I
В начале зимы я получила по электронной почте кратенькое письмо от моей давней знакомой Дарьи Парамоновны Филатовой. Она жила в Донецке и работала хирургом в одной из больниц. «Василисса, - стояло в письме, - срочно позвони мне». В этот же день я набрала номер ее сотового телефона.
-Как хорошо, что ты быстро откликнулась! – прозвучало в трубке грудное контральто Дарьи Парамоновны. – У нас тут горячие деньки!
-Не на Луне живу, кое-что знаю и о Новороссии, и о Донецке.
-Иначе и быть не могло!
-Я частенько вспоминала тебя… Думаю, как ты там… под снарядами и бомбами…
-Вот именно! Наша больница давно превратилась в военно-полевой госпиталь. Раненые поступают чуть ли не каждую минуту; иные с такими ранениями, что… я почти не отхожу от операционного стола… день или ночь за окном – не ведаю… валюсь с ног от изнеможения…
-Сочувствую…
-Сочувствие – вещь хорошая… но лучше помочь делом…
-Каким?
-У нас острая нехватка медсестер. За ранеными ополченцами некому ухаживать. Ты же прекрасно знаешь, что послеоперационный период – не менее важная вещь, чем сама операция. А иногда гораздо важнее!
-Конечно, знаю.
-Ну вот. Так что приезжай – будешь помогать. Каждая медсестра у нас – на вес золота.
-Не знаю, что и сказать.
-А что тут говорить? Ты же видишь…
-Если бы одна причина, еще бы ничего, а то – несколько.
-Ну говори, что у тебя за причины?
-Во-первых, я страшно ленивая. Сдвинуть меня с места – это… наверно, надо подъемный кран вызывать…
-Никакого крана не надо. Вскочила – и побежала.
-Если бы в самом деле было так.
-А еще что за причина?
-Вам нужны медсестры опытные, прошедшие огонь и воду, и медные трубы… это же не просто больница, а военный госпиталь… а у меня такого опыта нет…
-Начнешь работать – появится и опыт.
-Я закончила медучилище в незапамятные времена, все перезабыла… куда мне…
-Твои страхи высосаны из пальца и похожи на карточный домик: дунешь – и нет его.
-Не совсем так.
-Не преувеличивай, моя дорогая… Все очень просто: ты нам нужна позарез!.. На прошлой неделе умерли сразу два солдата… а из-за чего? некому было выхаживать…
-Можно мне немножко подумать?
-Немножко можно, даже полезно… Все, разговаривать больше не могу – привезли очередного раненого; кажется, очень тяжелого… бегу…
Я представила, как Дарья Парамоновна спешно вымыла руки и поспешила в операционную… как она склонилась над раненым бойцом, который, возможно, был без сознания… как она, помолившись, принялась за очереную сложнейшую операцию, исход которой был непредсказуем…
И так каждый день, каждый час… Она находится на передовой, борется за жизнь каждого человека, который поступает в операционную… А я? Я отсиживаюсь в теплом месте, следя за событиями по радио да по интернету… Как тут быть? Могу ли я помочь раненым ополченцам, не вполне владея навыками медсестры? Как мне поступить? Не сделаю ли ошибку, если не откликнусь на зов Дарьи Парамоновны?
Эти вопросы встали передо мной и не давали мне покоя.
Гражданская война… один русский против другого… у некоторых украинские фамилии… но я не делю их - для меня они все русские… Молодые, отважные, мужественные ребята. Оставили своих жен, детей, родственников, взяли в руки оружие и пошли воевать…
Но как же мне быть-то? Моя голова раскалывалась от нахлынувших дум… На прошлой неделе умерли два солдата… из-за того, что их некому было выхаживать… а что если и на этой неделе кто-то умрет по той же причине? А что если не выживет воин, которому Дарья Парамоновна делает сейчас сложнейшую операцию? Или еще кто?..
Нет, этого допустить нельзя! Если от меня что-то зависит, я должна это сделать! Должна! Если не сделаю, то меня замучает совесть. А какой ответ я дам на Страшном суде, когда Господь спросит меня: «Чем ты помогла воинам Новороссии? Вынесла ли хоть одного раненого с поля боя? Перевязала ли ему раны? Напоила ли холодной водой, чтобы облегчить его страдания?»
Мне стало страшно; я отбросила все сомнения и принялась собирать дорожную сумку.
II
Как мне добраться до Донецка? Поезда туда уже давно не ходят, про самолеты нечего и говорить, так как аэропорт превращен в груду развалин. Я сделала несколько телефонных звонков, и бывалые люди подсказали мне выход из положения. На автобусе я благополучно доехала до Ростова-на-Дону, пересела на другой автобус и вскоре оказалась на границе.
Русские пограничники пропустили меня безо всякой волокиты. Значит, и с ДНРовскими проблем не будет, решила я. И ошиблась.
-Кто такая? – встретил меня вопросом ДНРовский поганичник.
-Медсестра. Еду в Донецк помогать раненым.
-Полевая аптечка с собой?
-Нет.
-Как нет? Вы же медсестра!
-Я еду в госпиталь, а не на поле сражения.
-Вся Новороссия – поле сражения, медсестра может понадобиться в любом месте и в любое время.
-В госпитале мне все выдадут.
