Часть первая. Главы 1-6
Часть первая. Главы 7-12
1. «Космические врата»
Вначале было брюховыворачивающее перемещение на вертолёте. Потом - автобус, где младших научных сотрудников, пребывавших в самом безобразном состоянии, Борис Моисеевич накормил активированным углём и напоил минералкой. Хотя, помогло это не очень.
Агент, приставленный к Антону, был полной противоположностью Дон Кихота. Это был даже не «злой следователь» вместо «доброго», а какая-то тень вакуума, шайтан, встречаясь со взглядом которого казалось, будто выглядываешь в тоннель метрополитена. «Шайтан» всё время молчал и к тяготам и лишениям руководителя экспедиции, страдавшего от давешней невоздержанности в питии, не проявлял никакого участия.
- Моисеич, спасай. Как будто внутри водоросли растут… Как у полковника.
- Какого полковника?
«Шайтан» настороженно взглянул на учёных. Антон, не разжимая век, ответил Борису:
- Того самого. Которому никто не пишет.
«Шайтан» тревожно переводил взгляд с одного на другого, но сеанс обмена информацией на этом прекратился. Фома, вообще, почивал, приткнувшись головой к подрагивающему стеклу окна. Ему, в отличие от Антона, досталась не минералка, а пиво. Так что кому «водоросли», а кому – «собачья шерсть».
Вика тоже демонстративно отстранилась, не предпринимая никаких жестов протягивания руки товарищам. В данной ситуации это протягивание могло бы принимать форму примирительных шуточек, скроенных из всё тех же выручающих киноцитат.
Но нет. Сидела посторонь, демонстрируя показательный холод и свежевымытую шевелюру. Простенький красный тренировочный костюм был ей вполне к лицу. Которое, впрочем, было отгорожено от Антона забралом модных взглядозащитных очков.
«Вот, гады», - ворочал свои размышлизмы Антон. «Могли бы дать какую-нибудь спецпилюлю. Что им, жалко, что ли? Решили, что ли, посмирять меня? Или «опустить»? Типа, чтоб место своё знал и не зарывался?»
За окном тянулся бесконечный лес. Солнце было скрыто облаками, так что представить, в каком направлении двигался автобус, возможности не представлялось.
«Да и какая, в сущности, разница. Куда надо, туда и привезут. Не заблудятся. Эх, не надо было хереса, зачем пошли на «понижение градуса»»…
«А, впрочем, может быть оно и хорошо»,- внезапная идея успокоила Антона. «Я к ним не напрашивался. Сами вызвали в эту командировку. Не нравлюсь, найдут другого».
Быть может, Антон бы нашёл в себе скрытые внутренние резервы, чтобы изобразить какую-нибудь позу, будь рядом Дон Кихот или кто-нибудь из интеллигентных агентов. Но рядом, через проход, сидел этот «шайтан», само присутствие которого оказывало деморализовывающее воздействие на чувствительного молодого специалиста.
Антон решил не смотреть в сторону шайтана, и вообще прикрыл глаза. Муторность начала снова поглощать всё его сознание, и он изо всех сил постарался не поддаваться силе, норовящей совсем уж превратить его в какую-то грязь. Вспомнилось наставление его старого друга, служившего теперь священником в какой-то из катакомбных раскольнических групп:
«Всякий раз, погружаясь в сон, или пробуждаясь ото сна, необходимо сотворять умную молитву. Чтобы не проваливаться в сон, и не впрыгивать в реальность, но неторопливо входить в новое состояние».
Он попытался было сотворить молитву, но ничего не выходило. В глубине души он и сам не верил в свою способность к этому. Слова позвякивали, будто медяки в опустевшей копилке. Позвякивали, да не звучали.
Антон вспомнил, что о такой ситуации было напечатано не только у аскетов, но и в неадаптированной версии книжки про Робинзона Крузо. Дефо удивительно точно передал то состояние неспособности к молитве, которое рискует схлопотать всякий человек, совершающий сознательную гадость, в надежде на то, что «Боженька добрый, всё равно потом простит».
