более, и препятствие к свадьбе – крестился. Сделать это он мог только по возвращении осенью своих послов, заручившись согласием своего окружения, тихо, без огласки, как своё личное дело. Завершая рассказ о выборе веры, ПВЛ сообщает, что после восторженного рассказа послов, почувствовавших в храме Св. Софии, что наконец-то нашли место «…где Бог обитает с людьми», князь вопросил присутствующих, как о решённом деле: «Где крещение примем?» и получил ответ: «Где ти любо».
По этой причине крещение могло состояться и не в самом Киеве, а в Василёве – городе Владимира, ставшем носить его новое «царственное» имя, как видно, отражающее амбиции князя и, возможно, свидетельствующее, что его крестным отцом являлся (заочно) сам император Василий. Предположительным днём крещения, как считают некоторые исследователи, мог стать праздник Богоявления (Крещения), в непосредственной близости с которым и день памяти Василия Великого - 1 января 988 г. Примерно о том же свидетельствует и русский автор Иаков мних: «крестижеся князь Владимир въ десятое лето по убиении брата своего Ярополка» т.е. на десятом году после июля 978 г.
Спустя много десятилетий, авторы-составители ПВЛ, внеся в текст явно вставную «Корсунскую легенду» о крещении там Владимира, как по-видимому, доминирующую в церковной среде, не могли не упомянуть о том, что в Киеве до сих пор, среди русской части духовенства и в народе жива была память о крещении Владимира на Руси. Более того, подача факта крещения страны как «благодеяния» греков, вызывала в XI в. яростные споры, особенно в период обострения отношений с Византией. В результате летописец перечислил ещё по меньшей мере три версии крещения Владимира (в Киеве, в Василеве и «…а другие иначе скажут»).
Ответный ход был за императорами, в первую очередь Василием, единственным реальным правителем, но он не спешил, лично участвуя в боевых действиях. Это позволяло ссылаться на занятость в вопросе выполнения обязательства перед Владимиром, а выполнять его очень не хотелось. Такой брак явно не добавлял соправителям популярности. До подавления мятежа, брак сестры с варварским «архонтом» был особенно не выгоден для василевсов.
Сама Анна также противилась своему браку, считая его несчастьем и позором. Не скрывает этого и русская летопись: «Она же не хотела идти. Словно в полон, - рекла, - иду. Лучше бы мне здесь умереть. …И едва принудили её» братья, взывая то к чувству долга патриотического, умоляя спасти «греческую землю», то христианского: «…как обратит тобою Бог русскую землю в покаянье».
«Скоро сказка сказывается…», в действительности сломить яростное сопротивление сестры Василию и Константину удалось далеко не сразу, и в деле нового сватовства Владимира, как и крещения Руси предстояло пролиться ещё не малому количеству и греческой и русской крови.
Представляется, что не только слёзы порфирородной сестры влияли на императора Василия. Известно, как непросто было княгине Ольге, в своё время, добиться крещения в Константинополе, и что влияло на позицию имперского правительства. Тогда Болгария, едва приняв православие, стремительно превратилась в мощную не только культурную, но и военную силу, бросив вызов своим просветителям и едва не изгнав «ромеев» в Малую Азию. Поэтому поведение греков по отношению к Киеву было двойственным, с одной стороны, нельзя было допустить ухода Руси в католицизм, но с другой, зная, что происходит после крещения с «молодыми» и не испорченными народами, им было очевидно: эти «тавроскифы» крестившись, в недалёком будущем смогут создать для Империи угрозу пострашней болгарской.
«Минуло лето», закончился год 987-й, Владимир ждал весны. По словам Иакова мниха, Владимир, «на другое лето по крещении, къ порогамъ ходи». К днепровским порогам, как к месту постоянных печенежских засад, и до, и после описываемых событий, киевские князья ходили или высылали войска, чтобы обеспечить встречу важных посольств, в том числе и доставлявших им невест с юга.
