Тёмен жребий русского поэта.
М.Волошин
И возвратится прах в землю, чем он и был, А дух возвратится к Богу, Который дал его.
Еккл,12:7
…Видимо, и для меня пришла пора вслед за современным поэтом-классиком «свой архив перетрясти», чем я, признаться, с какой-то внутренней опаской и неохотой занялась.
Никогда не могла и подумать, что это окажется таким трудным и тяжёлым занятием.
Ощущение такое, что как будто года прошедшей жизни, слежавшиеся в этих папках, фотоальбомах, открытках, забытых и не вспоминавшихся письмах, – живущие уже своей, отдельной от меня жизнью; все эти вещи, проросшие друг в друга, словно начинают обступать и о чём-то вопрошать тебя, вести с тобой беседу.
Но почему-то, не знаю, при этом с печалью соединяется какая-то тихая необъяснимая радость.
Работа шла ни шатко, ни валко – своим чередом, как вдруг моё внимание остановилось на тоненькой, «неухоженной» книжечке без обложки, своим внешним видом напоминавшую дешёвые брошюры прошедших времён.
Напрягла внимание, читаю:
Анатолий Порохин «Русские стихи».
Ах, Порохин-Порохин, рано покинувший этот мир, твой поэтический дар я всегда ценила, но почему твоя книга в таком растерзанном виде и и как она оказалась у меня?!
И я вспомнила, что лет двадцать тому назад я подобрала её в груде книг, выброшенных в коридор уволенной с работы одной жестокосердной интриганкой.
Да, точно: я подобрала это выброшенное на улицу живое дитя, и вот оно дождалось своего урочного часа.
Выходные данные там, разумеется, отсутствовали, тираж неизвестен (вряд ли, думаю, больше 300 экземпляров), но стоял год издания: 1993.
Кто из нас не помнит этот год, особенно его октябрь месяц!
Таить эту поэтическую находку я не стала и показала её поэту Николаю Коновскому, с которым у меня уже был опыт сотрудничества (совместное эссе о поэтах-фронтовиках Г.Ладонщикове и Н.Старшинове) в надежде что-нибудь о Порохине опубликовать пусть не в бумажных изданиях, но хотя бы в электронных.
Хорошо помню стихи Ярослава Смелякова:
Только мне обидно
За своих поэтов.
Я своих поэтов
Знаю наизусть.
Надеюсь, что придёт время «знать наизусть» и стихи Анатолия Порохина.
За разбором архива приходили на ум и стихи другого большого поэта –
Бориса Пастернака:
Быть знаменитым некрасиво.
Не это поднимает ввысь.
Не надо заводить архива,
Над рукописями трястись.
Знаменитым-то, может, и не стоит заводить архива, а нам, простым смертным, необходимо, о чём и говорит мой случай…
Николай Коновской моё предложение принял.
Публикую присланный им текст.
Светлана Вьюгина
***
НИКОЛАЙ КОНОВСКОЙ
ПОЭЗИЯ И СУДЬБА АНАТОЛИЯ ПОРОХИНА
Держу в руках стихотворный сборник Анатолия Порохина «Русские стихи».
Книга открывается фотографией автора, такой же простой и неприукрашенной, как и сама наша русская действительность.
Спокойный, кряжистый, бородатый, нестарый ещё человек в рабочей одежде (я бы сказал, в форме), – а как ещё должен выглядеть труженик, на хлеб насущный зарабатывающий коренным ремеслом плотника? – воткнув край топора в деревянный настил, сидя, пристально вглядывается куда-то вперёд, вдаль.
За его спиной на дальнем плане – знаменитый шедевр деревянного северного зодчества Троицкий храм.
Но в моём сознании почему-то зрительно отпечатывается даже не изумительный по своей архитектуре храм, а этот, глубоко вогнанный в бревно угол топора за спиной поэта.
Топор – он то ли символ, то ли знак тяжёлой судьбы, выпавшей не одному русскому поэту, тем более поэтам поколения, которому принадлежал и Анатолий Порохин.
Поэтам, которым государство, не нуждающееся в настоящей культуре, сказало:
сами, ребята, сами.