«Да, сижу в сортире своего «Я». Зам же закрыл дверь за крючок. Теперь надо бы этого крючок нащупать и выбраться наружу».
Автобус притормозил и свернул по дороге, углубляющейся в лес. Через несколько километров миновали шлагбаум, а ещё минут через пять показались аккуратненькие строения, обнесённые забором из проволочной сетки. Остановились возле коттеджа, выстроенного в виде какого-то терема.
Будущие покорители пока ещё непонятно чего выползли из микроавтобуса, а навстречу им из терема уже решительно выдвинулась ладная рослая агентша подчёркнуто арийской внешности. Агентша, впрочем, была без эсэсовской пилотки и даже без кокошника, но зато с бейджиком, на котором славянской вязью было напечатано «Программа «Космические врата»».
- Товарищи учёные, с приездом! Меня зовут Василиса. Всё время карантина и прохождения медкомиссии я буду опекать вас. Сейчас мы разместимся, а потом я познакомлю вас с правилами поведения на базе.
Товарищи учёные поплелись за Василисой.
- Виктория Александровна, Вы разместитесь в теремке, свою комнату найдёте, там на табло над дверью Ваше имя. Борис Моисеевич и Фома Константинович идите к тому домику, там найдёте свои покои, а с Вами, Антон Павлович, пройдём дальше.
Антон совершено равнодушно взирал на красоты базы и смиренно тащился туда, куда влекла его агентша. Наконец, подошли к частоколу. Василиса набрала код, калитка открылась и они вошли внутрь укромного дворика.
«Странно, почему она не активировала электронику своим чипом?» вяло подумал было Антон, но вслух произнёс другое:
- Ого. Внутренняя тюрьма?
- Внутренняя. Но не тюрьма. - И неожиданно добавила: - Антошка, ты разве совсем не узнаёшь меня?
2. Василиса, она же бывшая Люба
- Нет. Я никогда не был знаком ни с Василисами, ни с Василинами, ни с кем бы то ни было, кто носил такое имя. Я бы запомнил. Я всегда помню: где, когда и с кем я был.
- Слушай, что-то ты выглядишь неважно. На, выпей пилюлю, через пару минут будешь хоть на человека похож.
- Вот это правильно. А то разговоры разговариваем про космические корабли, а пилюлю дать не можем. Или можем, но не хотим.
- Стой, сейчас дам кружку воды.
- Да, а какие ещё «космические корабли»?
- Ух. Вода живая, что ли? Ну, как какие «космические корабли»? Те, которые «бороздят пространство».
- А, шутка. Я думала, ты имеешь в виду название базы. Ну, что, полегчало? Теперь узнаёшь меня?
Видя, что Антон никак не вспомнит, Василиса продекламировала:
- «Как знать, быть может, он смотрел в зеркало?»
- Люба?
- Теперь – Василиса.
- Нам что, тоже имена поменяют?
- Только тем, кому это очень будет нужно.
- Ну и дела. Пошли, напоишь меня каким-нибудь пойлом.
- Пойлом? Или питьём?
- Ну, питьём, конечно же, питьём.
- Пить я бы тебе не советовала. По крайней мере, пока что. Забракуют, отправят назад, заниматься графоманством.
- Раньше ты меня не считала графоманом.
- А я и теперь не считаю. Я не назвала тебя графоманом, я сказала, что если тебя забракуют, то отправят назад в Филиал – заниматься графоманством.
- Спасибо, хоть не деперсонализируют.
- Брось ты. Не такие уж у нас в конторе мясники.
- А если кто-то из отбракованных проболтается?
- Проболтается о чём? О том, что его привезли неизвестно куда, на неизвестно какую лесную медлабораторию и взяли неизвестно какие анализы? Проболтается, значит не судьба человеку делом заниматься, будет и дальше прозябать.
- А ты изменилась.
- Жизнь, Антошечка, заставила. Жизнь. Ну, хорошо. Попей чайку, поспи. Потом поговорим. Я живу тут же, на «скиту». А я пока что пойду - займусь твоими коллегами.