Анна точно должна была прибыть, ведь не «на всякий случай» киевский князь так далеко отлучился от столицы, однако царь-девицы той весной Владимир не дождался. Всю правду о том, что в действительности произошло у Хортицы, нам уже едва ли удастся узнать, очевидно только что лукавые греки вновь «сольстили». Не исключено, что произошёл подлог с Лжеанной и он был разоблачён. Естественно, что о таких скандальных подробностях обе стороны предпочли умолчать.
Владимиру стало ясно, что и эту невесту придётся «добывать» примерно так же, как Рогнеду. Разгневанный нанесённой обидой, каган русов вернулся в Киев и стал собирать войско, чтобы покарать обманщиков. Было решено, что целью похода станет центр ближайшей к Руси Крымской «фемы» (провинции) Византии. Захват Корсуня – Херснеса, снабжавшего Константинополь зерном, должен был стать для греческих «партнёров» более весомым аргументом, чем «доброе слово», экстренная и эффективная военная помощь и даже само крещение киевского князя.
Взятием этого богатого и древнего города, уже знаменитого в истории христианства, Святославич надеялся решить ещё одну задачу. Не зависимо от того, удалось бы ему заполучить упрямую Анну (и сопровождавшую её духовную миссию) или нет, князь рассматривал Корсунь как ценный ресурс, необходимый для задуманного им крещения своих подданных. Отступать в деле, от которого зависело единство Руси Владимир не мог, Херсонес должен был пасть во что бы то ни стало!
Описание событий Иаковом мнихом в «Похвале и памяти князю Владимиру», сквозь агиографические особенности этого повествования, определённо свидетельствует об этом. «Замыслив походъ на городъ греческий Корсунь, так молился князь Владимир Богу: Господи Боже, Владыко всех, одного у Тебя прошу: дай мне город, чтобы взял и привёл людей христиан и попов на всю землю, и пусть учат людей закону христианскому». Там же князь рассчитывал «добыть» и необходимые для крещения своей страны святыни: мощи святых, чтимые иконы, а также церковную утварь. Этот факт следует подчеркнуть особо, ибо многие, исходя из буквального прочтения текста ПВЛ или его популярных изложений, начинают воспринимать всю Корсунскую эпопею лишь как следствие матримониальных планов Владимира.
Обычным путём, преодолевая пороги, флотилия спустилась по Днепру и выйдя в море, вскоре всего ещё в начале лета, пристала к берегу Крыма у Херсонеса. Владимир спешил и готовясь к штурму приказал засыпать землёю ров на избранном участке перед стеной. Это первое в отечественном источнике описание активной осады крепости. Жители и гарнизон не сидели сложа руки и прокопав в этом направлении подземный ход, «воровали» землю из рва, успев насыпать в городе высокий холм. Херсониты яростно сопротивлялись, рассчитывая на подмогу и мощь укреплений. Осада затянулась на долгие месяцы, наступил 989 г., но однажды в лагерь осаждавших со стены прилетела стрела с запиской. Доброжелатель, рискуя жизнью, сообщал Владимиру, где следует искать тайный водоток, питающий город от источника в горах. Керамическая «труба» была найдена, перекрыта и вскоре город сдался, изрядно потерпев от ярости победителей. Из преданий известно, что Владимир, отмщая обиду, вполне по-язычески казнил правителя города, а археологи дополнили картину, открыв массовые захоронения того времени. Доброжелателем оказался местный священник Анастас – будущий соборный протоиерей киевского храма Богородицы Десятинной и предполагаемый автор попавшего в ПВЛ текста «Корсунской легенды» о крещении Владимира в Херсонесе.
Подведя итог, приходится оставлять читателя, как витязя на распутье. Казалось бы, в том, что князь погружался в херсонесскую купель вряд ли стоит сомневаться, - слишком много тому должно быть свидетелей, да и событие это, очевидно, достаточно скоро легло на пергамент под рукой лица, заинтересованного в прославлении родного города, да и себя, любимого. В том, что, не выполнив своего главного обязательства, Владимир вряд ли решился бы на захват Корсуня уверенности несколько менее, но и без приведённых выше источников, слухи о крещении Владимира на Руси «без огня» возникнуть не могли.
