За год-два до случившегося сердце давало о себе знать, прихватывало иногда, то кололо, то изредка дыхание прижимало короткой острой болью. В силу занятости на работе и домашних забот все было как-то не собраться и провериться в поликлинике. Ну и загремел под фанфары в первой декаде сентября в больницу «с острым проникающим переднее-боковым инфарктом миокарда», как значилось позже в документах при выписке. От нестерпимой боли дома, когда казалось грудь внутри с обеих сторон стискивается скобами и до операционного стола в больнице, события развивались так стремительно, что заняли три часа. Слава Богу, ничего мне не резали и не зашивали, а произвели «обычное стентирование» по словам специалистов. Каким образом врачи-кардиологи загнали мне стент – миниатюрную трубку-пружину через правую руку по кровеносным сосудам в сердце к месту, где произошла закупорка – просто понять трудно. Одно хочется сказать после этого, медицина действительно развивается хорошо, случись со мной подобный инфаркт ранее лет на 15, не приходилось бы сегодня говорить о фанфарах, а был бы вечный покой. Да не станем о грустном, последуем вслед за событиями.
После операции меня на каталке отвезли в реанимацию, где пролежал всего одну ночь, а в середине дня опять на каталке доставили для дальнейшего лечения в отделение кардиологии в крайнюю палату № 5. В палате стояло шесть коек, у каждой –тумбочка. Четыре кровати стояли в ряд параллельно друг другу, а две других, - одна у окна, вторая - перпендикулярно ей в притык с умывальником. На неё-то меня и положили.
В первый же день пребывания познакомился с Валерой. В больницах почему-то принято иногда обращаться друг к другу по именам, особенно если разница в возрасте не большая. Валера - 72 лет от роду, оказался бывшим термистом Кировского завода. Родился он в деревне, в суровом 1942 году. Немцы до них не дошли, но лиха сельчанам испытать пришлось сполна, были и бомбежки, и голод, хотя правды говоря, на своей картошке, огородной снеди, да кое-какой живности удавалось продержаться в войну и после. Своим чередом прошли у Валеры годы детства, учебы в школе, армейская служба. После демобилизацией многие не возвращались в родную деревню, где жилось нелегко и он решил – поеду в Ленинград. На Кировском заводе устроился учеником, да так до льготной пенсии и проработал в одном термитном цехе, закаливая разные детали по заданиям мастеров. В свое время обзавелся семье, дочь родилась, постепенно решились житейские вопросы.
Жена у Валеры очень внимательная и заботливая, навещала мужа каждый день, пару раз пришла дочка, не обошла вниманием деда и внучка. Рослая, приятной внешности блондинка. Она училась на первых курсах медучилища и поэтому сразу же стала живо интересоваться:
- Деда, а какие тебе дают таблетки? Какие лекарства вводят уколами? Ставят ли капельницы? Что беспокоит?
- Да всё помаленьку делают. Что и как лучше у наших сестричек, да врачей спроси. Беспокоит одно – две недели здесь валяюсь, а никак не определят почему мое сердце временами работает с нарушением ритма.
- Не волнуйся деда определят. Мне девочки в училище говорил, что у вас в больнице Костюшко очень хорошие специалисты.
И если Валеру-термиста навещали все близкие, то к Леониду Михайловичу – 90-летнему ветерану войны и труда ежедневно приходила любимая и единственная дочь - Лена. Она, собственно, и ввела нас с Валерой в курс дела.
- Мы с папой возвращались с дачи домой. Вышли из электрички на платформе в Дачном, а ему неожиданно стало плохо с сердцем. Папа потерял сознание. Я вызвала скорую. Приехали быстро, привезли и положил сначала в реанимацию, теперь к вам в палату перевели. Леонид Михайлович в противоположность своему почтенному возрасту и неожиданно грянувшему приступу, чувствовал себя бодрячком, двигался быстро и охотно общался со всеми.
