«Православие — Самодержавие — Народность» и лозунги Великой Отечественной войны 1941–1945 годов

Часть Первая

Возвращение к Пророчеству Филофея

Министр С.С. Уваров, формулируя триаду «Православие — Самодержавие — Народность», скорее всего, и не знал о существовании пророчества Старца Псковского Спасо-Елиазарова монастыря Филофея в его Посланиях первой четверти XVI столетия Великому Князю Василию III: «Да аще добре устроиши свое Царство, будеши сын Света и гражданин Вышняго Иерусалима, яко выше писах ти и ныне глаголю, блюди и внемли, Благочестивый Царю, яко вся Христианская Царства снидошася в твое едино, яко два Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не бытии»[1].

Современный Образ Третьего Рима

Пророчество Старца Филофея ко времени державно-просветительских трудов С.С. Уварова даже формально уже более столетия, как во многом исполнилось: 22 Октября 1721 года прошением Правительствующего Сената Царю Петру Алексеевичу был поднесен древнеримский августейший титул Отца Отечества — Императора Всероссийского, а Российское Царство тем самым было провозглашено Империй во образ как Древнего Рима на Апеннинах, так и Нового Рима на Босфоре. Но именно внутриполитический курс Российской Империи Николаевской эпохи, который либеральная общественность пренебрежительно называла «теорией официальной народности», побудил российских ученых середины XIX века обращаться к изучению истоков русской духовно-державной идеологии.

Сейчас в современном российском образованном обществе бытует ложное представление, что фигура Старца Филофея и его формула «Москва — Третий Рим» была в центре церковного и государственного внимания со времени появления его Посланий. На самом деле пик интереса к Посланиям Старца Филофея о Третьем Риме пришелся на вторую половину XVI столетия и был наглядно зафиксирован в Соборной Грамоте 1589 года об учреждении Патриаршества Московского всея Руси. Потом такой интерес пошел на спад, хотя его идея в той или иной форме анонимно закрепилась в сознании церковно-державных элит России вплоть до провозглашения России Империей в Октябре 1721 года.

Ещё во второй половине XVII века не только Послания Старца Филофея, но и сама формула «Москва — Третий Рим» ушли из зоны внимания не только народного, государственного внимания, но и в среде Священноначалия. Православная Российская Империя, конечно, однозначно мыслилась как продолжательница Православной Ромейской Империи, но без должного церковно-исторического обоснования с помощью русских церковных документов XVI столетия, а скорее, по самому «очевидному» факту.

Некоторые исследователи пишут, что впервые Послание к дьяку Мунехину Мисюрю появляется на страницах российской печати в 1846 году — в I томе «Дополнений к Актам Историческим». Однако ни в первом томе «Дополнений», ни в прибавлениях к остальным одиннадцати томам такой публикации не было. Так что впервые Послания Старца Филофея, вероятнее всего, были опубликованы тогда ещё совсем молодым канонистом Императорской Казанской Духовной Академии Алексеем Степановичем Поповым — крохотным тиражом в научном повременном издании при Духовной Академии «Православный Собеседник» в 1861-1863 годах[2]. Кто был публикатором и автором предисловий, в издании не сообщено, на А.С. Попова в связи с теми публикациями указывает историк Церкви и канонист ХХ века И.Г. Смолич.

Пожалуй, вторым русским исследователем, который цитировал текст Старца Филофея, в 1869 году был киевский ученый В.С. Иконников[3]. В 1872 году в журнале «Православное Обозрение» вышло эссе тогда ещё молодого (31 год) ученого В.И. Ключевского «Псковские споры»[4]. Как этап освоения Филофеева духовного наследия весьма важен труд 1883-1884 годов Н.Ф. Каптерева «Характер отношений России к Православному Востоку в XVI и XVII столетиях»[5]. После публикаций В.С. Иконникова, В.О. Ключевского, Н.Ф. Каптерева на Послания Псковского Старца в 1888 году обратил внимание другой киевский ученый — главный исследователь в Царское время наследия Старца Филофея — Василий Николаевич Малинин (1849-19??)[6]. Ещё через год вышла работа П. Знаменского «Разбор сочинения Н.Ф. Каптерева»[7]. В научном мiре возникает реакция на публикацию такого рода ученого из Дерптского университета М.А. Дьяконова:

