Россия и Германия: соратники, союзники – враги?!

I.

Боевое братство

«Из уважения к Его Величеству Императору Всероссийскому»

Наши «представляющие одно сплошное недоразумение» (как убедительно показал генерал А.Е. Вандам) войны с Наполеоном, ‒ для «спасения Европы» и вящего торжества нашего исконного врага в лице Океанской Империи, имели одно несомненно положительное для нас следствие.

Следствием этим стало прусско-российское братство по оружию и неформально-союзные отношения между дворами Петербурга и Берлина.

Дело в том, что в отличие от России – «не страны, а части света», как не раз говорили наши Цари, да и не только они, ‒ для которой само нашествие двунадесяти языков в лице Великой Армии во главе с «величайшим полководцем» оказалось в конечном счете то ли «булавочным уколом», то ли «блошиным укусом» (да и то нанесенными от отчаяния), Пруссия была реально завоевана Наполеоном и реально унижена.

И вообще осталась на карте Европы тех времен благодаря верности императора Александра I дружбе к Пруссии, или же, как говорили некоторые, ‒ его симпатии к прусской королеве Луизе.

Во всяком случае в статье 4-й Тильзитского договора «о дружбе и сотрудничестве» между Наполеоном и Александром отчетливо прописано, что Пруссия остается как государство, исключительно "из уважения к Его Величеству Императору Всероссийскому".

Королева Луиза (1776-1810), урожденная принцесса Мекленбург-Стрелицкая и супруга короля Фридриха Вильгельма III (1770-1840), ‒ женщина в некотором смысле уникальная. Жизнь Луизы оказалась неразрывно связанной с борьбой Пруссии против Наполеона ‒ по некоторым данным также не оставшимся равнодушным к ее красоте и обаянию.

Королева Луиза –национальная героиня Пруссии

В описаниях современников королева Луиза ‒ красавица с непринужденными манерами общения нетипичными для чопорной прусской аристократии.

Безвременно ушедшая из жизни королева навсегда осталась в народной памяти молодой и красивой. При этом за свою недолгую 37-летнюю жизнь Луиза стала мамой десяти детей, из коих семеро достигли зрелых лет – невероятный рекорд для тех времен.

Будучи женой короля Фридриха Вильгельма III (1770-1840), Луиза стала, с одной стороны, – мамой жены Николая I, бабушкой Александра II, прабабушкой Александра III и соответственно прапрабабушкой Николая II, а с другой – мамой Фридриха Вильгельма IV (1795-1860) и Вильгельма I (1797-1888), бабушкой Фридриха III (1831-1888) и прабабушкой Вильгельма II (1859-1841), связав обе династии в одну большую семью.

Еще при жизни королева Луиза стала объектом почти культового почитания, невероятно распространившегося после ее кончины. Королева Луиза стала символом нового подъема Пруссии и становления Германской империи, и ее «мистическое влияние» на историю Германии превзошло влияние, которым она реально обладала при жизни как королева Пруссии.

Для Пруссии война 1813 года была действительно войной за государственную самостоятельность и национальное возрождение. Роль Российской Империи в этом «прусском воскресении» из государственного небытия была очевидна для всех прусских государственных умов, особенно военных ‒ от Клаузевица до Шарнхорста, Блюхера и Гнейзенау.

Многие прусские офицеры были кавалерами высших русских орденов ‒ так, фельдмаршал Блюхер стал кавалером двух высших степеней Ордена Св. Георгия ‒ и были даже офицерами Русской Императорской Армии, как, к примеру, полковник Карл фон Клаузевиц – кавалер ордена Св. Георгия IV ст. и Золотого оружия. В скобках можно заметить, что и скончались прусские генералы граф Август Нейхардт фон Гнейзенау ‒ между прочим, кавалер ордена Св. Андрея Первозванного (26.05.1829) ‒ и Карл Филипп Готлиб фон Клаузевиц, выполняя союзнический долг перед Россией при подавлении польского мятежа 1831 года, ‒ как командир прусского экспедиционного корпуса и его начальник штаба. Скончались, правда, не от ран, а от холеры, свирепствующей по обе стороны фронтов.

Кавалером орденов Св. Андрея и Св. Георгия Победоносца IV ст. стал в 17 лет и будущий объединитель Германии Вильгельм I. Георгия он получил за доблесть в сражении при Бар-сюр-Об 27 февраля 1814 года. И всю жизнь гордился им.