- Вот когда я работал в ГАИ, - обычно начинал он воспоминать - дальше шёл рассказ о каких-то авариях или преобразованиях в их системе… Только гаишные дела, подполковник в отставке освещал недолго. Он скоро переходил на рассказ о последнем месте работы сторожа и уборщика одновременно на школьном стадионе, недалеко от дома. Здесь по его словам он проводил большую часть времени. Стало понятным, откуда загар и мускулистые руки и ноги атлета. А приработок к пенсии очень даже выручал, так как дочка экономист по образованию сидела дома и никуда не могла устроиться по специальности. В первый день общения он называл меня по имени, Василием, но когда ко мне во второй половине дня в воскресенье наведались четыре человека из церковного хора, где я иногда пел, Михалыч почему-то решил, что я большой начальник и стал просто умолять:
- Василий Иванович, дорогой пожалуйста помоги дочку устрой на работу. Лена ответственная, не подведёт. Ручаюсь.
Пришлось долго ему объяснять, что нет у меня никаких возможностей устроить его дочь хоть на любую работу, как он настаивал.
Михаиловичу 90, думаю себе, так он же должен прихватить год войны. Решаю уточнить.
- Леонид Михайлович, а вы наверное, воевали?
- А как же. Конечно воевал и награды есть!
- Какие и за что?
- Да разные, Василий, разные. Тогда всем давали и меня не обошли.
- Леонид Михайлович, а кем ты воевал? На каком фронте?
- Спроси, кем только не воевал и где не воевал. Ох, давно это было. Всё забылось, ушло из памяти. Хорошо, нас, ветеранов, не забывают, от самого президент поздравления по почте приходят, районная власть подарки дает, на концерт приглашает.
Через дня три у меня и Леонида Михайловича появился сосед - Борис Борисович. Он занял койку в крайнем левом углу у окна. В противовес бодрячку Михалычу – присутствие Бориса Борисовича выдавало состояние покоя, но при этом часто и хриплое грудное дыхание. Подстриженный коротко под ёжика, он лежал на спине, широко открыв рот и внешне походил на человека, чьи дни казалось уже сочтены. Худой лицом и телом – одна кожа да кости, Борис Борисович оказался старше Михалыча на два года. К нему только в первый день наведалась дочь, посидела рядом на табурете буквально минут десять и убедившись, что за отцом присматривают, ушла. А присматривали киргизы-квартиранты – мать и её дети сын и дочь студенты. Они в «двушке» Бориса Борисовича снимали комнату и по договоренности из 42 тысяч рублей пенсии участника войны, получали половину. И было за что, так как ходили в магазин за продуктами, готовили, обстирывали, убирали и вот теперь, по очереди сменяя друг друга, сидели у кровати больного «апа», как они по своему его называли, кормили из ложечки, давали пить, обтирали руки и лицо влажной салфеткой, помогали сестричкам делать уколы, ставить капельницы.
Помнится, первое знакомство Бориса Борисовича с палатным лечащим врачом-кардиологом Ахметшиной, по имени не то Динара, ни то Далила, её имя почему-то ускользало из памяти, но хорошо запомнилось отчество - Зейналовна. Маленькая ростом, почти девочка-подросток, темноволосая, с детским голоском она смутила его, как и других впрочем, видом не врача, третий год работающего на отделении, а студентки-первокурсницы. Сознавая свой проигрышный внешний вид, Ахметшина старалась набирать очки в другом. Она была строга в общении, не допуская никаких посторонних разговоров, никогда не улыбалась, не любила шуток. Ахметшина вела беседу четко, по-деловому.
- Доктор, что со мною? – слабым голосом спросил Борис Борисович, продолжая, – слабость такая, что хочется только спать да спать.
- И спите дедушка, спите. Ничего страшного. Ваше сердечко устало, мы его подлечим, укрепим. Всё будет хорошо. Надо полежать у нас немножко.