«Новая политическая теория о Русском Царстве, заступившем место Византийской Империи, окончательно формулирована в посланиях старца Филофея. Он пропагандировал мысль, что Престол Вселенской и Апостольской Церкви имеет теперь представительницей церковь Успения Пресвятой Богородицы в богоспасаемом граде Москве, просиявшую вместо римской и константинопольской, “иже едина во Вселенной паче Солнца светится”, так как церкви старого Рима пали “неверiем аполлинарiевы ереси”; церкви же второго Рима (Константинополя) “агаряне внуцы секирами и оскордами разсекоша двери” за то, что греки “предаша православную греческую веру въ латынство”. Соответственно этому и Московский Государь явился “браздодержателемъ св. Божiихъ Престолъ” Вселенской Церкви, единственным во всей поднебесной Царем христиан, во едино Царство которого по пророческим книгам сошлись все пришедшие в конец царства, и что “два Рима падоша, а третiй стоить, а четвертому не быть”. Так Москва прослыла Третьим Римом, а титулы Царя и Самодержца прочно усвояются Московскими Государями»[8].

А.С. Павлов, который, видимо, ввел в научный оборот Послания Старца Филофея в 1861-1863 годах, в своих основных трудах по церковным канонам о Старце Филофее даже не вспоминал[9]. Две с половиной страницы Старцу Филофею было посвящено в 1898 году в четырехтомной «Истории Русской Литературы» А.Н. Пыпина[10].

Известные историки С.М. Соловьев (5 мая 1820 — 4 октября 1879) В.О. Ключевский (16 января 1841 — 12 мая 1911), Д.И. Иловайский (11 февраля 1832 — 15 февраля 1920), С.Ф. Платонов (16 июня 1860 — 10 января 1933), а также иные их коллеги второй половины XIX века в своих университетских общих Курсах Русской Истории о Старце Филофее не упоминали. Н.Я. Данилевский, Ф. Тютчев, К.Н. Леонтьев, хотя и писали о проблемах наследования Россией миссии Ромейской Империи до её падения, формулу «Москва — Третий Рим» вроде бы не употребляли.

В достаточно широком круге студенчества и выпускников Историко-Филологических факультетов Московского, Санкт-Петербургского, Казанского, Киевского, Дерптского университетов второй половины XIX века тема ещё не была достаточно актуализирована, хотя отдельные молодые историки, конечно, могли знать о ней.

Фундаментально расширенное исследование В.Н. Малинина вышло уже в начале ХХ века[11]. Рецензии на него были опять-таки в научной и церковно-научной среде[12]. Под впечатлением труда В.Н. Малинина о Посланиях Старца Филофея пишут и другие ученые начала ХХ века[13].

В политическое сознание российских охранительных элит идея «Москва — Третий Рим» начинает проникать только в ходе первой «русской» революции 1905-1907 годов и как последующая реакция на неё.

После революции 1917 года философы в советской России тоже касаются этой темы[14]. Идея «Москва — Третий Рим» продолжала бытовать в православно-патриотической идеологии значительной, если не большей части православных русских беженцев, они связывают с пророчеством Старца Филофея свои чаяния о Воскресение России как Православной Империи. Однако некоторые либералы и социалисты из числа российской эмиграции критикуют российский империализм, истоки которого видят и в Посланиях Старца Филофея[15].

Данный беглый и относительно ХХ столетия далеко не полный библиографический очерк разных публикаций в хронологической ретроспективе наглядно демонстрирует следующие тезисы.

Во-первых, сама духовная формула Старца Филофея «Москва — Третий Рим, и четвертому не бывать» проникла в российское общество, в его духовное и культурное самосознание даже у самой образованной и информированной части только к концу XIX — началу XX столетия.

Во-вторых, осмысление Филофеевского девиза «Москва — Третий Рим» российским образованным обществом осуществлялось на широко распространенном представлении, что Россия по духовному, мистическому и юридическому праву является прямой и единственной наследницей Ромейской Империи и её Православного Престола. Поэтому пророчества Старца Филофея довольно быстро утвердились в достаточно широком общественном самосознании в начале ХХ века.