Здесь можно предположить такой вариант: на Руси Владимир был лишь «оглашен» как христианин, для подготовки к крещению, или же принял «печать дара Духа Святаго» - первую часть обряда, таинство Миропомазания, а вторую – «баню пакибытия» (т.е. возрождения к новой жизни) - погружение в купель, прошёл уже в Крыму. Такое в жизни иногда случается. Заявлять же, что князя могли «крестить повторно» было бы слишком смело, но, если допустить, что «легенда» сообщает реальный факт о внезапно поразившей Владимира слепоте, для исцеления от которой, по совету Анны, было совершено это омовение, то всё встаёт на свои места. Однако сомнения не исчерпаны: поводом для херсонесской «версии» вполне могли стать священнодействия, совершаемые над Владимиром во время таинства брака, которые неискушенные русины, особенно не посвящённые в его личные дела, вполне могли принять за крещение, чем позднее и воспользовался лукавый Анастас.
Описав столь пространно обстоятельства крещения Владимира Святославича и причины похода на Корсунь, вероятно следует сэкономить на изложении дальнейших, хорошо известных, а, главное, не противоречивых подробностей, того, как новое русское посольство, отправленное уже из Крыма, передало императорам слова князя, грозившего Константинополю, за невыполнение обещаний, участью Херсонеса, как вскоре в морской дали забелели паруса и долгожданная принцесса сошла на берег; как в соборе Святых Апостолов крестилась дружина и, сменивший гнев на милость, сочетался христианским браком князь, сразу ставший великим в глазах окружающих. Скажем только, что взятый город он вернул грекам «в вено» - в качестве традиционного выкупа за невесту и в залог будущего мира.
Новый родственник василевсов возвращался в Киев триумфатором, высоко вознёсшимся над князьями и королями Европы. Его, как истинного триумфатора сопровождал символ победы - квадрига – четвёрка великолепных коней, бронзовых, отлитых ещё античными мастерами, до сих пор блиставшая на херсонесском Форуме, а с нею и много других греческих диковин, что потом, до самого монгольского погрома украшали Киев. Вез князь, добившийся осуществления своих замыслов, и драгоценные церковные сосуды, и иконы чтимые и чудотворные, а ещё святые мощи мучеников Климента папы римского и ученика его Фифа, пострадавших в Тавриде от римлян.
По приходе в Киев, Владимир немедля приказал всюду валить, рубить и жечь «кумиры» деревянных богов. Народ не слишком этому сопротивлялся, видя, что боги не могут себя защитить. Не противились киевляне и крещению, состоявшемуся на следующий день. Явное большинство «киян» отнеслось к новой вере как к военному трофею, то есть как к благу, которым следует воспользоваться. Огромную роль здесь сыграло и доверие к Владимиру, чей авторитет по возвращении с небывалой победой и заморской царицей, вырос, наверное, кратно. Во что люди уверовали окончательно и твёрдо, так это в то, что Владимир, принимая новую веру, хочет своему народу добра.
Так началась новая жизнь. Как скажет, спустя несколько десятилетий, митрополит Илларион, крестившиеся выходили из днепровской купели «новым», молодым и доселе небывалым, единым «народом русским», рождённым для великих свершений.
Дружина, как мы знаем, была крещена даже ранее остального народа, ещё в Корсуни, это произошло, естественно, в силу её значения для государства. Христианство открыло для русского воина новые горизонты, оно облагородило и возвысило его новым пониманием воинской службы. Её новая религия объясняла, как один из способов личного спасения, как почётную форму служения Творцу – через службу государю – от Бога поставленному устроителю и защитнику Русской земли, хранителю её Веры.
В душе русского воина-неофита, ощущения великого счастья – исповедания недавно обретённой, новой и истинной веры - накладывались на древнюю, с языческих времен, бушевавшую во времена Святослава, воинскую гордость за принадлежность к силе никем непобедимой, на древние традиции дружинной чести. Сливаясь с верой Христовой, с радостью за свою обновлённую, растущую и хорошеющую Родину, с осознанием новых задач своего служения, эти чувства облагораживались и превращались в крепчайший на свете сплав. Уже вскоре, стоя на праздничном богослужении в храме Богородицы Десятинном русские воины могли услышать, что живут они в особой стране, которой предназначена великая, счастливая и тяжкая как крест доля – служить идеалам «Благодати» - христианского вероучения. Хранить, утверждать, свидетельствовать и защищать веру православную перед лежащим во зле миром – судьба родной земли и их судьба.