- А домой отпустите?
- Конечно, подлечим вас, и выпишем домой. Не сомневайтесь!
- А когда?
- Сейчас трудно сказать. Вам же нужно как следует обследоваться. Сделаем все анализы, кардиограммы – они подскажут как и сколько вас лечить.
- Спасибо дочка, ты уж постарайся подсоби старику.
Ахметшина ежедневно приходила в палату утром и в течение дня, проверяя, как выполняются назначенные процедуры, принимаются лекарства, делаются уколы и вовремя ли ставятся капельницы, наши визиты в кабинет, где периодически всем делали кардиограммы.
Борису Борисовичу через несколько стало лучше. И я осмелился спросить у него о войне. Вопросы ему задавать приходилось громко так как он плохо слышал. Отвечал Борис Борисович на удивление охотно и вскоре вся палата знала, что три военных года от Курска и до венгерского города Секенфехервар он крутил баранку полуторки. Подвозил ящиками с патронами, снарядами пехотинцам и артиллеристам и чего только не возил по фронтовым дорогам.
Возил днем и ночью, в жару и холод, в дождь и мороз. Всегда машина должна быть исправна, на ходу.
-Борис Борисович, так наверное, не раз под бомбежки и обстрелы попадал.
- Всего хватало, Василий, и бомбежки, и обстрелов, и стёкла вылетали, и кабина в дырках была. Сам теперь удивляюсь что выжил. Мать отмолила, она у меня шибко верующей была и мне наказывала - молись сынок, Господу, Матери Божией, святому Николе чудотворцу. Не оставят они в беде – помогут.
- А награды у вас есть?
- Конечно. Медаль «За отвагу» и «звездочка».
- Орден «Красной звезды».
- Так точно, Василий, - завершил по-военному нашу беседу Борис Борисович.
Спустя несколько дней еще один фронтовик появился в нашей палате- Павел Адрианович. Он начал воевать в 1942 году, призвавшись в армию на Воронежском фронте, а победу встретил в Чехословакии. Тогда их полк входил в состав 1-го Украинского фронт, как же горько было терять товарищей... Капитуляция уже состоялась, гремели залпы победного салюта, а они добивали отдельные отчаянно сопротивляющиеся группировки фашистов. За годы войны Павел Адрианович сделал стремительную карьеру от рядового с противотанковым ружьем до капитана в должности заместителя начальника штаба полка.
С первой минуты его появления почувствовалась есть в нем настоящая «военная косточка». Среднего роста, худощавый, подтянутый, он ходил прямо, не горбившись. Вопреки строгим наставлениям дочери «больше лежать, не волноваться и меньше делать резких движений» - по утрам делал зарядку, выполняя свой комплекс упражнений, ходил по коридору отделения читал газеты, не встревал в общие разговоры, но всегда пристально смотрел и внимательно слушал каждого. Он не допускал в своей речи бранных слов и по всему виделась в нем воспитанность и образованность, что позже и подтвердится словами дочери. Устроив отца на месте, она как Павел Адрианович внимательно посмотрела на всех. Её взгляд остановился на мне. Быстро подошла.
- Вы, Василий Иванович, редактор «Православного радио Санкт-Петербурга».
- Да.
- Меня зовут Наташа. Очень прошу вас, помогите причастить моего папу. Он фронтовик, полковник в отставке, долгие годы преподавал в нашей военной академии тыла и транспорта. Дома категорически отказывался ходить в храм, а ему 92 года и сердце такое больное. В любую минуту оно может остановиться. Понимаете. Как же без покаяния и причастия? Меня он слушать не хочет. Пожалуйста поговорите с ним. Помогите.
