На 9 июня 2020 года приходится памятный сороковой день со дня скоропостижной кончины Ольги Николаевны Куликовской-Романовой (20.09.1926, г. Валево, Сербия – 1.05.2020, г. Балашиха, Россия). Православная традиция призывает нас в этот день почтить ее память, вспомнить о ее служении и деятельности Благотворительного Фонда Великой Княгини Ольги Александровны, который она возглавляла с 1991 года вплоть до своей кончины в первый день мая 2020 года.
Ольга Николаевна была благородным и деятельным человеком. Она провела в России в общей сложности около тридцати лет, и каждый день ее был отдан восстановлению в сердцах и умах русских людей памяти русского мiра, – она посещала Екатеринбург и Тобольск, была на Кубани и в Дагестане, Курске и Железногорске.
Ее поездки были плодотворными и всегда пускали сильный корень: российские больницы не могут не помнить ее неусыпную благотворительную помощь в самое тяжелое время девяностых годов. Она вселяла надежду в сердца многих врачей, деятельно помогая современной России пережить нелегкое время и напоминая о смысле и ценности благотворительности для немощных, больных и обездоленных.
В Екатеринбурге благодаря Ольге Николаевне укоренилась традиция проведения ежегодного Крестного хода и Царских Дней в память о Царственных Страстотерпцах. Она организовывала выставки акварелей Великой Княгини Ольги Александровны, которые становились большим и радостным событием во многих городах России.
Ее отличало высокое чувство долга по отношению к памяти Великой Княгини Ольги Александровны, которая приходилась ей свекровью. Она искреннее восхищалась ее искусством и художественным мастерством, читала лекции, которые знакомили всех с судьбой одной из самых одаренных представителей династии Романовых.
Она была человеком веры, долга и чести. Очень глубокие и искренние чувства ее связывали не только с Россией, но и с ее малой родиной – Сербией, где она родилась и училась. В конце жизни она писала свои воспоминания о Сербии, ставшие ее последней и, увы, не законченной книгой.
Наверное, весьма знаменательно, что третий день со времени кончины Ольги Николаевны Куликовской-Романовой пришелся на день памяти святителя Николая Сербского (Велимировича) и день памяти святых Жен-мироносиц. Совпадение этих дат можно признать промыслительным: оно достаточно точно характеризует личность и судьбу Ольги Николаевны, которая, как и сами жены-мироносицы, не боясь неизвестности и трудов, помогала преображению жизни.
Ее появление на свет, детство и юность связаны с городом Валево в Западной Сербии, неподалеку от которого находится село Лелич – место, где родился святитель Николай Сербский и где сейчас в монастырском храме почивают его честные мощи. Святитель Николай, - сербский Златоуст и величайший серб после святого Саввы, как именуют его сами сербы, пламенно любил Бога, свое Отечество и православную славянскую Россию, предрекая, что она объединит православные народы в могучую державу.
Ольга Николаевна чтила сербские святыни и никогда не оставляла дорогую ее памяти и сердцу Сербию. Сразу после ее кончины Сербия и Черногория горячо откликнулись на эту весть. Ранко Гойкович (Сербия) написал в память о ней проникновенный некролог. А сайт Черногорско-Приморской митрополии опубликовал памятное слово об Ольге Николаевне русской поэтессы Нины Карташевой в переводе Марии Живкович.
На сороковой день со дня ее кончины Общество Русско-Сербской дружбы вспоминает об Ольге Николаевне Куликовской-Романовой. Мы попросили поэта Игоря Дмитриевича Гревцева подготовить фрагмент из ее книги о сербских годах ее детства и юности. Выражаем ему, человеку, который хранит живые воспоминания об Ольге Николаевне и помогал ей в работе над книгой, глубокую благодарность и признательность.
Валево: малая родина
С Ольгой Николаевной я впервые встретился еще в 1999 или в 2000-м году. Но тогда я был в числе ее многочисленных «рядовых» знакомых. И только в 2017 году жизнь свела нас настолько близко, что я много раз бывал у нее в гостях в ее уютной двухкомнатной квартире в Балашихе. Мы иногда по несколько часов проводили с ней за чашкой чая. А чай она готовила отменный, по какому-то своему особому рецепту. И хозяйкой она была замечательной, по-русски хлебосольной. Никогда не отпускала меня, прежде не угостив чем-нибудь вкусным, что было приготовлено ее собственными руками. Она всегда всё делала сама, даже генеральную уборку по дому никому не доверяла, говорила: «Всё сделают не так, как я бы хотела».