-Вам придется подождать, пока мы выясним кто вы и откуда. Бывали случаи, когда люди вроде вас переходили границу, а потом то в одном месте, то в другом раздавались взрывы. Нам необходимо выяснить не диверсант ли вы.
-Какой диверсант! Вы же видите, что кроме дорожной сумки у меня ничего нет.
-Они тоже так говорили.
Почти сутки они выясняли по своим каналам, кто я и откуда, и пропустили меня только тогда, когда стало ясно, что я не диверсант. Подпортили, конечно, мне настроение, ну, а с другой стороны, я понимала, что они выполняли свою работу.
Ну, теперь меня уже некому задерживать - быстрее, быстрее в Донецк. Двое ополченцев, возвращавшиеся из недельного отпуска, словно понимая мое нетерпение, сами пригласили меня в машину. Во время дорожного разговора выяснилось, что они знают не только госпиталь, в который я ехала, но и Дарью Парамоновну.
-Она творит чудеса! – сказал ополченец, сидевший за рулем. – Вытаскивает ребят с того света! Хирург от Бога!
И много других похвальных слов услышала я о ней от своих попутчиков; мое нетерпение еще более усилилось.
-Ну вот и ваш госпиталь, - сказал водитель, остановившись около внушительных размеров здания неопределенного цвета. – Всяческих успехов!
То, что он сказал не просто «госпиталь», а «ваш госпиталь», меня так тронуло, что все шероховатости, случившиеся на границе, тут же забылись, и мои мысли были только о том, как я буду здесь работать, помогая раненым солдатам быстрее вернуться в строй.
III
Мне повезло: Дарья Парамоновна пила чай после очередной операции. Она заключила меня в свои объятия и шумно расцеловала.
-Люблю таких, как ты! - Держа меня за плечи, она с минуту изучала мое лицо. - Сказала – и сделала! Не успела я оглянуться, как ты уже прилетела! Дай я тебя еще раз расцелую!
Она бы еще долго тискала меня в своих объятиях, если бы в кабинет не вошел озабоченный врач в белом халате решить какой-то деловой вопрос. Он был решен за каких-нибудь пару минут, и Дарья Парамоновна снова обратила свой взор на меня.
-Садись. Я смотрю на тебя как на человека, который прибыл с другой планеты. - Она налила мне стакан чая, придвинув галеты и абрикосовое варенье. – Да, да, с другой планеты, где нет войны и не слышен вой снарядов. А нам тишину надо заработать, и не чем-нибудь, а своей кровью: она льется и на поле боя, и на перевязочных пунктах, и на операционных столах… Устала с дороги?
-Есть немного.
-Сегодня отдыхай, а завтра с Божией помощью и примешься. Жить будешь у меня, выделю тебе комнатушку.
В этот момент в кабинет вошла немолодая строгая медсестра в туго повязанном белом платке.
-Привезли сразу нескольких раненых ополченцев, - сказала она, остановившись около стола и кивнув мне головой. – Одного нужно срочно оперировать, остальные нуждаются в осмотре врача. Куда их положить – вот вопрос? Все палаты переполнены.
-Кладите пока в коридоре на раскладушки, а там видно будет, - распорядилась Дарья Парамоновна.
Она встала и, пока мыла руки под краном, отдавала последние указания.
-Можно мне приступить к работе прямо сейчас? – спросила я неожиданно для меня самой. – Отдохну позже.
-Похвально! – одобрила мое решение Дарья Парамоновна, вытирая руки полотенцем. – Очень похвально! Вручаю тебя Ирине Семеновне, нашей старшей медсестре, - поклон в сторону собеседницы, - она введет тебя в курс дела.
Ирина Семеновна взяла меня под руку и увлекла по больничному коридору.
-Я выделю тебе самую большую палату, в ней двенадцать больных, - сказала она, уступая дорогу медицинской каталке, на которой медсестра везла солдата с перебинтованными руками и ногами. – На первых порах я буду тебе помогать, а через некоторое время ты освоишься и будешь самым чудесным образом справляться одна.
Старшая медсестра познакомила меня со всеми двенадцатью ополченцами, называя их по именам и рассказывая о недугах. Двое или трое солдат уже долечивались и готовились к скорой выписке. Остальным предстояло долгое и основательное лечение: у одного была ампутирована правая нога выше колена, а у левой была раздроблена стопа; у другого были удалены почка и легкое; у третьего был сильно поврежден позвоночник; четвертый получил ранение в голову, и она была замотана бинтами так, что осталось открытым только лицо; пятый… шестой… эти страдальцы были настоящими героями, которые побывали в огненных сражениях, защищая правое дело, а не отсиживались по домам.
Началась моя госпитальная жизнь, полная многочисленных забот и сиюминутного внимания к моим подопечным. Я приходила в госпиталь рано утром и уходила поздно вечером, одна из последних. Втянулась в круг своих обязанностей довольно быстро, вспомнив послеучилищную практику в разных московских больницах. Думала, что с уколами у меня будет плохо получаться, но, к моему удивлению, этого не случилось – я приписывала это помощи моего Ангела хранителя, которому молилась чуть ли не каждую минуту. Ну и, конечно, пригодился опыт, который я приобрела во время долгого ухаживания, вернее, выхаживания моей дорогой Груни, спаси ее Господи.