Кто из поэтов, разделивших судьбу Порохина вспоминается? – прежде всего убитый Николай Мельников с его пронзительной поэмой «Русский крест»,
Александр Росков (1954 – 2011), так же как и Порохин на кусок хлеба зарабатывающий уже не ремеслом плотника, а таким же простым и земным ремеслом печника (посмертная книга Роскова «Мои печи топятся и греют» вышла в «Сибирской Благозвоннице» в 2012 году)…
Неустроенные, неприкаянные, – несть им числа, список каждый может продолжить сам.
И всё же мне кажется, что по судьбе Порохину ближе всех был
Александр Суворов (1965 – 2016) – поэт, прозаик, мыслитель, окончивший свой жизненный путь ночью 13 июля 2016 года в сторожке московского храма Трёх Святителей.
«Скончался бездомный поэт, публицист, художник Александр Суворов», – известило читателей сетевое издание.
Давайте вчитаемся в его, продиктованные ужасом жизни, строки.
«Боже, возьми меня осторожно, как кроху-жука двумя пальцами за спинку и вынь из этого мутного и страшного потока мироздания.
Я тону, меня уносит всё дальше и дальше.»
А.Е.Суворов. «Человек без паспорта».
А вот что пишет о себе близкий Суворову по духу и миросозерцанию Порохин:
«Кто я? Крохотное, беззащитное, живое существо, которое уйдёт в небытие и никто не вспомнит о нём? Но зачем я? Не для того ли только, чтоб и перед уходом поразиться грозному величию мироздания? И разве свободен я, если даже зависим от дуновения ветра?
«И снова всем существом чувствую во Всём присутствие Божественной Силы, перед которой я должен преклонить свою неразумную голову.
Иначе жизнь теряет смысл».
Но Порохин при всём при том был, хотя и оступающийся, как все мы подчас, но христианин.
А христианин по природе своей – это воин Христов, непримиримый к врагам Бога и Отечества, к соблазняющим и губящим душу силам бесовской тьмы…
Растворено и красной нитью через всю книгу «Русских стихов» Порохина проходит бессмертное державинское:
«Я царь – я раб – я червь – я бог!»,
Или не менее известное тютчевское:
«Всё во мне и я во всём».
Думаю также, что Порохину были хорошо известны строки и другого, более близкого к нам по времени поэта, погибшего от смертельной хватки
«века-волкодава»:
И не ограблен я, и не надломлен,
Но только что всего переогромлен.
Как «Слово о Полку» струна моя туга…»
(О. Мандельштам. «Стансы»)
И «переогромленному» христианским миросозерцанием и миропониманием автору даётся дар сострадания к Родине и её непростым насельникам:
А я проклятья отвергаю,
И от беды не в стороне,
И чем могу, тем помогаю
Своей расхристанной стране.
Вот уж поистине:
«И нам сочувствие даётся,
Как нам даётся благодать…»
Последние годы своей жизни Порохин провёл в поморском селе Нёноксе, где срубил дом для проживания приходского священника, был звонарём, прислуживал в храме.
Надежда на возрождение России, но и ощущение исторического трагизма, накрывшего Родину, водило пером поэта.
Четыре строчки из совершенно замечательного стихотворения Порохина
«Ночь в Нёноксе», одной из жемчужин современной поэзии:
Но смотря на головы седые
Ненокских бревенчатых церквей,
Я пойму, что значит быть России
Матерью безбожных сыновей.
Хотелось бы ещё, уже ближе к концу своих коротких заметок о творчестве Анатолия Порохина, показать его несколько поэтических строчек, по своему пронзительному лиризму не уступающим, на мой взгляд, рубцовским:
Всё тот же храм… Всё та же Русь…
Стою у высохшей берёзы
И о спасении молюсь,
И дождь мои смывает слёзы…
Снова перелистываю поэтическую книгу Порохина.
Страница 41. Фото автора крупным планом.
Здесь поэт показался мне уж каким-то вневременным, не от мира сего.
Но руки, сложенные в замок на поясе, были от мира сего.
Крупные, набухшие от тяжёлых работ, во вздувшихся искривлённых венах.