Перед русским воином раскрыла свои исполненные тысячелетней мудростью страницы великая «Книга книг», объясняющая, что отныне ему надлежит сочетать в себе привычную «львиную» храбрость на поле боя со смирением «агнца» среди единоверцев, проявлять милосердие к поверженному врагу, укрепляя и ранее бывшие в нём положительные качества понятием «греха», «страхом Божиим». Вводя понятие воинского долга и объясняя его сущность, христианство прямо требовало от своих новых защитников и посильного самосовершенствования, овладения основами религиозной догматики, считая греховным для крещёного человека дальнейшее пребывание в религиозном невежестве.
Вместе с церковью и обновлённое государство стало рассматривать получение знаний (в первую очередь религиозных), как основу для «изменения сознания» (метанойя греч.), необходимого для сознательного отношения к жизни и службе. Недаром, начав сразу же после крещения повсеместное строительство церквей по городам, Владимир Святославич одновременно начал собирать у «нарочитой чади детей на ученье книжное» - следующее поколение государственных служащих обязано было стать не просто грамотными исполнителями княжеской и Божьей воли, но сознательными соработниками Творца и Его земного наместника - строителями нового Царства Русского, призванного светить миру светом истинной веры.
Заканчивая рассказ о крещении Руси и воздав хвалу Спасителю за милость к ней, летописец отмечает, что «каган наш», закончив с главным делом своей жизни и оглядевшись вокруг, вновь нахмурил брови. «Ре(че) Володимеръ: «се не добро, еже мало городовъ около Киева, и нача ставити городы по Десне и по Востри, и по Трубежеви, и по Суле, и по Стугне. Поча нарубати муже лучшие от Словень и от Кривечь, и от Чюди, и от Вятичь и от (в)сехь насели грады, - бе бо рать от Печенегъ…».
По сути, летописная статья за 988 год (в действительности – за 989) заканчивается принятием важнейшего государственного решения – начала строительства системы пограничных крепостей - узлов южных оборонительных рубежей и заселения их отрядами, мобилизуемыми на подвластных территориях – чисто имперской мерой. «Обычные» печенежские грабежи в порогах уже целых десять лет как усугубились деятельностью Варяжко – воеводы Ярополка, мстящего Владимиру за своего господина, и с этим пришло время покончить, но конницы для наступательных действий пока не хватало, и обновлённая молодая Русь, «в бореньях силы напрягая», строит крепости и участки дерево-земляных стен между ними по притокам Днепра, одновременно с городскими храмами. Такое временное совпадение отнюдь не случайно, выбор веры, есть выбор цивилизации. Выбрав форму своего «самостоянья» перед окружающим миром, обособившись от Востока и от Запада, приняв «второй» Рим в качестве не столько союзника, но духовного наставника (цивилизационную «матрицу»), Русь получала себе и «цивилизационных» врагов.
Время показало правоту Владимира. Спорадические печенежские наезды вдруг резко превратились в «брань велику бес перестани». ПВЛ первое печенежское нападение датирует 992 г. Однако поздняя Никоновская летопись, в данном случае более точная, сообщает о первом крупном, после 969 г., нападении печенегов, «много зла сотворивших христианам» уже на следующий год после крещения (990). Князь тогда выступил своевременно и нанес им поражение. В 991 г., сразу после закладки храма Богородицы в Киеве, Владимир закладывает крупный узел обороны к юго-западу от Киева, на р. Ирпень – крепость Белгород, с очевидными целями: усилить оборону тыловой, только ещё строящейся, самой короткой из укреплённых линий на пути вторжений печенегов, - между Ирпенем и Днепром, а в случае её прорыва - создать угрозу противнику, осаждающего столицу.