Напившись отвара (или настоя, кто его разберёт), Антон пытался заснуть. Но ни дорожная усталость, ни даже блаженное освобождение от тягомотного привета от ночной посиделки, - ничто это не могло побороть то состояние некоторой взвинченности, которую он ощутил от встречи с Любой, точнее, теперь уже Василисой.
Василиса была теперь даже, пожалуй, интереснее Любы в юности.
Люба Шевченко была родом из провинции, но, при этом, она была настолько умна и сильна духом, что провинциальность свою даже и не намеревалась прикрывать разно-всякими «имиджами» «продвинутой девушки», всеми этими масками гламура и антигламура. Масками, которые нахлобучивали и продолжают нахлобучивать на себя молоденькие дуры, родившиеся и созревшие в обществах эпохи перехода из одной исторической формации в другую.
Люба была рослой прекрасно сложенной девушкой, несколько грубоватой, чем-то напоминавшей Лилю Брик на известной фотографии, но, при всей этой как бы грубости, она довольно артистично декламировала на нескольких языках. Люба Шевченко была вхожа в самые разные – подчас взаимно конкурировавшие - богемные тусовки, но никогда нигде не покушалась становиться полностью «своей». И нигде не подстраивалась под ту волну, которая была в соответствующем кругу, так сказать, актуальный. Не гримировала себя ни под типичную бутафорскую анархистку, ни под стандартную «женщину-вамп». Люба была всегда сама собой, а одевалась просто и без затей.
Антон был на целый спичечный коробок короче ростом Любы, а потому никогда в молодости не воспринимал её в качестве потенциальной подруги. Хотя она слушала его достаточно внимательно, и воспринимала молодое дарование всерьёз, как человека стоящего, а не как обычного самовлюбленного гения потребления и переработки «информационного контента».
Однажды она даже согласилась сыграть в дипломном спектакле будущей жены однокашника Антона. Спектакль получился довольно непошлым. Антон написал пьесу по мотивам реального случая.
Однажды вечером он возвращался домой от отца, который к указанному времени уже двадцать лет жил отдельно от сына. На мосту Антону встретился человек с явно суицидальными намерениями. Они о чём-то переговорили, и человек передумал сигать в реку. Вернувшись домой, Антон написал пьесу в авангардном стиле – с всякими гипнотизирующими повторами, «револьверами» (т.е. повторами сцен до тех пор, пока один из героев не вносил некое изменение в нарочито повторявшуюся мизансцену, и это приводило к выходу из зацикленности).
Основная идея была в том, что главный герой сам тяготился своим существованием и придумывал лукавый способ уйти из жизни, но типа, не сам. И вот, столкнувшись с самоубийцей, он спасает того от рокового акта, сам приходит в некое состояние эйфорической приподнятости. Но потом всё начинается сначала.
Пьеса получилась не пошлой и имела определённый успех, даже давали интервью приятелям, работающим на поприще телевизионного искусства. Безусловно, немалая заслуга в этом была режиссёра, заслуженного работника культуры, вследствие каких-то интриг очутившегося в Училище Культуры, точнее, Колледже Драматических искусств.
И вот Люба была там задействована в главной роли. Потом они растерялись, поскольку Антон с культурой решил не связываться, углубился в свои гуманитарные исследования, затем стал горячим православным неофитом, потом – как мы помним – столь же непреклонным антиклерикалом. Но в любом случае, он был уже очень далёк от тех, кто так или иначе принадлежал к богеме. За исключением, пожалуй, несостоявшегося барда Бориса Моисеевича и мужа Виктории, Бартика.
3. «Здравствуй, утро хмурое»
Настроение у проснувшегося Антона было остро философическим. То есть отвратительность настроения был следствием причин характера не физиологического и не психо-физиологического, но душевного и только душевного.
Присутствие Виктории его постоянно не то, чтобы смиряло в христианском смысле слова, но, как-то подталкивало к тому, чтобы скрипя сердцем свыкнуться с, так сказать, трезвым отношением к себе, к своему месту в мировом идейно-культурном процессе.