26 ноября 1869 года король Пруссии Вильгельм I был удостоен ордена Св. Георгия I ст. (№ 21) ‒ «Высочайше пожалован в столетний юбилей ордена Святого Георгия, как имевший орден Святого Георгия IV ст. за отличие, выказанное в войну 1814 года». В один день, между прочим, с императором Александром II (№ 22), также заслужившим предварительно Георгия IV ст. на Кавказской войне «…за дело под крепостью Воздвижения и укрепление Ачкой 26 октября 1850 года».

Из всех своих наград русский Император предпочитал носить именно свой «фронтовой Георгий». И он же отменил награждение Георгием «за выслугу лет», заменив на награждение Владимиром IV ст.

«Вот она, наша спасительница!» ‒ в память о «балконе трех королей»

Следует признать, что память о русской помощи надолго осталась в прусском сердце. В фондах Третьяковской Галереи хранится (или во всяком случае должна храниться) одна очень любопытная картина работы художника Николая Сергеевича Матвеева, написанная в 1896 году, к Коронации Государя Николая Александровича.

1818 г. «Король Прусский Фридрих Вильгельм III с сыновьями благодарит Москву за спасение его государства». Художник: Матвеев Н.С. (1855-1939). 1896.

Государственная Третьяковская галерея, Москва.

Сюжет ее таков. «Художник изобразил эпизод из пребывания в Москве в 1818 году короля Прусского Фридриха-Вильгельма III, эпизод, глубокое значение которого почему-то просмотрели почти все наши историки. Обозревая Москву, король пожелал взглянуть на нее с возвышенного места, откуда можно было бы сразу окинуть взором все страшные развалины, оставшиеся после разгрома 1812 года. Таким местом оказалась вышка нынешнего Публичного Музея [Румянцевского музея, иначе – Дома Пашкова, или главного здания нынешней РГБ].

Ее и изобразил художник в тот момент, когда Прусский король, повернувшись в сторону поруганного иноземцами Кремля и проникаясь сознанием величия жертвы, принесенной Россией в лице Москвы для спасения себя и Европы, считает долгом благоговейно, до земли, поклониться полуразрушенной святыне и приказывает исполнить то же своим двум сыновьям, будущему королю Фридриху-Вильгельму IV и будущему основателю Немецкой империи Вильгельму I, тогда как сопровождающий высоких гостей, русский офицер (граф Киселев), с изумлением смотрит на не совсем ему понятное преклонение Прусского короля и его сыновей, иноземцев, иноверцев, пред прахом сердца России, пред Кремлем, указывая на который, Фридрих-Вильгельм со слезами говорит: "Вот наш спаситель!"».

Так описал эту картину наш известный философ, основатель «русского космизма» Николай Федорович Федоров[2].

Действительно, в июне 1818 года, на следующий год после свадьбы принцессы Шарлотты дочери Фридриха Вильгельма III с братом Александра I Великим Князем Николаем Павловичем (будущим Императором Николаем I), Москву посетил и сам папа принцессы с сыновьями.

Однажды король обратился к главному распорядителю всех мероприятий графу Петру Александровичу Толстому и попросил, чтобы его проводили на крышу какого-нибудь высокого здания, откуда можно было бы посмотреть панораму города. Толстой поручил генералу Павлу Дмитриевичу Киселеву найти такой дом и попросил его сопровождать прусских гостей. Киселев выбрал только что обновленный после пожара дом Пашкова.

Спустя годы генерал Киселев вспоминал: «Я провел короля с сыновьями на Пашкову вышку – бельведер – в доме на Моховой, принадлежавшем тогда Пашкову, а ныне занимаемом Румянцевским музеем. Только что мы вылезли туда и окинули взглядом этот ряд погорелых улиц и домов, как, к величайшему моему удивлению, старый король, этот деревянный человек, как его называли, стал на колени, приказав и сыновьям сделать то же.

Отдав Москве три земных поклона, он со слезами на глазах несколько раз повторил: “Вот она, наша спасительница”. И завещал сыновьям никогда не воевать с Россией».

Так «...высоко над городом на каменной террасе одного из самых красивых зданий в Москве» король Пруссии «как бы принес за себя и своих потомков клятву в вечной благодарности и дружбе к России».

Позднее эту террасу на бельведере дома Пашкова, именуемую почему-то чаще балконом, хотя балкон более камерное понятие, так и назвали «балконом трех королей». Поскольку два брата принцессы Шарлотты ‒ императрицы Александры Федоровны стали прусскими королями, а один из них еще и императором Германии. И слово, данное отцу, сдержали.