Ясно, что сравнивать Торжковскую больницу и Донецкий госпиталь трудновато, но сходство все равно было: и там, и здесь шла борьба за жизнь каждого человека, в которой важна любая мелочь, и трудно сказать, что больше помогало больному – то ли лекарство, то ли внимание и искреннее участие, с которыми оно подавалось.
Как-то утром Ирина Семеновна вошла в «мою» палату, когда я делала перевязку одному из ополченцев.
-Неважная новость, - сказала она, присев на свободный стул, - заболела Люба Лукьяненко.
Люба была одной из самых опытных медицинских сестер, я часто советовалась с ней по тому или иному вопросу.
-Что с нею?
-Грипп. Какая-то новая разновидность – валит с ног даже гренадеров.
-Какая жалость.
-Люба вышла из строя самое малое на семь-восемь дней. Ее больных я распределяю между другими сестрами. К тебе я боюсь обращаться, потому что у тебя и так перебор.
-Сколько еще осталось ее больных?
-Двое.
-Я беру их - мы с вами не в доме отдыха, а на войне.
Я увидела, как обрадовалась Ирина Семеновна, но я обрадовалась, пожалуй, больше, так как помогла выйти ей из затруднительного положения.
Конечно, пришлось поднапрячься: приходила на работу еще раньше, а домой уходила еще позже. Я бы, возможно, не выдержала, если бы меня не утешил маленький, почти подросток, солдатик, который, приняв из моих рук стакан кефира (вставать он пока не мог), сказал с большой убежденностью:
-Мы еще повоюем!
IV
В таких нелегких, порой изнурительных и все же каким-то образом переносимых, трудах прошло около двух месяцев. В конце января главный врач госпиталя Онуфрий Галактионович Яненко-Хмельницкий после утреннего обхода попросил всех медсестер пройти в актовый зал. Мы сидели на первых трех рядах, ожидая его прихода, и строили всякие догадки.
-Наверно, пообещает премии к пятидесятилетнему юбилею госпиталя, - предположила одна из медсестер.
-Но тогда он сказал бы об этом на общем собрании, - возразила другая.
-Пошлет нас (в порядке очереди) на курсы повышения квалификации, - сделала догадку третья.
-Или поблагодарит за работу, - сказала четвертая.
-А может, укажет на наши недостатки, - не согласилась пятая.
-Предложит организовать концерт для раненых, - вступила шестая.
-Или чтобы мы в порядке очередности читали им Евангелие и жития святых, - дополнила седьмая.
Неизвестно, сколько еще догадок высказали бы медсестры (наверняка никак не меньше десятка), если бы в это время в зал не вошел главный врач, крупный мужчина с седыми редеющими волосами.
-Я собрал вас для того, чтобы… - безо всяких предисловий начал он, сев за широкий стол, - чтобы… - он почесал подбородок и обвел нас взглядом, - чтобы… посоветоваться.
Этого никто из нас и предположить не мог.
-Под Дебальцево, как вы знаете, идут упорные бои, - продолжал Онуфрий Галактионович, положив перед собой сцепленные в пальцах руки. – Медсестры не успевают выносить раненых с поля боя, не успевают оказывать им первую медицинскую помощь… - Он немного помолчал, пытливо поглядывая на нас. – Короче, там позарез нужны опытные медсестры… Я не могу своей властью послать кого-нибудь из вас под Дебальцево. Туда могут поехать только добровольцы…
Главный врач снова замолчал и пытливо посмотрел на нас, переводя взгляд с одной медсестры на другую.
-Есть добровольцы? – после довольно длительного молчания спросил он.
Наступила тишина.
«Как же быть-то? – подумала я. – Поехать или нет? Здесь я нужна моим раненым… да не одному, а многим… и там могу оказать помощь воинам… и не одному, а, Бог даст, многим… А что обо мне подумают мои раненые? Они сами были в боях, знают, что это такое… здесь я нужна, а там, выходит, еще нужнее… так чего об этом долго думать?»
-Есть! – сказала я, встав с места.
-Очень хорошо, - произнес главный врач, и его лицо прояснилось.
-Но у меня опыт небольшой.
-На мой взгляд, вполне достаточный… Кто еще готов поехать? – Онуфрий Галактионович опять заскользил глазами по лицам медсестер.
-Я!
Это была Катя Пушкарь.
-И я!
Это был голос Вероники Сорокиной-Добужинской.
-Трое. Этого вполне достаточно. – Главный врач встал из-за стола. – Благодарю вас! Не буду говорить громких слов, но… вы настоящие патриоты…
Уже подойдя к двери, он добавил:
-Моя личная машина будет ждать вас завтра утром у главного входа.
V
Уже первые минуты пребывания под Дебальцево показали нам, что мы попали в жаркое место. И вдали, и вблизи бухали пушки, взрывы снарядов разного калибра раздавались с завидным постоянством, в воздухе пахло гарью, лица солдат и офицеров (они передвигались очень быстрым шагом, а чаще бегом) были крайне утомленные, на перевязочный пункт то и дело поступали раненые, одного из них четверо ополченцев за неимением носилок принесли, положив на автоматы, тех из раненых, которым было нужно хирургическое вмешательство, срочно отправляли в ближайший населенный пункт, - короче, кровавый Молох войны работал на предельных оборотах.