События же последних двух дней вскружили ему голову и, похоже, грозились превратить умеренно циничного – во всяком случае, самоироничного, – младшего научного сотрудника провинциального Филиала НИИ в пылкого энтузиаста, готового сворачивать горы и холмы.
При этом, Антон не мог скрыть от самого себя того обстоятельства, что роль дамы сердца, которая стимулировала бы его к совершению поистине эпических подвигов, досталась вовсе не Вике.
Люба, или, как она тут себя называла, Василиса, - вот, кто заполнил всё пространство его воображения!
А ведь в молодости он в общем-то особого внимания на неё – как на женщину – не обращал. Нет, он, конечно, отшучивался на грани фола, дескать, «Два метра красоты – заблудишься расцеловывать!» Но всё это было совершено не всерьёз.
Вдруг он подумал о том, что и Вику-то он совсем не любит. Так, какое-то умствование сплошное: вначале хулиганское желание посоревноваться с красавцем мужем-художником, потом – впадение в страсть, которую сам же себе придумал, затем – угасание страсти и чувства, продиктованные благодарностью по отношению к профессору… Потом – привычка. Но ведь всё это не то.
Не было верного чувства ровного тихого счастья.
Бывало всякое: то накатывало лихорадочное возбуждение, эдакий род неблагого энтузиазма, то сковывала тревога. А вот тихой безмятежности не наступало.
Да и был ли он в принципе способен к спокойной уверенности в том или ином выборе, если не был уверен в себе?
«Был. Был способен, и не нужно прибедняться», - подытожил Антон и рывком покинул своё лежбище. «Знать бы ещё: что тут за НИИ ЧАВО?»
В целом, Антону было по душе то, что некие устроители этого закрытого исследовательского центра были не чужды разумному-доброму-вечному. Что, в числе прочего, проявилось в том, что внешний облик базы «Космические врата» напоминал хрестоматийную «шарашку» из ставшей классикой сатирической повести советских фантастов.
Небо было затянуто облаками, и это даже несколько успокоило будущего покорителя пока ещё неизвестно чего. Солнечное утро к чему-то обязывает. И если ты ничем не озадачен, то оно, одинаково ласковое как к первым, так и к последним, в некотором смысле обличает тунеядцев – как явных, так и потенциальных. А когда нет в нашем поле зрения этого обличающего объекта, то так оно философствовать даже и сподручнее.
Антон прошёлся к берегу речушки, посидел там, наслаждаясь тишиной такой степени, что отсутствовал даже намёк на отдалённое гудение ручных газонокосилок, гудение, способное травить самые благодушно-созерцательные мгновения единения с окружающей средой.
Тут, на базе, никто ничем не гудел, и было тихо.
Было тихо, но сыро. И Антон вернулся в избушку. Там уже хлопотала Люба-Василиса.
- О, Антошечка. Давай, перекусим и бегом в лабораторию.
- А что там, будут брать кровь из пальца?
- Нет, кровь брать не будут, будут отключать от ноосферноой сети.
- Навсегда?
- Как получится.
- Выходит, мы должны пройти некую инициацию умирания для Системы?
- Да, система больше не сможет нащупать того, кто будет отключен.
- О, то-то гляжу, среди ваших все расчипированные. И ты даже имя сменила? Именно поэтому?
- Да, я сменила имя, ибо для меня началась новая жизнь. С чистого листа. Но это не обязательно. Ну, подкрепился? Пошли, время.
- А Дон Кихот нам не говорил о том, что нас отключат, и что назад возврата уже не будет.
- Дон Кихот? Это кто такой?
- Ну, ваш агент. Он за нами приезжал. А раньше он ещё по лесам партизанил.
- А. Понятно. Нет, я уверена, всё он говорил, просто ты, Антошечка, был в состоянии таком специфическом после перепоя. Наверное, недопонял. Ну, что поделать, теперь уже поздно. Ты что, испугался?
- Если честно. То да.
Антон брякнул так искренне и так стремительно, что даже не успел смутиться.
- Боишься утратить остатки свободы?
- Типа того.
- Много её у тебя было? Свободы? От одного щелчка электронной плётки до другого.