И Фридрих Вильгельм IV, и Вильгельм I были можно сказать, «русофилами».

Кстати, тот же «русский космист» Николай Федоров предлагал установить на «балконе трех королей» их скульптурную группу, издали видимую «всей Москве», «доступную взорам всех и каждого». Как бы в память и залог «вечной» германо-русской дружбы, что в 1896 году невероятным не казалось. А может из своих «космических далей» Николай Федорович прозревал нечто невидимое и нам? Будущее ведь, ‒ как говорил генерал де Голль, ‒ длится долго…

О Священном Союзе и русско-прусско-австрийском «балансе» в нем

Возможно память о русской помощи осталась бы в прусско-германском сердце и на значительно бóльший исторический срок, если бы в дальнейшем, ‒ помимо очевидных происков врагов русско-германского единства и так называемых «объективных обстоятельств», ‒ ее не пригасили некоторые, скажем так, не слишком дружественные действия со стороны «большого брата».

Думаю, не слишком ошибусь, если скажу, что в Священном Союзе, – прообразе Союза Трех Императоров – самым верным, а может быть, единственным союзником Российской Империи была Пруссия. Австрия в лице князя Клеменса Венцеля Лотара фон Меттерниха, да и последующих ему государственных деятелей, зачастую вела двойственную политику по отношению к России.

Князь Меттерних. Портрет работы Томаса Лоуренса

Говоря так, я вовсе не хочу «демонизировать» австрийскую «неверность». Австрию можно понять, ‒ как империя она пострадала едва ли не больше всех крупных государств в Европе от наполеоновских войск, превратившись из Священной Римской Империи германской нации просто в Австрийскую империю. Потеряв де-факто все собственно немецкие западные провинции и влияние в них и превратившись в полиэтническую империю, где государствообразующая нация – немцы ‒ составила относительное меньшинство по сравнению со славянами и венграми.

Между тем, в русской политике присутствовала тенденция взять всех славян под свое покровительство – надо оно нам или не надо. Особенно балканских славян. И этот «славяно-балканский вопрос» оставался камнем преткновения между Веной и Санкт-Петербургом в буквальном смысле ‒ до конца существования обеих империй.

С Пруссией было в этом отношении проще. Этническое напряжение там практически отсутствовало. Гегемония немецкого элемента сомнению не подвергалась. Даже «прусские поляки» вели себя прилично, осознавая видно, что в случае чего вникать в тонкости шляхетской души тевтоны не будут. Косвенно это показала твердая поддержка Петербурга Берлином во время польских мятежей 1830 и 1863 годов.

В некотором смысле можно сказать, что значительную часть XIX века Пруссия была своего рода щитом Российской Империи от остальной Европы. И, весьма вероятно, осталась бы и далее, если бы, скажем так, не совсем удачные действия русской дипломатии.

Петербург, в рамках Священного Союза, почему-то предпочитал поддерживать Вену против Берлина. Что в конечном итоге сыграло на пользу Мировому Острову – Океанской Империи.

Напомним, что большую роль в политике Российской Империи времен Священного Союза играл ее министр иностранных дел и канцлер граф Карл Нессельроде, которого не без основания именуют «австро-английским агентом влияния». Но о Нессельроде – отдельный разговор.

Граф Карл Васильевич Нессельроде.

Портрет кисти Ф. Крюгера (1840-е годы)

Отметим наиболее заметные анти-прусские демарши Петербурга, отодвигавшие возможность создания «континентального блока».

1850 год и его следствия

Пруссия пытается объединить Германию, предвосхищая аналогичные действия 1870-1871 гг.

Петербург запрещает, выступая в пользу Австрии, которую и так спасли от развала русской силой и кровью в 1848 году.

Результат: в Крымско-мировую войну «благодарная» Вена фактически в стане наших врагов.

Берлин – и спасибо ему за это ‒ держит «нейтральный» нейтралитет, заставляющий тем не менее держать значительную часть русской Армии на западной границе. Все наши «патриоты» уж почти 170 лет дружно ругают за это… Берлин.

Но не вредно вспомнить и 1850 год, и, подчеркнем, что именно Берлин вел себя наиболее прилично из всей Европы в ту войну. Это мнение не мое, а Императора Александра Второго, который был благодарен Пруссии и за ее умеренную позицию в войну 1854-55 гг., и особенно за поддержку, вплоть до военной в подавлении очередного польского мятежа 1863 года, когда остальная Европа вновь грозила нам войной.

