Изборск, начало 2020 года, канун Православного Рождества, канун встречи со ставшим родным для меня писателем, заново открывшим для меня «Наше небесное Отечество» и Пушкина, и Россию.
Я с волнением думаю о предстоящей встрече, медлю в Изборске перед тем, как поехать в Псков, по которому в новогодние каникулы движется множество людей, много школьников, студентов, семей с детьми, которые с сияющими глазами поднимают головы к куполам древних храмов. Толстые кирпичные и каменные башни, открывающиеся просторы земли с высоты крепости, река Великая. Но сначала надо поклониться Словенским ключам, куда, несмотря на накрапывающий дождь, людские реки текут, замерзая мокрым лицом и согреваясь изборским сбитнем на травах, который продаётся по пути по простой просёлочной дороге к Ключам – 12 источникам, как 12 апостолам, сливающимся в один поток, устремляющийся в Городищенское озеро. Неслучайно Николай Рерих написал здесь картину «Дозор», а общее впечатление от этих таинственных, священных мест можно было бы выразить словами философа Владимира Соловьёева:
Милый друг, иль ты не чуешь,
Что одно на целом свете —
Только то, что сердце сердцу
Говорит в немом привете?
«Дневник»
Валентин Яковлевич - один из самых известных современников, член редакционного совета журнала «Берега», литературный критик и публицист, академик Академии российской словесности, лауреат Патриаршей премии говорит:
"Кажется, что жизнь случайна от начала и до конца. Но вдруг наступает период, когда ты понимаешь, что все случайное будто было срежиссировано кем-то очень талантливым, и все начала и концы начинают соединяться в твоей памяти. И все вместе складывается в дивный роман под названием "Жизнь».
В письме Валентин Яковлевич со свойственным ему светлым юмором написал, что будет выходить на дороги Пскова и ждать моего появления. Вышел он на площади у памятника Александру Сергеевичу Пушкину с няней Ариной Родионовной скульптора Олега Комова, где мы встретились и обнялись, сфотографировались у памятника поэту и няне, любившей его безоговорочно, преданно, всем сердцем.
Валентин Яковлевич сделал мне одухотворяющий подарок – свою новую книгу «Дневник», вышедшую совсем недавно. Я знала об этом нашем духовном родстве, а «Дневник» сблизил, еще и ещё нахожу отзывающиеся в сердце и уме мысли о том, что если взялся за сочинительство, то надо идти до конца: «Увы, я уже никогда не буду идти до конца. Не выучился ценить себя. Всё время бегал за «умными», стыдился своего деревенского». И я, всегда с огромной любовью и восторгом смотревшая на поэтов и философов, забывая себя, это понимаю. Как няня для Пушкина, так для многих, взявшихся за сочинительство, была литература и философия предшествующих веков, потому что писать, особенно в России – это значит искать, а также спасать, и «мы ищем, ищем, Господи, что спасёт нашу страну? Но даже во сне и в молитве не слышим ответа, не умеем прочесть в любящей тишине взгляда. А оно, Слово, - в Победе, первом спутнике, Гагарине, когда мы были одно сердце».
Вспоминая набоковского Себастьяна, которого друг застал лежащим на полу и услышал: «Я ещё не умер. Я завершил сотворение мира!» Валентин Яковлевич пишет, что «не сотворил мира, и чем совершеннее набоковский текст, тем нестерпимее чувство тщетности и пустоты моего бытия, потому что если жизнь не названа, не облечена в слово – то её нет, ты давно умер, и сквозь тебя уходят люди, не замечая твоей материальности. Ещё мог держаться в плоти писем, а когда они ушли в E-mail, жизнь потеряла последний ослепительный остаток. У клавиши нет почерка. Индивидуальность неотрывна от почерка».
Но всё же и в электронных письмах он неотразим и как раз индивидуален, и каждый раз, читая Курбатова, ты ловишь себя на мысли, что ты читаешь о себе: «Простите, что “объявляюсь” редко. Провёл распутинские вечера памяти в разные дни в Петербурге – в Капелле, в Александро-Невской Лавре, в Президентской библиотеке. В Пскове провел, в Михайловском. А позавчера вот ещё и в Москве, в Толстовском музее. Разговоры везде были болезненны, потому что, к печали, не делаемся мы умнее и памятливее. Теперь выучились “ссылать в великие”, как ссылали на Кавказ, чтобы меньше говорить о горьких проблемах. Назвали “великим”, сделали выставки книг, показали кино на “Культуре” – чего вам ещё?
Чего больные-то вопросы ворошить, дайте пожить в своё удовольствие.
А ведь сегодня никакое воображение не представит живыми ни Шукшина, ни Распутина...
Но при всей горечи разговоры были нужны, и видно было, что совесть наша
не вовсе ещё умолкла, и когда заговариваешь о живой боли, сердце ещё вспоминает себя, и потом трудно разойтись, хочется побыть вместе...