- В промежутках я принадлежал себе.
- Одевай шлёпки, тут рядом. Да, небрежность в одежде приветствуется. Ритуалистика.
Антон поплёлся. Положение глупейшее. И совершенно безвыходное. Завербовали по пьяни – прямо как в Британский Королевский Флот.
4. Невольный каменщик
Кабинет, в котором производилось расчипирование, теоретически мог бы показаться подозрительным, если бы это осознание могло принести Антону хоть какой-то практический смысл. Поскольку же дёргаться было бессмысленно, он махнул на себя рукой и подчинился манипуляциям стальных рук, облачённых в мягкие перчатки.
Велели самому набирать трёхзначный код на двери. После трёх однотонных сигналов сам толкнул дверь. Всучили тёмные очки, сквозь стёкла которых, естественно, ни хрена не было видно. Понял только, что два агента взяли под руки и повели по спиралевидной лестнице. На втором этаже на голову, наконец, нахлобучили шлем. Правую ногу велели выудить из шлёпанца и поставить на какую-то педаль с электродами.
Вначале аппарат настраивали на индивидуальный код биологического объекта, и перед сознанием Антона появились стандартные картинки красот природы, затем океан, полёт сквозь облака и, наконец, прохождение сквозь пламя. Вполне себе стандартные образы морока, бесчисленное множество раз транслируемые всем потребителям информационных услуг ноосферной сети, в том числе навеваемые и ему. Затем последовал удар в мозг, кратковременная потеря сознания и жжение в области сердца, которое вернуло Антона к реальности.
Открыв глаза, новоявленный член закрытого общества увидел перед собою Дон Кихота. Очки к тому времени были уже сняты кем-то из агентов.
- Антон Павлович, верю, что Вы сделали свой выбор по доброй воле.
Антон хотел было отшутиться на тему того, что выбора ему никто не оставлял, но, вместо этого, просто односложно подтвердил.
- Пусть Вас не удивляет то, кого Вам доведётся увидеть на нашей базе. По нашим правилам Вы должны соблюдать сдержанность в отношении тех, с кем встретитесь. Ибо каждый человек имеет право сказать о себе только то, что сам пожелает сказать. И не следует ничего додумывать за других. Вот, пока и всё. От глобальной Системы Вы отключены теперь. Для неё Вас больше не существует. Между собой будем коммуницировать другими способами.
Сейчас Василиса проведёт Вас на скит, там Вы пробудете в безмолвии некоторое время, а затем нужно будет сделать нооскопирование Вашего сознания.
5. Среда
По пути на скит Антон помалкивал. Ему было стыдно за то, что утром, общаясь с Любой, он брякал лишнее, в результате чего мог уронить себя в её глазах. И потом он в который раз за несколько дней получил хороший шварк по мозгам, что тоже не особенно способствовало легкомысленной безоблачности, атмосфера которой как раз и способствует обычно расслабленному трёпу.
Он ожидал, что его приведут на некий объект, где он будет выбрит и посажен в какой-нибудь гигантский кувшин без окон, без дверей. И там, в этом кувшине он, подобно мифическим тибетским отшельникам, должен будет переживать добровольную трансформацию своей личности.
Но нет. Всё обошлось.
Они вернулись ровно в тот же домик, который покинули некоторое время назад. Это придало бодрости. Антон уселся, а Василиса пошла на кухоньку сообразить чего-нибудь перекусить.
- Слушай, Люба…
- Василиса.
- Ну, хорошо. Слушай, Василиса, а чем занимаются твои каменщики?
- Какие каменщики?
- Вольные. И невольные.
- У нас есть люди, которые занимаются полигоналкой. Наверное, вы со своими ребятами войдёте в их группу.
- Да нет, ты меня не поняла. Вот эти шлёпанцы, эти очки – типа в функции завязанных глаз, вся эта – как ты сама точно выразилась – ритуалистика, к чему всё это? Это что, всерьёз? Если так, то зачем? Я не скучающий Пьер Безухов, и не закомплексованный миллионер, мечтающий приобщаться к «избранным». Зачем мне оно надо?
