Во время летнего житья в своём деревенском доме бывает у меня такое необъяснимо грустное настроение, что ничем плодотворным не могу заниматься — только читаю, да и то как-то без азарта. Без принуждения, но и не «взахлёб».
Так однажды и отыскал на стеллажах (пока топил печь в первой комнате – стеллажи с книгами в которой как раз между печью и окном, вдоль стены), на самой нижней полке солидный фотоальбом «Ясная Поляна», выпущенный в 1978 году издательством «Советская Россия». «150-летию со дня рождения великого русского писателя Льва Николаевича Толстого посвящается».
Он хранится в неброском, но специально для него изготовленном картонном футляре. Сверху уже были наставлены литературные журналы, потому про эту книгу я почти совсем забыл. Даже первоначально подумал: «Откуда она у меня? Видимо, Т.Б. Лубяко подарила». А потом отыскал надпись, что Таня и Люся дарят эту книгу «на память о любимом писателе» своей тёте. Ну конечно, это сёстры Лубяко. Татьяна Борисовна – мой классный руководитель в средней школе (с 5 по 8 классы). Сестра её Людмила Борисовна тоже педагог, а тётя, для которой первоначально и предназначалась эта книга, Заслуженный педагог РСФСР, кавалер ордена Ленина, многолетний директор одной из лучших горьковских (тогда Нижний Новгород назывался именем этого писателя – теперь приходится такой факт уточнять, напоминать, иначе читатель запутается), школ…
Листал я тяжёлый том с особым чувством, вспоминая свои недавние поездки в Ясную Поляну по заботливому приглашению Сергея Овчинникова – светлой души русского православного врача и писателя, да старушек сестёр-педагогов тоже.
Вспомнил и как Татьяна Борисовна подарила мне эту красивую книгу, пригласив к себе на традиционный пасхальный обед. Несколько лет подряд мы отмечали Рождественские и Пасхальные дни у неё за щедрым столом.
В альбоме современные фотографии хорошего качества соседствуют с историческими (которых, пожалуй, большинство) и с иллюстрациями портретов Л.Н. Толстого работы И.Н. Крамского, И.Е. Репина, Л.О. Пастернака. Со временем фотографии и репродукции не поблекли, не выцвели, что говорит о высоком качестве печати (Любяна. Типография ТОЗД Младинска книга) при тираже 50 000 экземпляров.
Но цена для тех лет просто фантастически дорогая — 13 рублей! При такой стоимости издание в первую очередь должно было быть рассчитано на иностранных туристов. В конце книги статьи даны на английском, французском, немецком, испанском языках.
Открывается фотоальбом статьёй В.А. Солоухина. Владимир Алексеевич – любимый многими писатель. Я у него прочитал всё – от первых прозаических вещей, до последних его книг. Не воспринял лишь его поэзию. Остался к ней равнодушен. Но так бывает – в стихах у поэта и читателя должно что-то совпасть на подсознании, на движении их душ.
Не знаю, другому писателю позволили бы писать о прошлом «старорежимном», «крепостническом» времени в таком ностальгически-любовном ключе, как это сделал Владимир Алексеевич:
«Вообще-то говоря, таких помещичьих усадеб, таких имений, как Ясная Поляна, в России были десятки тысяч. С более пышными или более скромными господскими домами, с флигелями и службами, конюшнями и оранжереями, старыми липовыми парками и дубами-старожилами, с обозначенными въездными воротами и тёмными аллеями, с прудами и беседками, с сиреневыми кустами и террасами, выходящими в сад, с портретами предков и библиотеками, с музицированием в лунные вечера и прекрасными романсами, с уединёнными скамейками в глубине парка и хризантемами перед домом, с заготовкой варенья в июле и солкой огурцов по осени, с шуршанием длинных платьев и блеском офицерских эполет, с настойками в графинчиках и тонкими винами, с отдалённым звоном поддужных бубенцов и с вечерним звоном (…). Таких помещичьих усадеб было в России десятки тысяч (Хитрец Владимир Алексеевич. Он прекрасно понимал, что у всякого прочитавшего эти строки тут же возникает вопрос: так где же они теперь, куда делись десятки тысяч усадеб? Да ведь этого-то вопроса к себе писатель и добивался. А так, как задумавшийся без труда найдёт ответ, и, значит, дело сделано, автор ловко уходит в сторону, чтобы избежать цензурного удара.), но Толстой был один».