Какую мгновенную искру воспоминания он высек из моей памяти, кого он мне напомнил? Подсознание и впечатление произвольны, и напомнил он мне своей необъёмной духовной громадностью, пожалуй, пророка из картины Константина Васильева (1942 –1976) «Человек с филином».
В чём их сходство? – та же северная страна, та же строгость и человеческое достоинство, та же неистребимая сила духа и вера в Россию.
Сокрытая до времени и ждущая часа своего проявления русская историческая могучесть.
И гибель Васильева в 34 года, такая же загадочная, как и смерть Порохина.
Об этом трагическом противоречии бытия русских талантов и гениев на своём собственном примере хорошо сказал Владимир Высоцкий:
Груз тяжких дум наверх меня тянул,
А крылья плоти – вниз влекли, в могилу.
Максимилиан Волошин в стихотворении «На дне преисподней» (1922), посвящённом памяти А. Блока и Н. Гумилева, размышляя о судьбах русских поэтов, написал следующее:
Тёмен жребий русского поэта:
Неисповедимый рок ведёт
Пушкина под дуло пистолета,
Достоевского на эшафот
Анатолий Порохин прожил 49 лет (1953 – 2002).
Стихи начал писать в 33 года.
Умер под Рождество.
По свидетельству очевидцев, во время его отпевания морозным январским днём, невысоко от земли, на небе появилась радуга…
Вот только некоторые стихи Анатолия Порохина...
Анатолий Порохин
Стихи
***
Я не буду петь по-новому.
Я по-старому спою.
В песнях миру нездоровому
Исцеления молю.
И сказал я маме:
«Маменька, Надо Русь и мир спасать.
Поднимусь я завтра раненько —
Ехать в Сергиев Посад.
Гибнет мир без милосердия.
Зло и боль узлом сплелись.
У мощей святого Сергия
Все пути мои сошлись.
Там, где ангелы незримые
Охраняют дух святой...»
Тихо молвила родимая:
«Поезжай, Господь с тобой».
Осень 1989 г.
НОЧЬ В НЕНОКСЕ
В эту ночь, сырую и холодную
Я стоял у храма на холме.
И представил Родину свободною
Я в своем мечтательном уме.
Но смотря на головы седые
Ненокских бревенчатых церквей,
Я пойму, что стоит быть России
Матерью безбожных сыновей.
И пойму, свободы человеческой
Не видать, коль Бог ее не даст.
Только Он любовию Отеческой
От земных оков избавит нас.
И нежданно, как знаменье тайное
Для моей ослабленной земли,
Оглашая криком тьму бескрайнюю
Пролетят над храмом журавли.
И они, пронзительно курлыкая,
Чудилось, несут благую весть,
Что у этих мест судьба великая,
Что Святая Русь сокрыта здесь.
Но молчит до срока древний колокол.
И земля забылась в чутком сне.
И летят во тьме небесным волоком
Журавли, не видимые мне.
ПОХОРОНЫ
Он еле ноги волочил
И нос имел с отливом красным.
Он жизнь для жизни получил,
Но небеса коптил напрасно.
Он с юных лет в вине тонул,
Забыв отца и мать старуху.
И ноги пьяным протянул
Земля, ему ты будешь пухом?
Его зарыли, торопясь.
Крест прилепили на могилку.
Всплакнули, Богу не молясь,
И распечатали бутылку.
За ней вторую, чтобы всем
За упокой души досталось.
А по округе между тем
Гроза ударить собиралась.
Метнула молнию она,
И небо с треском развалила.
Но люди выпили вина.
Теперь и смерть их не страшила.
Они вернулись в старый дом,
Стянули мокрые одежды,
Уселись дружно за столом
И стали пить, как пили прежде.
И вот уже гармонь ревет:
«Когда б имел златые горы...»
Кто спит, кто пляшет, кто орет,
Что все кругом скоты и воры.
И все крутилось колесом
И полоскалось в винном море
Рыдали только мать с отцом,
А остальным — какое горе?
А по кладбищу ливень бил,
И ветер дул с такою силой,
Что ненадежный крест свалил
С недавно вырытой могилы.