«Во время Крымской кампании, будучи горячим поклонником императора Николая I, Фридрих Вильгельм IV сохранял дружественный России нейтралитет»[3].

Георгии ‒ «… за участие в войне с французами в 1870 году»

Дружба Берлина и Петербурга в результате достигла вновь разумного максимума, что сказалось и на благоприятных для Пруссии результатах франко-прусской войны 1870-71 гг.

Известна фраза Александра Второго: «Uncleʹs – a brick!» («Дядя ‒ кирпич!») – аналог нашего «Молоток – дядя!», ‒ реакция нашего Императора на взятие Германской Армией Парижа. В германской армии, скажем в скобках, несмотря на русский нейтралитет, были развернуты русские военные госпитали, и наличествовали русские военные советники.

Император Вильгельм I

Раз уж дядя Вильгельм уже получил в 1869 году своего Георгия I степени, [хотя сейчас это было бы вообще уместно: Вильгельм I в свои 73 года был Главкомом в этой войне; как считает наша последняя предреволюционная Военная Энциклопедия, ‒ именно это стало основной причиной победы германского оружия], то императорское благоволение сказалось в награждении других заметных действующих лиц.

Так кавалерами ордена Св. Георгия II степени «… за участие в войне с французами в 1870 году» стали: кронпринц Фридрих-Вильгельм Прусский, принц Фридрих Карл Прусский, принц Альберт Саксонский и граф Гельмут фон Мольтке (старший).

Кроме того, все четыре стали в 1872 году русскими генерал-фельдмаршалами.

Георгиями 4-й ст. было также награждено несколько прусских генералов, участников той войны.

[Имело место и награждение орденом Св. Георгия I степени (№ 23) «… за участие в войне с французами в 1870 году», в некотором роде совершенно «мистическое», прямо подарок криптоисторикам. Ибо состоялось оно – при данной формулировке ‒ 2 июля 1870 года (н.ст.), тогда как сама война была объявлена и началась 19 июля, ‒ то есть за 17 дней до войны!

Награжден был сей высшей воинской русской наградой эрцгерцог Альбрехт Австрийский – представлявший Австро-Венгерскую монархию на церемонии открытия памятника фельдмаршалу Паскевичу в Варшаве. Прекрасный полководец и военный теоретик, большой друг России, но совсем «того числа» не любивший Пруссию, с которой недавно воевал.

Есть мнение, что этим орденом Император Александр II хотел направить эрцгерцога на путь русско-германо-австрийской дружбы.

В 1872 году эрцгерцог также получил жезл русского фельдмаршала вместе в вышеуказанными «германскими товарищами». Но случай все равно – уникальный].

Так что, как видим, радость нашего Царя от прусской победы – была очевидно искренней.

Кронпринц Фридрих-Вильгельм Прусский (очень похожий здесь на генерала Кутепова)

и генерал Гельмут фон Мольтке Старший

Налицо была возможность образования континентального союза вновь возникшей при благоволении России Германской Империи с Империей Российской. Этот союз перевел бы на другой путь всю последующую историю, как переводят на другой путь поезд стрелкой.

1875 год – «военная тревога» канцлера Горчакова

Но стрелка в данном случае, оказалась в руках канцлера Российской Империи князя Александра Михайловича Горчакова, действия которого напоминают таковые агента несуществующего «мирового правительства» (хотя, может быть, все объясняется просто старческим либеральным слабоумием, с которым он аплодировал оправдательному приговору террористке Засулич, ставшим одним из первых в череде смертных приговоров Российской Империи).

А именно. В 1875 году Бисмарк задумал окончательно «привести в меридиан» Французскую республику – самое, кстати, безбожное и не подходящее в союзники православной империи государство Западной Европы. Причем привести даже без войны, а просто ее угрозой – с возможной демилитаризацией границ.

От России требовался только нейтралитет.

И что же? Вместо этого Горчаков раззвонил на всю Европу о «военной тревоге».

В результате Франция стала благополучно готовиться к реваншу, в подготовку которого подтянула через некоторое время и Российскую Империю.

А Германская Империя, в лице рейхсканцлера Отто фон Бисмарка [«по интегралу» его действий за всю карьеру – несомненного «русофила»] – была неформально и незаслуженно обижена.