В советской исторической науке сохранялся интерес к Посланиям Старца Филофея у некоторых исследователей на всем протяжении советского периода вплоть до 1991 года. В православно-патриотическом общественном движении СССР—России острота этого интереса к идее «Москва — Третий Рим» примерно с 1988 года и до наших дней только возрастала.

О Святой Руси

И ещё несколько слов об идеологеме «Святая Русь», также внутренне связанной с уваровской формулой «Православие — Самодержавие — Народность» в понятиях «Православие» и «Народ». Видимо, в связи с палестинским Иерусалимом — столицей Святой Земли — в русских духовных повестях и летописях обусловлено и осмысление Москвы как Нового Иерусалима, а самой Руси — как Святой Руси.

В дореволюционной литературе мне встречалось рассуждение, что выражение «Святая Русь» возникло после Макарьевских Соборов 1540-1550 годов, на которых был прославлен в качестве общечтимых целый сонм до того местночтимых Русских Святых, и даже делалось предположение, что «автором» такого словосочетания был сам Святитель Макарий Московский. К сожалению, я не смог вновь отыскать источник данного запомнившегося мне в общих чертах предположения, впрочем, не содержащего конкретных ссылок на тексты Святителя Макария.

Однако тот же Старец Филофей в одном из своих посланий к Великому Князю Московскому и всея Руси Василию III обращается к нему как к «Пресвѣтлѣишему и Высокопрестолнѣiшему Государю Великому Князю Свѣтлосияющему въ Православии Христианскому Царю и Владыцѣ всѣхъ, браздодержателю же всей Святыя и Великиа Росiа»[16].

Известные, даже весьма популярные в православно-патриотической и политической публицистике XIX века выражение «Святая Русь» и определение «святорусский» неоднократно встречаются в сборнике русских народных духовных стихов «Голубиная книга», а также в целом ряде северных былин богатырского цикла.

Составление «Голубиной книги» исследователи относят к концу XV — началу XVI века в новгородско-псковских землях, однако наиболее ранний из дошедших до нас списков относится к XVII столетию. И хотя упоминания каких-то апокрифических «голубиных книгах» содержится в Житии Преподобного Авраамия Смоленского (1150 или 1117 — 1221 или 1224), связывать их с циклом духовных стихов XV-XVI столетий нет никаких оснований. Первые же записи и публикации былин также относятся к XVII веку. Но однозначно утверждать, что выражение «Святая Русь» и определение «святорусский» уже бытовали в текстах «Голубиной книги» и в былинах до XVII века, вряд ли справедливо. Возвращение же выражения «Святая Русь» в российский культурный оборот, скорее всего, происходит после первого научного издания К.Ф. Калайдовичем (1792 — 1832) сборника Кирши Данилова (1703 — 1776) «Древние русские стихотворения» в 1818 году, в который входили и стихи из «Голубиной книги», и богатырские былины.

В рассмотрении происхождения «Святая Русь» чрезвычайный интерес представляет исследование доктора филологических наук, искусствоведа, выдающегося иконоведа, профессора Сегедского университета (Венгрия) Валерия Владимировича Лепахина «Иконичный образ святости: пространственные, временные, религиозные и историософские категории Святой Руси»[17] и научный очерк кандидата исторических наук Федора Александровича Гайды «Что значит “Святая Русь”?»[18], собственно их указаниями на былины и «Голубиную книгу» я воспользовался в своих заметках. Однако источниковедческая история выражения «Святая Русь» по нарративным источникам, а возможно, и различным эпиграфам XIV-XVI веков ещё ждет своего кропотливого исследователя.