И мать увидела во сне
Любой грозы страшней стихию:
Как всю измокшую в вине
Под крест сынка несло Россию.
1 апреля 1988 г.
- * *
Жизнь загнала меня в поэты,
И я, в безмолвии ночном,
За сигаретой сигарету
Смолил и думал о былом:
"Ты оглянись. Полжизни сзади.
Бездумной, пьяной и пустой.
Ты падал в винном водопаде
Из одного - в другой запой.
И всё ж ты вынесен на берег
Непостижимой силой был.
Ещё и в Господа не веря,
И в то, что Он тебя любил.
И в дни отчаянья надежду
Он подавал тебе всегда,
Чтобы не жил, как жил ты прежде,
Уже ты больше никогда..."
Тут я уснул, и вот мне снится,
Что безобразной чередой
Плывут ко мне из мрака лица,
Когда-то пившие со мной.
От их безумного веселья
Меня знобило до костей.
Они ко мне тянули зелье
И хором пели: "Пей, пей, пей..."
Кружились с водкою стаканы
Вокруг меня. Передо мной
Вдруг появился кто-то странный
С козлиной жидкой бородой.
Я увидал, что он с рогами
И шевелящимся хвостом.
"Ну что, дружок, ты наш, ты с нами?
Пей - и не думай ни о чём".
Но я взревел: "С нечистой силой
Я знаться больше не хочу!
Покаюсь я во всём, что было,
И этим душу излечу.
Ты сатана, я знаю это.
Ты погубить пришёл меня -
Я жить хочу и быть поэтом
И Бога знать, а не тебя".
Отяжелевшею рукою
Я сотворил спасенья крест.
И дьявол с пьяною толпою
Затрясся в злобе и исчез.
И просыпался я, как будто
Из подземелья вылезал.
Уж за окном синело утро.
И "Слава Богу!" - я сказал.
Сбежал мучитель окаянный.
О, как креста боится он!
... Всё в этой жизни очень странно,
И не понять, где явь, где сон.
Но, что бы ни было, отныне
Даю я трезвости обет,
А то Господь меня покинет.
Ведь без него и жизни нет.
1998, Нёнокса
УРОК
Дешёвый празднуя успех,
Я о себе стал думать много:
О том, что я умнее всех.
И получил урок от Бога.
Он дал талант мне песни петь,
Но скоро я забыл об этом,
Провозгласив людской толпе,
Что нет сильней меня поэта,
Что остальные все глупы,
А я творю одни шедевры.
И грянул голос из толпы:
"Ты хочешь быть поэтом первым?
Так и держи себя скромней,
А не кричи о том, что гений.
Немало вас таких в стране,
Кто от своих стихотворений
Уже с ума сошёл давно..."
Меня как громом поразило.
И понял я, что я больной,
Пленённый дьявольскою силой,
Что разум мой по-детски слаб:
Не устоявший перед славой,
Я стал уже глупей осла,
И правит мною сам лукавый.
И я умолк перед людьми
Смешно, растерянно и жалко,
Как будто все стихи мои
Вдруг кто-то выбросил на свалку.
Но тот же голос слышу я:
"Что ж ты умолк, поэт народный?
Не обижайся на меня:
Я уж который день голодный,
И мне сейчас не до стихов.
Хочу я хлеба, а не славы.
Но я за множество грехов
Крест нищеты несу по праву..."
Толпа редела. Наконец
Все разошлись - остались только
Лишь я да тот, который мне
Сказал так много правды горькой.
То был бродяга молодой.
О, как глаза его синели!
Высокий, с русой бородой,
Он на ногах держался еле.
Ему сказал я: "Брат, прости.
Пойдём со мной, куплю я хлеба.
Ведь нам с тобою по пути:
Я тоже странствую под небом.
Благодарю тебя, мой брат.
Ведь вразумил меня ты ныне.
Я перед Богом виноват
За всё, что я творил в гордыне!"
Он мне ответил: "Это так.
Мы перед Ним все виноваты.
Лишь только Он рассеет мрак,
В который пали мы когда-то".
Я каравай купил ржаной,
Немного пива и рыбёшки.
Он ел, и мимо ни одной
Не уронил на землю крошки.