-Девчата, - обратился к нам один из командиров ополченцев по имени Михаил, потный, чумазый, решительный, с огоньком в глазах; его руки, сжав ложе и дуло автомата, кажется, приросли к ним, и разжать их никто ни при каких обстоятельствах не сможет. – Девчата, вы здесь нужнее, чем гранаты и минометы. Вон там, - он указал в сторону одиноко стоящей березы, - идет жуткая заваруха. Как только чуть поутихнет, вы сразу туда… выручать хлопцев…
Он сорвался с места и опрометью кинулся на чей-то крик, звавший его по какому-то неотложному делу.
Автоматные очереди и буханье пушек стали как будто затихать, или нам так показалось, и мы (поодиночке, держась подальше друг от друга) направились в ту сторону, куда указал Михаил, хоронясь то за кустом бузины, то за зарослями орешника.
Первого раненого я увидела совершенно неожиданно, так как он лежал в пологой выемке среди редких пятен черного снега; он стонал, держась обеими руками за живот, из-под рук сочилась кровь.
-Потерпи, родненький, потрепи, - сказала я, открывая санитарную сумку, - сейчас, сейчас…
Я сделала ему противошоковый укол, а затем обезболивающий и стала перевязывать рану, поворачивая его с боку на бок. Повязка пропиталась кровью, но солдат уже перестал стонать, и его глаза приняли вполне осмысленное выражение. Я поднесла к его губам фляжку, и он выпил несколько глотков воды.
-Сможешь встать? – спросила я его.
-Вряд ли.
-Ну тогда давай ползком, я буду тебе помогать.
-Спасибо, сестричка… лучше я сам как-нибудь… а ты иди дальше… выручай других…
-Ну хорошо.
Едва я сделала несколько шагов, как увидела Катю Пушкарь, которая вела раненого ополченца; он был ранен в ногу и, обняв Катю за плечи, прыгал на другой, здоровой ноге.
-Василисса! – крикнула Катя, остановившись на секунду. – Поспеши! Там солдатик мается, зовет на помощь…
-Где именно?
-Вблизи березы.
Я сорвалась с места и, почти не прячась за редкими кустами, низко пригнувшись, побежала к березе, которая, несмотря на отгремевший жаркий бой, была все еще жива. Я бежала, петляя, как заяц, спасающийся от охотничьих собак, и не выпуская из поля зрения березу. Краем глаза заметила Веронику, которая, стоя на коленях, перевязывала голову раненому солдату (пятно крови, пропитавшее бинт, походило на свежесорванную розу).
Сколько я пробежала – сто метров или больше, трудно сказать, - как неожиданно сзади меня раздался мощный, оглушительный взрыв артиллерийского снаряда. Меня, как мячик, подбросило в воздух, и я упала наземь; голова стала чугунная и звенящая, как котел, из ушей потекла кровь; я попыталась поднять правую руку, чтобы закрыть хотя бы одно ухо, но у меня ничего не получилось, и я потеряла сознание.
VI
Очнулась с таким ощущением, как будто вернулась с того света. «Где я? Что со мною? Почему такой гул в голове? Почему мое лицо в крови?»
Послышались какие-то голоса, они были глухие, неясные, как будто нереальные.
Кто-то крикнул:
-Давай их сюды!
-Другой голос ответил:
-Зараз.
«Кто это? Наверно, Михаил».
Я пошевелила рукой, потом ногой.
-Помогите, - скорее простонала, чем проговорила.
Кто-то подошел совсем близко.
-Михаил, это ты? – спросила я, с трудом ворочая языком.
-Не, це не Мыхаил, а Грицко.
«Что он такое говорит? Никак не пойму».
-А ну вставай! – приказным тоном проговорил Грицко.
«Что такое? Как я могу встать, если не могу?»
-Вставай, кому кажут!
Грицко пнул меня тяжелым ботинком в бок; боль прокатилась по всему телу.
-Ну!
Еще один грубый пинок.
Через силу встала сначала на колени, потом, держась руками за бок, – боль страшная – на ноги.
-Двигай!
Удар прикладом автомата в спину.
«Укропы! – пронеслось в голове. – Беда!»
С трудом, преодолевая боль, сделала один шаг, другой. Возникли голоса других людей.
-Добрий улов!
-Завжди бути так!
-Пошвидше!
-Одна жiнка зустрiлась!
-Це дуже добре!
Меня толкнули в группу других пленных и погнали, как стадо овец, в сторону леса.
-Наддай!
Вскоре вошли в какой-то населенный пункт. Нас погрузили в крытый грузовик и куда-то повезли. Огляделась. Трое ополченцев, я четвертая. Укроп-охранник с автоматом.
Грузовик мчался, как угорелый. Меня подкидывало на ухабах, и боль в боку возникала с новой силой. Ехали часа два или три; привезли в какой-то город. Нас выгрузили около большого кирпичного одноэтажного дома, у входа в который стоял двухметровый верзила с автоматом Калашникова в руках. Когда вошли внутрь, то из одной из комнат услышали душераздирающий крик, такой крик бывает только тогда, когда человеку причиняют страшную боль; он повторился несколько раз, пока мы шли по коридорам.
«Добра тут не жди».
Укроп-охранник привел нас в просторную комнату.
