Щелчком в московском обиходе называют территорию рядом с метро Щёлковская. Там огромнейший Центральный автовокзал. Междугородний. Плюс при нём и областной, тоже немаленький. То есть отсюда уезжают и сюда приезжают в Москву и из Москвы полчища людей. А лет десять назад вокзал был скромнее, и около него была пивная, которой сейчас нет. Как раз в ней я этого человека и встретил. Он сам он подошёл. Подошёл, дружелюбно сказал: «Пивка для рывка?»
Не знаю, почему он меня выбрал, но я поневоле хорошо запомнил его откровения. Он заговорил сразу. Проникновенно и доверительно:
- Вот на этом самом месте, именно на этом, я её встретил, а вот там, перейти через улицу, потерял. Наташа. Выше среднего, как раз под мой рост. Тоже пиво пила. А что особенного: женщина пьёт пиво. Она сама сходу объяснила: сама, говорит, не пойму, почему вдруг так получилось, что очень захотелось пива. Это, говорит, ей врач объяснил, гормональное, она ребёнка ждала. То есть не ей, а ребёнку для формирования органов понадобились пивные дрожжи.
- И что? - спросил я. - Выпили и что?
- А вот то самое и есть! - воскликнул он. - Я, можешь себе представить, влюбился на раз. Я к тому времени уже две ходки в женитьбу сделал. И оба раза ожёгся, отскочил. Но без детей, без алиментов. Одна жадная как кашалот, другая как сонная рыба. На первой из-за прописки московской женился, все же в Москву рвутся, другой раз по пьянке. Рядом с ней проснулся, и её родители у постели стоят. Остался в сухом остатке холостым, в комнате, в коммуналке. Решил лучше казаковать. А специальность калибровщик. Копейка приличная. Стал попивать. Был тогда, как сейчас, небрит. Так вот, Наташа. Стоим мы с ней, мне стыдно за свой вид, так она мне нравится. Чего-то бормочу, говорю: давайте повторим. Она: «Нет, ни за что, что вы, пить такую дрянь. Если бы не ребёнок». В общем, уговорил вечером встретиться. Побежал домой, мылся, брился, рубашку новую, красную, мне идёт, купил, ботинки отзеркалил. В комнате прибрал, постель, можешь себе дурака представить, перестелил. Пошёл. Конечно, цветы. То есть готов к труду и обороне.
- И она не пришла?
- Нет, это потом. Тогда-то пришла! И она ведь тоже принарядилась, это же заметно. Такая она: темно-русая, платье, называется «барышня-крестьянка», это она объяснила, когда я им восхитился. Я же и поговорить могу, неполное высшее. Расспрашивать её ни о чём не посмел, а о себе рассказывал честно. И в любви ей сходу объяснился. Улыбается: «А ребёнок?» Говорю: «Он мой, только и всего. Если он твой, то, значит, я его отец». Она то смеётся, то приглядывается. Ко мне не пошла. Но поцеловать в щёчку позволила. Рукой к плечу притронулась, сказала: «В красной рубашоночке, хорошенький такой». Я умолял снова встретиться. На том же месте, в тот же час. Она и не обещала, но и не отказывалась. Пошла - оглянулась.
- Не пришла?
- Нет.
- И что? И вся любовь?
- У неё, может, и вся. А я до сих пор завяз. Сейчас бы с ребёнком тут гулял. Да с двумя, и со своим ещё. Вот, видишь, опять небрит. А ведь я тогда-то твёрдо решил завязать. Насухо! Опять весь день о встрече мечтал. Представь, ещё одну рубаху купил. Сейчас-то, видишь, опять в тельняшке, с армии привык.
- То есть ты снова пошёл на свидание?