Жизненная сила Традиции

Подводя итог настоящего обзора, можно с вполне достаточной уверенностью полагать, что идеологическими и понятийными прямыми или косвенными предтечами уваровской триады «Православие — Самодержавие — Народность» были державно-воинские лозунги глубокой древности вроде «За Землю Русскую!» или «За Святую Троицу!», старинные духовно-мистические идеологемы «Москва — Новый Иерусалим», «Москва — Третий» Рим», «Святая Русь» и, наконец, различные воинские девизы, окончательно сформулированные к 1812 году в виде церковного призыва к защитникам России в обстоятельствах погибельного интернационального нашествия — «За Веру, Царя и Отечество!». Данная традиция наглядно свидетельствует о непрерывной преемственности устойчивых духовно-державных понятий-ценностей в общерусском менталитете и о самой устойчивости русского народного сознания и самосознания.

Даже в пору советского официального атеизма многие лозунги времен Великой Отечественной войны указывают на духовную связь с тысячелетними устоями русского самосознания, идущего от воинских кличей Великого Князя Святослава Игоревича «Иду на вы!» и «Мертвые сраму не имут!».

Плакатные призывы и лозунги с самого начала Великой Отечественной войны вдохновляли воинов и тружеников тыла, весь народ настраивали на грядущую Победу.

«Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами!» (22 Июня 1941 года), «Народ и армия непобедимы!» (26 Июня 1941 года), «Будь героем!» (30 Июня 1941 года), «Всё для фронта! Все для Победы!» (3 Июля 1941 года), «Родина-Мать зовёт!» (4 Июля 1941 года), «Вступайте в ряды народного ополчения» (23 Августа 1941 года), «Защита Отечества есть священный долг каждого гражданина СССР!» (18 Октября 1941 года), «Велика Россия, а отступать некуда — позади Москва!» (16 Ноября 1941 года), «За Родину!», «За Родину, за честь, за свободу!», «Молодежь, в бой за Родину», «Отстоим Москву!», «Били, бьем и бить будем!» — Июнь–Декабрь 1941 года…

Слова Героя Советского Союза Василия Георгиевича Клочкова, старшего лейтенанта 4-й роты 2-го батальона 1075-го стрелкового полка 316-й стрелковой дивизии — с 18 Ноября 1941 года 8-й гвардейской имени генерал-майора И.В. Панфилова, произнесенные им накануне героической смерти: «Велика Россия, а отступать некуда — позади Москва!», датированы по дню самого подвига, воспроизводились в статье А.Ю. Кривицкого «О 28 павших героях», опубликованной в газете «Красная звезда» 22 января 1942 года, в ходе Битвы за Москву 30 Сентября 1941 года — 20 Апреля 1942 года. Слова В.Г. Клочкова о Москве сразу стали известны на всю страну.

Позже, в 1948 году, во время расследования Главной военной прокуратурой обстоятельств боя 16 Ноября 1941 года под давлением следователя Александр Юрьевич (Зиновий Юлисович) Кривицкий сообщил, что слова В.Г. Клочкова якобы были выдуманы им самим.

Тогда разбирались вскрывшиеся обстоятельства «измены» кого-то из «панфиловцев», который не героически погиб, но из-за тяжелого ранения оказался в немецком плену и некоторое время вынужденно сотрудничал с врагом. Однако при первой же возможности вернулся в ряды Красной Армии и воевал в ней до конца войны.

В условиях борьбы с «космополитизмом» А.Ю. Кривицкий из опасений за собственную судьбу посчитал лучшим отказаться от содержания очерка «О 28 павших героях» от 22 Января 1942 года.

Однако о героическом жертвенном характере В.Г. Клочкова и о самой возможности произнесении им вдохновляющего призыва свидетельствует вся его предыдущая боевая служба. Ещё 3 Ноября 1941 года — за 13 дней до своей героической смерти — В.Г. Клочков докладывал на партактиве 361-й дивизии о предшествующих боях и противостоянии немецким танкам:

«Четвёртая рота вместе с артиллеристами дважды отбрасывала врага. Но немцы прорвались справа. Роту отвели на высоту 233,6, в километре восточнее опорного пункта. Здесь сумели подбить шесть танков. Я, например, скажу о Якове Бондаренко… Чудесный парень, храбро дерется, не боится опасности! Почему не боится? Потому, что научился презирать врага. Фашисты собрались завтракать в Волоколамске, а ужинать в Москве. Мы их решили накормить раньше. Ни один взвод не дрогнул!»[19].