А по телефону мы общались с Ольгой Николаевной ещё чаще, чем я бывал у неё в гостях: порой по часу и более за один раз. Поначалу наши встречи носили чисто деловой характер и лишь потом переросли в доверительные отношения. Первое время я только помогал ей в написании ее книги воспоминаний о её детстве, которое прошло в сербском городе Валево, и о её юности, что птицей пролетела в стенах Мариинского Донского института благородных девиц там же в Сербии, в городе Белая Церковь. Просто Ольге Николаевне было тогда уже трудно печатать самой, и я фиксировал то, что она диктовала. Потом она сама правила готовый текст. Книга, которую Ольга Николаевна назвала «Благородные», к сожалению, так и осталась недописанной. Но те главы, которые полностью завершены, и тот собранный ею исторический материал, что также оформлен в законченные главы, представляют непреложную ценность для русской культуры. И я верю, что с Божьей помощью мы соберем эти дорогие осколки в единое целое по той схеме, что разработала сама Ольга Николаевна, и ее последняя, уже посмертная, книга увидит свет.
Здесь я приведу несколько выдержек из этой книги, где Ольга Николаевна рассказывает о своей жизни в сербском городе Валево.
«Все беженские дороги моих дорогих родителей вели в сербский городок Валево. И только одна для меня выходила оттуда – в Мариинский Донской институт благородных девиц, нашедший своё пристанище в Белой Церкви…
Мне довелось родиться на революционном сломе эпох и государственного строя. Монархия насилием и обманом была свергнута, очаги прежней русской жизни переместились на чужбину, их хранители оказались в изгнании. Появление моё на свет произошло в семье, которую по-старому называли «благородной». Мой отец Николай Николаевич Пупынин – потомственный дворянин Тамбовской губернии…
Отец мамы, мой дед, Конрад Фортунатович Коперницкий, по древнему родовому преданию является дальним родственником польского астронома Николая Коперника, а именно – прямым потомком его родного брата…
По окончании Третьего Московского кадетского корпуса и офицерского училища, мой папа, тогда ещё молодой офицер Николай Николаевич Пупынин был приписан к станице Старощербиновка на Кубани, служил в казачьих войсках, участвовал в знаменитом Ледовом походе. В 1920 году вместе с остатками Белой армии ушёл в изгнание. Претерпел многие скорби и лишения в эвакуационных лагерях на острове Лемнос и в Галиполи, где в суровую зиму 1920-1921 годов умерло несколько сотен русских беженцев, в том числе женщин и детей. Моей маме, Нине Конрадовне Коперницкой, с дочерью Татьяной и сыном Мишей от первого брака, посчастливилось выжить в том аду. В беженском лагере и познакомились мой папа с мамой…
Оттуда моим родителям удалось перебраться в Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев. Нужно было выживать: найти работу и пропитание для маленьких детей. Сначала решили обосноваться в местечке Врнячка Баня. Почему выбор пал на это место, а не на крупные центры русской диаспоры, могу только догадываться.
Городок Врнячка Баня расположен в 193 км. на юго-восток от Белграда на высоте 230 метров над уровнем моря, неподалеку от горного массива Копаоник, на склонах горы Гоч, покрытой хвойными и лиственными лесами. Главная особенность этих мест – лечебные термальные источники. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в продолжение долгого времени Врнячка Баня была местом отдыха и лечения сербской элиты.
Возможно, мои родители думали именно о большом стечении отдыхающих в сезон, что облегчило бы, по их мнению, поиск работы. Или просто хотели отдохнуть с детьми «на водах» после треволнений эвакуации. Точно не знаю. «Занесло ветром», - как говорят в России. Но человек предполагает, а Бог располагает. Из рассказов родителей помню, что обосноваться надолго в Врнячке Бане им не удалось. Папа – офицер, мирной профессии нет. Устроиться куда-либо на работу ему было трудно. И тогда отец вспомнил своё давнишнее увлечение рисованием – он был очень одарён от природы. Мой сводный брат (тогда ещё будущий) Миша ходил собирать плоские камешки, а папа их сортировал, разрисовывал и продавал как сувениры Врнячки Бани за 1-2 динария…
Потом моя семья отправилась за лучшей долей в сербский город Валево, где я и появилась на свет. Сегодня могу только предполагать, почему из Врячке Бане родители с детьми переехали в Валево. Если первый прославился на всю Европу своими целебными источниками, то второй – героическим сопротивлением в годы австро-венгерсой интервенции, о чём сообщали все европейские газеты. В сражении при Колубаре, реке, на которой стоит Валево, отличился генерал Живоин Мишич (1855-1921), герой Сербии. Позже ему установят памятник на центральной площади города.