Он хлеб так бережно в руках
Держал - как первенца родитель.
И с благодарностью в глазах
Сказал, насытившись: "Простите.
Не обижайтесь на меня.
Стихи - они нужны, конечно.
Вы Бога славьте - не себя.
И не земную жизнь, а вечность..."
И, поклонившись, он побрёл
Своею скорбною дорогой.
Через него я вновь обрёл
Смысл бытия и веру в Бога.
И понял я, что надо жить,
Со всем мирясь под этим небом.
И Божьим даром дорожить,
Как дорожит бродяга хлебом.
Май 1998, Нёнокса
Из сборника "Обратный путь".
* *
Ночью снег всю землю выбелил:
Нет ни тропки, ни межи.
И слагавший песнь о гибели -
Я не смог её сложить.
Я подумал: "Это выдумать
Помогал лукавый мне..."
Поутру я вышел из дому.
И, ступив на мягкий снег,
Я оглядывал окрестности,
Словно век не видел их.
И душа, в порыве нежности,
Зачала о жизни стих.
Вдоль реки, высоким берегом,
Протянулся санный след.
Это первым в лес на мерине
Едет Ваня, мой сосед.
Берег выгнулся подковою.
Незастывших вод поток
Напевает что-то новое
О судьбе моих дорог.
Так и манит небо ясное
С чуть заметною луной.
Разгоралось солнце красное
Над восточной стороной.
И растопит мысли мрачные
Солнце огненным лучом.
Русь! С тобою неудачное
Время мы переживём.
Вновь, как снег всю землю выбелит,
Мы начнём по-русски жить.
Ведь недаром песнь о гибели
Я никак не смог сложить.
ноябрь 1997, Нёнокса
БЕССОННИЦА
Музыка Глинки звучит
Грозно во вьюжную ночь,
Чтобы хоть чем-то помочь
Мне в этой жуткой ночи.
Музыка - вьюге под стать,
И не понять: кто сильней?
Снова бессонница. С ней
Я уже биться устал.
Дом на высокой горе
Тонет в ночи, как челн.
Мрак наступивший глубок,
Словно в пучине морей.
Ветер сорвал провода.
Нету ни спичек, ни свеч.
Жарко натоплена печь.
Значит, ещё не беда.
Плохо, что Глинка умолк:
С ним было мне веселей.
Лают собаки в селе -
Видно, им чуется волк.
Волк за ягнёнком идёт,
Верный чутью своему.
Вьюга поможет ему -
Снегом следы заметёт.
Маюсь бессонницей я,
Лёжа на тёплой печи.
Царствует вьюга в ночи.
ВОСПОМИНАНИЕ
Шумит пурга ночная.
Огарочек свечной
Горит, напоминая,
Мне о судьбе одной.
Я не забыл Андрюшу —
Невинного юнца.
Ему сломали душу
Четыре подлеца.
Начальник — плут известный
И трое подпевал,
За то, что парень честный
Ворами их назвал.
За то, что не был пешкой,
Зажатой кулаком,
Они его с усмешкой
Упрятали в дурдом.
А там психиатрия,
Ей ошибаться грех.
Пиши — шизофрения,
Она почти у всех.
Не выдержал Андрюха:
Вы что: «Да я здоров...»
Но души стали глухи
У наших докторов.
Они не слышат боли.
Все понято у них:
Кто пьет, тот алкоголик,
Кто правду ищет — псих.
Так юноша прекрасный,
Едва начавший жить,
В обители ужасной
Отныне будет гнить.
Где пропадут порывы
Его души живой,
И в язвах и нарывах
Он век окончит свой.
Я помню: смугл и тонок,
Он плакал горячо,
Как маленький ребенок,
Уткнувшись мне в плечо.
И вдруг, он сжал мне руки
И прошептал: «Ответь,
За что такие муки
Я должен здесь терпеть?»
Его глаза горели
Еще земным огнем.
Но ангелы уж пели
На небе песнь о нем.
Я думал: «Небесами
Спасается душа».
И зряшными словами
Парнишку утешал.
А он не плакал боле.
Был отрешенно тих.