Следствием чего ‒ уже для нас ‒ стало «честное маклерство» Бисмарка на Берлинском конгрессе 1878 года, где он действительно просто держал нейтралитет между Англией, Австрией и Российской Империей, позволяя российской дипломатии в лице того же Горчакова самостоятельно проигрывать дипломатии англо-австрийской.

На что опять же смертельно обижаются почти полтора столетия все отечественные патриоты, начиная как с панславистов, так и совсем не панслависта Императора Александра Третьего и его окружения.

Канцлер Российской Империи князь Александр Михайлович Горчаков

Вот что пишет между тем о событиях 1875 года и последующих наш выдающийся и, что характерно, верный до конца интересам России дипломат барон Роман Розен в своей, незаслуженно малоизвестной Записке 1912 года Императору Николаю Второму[4].

[Записка барона Розена заслуживает отдельного рассмотрения, к которому, даст Бог, обратимся далее. Но даже из приведенного ниже отрывка, видно, что оценка бароном Розеном международной обстановки на 1912 год и факторов, приведших к соответствующей, ‒ гибельной для России и Германии, ‒ расстановки сил, по существу совпадает с таковой у генерала Вандама. Иногда, видно, мысли сходятся не только у дураков.

Текст барона в отрывке не закавычен. Комментарии к нему – в квадратных скобках. Разбивка на главки и выделения в цитатах, как всегда мои].

«Военная тревога» 1875 года как первый шаг к Мировой войне

Инцидент 1875 года – искусно подстроенная интрига…

Если теперь мы обратимся к истории последних сорока лет, то мы увидим, что в течение первого двадцатилетия после франко-прусской войны европейскому миру ни со стороны Германии, ни со стороны Франции ничего не угрожало.

Инцидент 1875 года [та самая «военная тревога» Горчакова] достаточно уже освещен историею, чтобы установить истинный его характер искусно подстроенной и инсценированной политической интриги, имевшей целью расстроить дружественные отношения России с Германией.

То была эпоха, когда, при обезсиленном и изолированном положении Франции, Германия, сначала одна, а затем в союзе с Австрией и, наконец, с Италией, располагала безспорным превосходством сил, и когда идея французского реванша по необходимости оставалась в области мечтаний, о которых, по выражению Гамбетты [в 1881-1882 гг. премьер-министра и министра иностранных дел Франции], «надобно всегда думать, но говорить никогда не следует».

Барон Роман Романович Розен (1847–1921) – русский дипломат, тайный советник, гофмейстер

«Равновесие сил» ‒ угроза миру, а не предохранение от войны

Оживление этой идеи реванша явилось со вступлением Франции в союз с Россиею главным мотивом, к заключению которого, очевидно с ее стороны, и служила эта идея.

Вместе с тем естественно обострился и франко-германский конфликт интересов.

Германия считает своим главным жизненным интересом сохранение целости новосозданной Германской Империи в нынешнем составе со включением Эльзаса и Лотарингии, Людовиком XIV отторженных от Германии и возвращенных ей как результат победоносной войны 1870-71 гг.

Франция же отказывается признать Франкфуртский мир окончательно и безповоротно установившим границу между обеими Державами, и считает идею реванша и возврата отторженных от нее областей таким национальным идеалом, от преследования которого французский народ без потери самоуважения отказаться не может.

Такой коренной конфликт разрешим только двумя путями: либо отказом той или другой стороны от своих притязаний, на что, очевидно, рассчитывать совершенно невозможно, либо новою войною за обладание Эльзаса и Лотарингии.

Но конфликт этот – истинный источник тревожного состояния Европы – мог оставаться хроническим, не угрожавшим непосредственною опасностью кровавой развязки, пока, при явном превосходстве сил одной стороны, для сильнейшей стороны война была ненужною, а для слабейшей была невозможною.

Установление же равновесия сил вместе с тем восстановило и потенциальную возможность войны между обеими Державами.

Из этого логически возможен один лишь вывод, а именно, что это равновесие сил, создавшееся вследствие заключения франко-русского союза, является действительною угрозою миру, а отнюдь не предохранением от опасности его нарушения.

Впрочем, и для сторонников идеи равновесия сил не может не быть ясным [обратим на эти слова особое внимание! – БГ], что равновесие, основанное на двух союзах, из которых один с двух сторон охватывает другой и, следовательно, для него составляет постоянную угрозу, может обезпечивать мир лишь до той поры, пока для непосредственно угрожаемой с двух сторон Державы необходимость все более усиливающихся вооружений не станет нестерпимою.