- Я не совсем понимаю: при чём тут «Война и Мир» и миллионеры. Всё же ясно и понятно. Ты будешь заниматься закрытыми исследованиями государственной важности, поэтому необходимо обезопасить твоё сознание от нооскопа Системы. Чтобы никто не мог влезть тебе в мозги.
- Или чтобы я сам не слил куда не следует какой-то инфы…
- Ну, и для этого тоже.
- Понятно. Пригласили в экспедицию. А закрыли в «шарашке», посвятив в масоны. При Сталине хоть озадачивались липовыми обвинениями, чтобы человека посадить на закрытый проект. А тут так просто и без затей.
- А какая тебе разница: где сидеть: в человейнике в капсуле, у себя в деревне при своём Филиале, или тут? Ну, давай предметно. Фома хочет карьеры научной? Хочет. Тут он её сделает за раз. Потом возглавит какую-нибудь лабораторию, ещё и студенточек, почитательниц его научного таланта, получит в виде бонуса. Борис, небось, трясся от страха, что отфутболят его в человейник? Так тут, в «шарашке» - как ты выразился – он станет, наконец, чуть ли и не творцом культуры. Есть же у нас лаборатория, где этот самый культурный потенциал аккумулируется.
- Для чего? Для того, чтобы захватить башни облучения и зомбировать население теперь уже не на разложение, а «на разумное-доброе-вечное»? Может, хватит этой пошлостью мозги мне компостировать. Я в детстве тоже книжки про это читал.
- А что в этих книжках не так? Книжки попадаются разные. Некоторые, как раз, стоит и полистать. Что же касается башен облучения, то никто их захватывать не будет. Это нерационально. Центр находится вне досягаемости… нашей. А вот запустить альтернативную Систему – вот это уже будет другой расклад.
- Слушай, ну ты прямо пламенная революционерка. Жизнь положила на алтарь борьбы с мировым злом.
- А на что нужно было положить жизнь? На кастинги сериальчиков? Потешать разлагающихся потребителей развлекательного контента?
- Прости. Я не прав. Я забыл, кто рядом со мной. Отвык.
- Да ладно, Всё путём. Сам-то как? До сих пор не женился? Фамилия у тебя такая мужественная, девчонки, помню, мечтали заполучить её.
Антон не знал: стоит ли ему говорить о Виктории. С одной стороны у них всё было как-то кувырком и совсем неоднозначно. Нужно ли им создавать союз, в котором просто будут сопребывать бок о бок два одиночества?
Как это ни покажется странным, но Антона прельстила фраза Любы насчёт того, что «девчонки, дескать, мечтали заполучить его фамилию».
«А может быть и она сама – не против?», - подумал Антон и в ту же секунду предал Викторию:
- Нет, что-то никак не складывается.
- Ну, ладно. Я тебе приготовила пожевать того-сего. Отдыхай, размышляй свои размышлизмы. Я пошла заниматься твоими ребятами.
- Погоди. Сама-то чем занималась всё это время?
- Да так. Боролась за права бездомных собачек, после того как поснималась в кине. Вот, от борьбы за счастье четвероногих попала в логово борцов за счастье человеков.
- А в каком фильме снялась? Кого играла?
- Да так. Проститутку в эпизоде.
- ? Ты чего? В фильме про это?
- Да нет. Не про это. И не про то. – Она немного неестественно рассмеялась, - Я не до такой уж степени того… Как тебе могло показаться. Психологическая трагикомедия, где я изобразила потаскушку в десятисекундном эпизоде. Вот вся карьера кинозирки. Ну, давай, потом ещё наговоримся. Я тороплюсь сейчас.
Люба (точнее, теперь уже Василиса) относилась к тому типу молодых женщин, которые могли произвести впечатление, конечно же, не распущенных, но, особ лёгких и беспечных. Не легкомысленных, а таких вот лёгких на подъём. Без масок, кривляний и всякого… такого.