Вообще мне кажется, что во всей этой статье отражён симптом того времени – намечающихся изменений в осознании исторического и культурного прошлого страны. Ведь не зря я где-то прочитал, что Солоухин имел потрясающий нюх на то, что вот-вот должно быть разрешено, и буквально на полгода опережал собратьев-писателей, успевая выпустить новую книгу в самый нужный момент.
А возможно, напротив, – возражаю я – именно его книги подталкивали эти изменения – сейчас уж тот феномен не разгадать. Досужих же разговоров – их не счесть.
Но это факт – начала появлялась возможность переосмысления «дореволюционного периода». Ведь вот и книги авторов XIX века, имена которых, казалось, напрочь забытыми, начали переиздаваться: Е.Э. Дрияновского, А.Н. Плещеева, А.Ф. Вельтмана, И.И. Дмитриева, М.П. Погодина, Н.Ф. Павлова, Н.Ф. Глинки, сборник статей А.Н. Афанасьева… Я помню, что тогда ясно ощущал эту робко нарождающуюся тенденцию, покупая книги перечисленных авторов в книжных магазинах.
Как бы осознавая это робкое движение к русскому самосознанию, антинациональные силы в СССР, правоприемника Российской империи (той самой, где были выстроены десятки тысяч упоминаемых Солоухиным усадеб), но главным образом в РСФСР, в Москве, устраивают «перестройку», которая своим разрушительным действием так напоминала революционные события начала века, когда как раз все помещичьи гнёзда и были уничтожены — сожжены, разграблены, стёрты с лица земли.
Вот и Сергей Куняев в книге «Ты, жгучий отпрыск Аввакума…» замечает, описывая революционные события 1917 года, справедливо замечает: «…во всей этой истории, по-хорошему говоря, не счесть параллелей с пресловутым «путчем» августа 1991 года!» Того самого августа, когда страна вновь рухнула в катастрофу с неисчислимыми потерями, разрушениями, жертвами.
Как написал Сергей Есенин, оценивая революционные события начала века (сборник 60-х годов выпуска с произведениями поэта у меня тут же под рукой):
Ещё закон не отвердел,
Страна шумит, как непогода.
Хлестнула дерзко за предел
Нас отравившая свобода.
(«Ленин», отрывок из поэмы «Гуляй-поле»)
Но протоплена печь. В доме становится по-особенному уютно. Такое доброе, домашнее тепло даёт только печь в старом бревенчатом доме.
Пошёл за водой на родник. Он под кроной старой разросшейся черёмухи.
Пока зачерпывал воду, в вёдра налетели крохотные белые лепестки черёмухового цветения. И так они весело плавали по поверхности прозрачной, немного ещё потревоженной воды, что и мне стало радостнее на душе.
Удивительное создание человек. Самая незначительная, крохотная малость, которая к нему и отношения-то никакого непосредственного не имеет, может всё в нём изменить.
Задеть самое главное задеть — душу.
И тогда все политические катаклизмы в какой-то миг станут ничем, по сравнению с упавшими лепестками цветущей черёмухи в родниковую воду, что ты только что зачерпнул в свои вёдра.
Оглянулся вокруг.
Быстрая речка ещё не вернулась в берега после весеннего разлива. Она сейчас шире и полноводнее, стремительнее, чем летом. В её коричневатой воде стоят прибрежные деревья.
Осока только поднялась в болотистой низинке, и потому собой не скрывает устремлённого в лес потока.
Летом в этом месте многое изменится. Тут будет особая, отличная от теперешней, красота.
Но мне и эта, и ожидаемая впереди — одинаково в радость. Потому что теперь это потаённое от людей место — только моё. Сюда нет тропы, нет никому хода (кто же полезет в осоку, когда скважина у дома). Потому, видимо, и испытываю у родника необъяснимо-потаённое, волнительное чувство одиночества.
В такие минут всё уходит далеко-далеко – книги, писательские судьбы, сожжённые усадьбы…
Мироздание, в которое зовётся твоя душа – бесконечно.
.jpg)