Торопливо и с волнением Наташа высказывала свою просьбу, а голос и глазах выдавали ясно и понятно состояние внутренней душевной боли и даже какого-то наметившегося отчаяния. Она не произнесла слов возможной и неожиданной смерти отца, но во всем её облике, чувствовалось, что в ней жила эта мысль и угнетала. Это мысль была неотступной и заставляла винить себя, такую непутевую, не сумевшую объяснить и убедить отца, что прежде чем покинуть земной мир, просто необходимо покаяться, примириться с Творцом, который дал жизнь, хранил и оберегал его в суровые, опасные военные годы, отводил смерть в самых невероятных опасностях на фронте.
- Наташа, ваши боль и желания помочь папе понятны, - начинаю медленно говорить, сознавая ответственность каждого слова. Неизвестно, как ваш папа отреагирует на меня, неизвестного человека. Не будем торопить события. Давайте положимся на волю Божью. Обстоятельства сами подскажут, как действовать.
При нашей беседе с Наташей замечаю, Павел Адрианович внимательно смотрит в нашу сторону и скорее всего догадывается, о чем мы говорим. Видимо это тема довольно часто обсуждалась дома.
В палате все знали, что я хожу на службы в храм-часовню во имя иконы Божией Матери «Живоносный источник», расположенный на первом этаже центрального больничного комплекса возле отделения общей реанимации. В данном соседстве виделась логическая закономерность. В одном месте – медики-специалисты боролись за жизнь пациентов после сложных операций, в другом – протоиерей Евгений Горянчик с прихожанами возносили молитвы ко Господу, Божьей Матери и святым, прося помощи и для врачей и для болящих. Сюда, в небольшой по площади в храм-часовню, открытый ежедневно с 12 до 18 часов шли в основном воцерковленные люди, но нередко заглядывал и те, кто были далеки от церкви. Заходили чаще всего в силу сложившихся ситуаций, связанных в основном со сложностями после операции или перед ними. Врачи сами в некоторых случаях говорили:
- Мы постараемся сделать всё, что в наших силах и средствах, но знайте не всё в наших руках и нашей власти.
- А в чьих? – обычно следовал недоуменный вопрос.
- На это вам лучше ответит отец Евгений, сходите к нему, пообщайтесь.
Действительно, священник Евгений Горянчик мог объяснить положение дел больного не только с духовной точки зрения, но и с медицинской, так как сам являлся опытным и практикующим врачом, имея за плечами высшее медицинское образование. Сочетание врачебной практики фита-терапевта и пастыря с двадцатилетним стажем дополнялось еще жизненным опытом многодетного отца (у них с матушкой девять детей) и доброжелательным характером. С первых же минут общения с протоиереем Евгением казалось, что ты давно знаком с этим человеком, так легко и просто выстраивались беседы с ним.
Прошло дня два после нашего разговора с Наташей и вот по окончании литургии подхожу к батюшке.
- Отец Евгений, у нас на кардиологии в пятой палате ветераны-фронтовики лежат. Как бы их причастить? Представляете, всем дедам уже за девяносто.
- Да не вопрос, было бы их желание и всё, если они крещены конечно, хотя и эту проблему легко поправить. Тут главное их желание.
Разговор наш с батюшкой проходил не в простой день, а в великий праздник Рождества Пресвятой Богородицы. Думаю, чего тянуть, глядишь, Царица Небесная дело-то и управит, как надо.
Поднимаюсь в палату и сразу к Борису Борисовичу. Спрашиваю его.
- Вы же наверняка крещенный, ведь говорили в деревне родились?
- Крещеный, Василий, крещеный, еще с младенчества как положено.
- А хотели бы, чтобы батюшка пришел сюда и вас причастил.
Борис Борисович аж встрепенулся после моих слов.
- Конечно же хочу, Василий, очень хочу, пособи милок, будь любезен.
К Павлу Адриановичу тогда я подойти не решился, а Леонид Михайлович выпал из намеченного плана почему-то.
Быстро на лифте спускаюсь на первый этаж и к отцу Евгению.
- Батюшка, один точно согласен.
- А кресты-то на них есть?
- К сожалению, нет.