-Жига, принимай улов! – обратился он к мужчине с желтой повязкой на рукаве, с бритой сверкающей головой, похожей на биллиардный шар, с мрачным, недовольным лицом, на котором выделялся крупный нос картошкой.
Лицо Жиги оживилось, он заинтересованно осмотрел нас, потом махнул рукой, давая знать, чтобы мы следовали за ним. Он втолкнул нас в небольшую камеру и ушел – по коридору громко затопали ботинки.
В камере ничего не было, и мы уселись на пол. Здесь я могла получше рассмотреть лица моих попутчиков. Я знала только одного из них, несколько раз мельком видела около госпиталя. Невысокого роста, но зато крепыш, глаза решительные, твердые – имя узнала только сейчас: Петро. Второй ополченец Кеша: высокий, жилистый, не мускулы, а сталь. Третий - Василий: медлительный, полноватый, совсем не военного склада.
Не успели мы познакомиться, как дверь раскрылась, и Жига выкрикнул:
-Девка! На выход!
Я вышла в коридор, он двинул меня кулаком в спину:
-Топай!
VII
Прошли по коридору, повернули в другой, остановились в самом конце; здесь была дверь, обитая звукоизоляционным материалом. Жига втолкнул меня внутрь. Комната была большая, без окон (окна когда-то были, но их заделали), с засохшими пятнами крови на полу и на стенах; на одной из стен виднелась металлическая скоба; рядом лежала длинная цепь; с потолка свисал металлический крюк, похожий на крюк автокрана. Воздух был… точнее, его не было… вместо него был какой-то смрад…
«Камера пыток, как во времена инквизиции».
Слева, у стены, небольшой стол и два стула, на столе несколько пустых бутылок, тарелка с грубо нарезанными шматками сала, два стакана и куски серого хлеба, начатая бутылка с самогоном; рядом со столом – газовая плита, грязная до невозможности, ее, по всей вероятности, никто никогда не чистил.
У противоположной стены – раковина с водопроводным краном, на полу – ведро.
-Гиена, смотри: птичка прилетела! - выкрикнул дюжий мужчина в камуфляжной форме с руками, похожими на кувалды, с засученными по локоть рукавами (на обеих руках – вульгарные наколки), с наглым откормленным лицом, на котором выделялись хмельные жуткие немигающие глаза.
-Не запылилась! Нам седни есть чем поживиться, - довольным тоном проговорил человек по кличке Гиена; он был в мятом грязном комбинезоне с брызгами крови на рукавах и с широкими лямками на плечах, изрядно захмелевший, с темной запущенной щетиной на щеках и подбородке; правую щеку пересекал толстый сизо-бордовый шрам; один рукав был засучен по локоть, а другой – еще выше. – Ты доволен, Шакал?
-Еще бы! – загоготал человек, которого назвали Шакалом.
Я вопросительно посматривала то на одного, то на другого, удивленная такими странными именами, вернее, кличками.
-Чего выпучила буркалы? – обратился ко мне Шакал. – У нас все продумано: шакал и гиена питаются падалью; мы тоже ею питаемся; ополчены – это самая настоящая падаль… Мы каждому клиенту об этом говорим, чтобы знали, с кем имеют дело.
Меня передернуло от этих слов, я хотела возразить, даже осадить наглеца, но вовремя одумалась - не тот случай.
Шакал подошел ко мне, взял мою левую руку и, причинив сильную боль, содрал с безымянного пальца золотое обручальное кольцо.
-Крестик тоже золотой?
-Нет, латунный.
-А цепочка?
-Таковой нет.
-А что есть?
-Тесемка.
-Проверим.
Он грубым движением распахнул верхнюю часть солдатской куртки, взял крестик и, убедившись, что он действительно латунный и на тесемке, убрал руку.
-Это дерьмо нам не нужно… - Он уставился на меня оловянными глазами. – Кто такая?
-Медсестра.
-Чем занималась?
-Помогала раненым.
В следующую секунду, сваленная оглушительным ударом в голову, я улетела в угол комнаты и потеряла сознание. Очнулась оттого, что Шакал и Гиена пинали меня тяжелыми солдатскими ботинками – в бока, в живот, в спину, несколько пинков попало в голову.
Я снова потеряла сознание.
Пришла в себя – кто-то из них вылил на меня ведро холодной воды.
-Чего разлеглась? Вставай!
Грубый пинок в бок.
Через силу встала – чтобы избежать новых пинков.
-Многим сволочам помогла?
-Многим! Но не сволочам, а настоящим людям!
Свирепый удар кулаком-кувалдой (был слышен треск сломанных ребер) кинул меня на пол. Жгучая боль пронзила весь организм. Не знаю почему, но на этот раз сознание не потеряла. Они опять стали остервенело пинать меня ногами, видимо, решили добить. Один пинок попал в сломанные ребра – я снова потеряла сознание.
VIII
Очнулась в камере.
-Как я тут оказалась?
-Жига принес и кинул на пол, как куль овса. – Петро подложил мне под голову свою куртку.
-А где Кеша?
-Жига увел обратным рейсом.
Тело невыносимо болело; каждый глубокий вздох вызывал острую боль в сломанных ребрах.
-Хотя бы глоточек воды, - прошептала я; чтобы говорить громко, у меня не было сил.