- Прилетел. А уж букет у меня был! Придумал так ей сказать: тебе тяжести нельзя носить, а букет тяжелый, давай помогу. Частушку с юности вспомнил: «Это что же за любовь: ты домой, и я домой. А, по-моему любовь: ты домой и я с тобой». Ещё в петлицу, я же в пиджак вырядился, мне цветочница одну розу пришпилила. Жених! Да-а. Жду. То верю, что придёт, то нет. Полчаса, час. Полтора! Это же вечность и ещё чуть-чуть. Всё передумал. Тут мужчина. Он, видно, понял, что ко мне за букетом не пришли и уже не придут. «За сколько отдашь?» - А-а, говорю, бери даром. Может, тебе повезёт. - «Нет, что ты, видно же, такой букет денег стоит. Возьми хоть на бутылку».
Суёт большую бумажку. Махнул я рукой, взял его деньги, купил бутылку. И высосал всю её из горла у места, где с ней встренулся. А от розы на груди стал потом лепестки отрывать и в кружку бросать. И этим лепестком закусывал. Думал, доем эту розу, и пить перестану.
- И не перестал, конечно, - безжалостно сказал я. - А те, первые две жены, как они?
- Да как? Как все. - Он помолчал. - Был порыв первую опять найти, да остыл. Сколько ей уже натикало? Или обабилась или омужичилась. Да потом гляжу: и все живут как все. Мне бы вот Наташу увидеть, я бы ожил.
- А что Наташа не как все?
- Нет, - твёрдо сказал он. - Нет. Я же вот почему-то не забываю.
- А с работой как?
- Какая работа, завод убили. По соседям сантехникой подрабатываю. Больше не деньгами платят, натурой. То есть плеснут и закуску какую. Не будешь же со знакомых деньгами брать.
- И как ты, совсем без женщин?
- Почему совсем? Похаживал к одной. Разведёнка. С сыном. Она-то бы не против, но пацан, я же чувствовал, меня терпеть не мог. В кино, что-ли с ним ходить? И ещё было: размечтался, на полном серьёзе, в деревню на жительство. Я-то получился городской, родители - трудяги подольские, а их родители, предки мои, деревня. Бедно жили. Но однажды меня совсем сопливым, к ним возили. Я там петуха испугался. Но что-то и запомнил. Речку, баню. Их-то, конечно, нет уже. И однажды я, даже внезапно для себя, наугад рванул, вот отсюда, со Щелчка, на дальний маршрут. Четыре часа ехал, вышел. Стал расспрашивать, как и что. То есть дом купить. О-о, говорят, сколько угодно. И по деньгам даже. Никто особо не рвётся ни в фермеры, ни в в колхозники. Дошёл до окраины: дом. Женщина выходит. Средних лет. Не сказать, чтобы очень, но и не страшная. Спрашиваю. Она тут же: заходи, живи. Прописать не пропишу, но сыт будешь. Конечно, ей не муж, работник нужен. Батрак. А тут её петух вышел во двор, здоровенный. Заорал, крыльями на меня замахал. Гонит. Посмотрел я на сад, на огород, лютики-цветочки. Там пахать-не перепахать. Спасибо, говорю, не для меня цветут сады, и потопал на автобус.
- И что теперь?
- Сам не знаю. Идёт всё как-то само. Не пить не получается, но стараюсь днём не спать, а то ночью без сна страшно. Но ведь, как говорится: как ни бьёшься, к вечеру напьёшься.
Он понурился. Мне и сказать ему было нечего. Не дитё же он малое. Он закурил и поднял голову:
- А вот то, что встреча с Наташей была разворотной, это понял. С ней бы поднялся, без неё упал. - Он снова помолчал. - Жизнь такая пошла. Правды нет и не добьешься. Смотри, - Он обратил моё внимание на идущих мимо нас к метро, было утро, пассажиров из подъезжающих автобусов. Всё больше молодые женщины. - Вечером обратно хлынут. А кто они все? Коридорные, кассирши, фасовщицы, санитарки, уборщицы, посудомойки, дворники, официантки всякие, подавальщицы, кто больше. Порода одна - обслуга. Сижу тут, пиво тяну, смотрю. Прямо как на берегу реки сижу: течёт народ и течёт. И все не москвичи, а в Москву стремятся, будто Москва мёдом намазана. С утра пободрее, а вечером течение меняется, уже из метро по автобусам. Тогда народ позагнанней. По домам. В основном, на съёмные квартиры. Поедят, посмотрят какую-нибудь хреномуть и - в горизонталку. Утром будильник и опять.