6. Многоугольные камни
Всю ночь Антона мучили кошмары. Вначале кто-то пытался достучаться до него. Стучали в закрытое окно, тарабанили в запертую дверь избушки. Затем он очутился уже в своей комнате со стульями и печатной машинкой. Вышел в коридор, а дверь захлопнулась. Коридор оказался комнатой, полной агентов-масонов. И так далее, и тому подобное.
«Господи, помилуй», - вслух пробормотал он тотчас по пробуждению. И решил, что ему срочно нужно в церковь.
- Антоша, ты что-то сказал? Доброе утро, страна!
Василиса сегодня готовила что-то замысловатое и явно не фаст-фудное. Видимо, сегодня ничего суматошного не планировалось. Ну, что ж. Как раз можно будет выкроить немного времени на практическую духовность, а не на теоретическую.
- Слушай, Люба…
- Василиса!
- Ну, хорошо. Слушай, а есть тут у вас поблизости какая-нибудь церковь?
- У нас всё есть.
- Как бы мне туда вырваться?
- Можно съездить, тут недалеко монастырь. Перекусим только.
Борис Моисеевич сразу согласился проехаться. Виктория, сославшись на неважное самочувствие, отказалась. Фома колебался, но его новая знакомая, экстрасенсша Дина, услыхав про поездку в монастырь, эту идею восприняла с восторгом, и, хотя её-то как раз никто не приглашал, навязала всем своё шумное общество. Поехали в том же самом микроавтобусе, правда, теперь уже без Шайтана.
Фома с Борисом Моисеевичем сидели рядом – через проход. Дина уселась рядом с Фомой у окошка и уже через пару минут сама включилась в разговор на тему полигональных конструкций, который вели между собою будущие участники экспедиции.
- Борис Моисеевич, ну, сколько можно одно и то же! Уже почти сто лет или двести, не знаю – от чего отсчёт вести – как толчём воду в ступе вокруг этих многоугольных камней. Яснее ясного же, что все эти исследователи мегалитов, полигоналки, пирамид - это всё люди, не видящие за деревьями - леса. Это как индийские слепцы из известной притчи, которые на ощупь «исследуют» слона. Один в хвост вцепился, и говорит, что «слон – это верёвка!» Другой - в ногу, третий в хобот… Ну, и так далее... Но сам слон при этом остался «невидимкой». Так и тут. Ломают голову над тем: как эти камни выколупывали и складывали из них стены, вместо того, чтобы разобраться: а зачем они городили свои пирамиды?
- Что касается «выемок» - хоть ниш, хоть так называемых «кресел» и «ступеней», то с моей точки зрения они похожи на некие фрагменты огромных размеров конструкции, предназначенной для изменения волновой структуры пространства, - задумчиво ответил Борис Моисеевич. И продолжил:
- Что-то вроде аналога наших антенн. Либо излучателей. Представьте себе, как воспринял бы какой-нибудь туземец огромные антенны радио-локационных комплексов? Подумал бы, стоят какие-то не то заборы, не то гигантские силки для ловли летающих ящеров.
- Но это человек. Наш с вами друг, товарищ и брат. Пусть и неполиткорректно глуп и недоразвит. А как восприняли бы эти сооружения, например, какие-нибудь вьющиеся растения, обладай они неким крипторазумом?
- Да уж. Туземец ещё может разобраться: каким макаром палки спутаны с железными верёвками. Может, в рамках карго-культа, соорудить некий макет из тростника и лиан. – Согласился Фома с Борисом Моисеевичем. – Но он ведь никогда не поймёт того: а для чего этот частокол был сооружён.
Так и в нашем случае. Инженеры-строители, каменщики вольные и невольные, более-менее разобрались с некоторыми закономерностями и принципами строительства объектов, сочинили более-менее приемлемые гипотезы, отвечающие на вопрос: «Как настроили всё это?» Но никто не может дать приблизительный ответ на более важный вопрос: «Зачем это было построено?»
- Ну, видимо, для поисков ответа на этот вопрос нас сюда и собрали, - включился Антон в разговор товарищей.