22 Декабря 1942 года в Московском госпитале была застенографирована беседа с «панфиловцем», Героем Советского Союза красноармейцем Илларионом Романовичем Васильевым (5 Ноября 1910 года — 6 Октября 1969 года), где содержится такое свидетельство: «Мы все обучались в истребительном батальоне. Ужаса сами себе не придавали такого, чтобы сразу в панику удариться. Мы в окопах сидели. “Ничего, — говорит политрук, — сумеем отбить атаку танков: отступать некуда, позади Москва”… Политрук Клочков заметил, что движется вторая партия танков, и говорит: “Товарищи, наверное, помирать нам здесь придётся во славу родины. Пусть родина узнает, как мы дерёмся, как мы защищаем Москву. Москва — сзади, отступать нам некуда”»[20]. Конечно, можно сказать, что на воспоминания И.Р. Васильева оказала влияние публикация 22 Января 1942 года в «Красной Звезде». Но это будет домысел, допущение, а не установленный факт.

Писатель Валентин Осипович Осипов изучал подшивку дивизионной газеты за Октябрь–Декабрь 1941 года и письма старшего лейтенанта В.Г. Клочкова с фронта к жене: «С гордостью упомянула павшего смертью храбрых политрука Клочкова дивизионная газета еще 20 декабря [1941 года]. И кто же автор? Комиссар полкового штаба Клыков… Во-первых, чувства своей особой ответственности за Москву Клочков выражал в письмах к жене. Во-вторых, примерно такими призывами в эти критические для Москвы дни были пронизаны обращения Панфилова и каждый номер дивизионной газеты. Так как же политруку не впитывать напечатанное и по своей прямой обязанности не перелагать соратникам?»[21]. Вне зависимости от того, высказывался старший лейтенант В.Г. Клочков перед героической смертью дословно именно так: «Велика Россия, а отступать некуда — позади Москва!», либо схожие переживания об обороне Москвы он стилистически выразил иными словами, ясно, что как политработник он старался поддерживать бойцов 4-й роты ободряющими и вдохновляющими словами.

Широко распространенное через газету «Красная Звезда» по сотням фронтовых, армейских, дивизионных газет и полковых и батальонных боевых листков выражение «Велика Россия, а отступать некуда — позади Москва!» полито и освящено его героической, жертвенной кровью безотносительно собственно литературных усилий корреспондента А.Ю. Кривицкого. И эти слова вполне соответствуют ещё древнерусскому сознанию: «Мёртвые сраму не имут!», а не являются чем-то измышленным и сочиненным. И в завершение победного контрнаступления нашей Армии под Москвой эти слова: «Велика Россия, а отступать некуда — позади Москва!» — были таким же победоносным оружием, как трехлинейки, танки, «катюши» и пушки.

Но и после победного контрнаступления под Москвой впереди были еще три с лишним года Великой Отечественной войны. Бойцы Красной Армии вдохновлялись новыми призывами. «Ни шагу назад!» (28 Июля 1942 года), «Отстоим, Волгу-Матушку!» (1942) — в сражении за Сталинград. «Вперед, на Запад, красные конники!», «Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет» — 1942 год. После Курской битвы война с нашей стороны приобрела наступательный характер, бойцов вдохновляли плакаты с лозунгом: «Смелость города берет!» (8 Сентября 1943 года), «На Запад!»[22]. Все эти и другие боевые кличи Великой Отечественной войны вполне отвечали многовековой сугубо русской духовной традиции.

В обывательском сознания понятие «традиция» ложно ассоциируется с чем-то давно ушедшим и архаичным, но живая традиция на самом деле осуществляет связь времен — связь прошлого, настоящего и будущего народа, страны, государства. Подлинная традиция не умирает в прошлом, более того, она служит источником новаторских решений для подступающего грядущего. Поэтому традиция, которую олицетворяет собой русский, российский девиз «Православие — Самодержавие — Народность», представляет крайний интерес для дальнейшего углубленного изучения.

Январь 2019 — Июнь 2021

Леонид Евгеньевич Болотин, историк, научный редактор Информационно-исследовательской службы «Царское Дело»

ПРИМЕЧАНИЯ И СНОСКИ