И вдруг: «Послушай, Толя,
Тебе прочту я стих.
Он про кораблик звонкий...»
Я слушал и ревел.
И гладил, как ягненка,
Его по голове.
Я вышел из больницы,
А он остался в ней.
С тех пор и стал молиться
Я в храме за людей.
И отыскав дорогу
К Небесному Крыльцу,
Я возвращаюсь к Богу,
Как блудный сын к отцу.
Пурга шуметь устала.
Огарочек погас.
И свечка запропала
И кончился рассказ.
И виснет мир смердящий
Над краем бытия.
И я молюсь все чаще
За всех и за себя.
1989—1992 гг.
Из сборника "Обратный путь"
* *
Как нам обустроить Россию? А.Солженицын
Осень. Октябрь. На рассвете
Я выхожу на крыльцо.
С моря порывистый ветер
Тёплое студит лицо.
Серые тучи нависли
Над городком в тишине -
И невесёлые мысли
Снова вернулись ко мне.
Люди в России несчастны
И без надежды бедны,
Но измениться не властны,
Хоть, говорят, и должны.
Лица их скорбно угрюмы.
Кто бы им, бедным, помог...
Думает давнюю думу
За океаном пророк:
"Как обустроить Россию?
Кто её выведет в свет?"
Эх мы, такие-сякие,
Русские мы или нет?
Иль мы смертельно устали
От вековых передряг?
Иль застилает нам дали
Красной империи мрак?
Но расползаются тучи.
Вот уж и небо светлей...
Разве Господь не научит
Жить нас на нашей земле?
Я вопрошать перестану
И успокоюсь опять:
"Зря ты поднялся так рано.
Люди-то всё ещё спят."
Северодвинск
Осень на Ёмбе-реке.
Недолго цветики цвели -
И вот уж осыпаются.
Над Жабьим плёсом журавли
Летят-перекликаются.
Ещё и небо не грозит
Погодою холодною,
И в плесе плещутся язи,
Стекло ломая водное.
По берегам стоят стога
Высокие и чинные -
Как будто вышли на врага
Богатыри былинные.
И открывается простор
За плавною излучиной,
Где оживаю с давних пор
Душою я измученной.
Как высоки здесь небеса!
Как сердце бьётся молодо!
Горят прибрежные леса
Червонным, чистым золотом.
А я в рыбацких сапогах
Брожу по речке с удою.
Я рос на этих берегах,
И помирать здесь буду я.
Пусть только цветики мои
Цветут и осыпаются
И над рекою журавли
Летят-перекликаются.
1997, Нёнокса
ЗАВЕЩАНИЕ
Я о войне расспрашивал любого,
Кому в бою хоть раз быть довелось.
Но мне хотелось от отца родного
Узнать, где правда о войне, где ложь.
Но любопытство не давало толку.
Лишь раз - как отрубил - сказал отец:
"Где я бывал, тебя б туда, оболтус.
Как жизнь прекрасна, сразу бы узнал".
Он, напиваясь, был ко мне добрей.
А трезвым бил за дело и без дела.
Но астма, след промозглых лагерей,
Всё злей душила раненое тело.
И перед смертью, не вставая с койки,
Он, задыхаясь, написать спешил:
"Я попрошу, вы накажите Тольке,
Чтоб он Есенина со мной том положил.
Пока меня землёю не укроют,
Пусть почитает то, что я любил.
И пусть простит за то, что бил порою.
Ещё скажите, чтоб всё русское хранил..."
И умер он, как русский человек,
С последними словами завещанья.
И мне уже не позабыть вовек
День похорон и скорбный час прощанья.
... Летя неслышно, первый снег осенний
Холстиной чистой по земле стелил.
Я в тишине читал отцу Есенина:
"И счастлив был, что я дышал и жил..."
Прощай, отец, и ты любил берёзы
И, как Сергей, оплакал поле ржи...
Озябшею рукой я вытер слёзы
И том стихов с ним рядом положил.
Отец, отец, каким бы ни был ты,
Моя душа всегда тебя любила.
И тягостное чувство пустоты
Мне навевала близкая могила.
И на краю её я вспомнил Бога.