На следующий год киевский князь, стремясь укрепить свой контроль над крайним юго-западом державы, с войском идёт к хорватам - в верховья Днестра и Прута. Возвращаясь усиленный «воинами хорватскими», Владимир встречает огромное войско печенегов, разоряющих Левобережье (на «оной стороне»). Противостояние на берегах Трубежа, «у брода, где ныне Переяславль», закончилось эпическим испытанием силы юноши -«кожемяки» (Никоновская летопись знает его по имени Ян) и его победой в поединке с печенежским великаном, предрешившей разгром противника.
Условия поединка, предложенные «князем» печенегов, предполагали «три года войны» для Руси, в случае победы их стороны и «три года мира» - если победит русин. Источники действительно не сообщают о новых нападениях до 996 г. Этот период мирной передышки Владимир использовал для усиления обороны страны, сооружения новых стен Переяславля и строительства других укреплений, начиная, по-видимому, с тылового рубежа на Левобережье, по Десне с притоками Остром и Сеймом, а затем – более южных, в том порядке как они перечислены в тексте ПВЛ, но завершить их в столь короткий срок было немыслимо.
На праздник Преображения Господня, шестого августа 996 г. печенеги неожиданно прорвали недостроенные укрепления Стугнинского рубежа на Правобережье у Василева, осадив город. Владимир спешно вышел им навстречу с небольшой дружиной, но был разбит, лишился коня и спрятался от преследователей под мостом, где, как сообщает летопись, дал обет: в случае своего спасения, построить в Василеве каменный храм.
Нехватка людских ресурсов на юге, где война стала уже постоянным явлением, заставила Владимира в 997 году лично отправиться на север «по верховние вои», т.е. за племенными контингентами словен, чуди, псковских кривичей и другими, а в это время печенеги, возможно узнав об отсутствии князя в Киеве, огромными силами осадили Белгород, принявший на себя удар, предназначавшийся столице. Все лето русские просидели в осаде в крепостях, в поле господствовали печенеги, грабя и сжигая посевы и селения. Белгород устоял, можно сказать, чудом, благодаря военной хитрости (легенда о белгородском киселе) его гарнизон находился в состоянии выбора между голодной смертью и капитуляцией. Вернуться с подмогой вовремя Владимир не смог. Сага об Олаве Трюгвассоне сообщает, что в том же 997 г. норманнское войско ярла Эйрика взяло Ладогу («Альдейгью») и разорило ее окрестности, чем, вероятно повлияло на сроки возвращения князя на юг.
ПВЛ более не сообщает о событиях русско-печенежской войны вплоть до 1015 г., но это не означает, что боевые действия прекратились. Никоновская летопись вплоть до 1001 года повествует о ежегодных нашествиях кочевников. О каких-либо заметных успехах в борьбе с ними более не упоминается. В 1004 г. отмечен ещё один набег. Кочевая стихия, снова и снова затопляла берега Днепра, и, в конечном счете, вызвала массовый отток земледельцев в леса, и ещё дальше на северо-восток, в «сужденную даль» («Суждаль») Залесского ополья, но строительство оборонительных рубежей продолжалось, Русь опоясывалась непрерывной стеной, сводя на нет быстроту печенежской конницы.
К весне 1007 или 1008 г. проезжавший через Киев к печенегам немецкий миссионер, епископ Бруно из Кверфурта оценил русские пограничные укрепления как «крепчайшую и длиннейшую ограду» имевшую ворота до которых его провожал сам Владимир. Он вышел победителем в этой борьбе, - как всегда, добился цели, надёжно перекрыв врагу подходы к Киеву. (Моргунов Ю.Ю. Дерево-земляные укрепления Южной Руси X-XIII вв. М. : Наука, 2009. С. 222.) Оказавшись перед фактом невозможности прорыва новых русских укреплений, печенегам оставалось согласиться на мир, позволявший извлекать выгоду хотя бы из торговли.