И тогда Держава эта, убедясь в тщетности искания иной группировки Держав, волею-неволею вынуждена будет искать единственного остающегося ей открытым выхода из такого положения в войне, в крайнем случае хотя бы на два фронта.

[Буквально то же, напомним, говорит в «Величайшем из искусств» генерал Вандам!]

Таково положение Германии, и весьма естественно, что ее политика будет направлена к тому, чтобы одна из держав двойственного союза явилась атакующею стороною, дабы другой предоставлена была возможность, в силу условий союзного договора, уклониться, буде она того пожелает, от участия в войне.

В этом и следует искать разгадки многого, что в маневрах германской политики представляется загадочным.

Стремилась ли Германия к гегемонии в Европе?

Многие полагают, что участие России в политической системе, создавшей такое несомненно тревожное положение вещей – помимо заботы о наших будто бы исторических задачах на Ближнем Востоке, ‒ впрочем, интересам наших союзников и друзей не только совершенно чуждых, но отчасти и прямо противоположных, – вызывается необходимостью для России всеми силами противодействовать приписываемым Германии стремлениям к гегемонии в Европе.

Это соображение стоит того, чтобы на нем остановиться подробнее, тем более что это также излюбленный довод наших союзников и друзей, для которых действительно призрак германской гегемонии может представляться страшилищем.

Гегемония – понятие неопределенное и растяжимое

Самое понятие о «гегемонии» весьма неопределенно и растяжимо.

Оно относится к категории тех идей, которые, прикрываясь громкими, ничего определенного не выражающими кличками, становятся лозунгами, под гипнозом которых, как показывает история человечества с древнейших времен, народы нередко вовлекались в кровопролитные войны.

Потоки русской крови проливались в начале минувшего столетия в борьбе с французскою гегемонией в Европе.

Борьба эта велась из-за совершенно чуждых России германских, австрийских и английских интересов, навлекла на наше Отечество нашествие полчищ Наполеона и, хотя и окончилась полной победой, не принесла России никакой ощутительной пользы, сколько-нибудь соразмерной с принесенными жертвами.

Доставшееся же России в результате этой борьбы временное доминирующее положение в Континентальной Европе повело в конце концов к образованию против нее коалиции, нанесшей ей Крымский погром.

Между тем как краткий период передышки в борьбе с Наполеоном, когда Император Александр, сдавшись на его предложение, решился вместо бесплодной борьбы делить с ним гегемонию в Европе, дал России Бессарабию и Финляндию. [Речь идет о Тильзитских договорах между Францией и Россией, заключенных в июне-июле 1807 года в результате личных переговоров Александра I и Наполеона I. Подписаны с русской стороны кн. А.Б. Куракиным и кн. Д.И. Лобановым-Ростовским, с французской ‒ Ш. Талейраном].

Теперь наши союзники и друзья и наши собственные сторонники существующей системы союзов ожидают от нас готовности бороться против приписываемых Германии стремлений к гегемонии в Европе. Остается поэтому выяснить, в чем собственно могли бы заключаться такие стремления Германии и чьим интересам могли бы угрожать эти стремления.

Подозревать Германию в стремлениях к осуществлению гегемонии по образцу наполеоновской – в наш век совершенно немыслимой – не представляется, очевидно, никакого разумного основания.

Истинные интересы Германии не угрожают истинным интересам России

Но, конечно, помимо главной заботы о сохранении целости и неприкосновенности новосозданной Империи, у Германии имеется стремление занять и обезпечить за собою на арене всемирной политики место, соответствующее ее культурности, богатству и военно-морскому могуществу.

Стесненная в своих географических пределах при быстром росте населения и колоссальном развитии торговли и промышленности, Германия столь же несомненно стремится к расширению ее колониальных владений, к открытию новых рынков для ее торговли и новых поприщ для приложения избытка сил и предприимчивости ее сынов, словом, ко всему тому, что Император Вильгельм имел в виду, провозглашая идею о том, что «будущность Германии на морях».

Она также, очевидно, стремится к подчинению своему влиянию или включению в сферу своих интересов небольших государств, закрывающих ей доступ к Немецкому морю.

Если все это можно назвать стремлением к гегемонии, то к такой гегемонии Германия несомненно стремится.

Ее западным политическим и торгово-промышленным соперникам эти стремления Германии, конечно, могут представляться весьма нежелательными и угрожающими их интересам.

Но почему и чем подобная гегемония в Западной Европе могла бы угрожать жизненным интересам России, остается совершенно непонятным.