- Убеждён, мы должны прорабатывать именно эту версию. Если предположить, что аккуратные выемки гранита из скального массива не являются некой «песочницей», в которой ковырялся бы волшебным совочком какой-нибудь исполинских размеров малыш. Нет, думаю, эти выемочки кажутся хаотичными только для того, кто не предполагает даже: к чему всё это было?
Борис Моисеевич решил аккуратно подвести собеседников к довольно скользкому участку рассуждений:
- То, что это не «карьеры для стройматериалов», не «постаменты для статуэток идолов», и не «полки для аппаратуры инопланетян», - это для меня абсолютно ясно. Возможно, около этих объектов усиливались магические способности. Почему бы не рассмотреть такую версию?
Дина при этих словах одобрительно вцепилась ногтями в правую руку Фомы.
-Да. Это – места Силы! – возбуждённо прошептала молодая «ведунья». И прижалась к скептику Фоме ещё непреклоннее.
- Я немного просматривал: что там думает народ в этом контексте. Есть огромное количество всяческого «околооккультного мусора». – Хватка Дины несколько разочарованно ослабла. Фома продолжал: - Но здравое зерно там есть. Это, видимо, действительно существовавшие структуры. Некая «энергетическая решётка». У «решётки» есть узлы. Ну, и в узлах этой решётки монтировались некие «магические усилители». Под «магией» в данном случае я имею в виду процессы, описываемые в категориях пантеистического материализма.
Дина, несколько успокоившись, вновь вцепилась в Фому. Он, между тем, продолжал:
- Так вот. Похоже, структура была всепланетной. Сейчас остались только ошмётки этой сетки. Возможно, что-то до сих пор «работает».
- Только пользователей давно нет, - сказал Антон, на миг полуобернувшись к товарищам, которых, впрочем, слушал он несколько отстранённо.
- Представьте себе как некий аналог... наши «башни вражьих голосов». Ставили их изначально как вышки сотовой связи, потом включили во всепланетную ноосферную сеть. В принципе, у космистов наших – последователей Вернадского и прочих мистических материалистов – мозги «заточены» на решение задач как раз в плане пантеистическом.
- Узловые точки казались в тех местах, где последующие культуры воздвигали свои святилища. Например, христианские храмы, - вновь подала голос Дина. – Так на их месте возникали центры уже новых цивилизаций.
- Возникли, да не везде сохранились, - Борис Моисеевич снял очки и начал яростно протирать стёкла. – Где и сохранились, но давным-давно заброшены. Где рельеф полностью изменился. Море пришло. Где то пустыни.
- Молодец, Дина! – Фома вырвал руку из ногтей почти уже заискрившей барышни и обнял её освободившейся рукой. – А ведь точно. Если запустить эти генераторы, то можно приглушить зомбо-вышки Системы и перестроить народ на разумное-доброе-вечное!
Автобус свернул с шоссе и тихонько потащился по дороге, уходящей вглубь леса. То и дело приходилось притормаживать и аккуратно преодолевать участки, почти наполовину утратившие истрескавшуюся скорлупку асфальта. После очередного поворота взору открылось озеро, и дальше дорога тулилась уже всё время к его берегу. Вскоре показались заброшенные строения и металлические конструкции снарядов для занятий физкультурой.
- Когда-то тут был Детский дом.
- Был, видимо, не так уж давно, - поддержал разговор Борис Моисеевич. – Стадион не успели распилить на металлолом. А теперь, видимо, и некому. Распиливать. И некуда сдавать.
Тишина как-то внезапно стала неуютной, и Василиса заполнила её.
- Пока ещё монастырю разрешали заниматься с сиротами, как-то жизнь худо-бедно теплилась. Но потом приняли закон о недопустимости клерикализации образовательных учреждений, и всё тут постепенно вымерло. Интернат был, так сказать, градообразующим предприятием, жители посёлка работали тут воспитателями-поварами-сторожами-сантехниками. А как ликвидировали Детский дом, так и посёлку пришёл конец. Но монастырь хоть и захирел, но выжил. Вот, кстати, и он. Приехали. Диана, ты взяла платок? Так. Кто табакозависимый, перекур тут, внутри монастыря курить не положено.
(Продолжение следует)