Как выясняется из дальнейших описаний Бруно Кверфуртского, с его помощью киевскому князю удалось заключить с кочевниками мир, оставив тем в заложники одного из своих сыновей. Договор действовал до 1015 г. но последний год жизни Владимира был омрачён возобновившимися нападениями, правда теперь старый каган уже не собирался обороняться, в степь, на поиски врага, вышло конное войско, ведомое сыном Борисом.
Действия Владимира по укреплению южной границы можно рассматривать как первую в нашей истории военную реформу, повысившую роль Киева, как единого политического и военного центра и оказавшую влияние на формирование древнерусской народности. Направленные на юг, надо полагать, не всегда в добровольном порядке, «лучшие мужи», т.е. дружинники местных княжений, став военными поселенцами, попадали в новую реальность под непосредственное командование киевских воевод. Они должны были теперь выполнять единые задачи по охране и обороне общей границы и постепенно начинали воспринимать себя не «древлянами», «кривичами», «весью» или «радимичами», а «русью» - «русинами». В их сознании возникала, вырабатывалась новая гордость – сознание службы не столько общему сюзерену, пусть даже киевскому князю-кагану («не для ради князя Владимира…», как говорит былина), но самой Русской земле, в том числе и в широком смысле, всему её народу.
Гарнизоны крепостей к югу от Киева и военных лагерей (открытых археологами в 80-х гг. прошлого века) - поселений, примыкающих к единой связавшей их оборонительной стене, прочно и четко очертившей границу, стали новым постоянным войском, увеличивавшим силу Владимира уже как настоящего монарха, ставя его в один ряд с такими военными реформаторами того периода, как родоначальники рыцарства Карл Великий и Генрих I Птицелов. Показательно, что создание пограничной стражи и укреплений, по времени следовало сразу же за принятием христианства. Так, новой верой и новой вооруженной силой Владимир Святой утвердил новую Русь, как бы поставив ее на новое, двуединое и потому особенно прочное основание, на котором она простояла потом более девятисот лет, выдерживая все бури, вплоть до начала XX века.
Примечателен и подход Владимира к осуществлению военной реформы. Если первые германские императоры, создавая «полабский легион» для защиты восточной границы, комплектовали его из уголовников (служба на Эльбе освобождала от наказания), то Владимир направлял на границу действительно лучших, военных профессионалов, к тому же он привнес в дело защиты единого Отечества моральный элемент – столь близкую русской душе идею жертвы «за други своя», идею служения государству как средству защиты народа от векового зла, приходящего со степного юга. Вот, где корни самобытности организации нашей военной силы, ее принципиального отличия от западной, где в основе всегда, прежде всего, лежал материальный стимул.
С Владимира же прекратилось, наконец, и засилие скандинавов в русском военном деле. Составители летописи, вынужденно черпая информацию об удалённой от них эпохе Владимира из фольклорных источников, записали, что он, произведя, по утверждению в Киеве (реально – в 978 г.), отобрав лучших среди норманнских варягов, остальных отпустил в Царьград, однако греческие источники не фиксируют прибытия из Руси крупных воинских контингентов вплоть до 987 г. Так что в массовом порядке произошло это только в связи с намечавшимся крещением.
Владимир Святославич не был харизматическим героем, как его отец. Нельзя его назвать и великим полководцем – не всё ему удавалось, бывал он и бит, хотя в молодости воевал даже больше и чаще, чем Святослав. Он взял мощную крепость, не уступающую Филипополю (Пловдив), взятому отцом, но куда менее героическим способом. Зато был Владимир мудрым политиком и отличным организатором обороны страны. При всех своих военных заслугах, в историю князь Владимир вошел как Святой и Равноапостольный. Слава Крестителя Руси затенила его полководческую деятельность, что само по себе вполне оправдано, ибо приобщение к спасительной вере (а через нее и к мировой культуре) превышает все остальное. Ведь сама история рода людского есть в первую очередь история культуры, как пути человека к Богу, в то время как войны и связанные с ними искушения, есть испытания духа на этом пути.