Петро поднес к моему рту алюминиевую фляжку, я сделала глоток воды и почувствовала некоторое облегчение. У каждого ополченца была фляжка с водой, я это хорошо знала. Какой молодец Петро, что сохранил немного воды! Моя фляжка, к сожалению, потерялась - когда, не знаю, наверно, во время контузии.
Я забылась на некоторое время. Очнулась от шума открываемой двери; Жига пинком ноги бросил к нашим ногам Кешу.
-Следующий!
Мы переглянулись.
-Никому не миновать этого «угощения», - неловко пошутил Петро. - нечего делать – пойду.
Кеша сел и прислонился к стене. Я подползла к нему.
-Чем тебе помочь?
Кеша застонал, держась рукой за живот.
-Звери, а не люди!
-Что они с тобой вытворяли?
-Завели руки назад, надели наручники и повесили на крюк. Через минуту возникла жуткая боль, не знаю, как я вытерпел. А они издеваются. «Что, не нравится? Это же малина! Век будешь помнить!» И ржут. «Сознавайся, ты русский агент? Так ведь?» «Нет». «А кто?» «Ополченец». «Значит, ополчился против нас, хозяев матки-Украины?» «Это вы ополчились против нас». «Поговори еще!.. Счас мы тебе увеличим удовольствие: будет не малина, а мед!» Гиена включил горелку и стал меня прижигать: «Мы тебе пояс гарный сделаем – подарок на всю жизнь». Шакал заголил тельняшку и держал ее, пока Гиена не прошелся вокруг меня.
-Злодеи! – не выдержала я.
-Ублюдки! – присоединился Василий.
-Это еще не все, - продолжал Кеша. – Натешившись с горелкой, они сняли меня с крюка. «Тебе осталось жить одну минуту, - сказал Шакал. – Потому что ты предал матку-Украину». «Я ее не предавал». «Пустим тебя в расход – и делу конец. Вставай лицом к стене». Он вынул из кобуры пистолет. Я попрощался с жизнью. Он приставил пистолет к моему виску и нажал на курок – раздался щелчок. Мне показалось, что я падаю, сраженный пулей. Но я не упал – это был психологический трюк. Я испытал сильнейший шок – до сих пор поджилки трясутся…
Кеша умолк.
Я взяла свой носовой платок, смочила его водой из фляжки (Петро оставил ее мне) и, отвернув тельняшку страдальца, наложила на сожженный участок тела.
-Помоги, Господи.
Я накладывала платок несколько раз, до тех пор, пока не кончилась вода. После этого я дула на «пояс», и струя воздуха освежала его.
IX
Через некоторое время Жига вернул Петра и забрал с собою Василия. Конвейер работал без перерыва.
Петро, лежа на полу, громко стонал.
-Видно, досталось еще больше, чем мне, - высказал догадку Кеша.
Я подползла к Петру.
-Потерпи, дорогой, потерпи… Нам ничего не остается, как терпеть…
-Бандюги! – проговорил Петро. – Еще хуже, чем бандюги!
-Как они тебя? Чем? – присев рядом, спросил Кеша.
-Ох, не спрашивай… - Петро перевел дыхание. – «Ополченец?» - спросил Гиена. «Да». «Сам пришел к ним?» «Сам». «Ну, теперь не будешь ходить!» Заставил меня разуться и стал бить молотком по пальцам ног, а потом - по пальцам рук. Как только вытерпел, не знаю… Видите, пальцы синие… Боюсь, не смогу ходить…
-Сволочи! – выдавил Кеша. – А дальше?
-«Знаешь, что это такое?» - спросил Шакал и показал спираль в виде железной проволоки. «Нет». «Это бандеровская удавка. Очень хорошая вещь. Тебе наверняка понравится». И надел ее мне на шею. А потом стал затягивать. Затягивает и гогочет, а я задыхаюсь. А он еще сильнее гогочет, и Гиена – тоже. Затягивал до тех пор, пока я не потерял сознание.
Очнулся, а они все еще гогочут, как полоумные.
«Ну, отдохнул, пора и за дело, - сказал Шакал. - Кричи: «Слава Украине!» «Зачем?» «Для памяти». «Не буду кричать». «Значит, ты сепаратист. Враг матки-Украины. Мы тебе наложим печать. Чтобы запомнил на всю жизнь». Гиена надел брезентовые перчатки и взял с газовой плиты раскаленную цепь. Шакал, задрав мою тельняшку, крепко обхватил меня сзади, а Гиена стал выводить раскаленными звеньями цепи на моей груди буквы. У меня волосы встали дыбом от жуткой боли; запахло паленым мясом. Что они вывели, я не знаю. Посмотрите.
Петро приподнял тельняшку – на груди стояли три буквы: «сепр».
-Негодяи! – Петро хотел опустиь тельняшку.
-Не надо, - удержала я его. – Я подую – тебе будет легче.
-Это еще не все. – Петро кивком головы поблагодарил меня.
-Что еще?
-Шакал говорит: «Это первая печать. Хочешь вторую?» «Нет». «Вторая печать еще важнее. От нее нельзя отказываться. Снимай штаны». «Не буду». Шакал влепил мне такой удар, что я кубарем полетел по всей комнате. Остальное совершилось за считанные минуты. Гиена взял раскаленный штык-нож и выжег мне на ягодице фашистскую свастику. При этом они гоготали пуще прежнего…
-Изверги! – вырвалось у меня.