- Ничего, это поправимо, - батюшка тут же обернулся и подошёл к свечнице, сидящей за столиком. Через минуту уже протянул мне ладонь полную простых алюминиевых крестиков на ниточках. Беру три крестика, спешу в палату, а в спину слышу фразу батюшки.
- Пусть не волнуются, я обязательно приду, пройдусь сначала по палатам нижних этажей.
Вхожу вы палату и с порога громко объявляю:
- Ну, братцы-вояки, вам награду Господь сподобил от самой Богородцы!
Подхожу к кровати Бориса Борисовича и показываю ему крестики. Он улыбнулся и я, приподняв его седую голову, надел на грудь первый крестик.
- Ох, спасибо тебе милок. Уважил лучше некуда.
Оборачиваюсь и решительным шагом к Павлу Адриановичу, который сидел на кровати и читал газету.
- И вам тоже награда!
- Мне? – в глазах удивление и замешательство, растерянность, но он вдруг покорно склонил ко мне голову.
- А мне, Василий, дашь? – слышу за спиной голос Леонида Михайловича.
Оборачиваюсь к нему и вешаю третий крестик на его загорелую грудь.
Отец Евгений появился примерно через полчаса, резко распахнув дверь, он стремительно вошел в палату и так же не мешкая быстро сделал все, что требовалась для намеченной цели.
- Здравствуйте! Кто тут у нас желает причаститься?
Батюшка говорил громко всем, но смотрел на меня. Молча указываю рукой на Борис Борисовича.
Отец Евгений подошел к его кровати.
- Ваше имя?
- Борис я, батюшка.
- Раб Божий Борис, веруешь ли ты во Иисуса Христа?
- Верую, батюшка, верую !
- Каешься в содеянных тобою грехах?
- Каюсь, батюшка.
Отец Евгений накинул епитрахиль, наложил руки на голову Бориса Борисовича, произнес молитву, перекрестил его и переносными запасными Дарами из маленькой ложечки причастил Бориса Борисовича.
- Кто еще? – обращается вновь ко мне священник.
Опять молча показываю на Павла Адриановича. Отец Евгений - к его кровати.
Всё в точности повторилось
- Ваше имя?
- Павел.
- Веруешь в Бога?
-Верую!
-Каешься?
- Каюсь.
Епитрахиль. Молитва. Причастие.
- Поздравляю вас с причастием в праздник Рождества Пресвятой Богородицы. Желаю всем скорейшего выздоровления и духовной радости о Господе!
Батюшка ушел так же стремительно, как и входил. За ним закрылась дверь, а в палате на минуту повисла звенящая тишина. В ней каждый по-своему переживал только что произошедшее и весьма неординарное для их жизни событие, и все чувствовали необъяснимую значимость его.
Конец этой истории был бы не полон, если не рассказать еще об одном последующем событии. Оказалось, после моей выписки, Павел Адрианович не только причащался, но и подружился с батюшкой, да так, что отец Евгений не раз почти полтора года навещал их дом. Об этом и о том, что «папа за день до смерти причастился и умер в день начала Рождественского поста», я узнал от Наташи, которая пришла на улицу Цветочнау, 16, в храм во имя иконы Божией Матери «Неупиваемая Чаша» на заводе АТИ. Помнится, все причастившись радовались, а она с печальным взором и каким-то потерянным голосом говорила мне:
- Василий Иванович, папа умер, и сегодня сороковой день. Как вы думаете, Господь принял его к себе?
- Наташа, да что вы сомневаетесь. Конечно, принял. Подумайте сами. Каждый ли, постоянно ходящий в храм, удостаивается такой чести , чтобы предстать на первый суд пред Господом, и в какой день? В великий праздник Рождества Христово. Да это же такая высокая награда, равной которой и цены-то нет на всем белом свет.
Василий Стамов, выпускающий редактор «Православного радио Санкт-Петербурга», член Союза журналистов России