И в первый раз так больно ощутил,
Как смертны мы, как коротка дорога,
Какой отец мой тяжкий крест носил...
Северодвинск
Из сборника "Обратный путь".
ВОЗВРАЩЕНИЕ В НЁНОКСУ
Устав от скопища людей
И многодневного запоя,
Я долго странствовал, нигде
Не находя себя покоя.
И чередой кошмарных снов
Отмечен был мой путь паденья,
Когда громадных городов
Впитал я дух богозабвенья.
И всё ж в падении крутом
Я перед бездною очнулся.
И к морю Белому потом
Ненастным вечером вернулся,
И брёл под ветром и дождём
Я по дороге, словно нищий,
Что ничего уже не ждёт
И ничего уже не ищет.
И вот с котомкою пустой
Уже стою среди деревни -
У храма Троицы Святой,
Что возвышался стражем древним.
Среди всемирной суеты
Он освещал собою дали.
И потемневшие кресты
Безмолвно вечности внимали,
Напоминая мне о том,
Что всё на свете скоротечно,
Что мы спасёмся лишь Христом -
Кто путь открыл нам к жизни вечной.
Всё тот же храм... Всё та же Русь...
Стою у высохшей берёзы
И о спасении молюсь,
И дождь мои смывает слёзы.
Сентябрь, 1996, Нёнокса
* * *
...И вновь меня память переносит почти на двадцать лет назад (как же быстро бежит время!)
Зима. Январь. Крещение Господне 2002 года. Храм святителя Николая в Хамовниках.
Я по дороге с работы пришла за крещенской водой.
Только что на летучке узнала печальную весть – скоропостижно скончался архангельский поэт Анатолий Порохин.
– Непременно сегодня его помяну, – сама себе напомнила я.
Был 20-градусный мороз, но очередь за водой протянулась до Комсомольского проспекта…
Поскольку Никольский храм я считаю «своим», то должна сказать хотя бы несколько слов о нём, – может, кому-то из читающих эти строки будет интересно, а кому-то полезно что-то узнать об этом замечательном храме.
Главное в истории – жизни! – Никольского храма то, что всё время с его построения в 17 веке при царе Фёдоре Алексеевиче храм оставался действующим и никогда не закрывался, даже в годы гонений со стороны безбожной власти.
Верующие видели в этом небесное заступничество святителя Николая.
И хотя многие говорят, что храм не в брёвнах, а в рёбрах, но побывавший даже однажды в Никольском храме, может по праву усомниться в сказанном: так дивен «намоленный» храм, впитавший в свои стены дух молитвенных ликований и воздыханий.
Надо сказать, что считанное число таких намоленных храмов оставалось в 80-е годы в Москве, до начала церковного возрождения.
Главной святыней храма считается икона Божьей Матери
«Споручница грешных».
Но о ней позже…
Я стояла в длинной заснеженной очереди, изрядно уже замёрзшая, удивляясь тому, как в такой мороз люди (и мой сын тоже!) среди ночи трижды окунаются в «иордань» – освящённую, в форме креста, прорубь.
Мороз крепчал, очередь к огромным бакам с крещенской водой помаленьку двигалась, особо замёрзших шутками-прибаутками подбадривали немногие, уже успевшие заметно «разговеться» мужчины.
А кто их осудит? – праздник есть праздник!..
Не забыть бы… Нет, не забуду: слишком явно и ярко запечатлелся в памяти Анатолий, взволнованно читающий стихотворение на подведении итогов Всесоюзного совещания молодых писателей во Владимире…
Многомерный и непростой был он человек, Анатолий Порохин. Я бы даже сказала, что это был странник из какого-то другого времени с подлинными или мнимыми чертами юродства. На том же владимирском совещании я была свидетельницей забавного и необычного эпизода, случившегося с Анатолием, явно нарушившим «спортивный» режим и попавшегося на глаза одной из кураторш совещания. Официальное лицо в нарядном дорогом костюме, не стесняясь в выражениях, в присутствии участников совещания обрушила свой гнев на голову бедного Порохина. Что бы сделали другие на месте Анатолия?! Наверное, что-нибудь промямлили в своё оправдание или, потупившись, виновато промолчали. Анатолий же, истово осенив себя крестным знамением, рухнул мгновенно перед своей «начальницей», громко стукнувшись лбом затоптанного пола:
- Прости меня, матушка, прости! Я самый дрянной и никчёмный человек, я хуже все!