Крестившись и уяснив основы новой религии, Владимир воспринял их всем сердцем. Он действительно порвал с прошлым в котором, по собственным словам, жил «как зверь» он действительно преобразился, стал другим человеком. Прежний многоженец стал примерным семьянином, что далеко не всегда происходило со славянскими князьями, принявшими крещение. «Стремление к буквальному исполнению евангельских заповедей становится отличительной чертой Владимира-христианина». (Карпов А.Ю. Владимир. Молодая гвардия. Русское слово, М. 1997. С. 291) Так, живя в страхе Божьем, и буквально приняв первую заповедь, он отказывался теперь казнить разбойников смертью, справедливо рассудив, что лишение жизни, как и дарование ее, дело отнюдь не людское, и греческому епископу пришлось объяснять ему учение Церкви в этом вопросе: «Князь не в туне меч носит – Божий слуга есть».
Лучшие душевные качества, присущие князю и ранее, проявились в его новой жизни многократно, а исполнение старых, и до него существовавших традиций щедрости и единения правителя с народом приобрели неслыханный масштаб. Как рассказывает Повесть временных лет, Владимир полюбил «словеса книжные». Пораженный значением милости и милосердия в жизни христианина («Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут» Мф. 5,7; «Искупи грехи твои правдою и беззакония твои милосердием к бедным» (Дан. 2,4) князь повелел «всякому нищему и убогому приходить на двор княжеский и брать все, что необходимо…» (включая деньги из казны), после чего отправил по городу возы, груженые хлебами и мясом, а также бочками меда и кваса всем болящим и не могущим ходить.
Автор «Памяти и похвалы князю Владимиру», младший современник святого князя, Иаков мних дополняет слова летописи: «И не в Киеве одном, но по всей земле Русской – и в городах, и в селах – везде милостыню творил: …нищих, и сирот, и вдовиц, и слепых, и хромых, и больных – всех милуя и одевая и насыщая и напояя».
Благотворительность не являлась для Владимира Святославича одним лишь личным подвигом, дававшим надежду на искупление грехов прежней жизни. Наделение неимущих и нуждающихся было живым и вечным примером практического христианства для всего народа, исполнением в государственных масштабах евангельской заповеди братства всех людей.
Создавая словесный памятник крестителю Руси, митрополит Илларион, позднее напишет: «…Не довольствовался ты только услышанием, но на деле исполнил сказанное, просящим подавая, …алчущих насыщая, нагих одевая, болящих…утешая, должников искупая, рабам даруя свободу. И щедроты и милости твои и поныне поминаются в народе…». Можно с уверенностью сказать, что не только по причине присущего православию духа любви, перевесившего недоверие к «греческой вере», но и в результате подвижнической деятельности Владимира Святославича, Русь оказалась избавленной от крупных языческих восстаний, подобных тому, что сотрясло основы польской государственности после смерти короля Болеслава. Отметим, между прочим, что, выкупая должников и даруя рабам свободу, князь заботился еще и о сохранении и увеличении численности ополчения, которое могли составлять только свободные (т.е. вооруженные) люди.
Столкнувшись с сопротивлением сторонников старой веры, и стремясь сгладить этот реальный и опасный конфликт, будучи убежден, что «веселие руси суть питие», Владимир Святославич устраивал грандиозные пиры для всего населения Киева, приурочивая их теперь к христианским праздникам. Всем этим он действительно поразил народное воображение, оставшись в былинах ласковым «Красным Солнышком», к которому со всей Руси съезжались лучшие воины.
Личным примером Владимира Святославича утверждались в нашем народе, в том числе и среди потомков святого князя, идеалы, ценности и нормы православной жизни. Заканчивая, вновь обратимся к исследованию А.Ю. Карпова (С. 291): «Нищелюбия, милости и милостыни будут ожидать от каждого властителя, правящего Русью. И эти добродетели станут обязательными для большинства русских князей и царей. Но, пожалуй, никогда более благотворительность, филантропия не достигнут у нас таких всеобъемлющих, поистине евангельских масштабов, как в первые десятилетия после Крещения».
Юрий Валентинович Сухарев, член Союза писателей России, в прошлом — преподаватель кафедры Истории войн и военного искусства ВУ МО; научный сотрудник Центра военной истории России ИРИ РАН
Полный текст печатается в журнале «Мужская работа»