-Первой степени! – добавил Кеша.
Петро по-прежнему стонал, хотя и не так громко, как вначале.
X
Дверь камеры открылась, и Жига бросил к нашим ногам Василия.
-Девка пойдет через пять-десять минут, - сказал Жига, злобно ухмыляясь. – Хлопцы побалуются самогончиком да слегка закусят.
Он ушел, громко хлопнув дверью.
Василий с трудом сдерживал стоны, скрепя зубами. Я подползла к нему, подула на лицо – чем я еще могла ему помочь? Но и эта малость немного освежила его. Я подложила ему под голову свой головной убор.
-Как ты?
-М-м-м! – Василий мотнул головой. – М-м-м! Лучше бы убили!
Петро и Кеша подползли ближе к нам.
-Что они с тобой… сотворили?
-«Какая твоя любимая игра?» - спросил Шакал. «Футбол». «А мы любим валидбол». «Хочешь поиграть?» - спросил Гиена. «Нет», - ответил я, чувствуя подвох. «Ну, как же так? Такой молодой – играть да играть!» И сильным ударом в лицо откинул меня к Шакалу. Тот еще более сильным ударом вернул меня к напарнику. И так они в течение, наверно, пятнадцати минут колотили меня, крякая и визжа. Я еле живой свалился на пол.
Они отошли к столу, налили в стаканы самогону, выпили, покрякали и сели на стулья, закусывая салом и громко чавкая.
«Устал, бедняга? - сиронизировал Шакал. – Вижу, что устал. Счас мы приведем тебя в чувство». Я попытался подняться. «Лежи, лежи, - скомандовал он. – Так лучше».
Между тем Гиена положил мне на живот мокрую тряпку, включил электрошокер и приствил его к моему животу. Мое тело… не знаю, как это передать… пронзил заряд электротока, и я в ту же секунду потерял сознание. Через некоторое время очнулся. На их лицах гримасы удовольствия. «Уже? – снова сиронизировал Шакал. – Быстро, очень быстро. Ты просто молодец! Давай-ка повторим – оно тебе дюже пользительно». И жутко загоготал.
Гиена снова приставил ко мне электрошокер, и я, пораженный сильнейшим зарядом тока, потерял сознание.
Не знаю, через какое время очнулся. Чувствовал себя… это нельзя передать словами… как будто я не свой…
Они ухмыляются и еще к чему-то готовятся.
Василий замолк и закрыл глаза; я видела, как он страдал, - и от болей и от рассказа, потому что пришлось снова как бы пережить все это. Он отдыхал совсем немного, снова открыл глаза.
-«А ну поворачивайся. - Шакал пнул меня в бок, присел и надел на мои руки наручники, перевернул на спину. – Так и лежи. Будем тебя лечить». Громкий, скотский гогот обоих любителей падали долго не смолкал.
Шакал встал на колени и крепко сжал мою голову своими жесткими, как наждачная бумага, ладонями. «Зачем это?» - подумал я. Гиена положил на мое лицо тряпку и стал лить из бутылки воду. Вода лилась на мой рот, нос, глаза. Я захлебывался и как будто тонул. И – не знаю, в какой момент – потерял сознание.
Меня они откачали и, не дав подышать воздухом, повторили пытку.
Потом опять откачали и еще раз утопили… После этого Жига взял меня в охапку и принес сюда.
Василий устало закрыл глаза.
-Эту пытку применяют американские спецслужбы, - сказал Кеша. – Мне кто-то рассказывал об этом…
XI
Снова открылась дверь нашей камеры – на пороге возник Жига.
-Девка! Твоя очередь!
Я не без труда поднялась на ноги.
-Можно, я пойду вместо нее? – спросил, встав на колени, Кеша.
-Нет! - обрезал Жига. – Тут не детский сад!
Меня до глубины души тронул поступок Кеши.
-Спасибо, сынок, - улыбнулась я ему (он действительно годился мне в сынки). – Ты очень добрый.
И пошла по коридору, сопровождаемая Жигой. Страха я не испытывала, наоборот, почувствовала прилив внутренней уверенности и правоты. «Святитель Николай спас меня от смерти в Антарктиде, не оставит и здесь…», - подумала я, входя в камеру пыток.
-А, пожаловала, голубушка, - осклабился Шакал, увидев меня. – Что-то давненько ты к нам не заглядывала. Небось, соскучилась по нас?
-Нисколько! – смело, даже дерзко ответила я.
-А мы соскучились. Особенно соскучился по тебе вот этот железный с крупными нарезками прут. Очень даже соскучился.
Шакал поиграл желеным прутом, подкидывая его и ловко хватая то одной, то другой рукой.
-Боишься?
-Ни капли! – так же смело ответила я.
-А вот мы сейчас проверим твою смелость, - прибавив металла в голосе и заметно накаляясь, пробасил палач.
С этими словами он замахнулся железным прутом, норовя ударить меня в голову.
«Никола-угодник, защити меня!» - попросила я про себя.
Шакал застыл с поднятой рукой; застыло все его тело: он не мог пошевелить руками, не мог шагнуть, не мог моргнуть, не мог сказать ни одного слова; кажется, он не мог даже дышать.