[Ни в 1892 году, ни в 1912, ни сейчас – в 2021!]

Спрашивается теперь, призвана ли Россия, для борьбы с подобными стремлениями Германии и в защиту совершенно чуждых России интересов, держаться политической системы, которая рано или поздно логически должна привести нас к вооруженному столкновению с нашими западными соседями – столкновению, которое в случае победоносного для нас исхода не может дать России ничего, в случае же поражения грозит ей потерею ее западных окраин, иначе сказать – расчленением Империи.

[Верная теория – верно предсказывает факты!].

Ответ на этот вопрос сам собою напрашивается.

Россия и Германия – спиной к спине с мечами в руках

Россия, занимающая большую половину Европейского материка, есть не только величайшая европейская Держава, сколько сама по себе целая часть света, поставленная между Европою и Азией, и с точки зрения такого ее положения и должны быть рассматриваемы истинные ее интересы в мировой политике.

Предоставлением Германии преобладания в западной половине Европы и устранением себя от всякого участия в соперничествах Европейских Держав на почве чисто европейских интересов Россия обезпечила бы себе безопасность ее западной границы, и полную свободу рук для преследования ее миссии в Азии, повелительно указанной ей ее географическим положением, от выполнения которой ей тем труднее будет отворачиваться, чем яснее будет обрисовываться начавшееся пробуждение азиатских народов.

Автору этой записки припоминается виденный им на крейсере «Россия» подаренный кают-компании этого крейсера лично Императором Вильгельмом в 1900 году рисунок, изображавший Россию и Германию в виде двух женских фигур, дружно стоящих с обнаженными мечами спина к спине и обращенных одна на восток, а другая на запад.

В этом аллегорическом изображении, очевидно, рисовался поэтическому изображению Императора идеал желательных отношений обеих Монархий друг к другу.

[Рисунок, упоминаемый бароном Розеном, найти, увы, не удалось, поэтому, для иллюстрации «поэтического воображения Императора Вильгельма» приведем другой его знаменитый рисунок, близкий по тематике:

Гроза с Востока! «Народы Европы, берегите свои священнейшие блага!».

Сегодня думается, а ведь своевременное было предупреждение насчет оберегания священнейших благ. Сейчас-то гроза уж отовсюду, и не Будда на горизонте, а серные дожди над Содомом.

Народы Европы! Объединитесь для защиты веры и родного дома! Пока не поздно…

Знаменитый рисунок Кайзера Вильгельма II].

Такое отношение обеих могущественнейших Держав старого света обезпечивало бы за ними сообща «гегемонию» на обоих материках и должно бы было, казалось, быть одинаково желательным и для России.

О значении доверия к нам Германии

Крайне напряженное состояние с ног до головы вооруженной Европы, создавшееся благодаря усвоенной Великими Державами системе союзов, очевидно, длиться безконечно не может.

Из этого положения имеются только два выхода: вооруженное столкновение между двумя союзами или такая перегруппировка Держав, при которой один союз не составлял постоянной угрозы для другого. К одному из этих выходов нас приведет самая сила обстоятельств и логически неизбежное их развитие. Выбор между этими двумя выходами еще зависит от нас.

Спрашивается лишь, надолго ли еще мы сохраним эту ВОЗМОЖНОСТЬ выбора.

Даже для непосвященных в тайны дипломатии ясно, что наша политика всячески старается держать весы равными между Францией и Германией.

Такая политика могла проводиться успешно и вполне соответствовала нашим интересам, пока мы не были связаны формальным союзом с принципиально и непримиримо враждебною Германии Францией. При данных же обстоятельствах политика эта представляет то неудобство, или вернее опасность, что она не удовлетворяет ни той ни другой стороны и лишает нас доверия обеих.

[Далее барон говорит ‒ вполне в духе Вандама ‒ о вредоносности для России союза с Францией и сближения с Англией, которая собирается просто «использовать» Россию в своей грядущей схватке с Германией за свое право господства на морских просторах, и вообще о вреде для России участия ее в Антанте: «Если же стать на точку зрения теории о равновесии сил, то, очевидно, интересам всех континентальных Держав, и в том числе Франции не менее, чем Германии, скорее соответствовало бы соединенными силами составить противовес Английскому господству над морями». И переходит к главному выводу]:

Неизмеримо более важным для нас представляется вопрос о доверии к нам Германии.

Степень этого доверия диктует ей направление ее политики по отношению к России, а окончательное его [доверия] исчезновение будет сигналом того вооруженного столкновения между обеими Державами, избегать которого требуют самые существенные интересы наши.