Официальное лицо слегка покраснело. В публике смех смешался с изумлением. Но как бы там ни было, а инцидент был сглажен. Эту особенность поведения Анатолия подмечали и другие.
А потом вдруг память выхватила его счастливое лицо: он с поэтом-земляком Петром Корельским пьют у меня дома чай с малиновым вареньем…
И вот на секретариате их поздравляют с приёмом в Союз писателей России.
А они, с достоинством поблагодарив секретариат, неожиданно для всех поворачиваются ко мне и кланяются в пояс: благодарят за кров, за гостеприимство.
Благородные благодарные русские поэты!..
Смахнув непрошенные слёзы, подставила приготовленную для крещенской воды ёмкость и, наполнив её, вошла в храм.
В храме пахло ладаном, он был наполнен оживлённой праздничной суетой.
По заведённому многими годами благочестивому порядку, как тогда, так и сегодня, люди, приходящие в храм, преклоняют свои колени перед главной храмовой святыней – иконой Божьей Матери «Споручница грешных», молятся перед святыней об исцелении болезней, об избавлении от отчаяния и уныния, о даровании покаяния.
Приложившись к чудотворной иконе, затем, в специально отведённом месте я, сделав рекомендуемое пожертвование, отдала разлинованные листочки бумаги о здравии и упокоении, первым записав, как и принято, новопреставленного Анатолия и уже спокойно, не торопясь, перебирая в уме имена близких усопших, встала в очередь к кануну – поминальному столику, чтобы поставить свечу.
Невысокая, немолодая уже женщина, «хозяйка» кануна, с каким-то удивительным, редко встречающимся иконописным лицом, на котором отпечатались простота и смирение, вполголоса увещевала плачущую, в траурном платке, видимо, вдову, недавно потерявшую мужа:
– Не забывай и всегда молись о своих усопших близких.
Тут она поглядела на всех и назидательно продолжила:
– Ваши родные и близкие этого ждут, им ваша молитва необходима;
И не надо скорбеть чрезмерно: не в радость им ваши слёзы.
И запомните самое главное: у Бога все живы.
На этих словах почему-то смятенно забилось моё сердце: папа, мамочка!
Далее она аккуратно протирала залитый свечным воском канун и принимала протянутые ей свечи, а когда очередь дошла до меня, она прямо посмотрела мне в глаза и тихонько промолвила:
– Анну-то помянуть забыла!
Я почувствовала в её словах мягкую, непонятную мне укоризну и, смутившись, уже хотела отойти в другое какое-нибудь место, но моя «обличительница» меня придержала и, склонившись к самому уху, тихонько, но строго и уверенно повторила:
– Дочка, а Анну-то забыла помянуть…
Чудесно пахло праздником, ладаном; даже вода, обильно и нечаянно пролитая на пол храма, и та давала ощущение необыкновенной праздничной чистоты.
Но что не так, почему мне сделано такое строгое замечание?
И где ещё в храме я могла видеть эту строгую доброжелательную женщину?
Я приехала домой и только дома догадалась, что заполняя в храме поминальные листки в алфавитном порядке, на «А» я вписала Анатолия, а вот Анна, мать моя – прости Господи! – осталась в этот раз без церковного поминовения.
Но как об этом могла догадаться строгая, но милосердная женщина?..
Утром перед работой я снова зашла в храм.
Снова написала записку, помянула всех своих сродников, по новопреставленному Анатолию заказала панихиду.
Стала искать ту строгую женщину, чтобы сказать спасибо, но не нашла и обратилась к работницам храма.
Мы перебрали всех служащих и добровольных помощников, бывших в храме вчера, но выяснили, что такой женщины в храме не было.
Так кто же это была и что это было?
Неужели Сама Споручница грешных?
Я бы так и думала, но так думать – очень большая дерзость.
Светлана Вьюгина