Во время Первой Мировой войны Валево являлся военной столицей Сербии. Ещё ранее, в XIX веке он был центром антитурецкого сопротивления, и именно здесь турки устроили «сечу кнезов» (резню сербских старейшин). Поэтому понятно, что на семейное решение, куда переезжать, могло повлиять мнение отца – боевого офицера, не могущего быть равнодушным к этим овеянным воинской славой местам.
Город Валево находится в 95 км. на юго-западе от Белграда, в подножьях гор Медведник, Повлен, Ябланак и Мальен, на древнем торговом пути из сербской столицы в Боснию. Древнейший дошедший до нас документ о Валево хранится в Архиве Дубровника и датируется 1393 годом. Река Колубара делит город пополам. Наша семья жила сначала на одной её стороне, а потом переехала на другую, в центральную часть города под названием Тешняр.
Здесь я и родилась 20 сентября 1926 года в обычной городской больнице. Этот день мама отметила в сербском календаре, а рядом записала рецепт кулича, наверное, чтобы потом отметить радостное событие. А папа, как водится, точно отметил рост и вес новорожденной..
Бороться за жизнь я начала сразу после появления на свет с обвитым пуповиной горлом. Слава, Богу, спасли! Можно сказать, что я «родилась в рубашке». Как говорили потом удивлённые врачи: «Ну, значит, эта девочка будет жить долго. Повешенную и выжившую второй раз не повесят». И тут же за «живучесть» я получила первую в жизни награду. Как рассказывала мама, когда мы ещё лежали в многоместной больничной палате, мимо нашей койки проходил серб, пришедший проведать свою жену-роженицу. Посмотрев на меня, он сказал: «Рускиня? Рускиня? А-а-а, значит будет Ольга!» И подарил мне серебряную монету в два динара с отчеканенным профилем Короля Петра I Карагеоргиевича, отца Короля Александра, покровителя русских беженцев. Думаю, не случайно королевский подарок я получила во младенчестве. Теперь я воспринимаю его как Божье благословение, определившее весь ход моей жизни…
Крестили меня в церкви села Пятницы, расположенного всего в пяти километрах от Валево. Так произошло, что в той церкви служил русский священник. Самого крещения, конечно, я не помню: маленькой ещё была. Но мне запомнилось, как в годик или полтора я однажды стала играть с моим нательным крестиком, возя его по цепочке, и мама меня строго отчитала. Нельзя играться со святыней! Этот урок я усвоила на всю жизнь…
В моей детской памяти город Валево отпечатался очень симпатичным и аккуратным. Посреди города течёт Колубара, через которую переброшены несколько мостов. По ним мы ходили к знакомым, жившим на другой стороне реки. В центре – Покровский храм, большая гимназия, здание офицерского собрания, небольшой театр, рестораны, кафаны, несколько кинематографов. Вокруг были и переплётные мастерские, и сапожные, и хорошие лавки, где к Рождеству и Пасхе мои родители покупали нам, детям, подарки и разные вкусности.
Поскольку вокруг Валево находились крестьянские хозяйства, то раз в год устраивалась большая ярмарка – годовой базар. Сербы из ближайших сёл приезжали в город на ярмарку (а так же и на большие праздники) в национальных одеждах. Молодёжь обязательно надевала опанки – это шикарно сделанные лапти, некоторые лакированные, с ремнём вокруг ноги. Под ремни надевались разноцветные вязаные чулки, которые специально для своих любимых вязали девушки. (Сейчас, правда, встречается правописание «опанцы», но мне привычнее говорить и писать, как это делали в Сербии моего детства и юности – «опанки»). Деревенские парни ходили в брюках типа галифе, а деревенские девушки в национальных платьях. Горожане же стремились одеваться по-европейски, женщины расхаживали в платьях современного тогда покроя и в туфлях на каблуках…
Каменный шикарный дом, куда меня привезли из больницы, где я родилась, стоял на краю города. Прямо за домом уже начиналось пшеничное поле. Принадлежал дом состоятельному сербу, у которого мы снимали квартиру. Саму квартиру хорошо не помню. Правда, сохранилась фотография: крохотная Оля (т. е. – я) в шотландской юбке на веранде этого дома. Зато в детской памяти хорошо сохранились звуки, как шуршала моя постель, когда я в неё ложилась.