И которого у нас могут желать одни лишь внутренние враги России, в надежде на погром нашего военного могущества, мечтающие о низвержении существующего строя и расчленения Империи.

Первое семя взаимного недоверия посеяли мы в 1875 году

Первое двадцатилетие Царствования Императора Александра II было эпохой полного взаимного доверия между Россиею и Пруссией и затем и возродившейся под ее главенством Германской Империей.

Тогдашние наши отношения с соседнею Монархией дали нам возможность спокойно оправляться от последствий нанесенного нам Крымского погрома, подавить польское восстание и дать победоносный отпор организованной Англией и Францией против нас коалиции всех почти европейских Держав с целью вмешательства в польский вопрос.

Пруссии же эти отношения дали возможность разбить и вытеснить Австрию из Германского Союза и осуществить давнишний идеал германских племен объединением их под сенью Германской Империи.

Первый серьезный удар взаимно доверчивым отношениям был нанесен нами, когда в 1875 году наша дипломатия, соблазнившись ролью спасительницы Франции и укротительницы ничем не доказанных поползновений Германии, будто бы направленных к нанесению Франции нового погрома, дала себя сделать орудием интриги, имевшей целью расстроить, в интересах Франции и Англии, интимные отношения между Россией и Германией.

Это выступление наше было не только политическою ошибкою, грозившею лишить нас и, как показали последствия, действительно лишившею нас плодов двадцатилетней мудрой и вполне соответствовавшей истинным интересам России политики Императора Александра II, но было и действием вполне нелогичным.

Или объединение Германии и создание могущественной Германской Империи нарушало наши интересы – как Император Наполеон III считал это нарушением интересов Франции – тогда нам следовало в союзе с ним попытаться предупредить осуществление планов Пруссии и вместе с тем разгром Франции.

Или же объединение Германии и разгром Франции интересов России нисколько не нарушали, как справедливо думал Император Александр II, ‒ тогда мы не имели ни малейшего повода вмешиваться даже в самой дружественной форме в дальнейшее развитие франко-германских отношений, хотя бы эти отношения и привели к новой войне между этими двумя Державами, о чем, позволительно думать, Германия вовсе не мечтала, как о том и заявлял в самой категорической форме князь Бисмарк.

Между тем этим нашим выступлением мы посеяли первое семя того взаимного недоверия, которое Германию привело к направленному против нас союзу с Австрией, а нас к союзу с Францией, столь же явно направленному против Германии.

Таким образом в конце концов и создалось то положение вооруженного мира, которое ныне разделяет Европу на два враждебных друг другу лагеря под громким названием равновесия сил.

Этим положением Германия как непосредственно угрожаемая с двух сторон Держава не может не тяготиться, в особенности с тех пор, как к франко-русскому союзу присоединилась и Англия, и она, естественно, должна искать выхода из такого положения. …

С какой точки зрения ни смотреть на нынешнее весьма тревожное положение вещей, несомненно одно, а именно: что имеются налицо все условия, требующие от нас не безплодных обмена мыслей между Державами, по поводу политических и военных инцидентов по мере их возникновения, а принятия важнейших принципиальных решений.

Изложенные в настоящей записке мнения являются плодом тщательного изучения политических отношений европейских Держав и долголетней работы мысли над вопросами, здесь затронутыми.

И автор ее, потомок небезславного рода, все способное носить оружие поколение которого в его губернии сражалось добровольцами в рядах русских войск в Отечественную войну, считает себя вправе надеяться, что взгляды его, сколько бы они ни расходились с преобладающими в нашем обществе популярными течениями, не будут приписаны увлечению германофильством на почве его «инородческого» происхождения, а лишь его глубокой убежденности в том, что по его крайнему разумению является единственно соответствующим истинным интересам его Государя и его Отечества.

Барон Р.Р. РОЗЕН

Париж 1/14 октября 1912 года

Вот так, господа хорошие! Не могу не присоединиться к изложенному бароном вплоть до последнего абзаца. Были умные люди в России, акценты верно расставляли, все верно предсказывали, даже на высшем уровне. И мало того, что никто тогда им не внял, но и сейчас об этом никто не знает! Все только о Берлинском конгрессе рассуждают.

[Но что удивительно, как мы увидим далее, «русского взгляда» на Берлинский конгресс придерживается даже кайзер Вильгельм II в своих мемуарах! Просто финиш!].

(Продолжение следует)