- Не все же.
- Все равно - центрифуга. И чего добились? Да и я не лучше: жизнь тут фактически угробил.
Ну, вроде поговорили. Я засобирался
- Пробовал я и рыбалкой заняться, - говорил он. - Но понял: и это одна видимость, одна пьянка на свежем только воздухе. Скроются от жён, рыбу купят и гудят у костра. Плохо ли? Давай возьмём чего посущественней. А чего пивом-то кишки полоскать.
Я отговорился тем, что надо ехать: жена плоховато себя чувствует. Он пошёл проводить до автобуса. Проводил…
Такая была та первая встреча. А сейчас о встрече сегодняшней. Конечно, он крепко сдал. Но руку пожал тоже крепко. И сразу, будто вчера расстались, заговорил:
- Ещё тебе сейчас главное расскажу: у меня ведь мысли, и не раз, доходили, что надо со всем этим кончать. С чем? Ну, с такой жизнью. Подпёрло. А тут, на Щелчке, раньше бывало и оружием торговали. Пистолет искал, но уже сейчас строго.
- Ты что, застрелиться даже хотел? С чего?
- Ночью страх давит. Всякие видения. Особенно, когда просыпаешься от страха. Но если есть опохмелюга, то выживаешь. Но однажды дошёл. Долго пил, облик потерял. Сейчас-то стараюсь границу не переходить. А тогда будто кто душит, среди ночи очнулся от своего крика. Встал, темно. Искал хоть глоток - нету. Ну, думаю, знак был, они не додушили, сам займусь. Понял? Мысль такая, что надо умереть, и будет хорошо. Если б верёвку нашёл, в петлю бы залез.
- Да не сам бы ты залез, сатана бы тебя загнал. Ты что, думаешь нет его, как же. Он любую минуту к каждому готов подскочить. Он всех и всегда пасёт. Ему больше всего радость человека извести. Ему больше всего в досаду, когда люди Богу молятся, любовь и дружбу ненавидит. Мужа с женой ссорит, друзей разъединяет. Самоубийцами своё воинство дьявольское увеличивает. Так как же ты не повесился?
- Себя, такого страшного, в зеркало увидел. О, думаю, такая харя в гробу будет? Ну уж нет! Кровь на лице увидел. Отшатнулся! Умылся.
- Кровь-то откуда?
- Расцарапал проволокой. Может, видел такие стальные тросики длинные? Засоры в канализации ими проворачивают. Верёвку-то не нашел, не увидел, но мысль-то в голове застряла. И всё сильней и сильней. Мысль одолела: в петлю и - кранты! Тут этот жгут стальной в глаза. Стал с его конца проволочку отматывать. Она стальная, спружинила и царапнула. Прямо у глаза. Схватился рукой - кровь. В ванную, там в зеркало гляжу - жуть!
- Проволокой тебя ангел хранитель вразумил.
- Да ладно. Хорошо, не в глаз.
- Чего да ладно? Именно Бог спас.
Помолчали. Как-то неудобно было сразу так взять и уйти. Спросил:
- Пиджак-то ещё не пропил?
- Нет, зачем. Может, ещё пригодится.
- И розу на грудь!
- Так точно! - он невесело улыбнулся. - Знаешь, чего подумал? Что на Щелчке этом я три щелчка получил. Какие? Как какие, две женитьбы и одна любовь. Для вразумления,. Что нельзя по глупости, по пьянке жениться - раз. И по расчёту нельзя - два.
- А третий щелчок?
- Вот с этой Натальей. Перед глазами стоит. То есть, любовь есть, да не про мою честь. Не заслужил. - И повёл рукой, указывая на потоки людей: - Этим тоже щелчки достанутся. Один из тысячи, ну, из сотни, устроится. Москва, она такая.
Ну, расстались. Не знаю, увижу ли его ещё. Очень надеюсь.