В небольшую детскую кроватку мама сделала матрасик, набив его листьями от початков кукурузы. Сначала она каждый листок делила на 3-4 части, а потом сушила. Мама не хотела, чтобы я спала на мягких перинах и подушках, только на матрасе и подушке, набитыми листьями кукурузы. До сих пор помню это шуршание. И, надо сказать, спалось очень хорошо…
Когда меня определили в детский французский садик (русских в городе не было), мы переехали в другой дом, в центре. Учёба моя началась за порогом дома. На улице я говорила по-сербски, дома – по-русски, а в садике, где нас было человек десять детей, учила французский. Сербы считали французский «салонным», культурным языком. Если серб хотел вывести своего ребёнка «в люди», то обязательно отдавал его в учебное заведение, где тот осваивал навыки французской речи.
Я рано научилась читать и писать. Девочкой любила, пристроившись поуютнее, рассматривать фотографии и гравюры в подшивках иллюстрированных приложений к журналу «Нива». Отец приносил домой журналы из гимназической библиотеки. Как раз в это время он поступил на службу в местную гимназию преподавателем рисования – пригодился его природный талант. Мама же, дипломированный скульптор и художник, занималась домашним хозяйством и детьми, так как в маленьком городе ей трудно было найти заказы…
Вот, что мне ещё хорошо запомнилось. В единственной в сербском городе гимназии почти все преподаватели были русские. Сохранилось фото 1930-1933 годов, на котором папа изображён с «русской профессурой», как их тогда называли. Отец сфотографирован вместе с учителями гимназии в Валево: Еленевым, Плетнёвым, Белоцерковцем, Болковым, батюшкой о. Александром.
К папе хорошо относились и в гимназии, и в сербских семьях его учеников. Он разработал свои педагогические приёмы, например, рисовал двумя руками одновременно, наглядно показывал, как можно делать симметрию. По четвергам отец отправлялся за город давать уроки рисования в сельскохозяйственной школе. За ним обязательно присылали карету или сани. Иногда с ним ездила и я, шибздик. В такой момент соседские мальчишки обступали карету и ужасно мне завидовали.
Помню, на уроках в сельскохозяйственной школе ученики рисовали яблоки разных сортов. Потом яблоко разрезалось, и ученики рисовали его «в разрезе». А другую половину получала «профессорская дочка», то есть – я. Очень мне нравилось ездить с папой на такие уроки. А так же ходить с ним на художественные выставки, которые он же устраивал в конце каждого учебного года…
Из детства хорошо запомнилось одно из первых моих путешествий по железной дороге, когда мы из Валево поехали на похороны Короля Александра, убитого во Франции. Для меня это было большое происшествие. Поездка в Белград стала самым первым траурным событием в моей жизни. Мы все сильно переживали, ведь Король Александр очень хорошо относился к русским. Запомнились его похороны: придворные в трауре, масса народа, лошади, покрытые чёрными попонами с серебром. Да, это было очень знаменательное событие моего детства…
Приблизительно в это же время я пошла в подготовительный класс гимназии, который располагался с другой стороны здания. Занятия шли на сербском языке, а первым иностранным языком был французский. Обычно мой поход в гимназию совершался по квадрату. Выйдя из дома, через два квартала я оказывалась у Покровской церкви. (Кстати, её внутреннее убранство отличалось от русского: от Царских врат над солеёй шёл навес, называемый «Небо», а сама солея не имела ограждения). Затем я поворачивала и шла два квартала до гимназии мимо красивого дома в стиле модерн, в котором жил врач. Возле дома был разбит чудесный сад с олеандрами. А рядом росло лимонное дерево, которое врач на зиму уносил в дом. Там я впервые увидела, как растут лимоны.
Примечательной особенностью валевской гимназии были массивные дубовые двери, сохранившиеся до сих пор. Когда мы с дочерью Татьяной в 2009 году приехали в Валево, то свою родную гимназию я узнала по этим дубовым дверям.
Помню, после уроков выйдя из гимназии, я сворачивала за угол и заходила в кафану, где съедала аппетитные чевапчичи – сербские колбаски из рубленного мяса, приготовленные на жаровне. После кафани, миновав несколько домов, вновь поворачивала и уже прямиком шла домой, где меня встречали любимые родители…
Отучившись один год в подготовительном классе Валевской гимназии, я уехала из города в Мариинский Донской институт благородных девиц, расположенный в городе Белая Церковь, чтобы 1936-1937 учебный год начать уже там. Об этом славном учебном заведении я много слышала от старшей сестры Татьяны. А о кадетах, в которых влюблялись «благородные девицы», мне рассказывал брат Миша. Так начиналась моя самостоятельная жизнь».