-Ты чего дурью маешься? – накинулся на него Гиена. – Что ты здесь цирк устроил? Чего уставился на нее, как на дойную корову?.. Дай сюда эту штуку!
Он схватил желеный прут, пытаясь вырвать его из руки Шакала, но это ему не удалось.
-Отдай, кому говорят!
И снова вцепился в прут уже обеими руками. Но и на этот раз его попытка кончилась неудачей.
-Ах так! Я найду замену!
Гиена метнулся в ближайший угол, схватил гладкую, отполированную руками дубовую палку, подбежал ко мне и замахнулся, чтобы поразить мою голову.
«Никола-угодник, останови этого палача!»
Случилось то, что было минуту назад: Гиена вдруг превратился в неподвижного истукана.
Теперь мне ничто не угрожало.
XII
Я подошла к грязному, с жирными пятнами, залитому самогоном, омерзительно пахнущему столу; на нем лежал сотовый телефон. Я взяла его и включила видеоряд. «Интересно, что они там наснимали». Нисколько не удивилась, когда увидела кадры пыток как молодых, так и пожилых ополченцев.
Я переключила аппарат на съемку, прошла кругом по камере, снимая все, что видела, акцентируя внимание на орудиях пыток и на пятнах крови на полу, на стенах, на крюке; всед за этим сняла «героев» дня, их нелепо застывшие лица, поднятые руки с железным прутом и дубовой палкой, одежду и грубые тяжелые ботинки. Потом положила телефон в свой карман.
-Пригодится для международного трибунала, - сказала я так, чтобы мои слова услышали истуканы.
Они тупо и ошалело глядели прямо перед собой.
-Ну, мне пора домой, - сказала я, прохаживаясь перед ними взад и вперед. – Думаю, вы не будете возражать.
Истуканы молчали.
«Святителю отче Николае, сделай так, чтобы они могли двигаться и говорить».
-Она колдунья! – воскликнул Гиена, почувствовав, что узы, его сковывавшие, пали. – Она околдовала нас!
-Если бы я знал, что она колдунья, я бы… - Шакал сжал пудовые кулаки.
-Да мы и задним числом можем…
-Опоздали – поезд ушел… Как бы хуже чего не было… - Шакал грузно сел на стул и опустил тяжелые руки на колени. - Можешь отправляться на все четыре стороны, - махнул он мне рукой. – Скатертью дорога…
-Я одна не пойду!
-А с кем ты хочешь пойти? – Шакал по-бычьи уставился на меня.
-С моими друзьями-ополченцами – с Кешей, Петром и Василием.
-Они тут ни при чем! – заорал Гиена. – Будь довольна, что сама уходишь!
-Нет, только с ними!
-Да пусть убираются все четверо с моих глаз! – остервенело выкрикнул Шакал. - Только побыстрее!
-Вот это другое дело! – сказала я, довольная тем, что переговоры идут успешно. – Но кто-то из вас должен нас проводить. Без сопровождения нас не выпустят не только из города, но даже из этого вертепа.
-Я не пойду, - отказался Гиена. – Еще чего не хватало – сопровождать бабу…
-Я так и быть прогуляюсь. – Шакал встал со стула. – От колдуний надо избавляться как можно быстрее.
Мы подошли к «нашей» камере; я открыла дверь и крикнула:
-Братья! Мы свободны! На выход!
Кеша, Петро и Василий переглянулись между собой, не веря моим словам.
-Быстрее! Время не ждет!
Видимо, уверенность, которая сквозила в моем голосе, наконец, передалась и им; они, не мешкая, вскочили на ноги, забыв про свои болячки, и мы быстрым шагом, сопровождаемые Шакалом, вышли из мрачного и страшного дома.
-Колдунья, ты жутко везучая, - проговорил Шакал, сажая нас в микроавтобус. – Сегодня на площади Тараса Шевченко происходит обмен пленными. Ваших там будет человек двадцать. С ними и уедете.
«Никола, угодничек Божий, благодарю тебя за все!»
Через считанные минуты мы прибыли на площадь Тараса Шевченко. Обмен пленными уже закончился (восемнадцать наших солдат - на двадцать шесть укропов), и мы вместе с освобожденными ополченцами сели в автобус.
В окно я увидела, как Шакал разговаривает с обменянными укропами. Наверно, спрашивает, не пытали ли их в плену. Как будто не знает, что в Новороссии пыток никогда не было и не будет. Ничего с этими укропами не случилось, какими были, такими и остались. Небось, завтра же погонят их снова воевать, причем в самую горячую точку. Вот только вопрос: выйдут они оттуда живыми или нет?
«Вразуми, Господи, этих заблудившихся людей, в том числе и «наших» палачей, отврати от пагубного пути, спаси их души грешные имиже веси судьбами. Аминь».
Автобус уже мчался по загородному шоссе. Оживленный говор в салоне не умолкал ни на секунду. Как же! Снова свобода, а значит, и новые ратные дела!
Небо, затянутое серой пеленой, вдруг очистилось, обнажив яркую, словно вымытую, синеву, и на землю хлынули потоки сияющего, хрустального, солнечного света…
Николай Кокухин, член Союза писателей России, член Союза журналистов России
.jpg)