С благодарностью
Ваш В.Курбатов»
Или поздравление со светлым Христовым Воскресением (15.04. 2017): « Ещё “молчит всяка плоть человеча”, но ”ангели уже поют на небеси”, призывая нас к чистоте сердца, и по двору Дивеева, по канавке Богородицы идёт с батожком, сам похожий на батожок, светлый Серафим и улыбается: “Христос Воскресе, радость моя!”, потому что для него камень-то отвален от гроба ещё тогда и навсегда. И навсегда “Его нет здесь, Он воскрес!”
Ах, если бы мы, бедное человечество, однажды поверили так, то камня-то и не было бы, и мы бы светили лицами, и никогда бы из Дивеева не делали “Арзамаса-16”. И на наши лопатки вернулись бы отпавшие крылья, и мы бы только успевали обниматься и благодарить жизнь. Но, слава Богу, бескрылые, ещё можем похристосоваться и опять на минуту поверить в бессмертие. Новости лучше не глядеть … Христос Воскресе, дорогая Лидия Владимировна!»
«Дневник» – это отражённое в слове время, начиная с 1970-х годов до наших дней: «Минувший век всё ещё был временем дневников. Человек ещё был интересен себе, потому что ещё не был «завален» другими людьми, всеобщим нынешним растворением в уличном, телевизионном, интернетовском хаосе. Вглядываясь в себя, как в чужого, понимаешь, что этот другой – это счастье и чудо». «Дневник» отражает не только твою жизнь и твоё время, но и ту мысль, что все вместе мы были «частью общественной истории, где нет чужого». Это и исповедь, и свидетельство, и мировоззрение, и нравственные оттенки, отражение «небесной всеобщности», «эхо нашей всеобщей разговорчивости, старая тень достоевских «трактирных мудрецов», которые через две минуты после встречи уже решают вопросы мира», хотя начиналось с простого: «жалко провожать день, не оглянувшись». И сегодня, когда по мысли Валентины Яковлевича, нет великих людей, а есть «раскрученные», все же «Дневник» его – это зеркало нашего русского духовного строения общества, «где всё соединено – живая простота повседневного человека, прорывы ищущих и небесный синтез великих умов, которые собирают мир и на которые мир смотрит с благодарностью»…
Со школьной поры, с поры флотской юности, когда мысли связаны были с жадным чтением и удивлением богатством мира, что потом обнимется словом «шестидесятники», заглядывающие друг другу через плечо, обещанием самому себе – быть чем-то и что потом, слава Богу! - вытерлось и истлело, «как сукнецо на шинели Акакия Акакиевича». Но есть нечто-то в мире непреходящее, вопреки Соломону, не раз утверждённое в отечественной религиозной философии и нашедшее своё определение у Валентина Курбатова: «Время ухватывается за нас, и ему хочется увидеть себя со стороны, отразиться в Слове - единственном организме, неподвластном смерти».
«Наше небесное Отечество»
Есть книги в твоей личной библиотеке, которые похожи на «спасительное Божье милосердие», к которым отношу книгу Валентина Яковлевича «Наше небесное Отечество». Она у меня уже двенадцать лет: распечатанная на принтере и в электронном виде. На какой странице ни открою, везде нахожу мысль, наполняющую душу и обогащающую, удивляющую, например:
«Величие и величина - это не только не совпадающие, но и часто противоположные понятия».
Читаю и перечитываю: моя книга, мой писатель… Наслаждение и стилем, и слогом. И никого не могу поставить рядом с Курбатовым, кто так бы впитал в себя национальную культуру и так гениально выразил её духовные корни, слился с нашей верой.
Писатель делится своими впечатлениями от поездки в наше небесное Отечество: в Византию, в Константинополь, в начало нашей Православной веры, к святым отцам:
«Чудесно белеющие колонны смотрели в небеса, на них партизанские кресты первых христиан, начертанные неуступчивой рукой. Во времена Константина построили рядом византийскую церковь самого русского вида и объёма, и это чудесное соседство уже не страшило и не унижало их, а давало почувствовать счастье и победу Христовой бедности над самоуверенной гордостью земного владычества».
«И здесь чувствуешь домашний отзвук родного привета подлинной Православной Церкви. И в Апокалипсисе находим Сардисе: "есть несколько человек, которые не осквернили одежд своих и будут ходить со мной в белых одеждах, ибо они достойны..."
А вокруг «безумные тюрьмы и замки Пиранези с их кирпичной агрессивной циклопический мощью, даже в руинах норовящей раздавить землю своей тяжестью» .
«Мечети легко используют остатки римских и византийских мраморов, куда вставлены краны, чтобы мыть ноги перед входом в мечеть».
«Куда канула великая слава и могущественное Слово, которое вековечнее камня и железа? Ведь здесь родилась церковь, обнимающая полмира?»
«В Никее вздрагивает сердце при виде такой же по-русски родной Софии, где на Первом Соборе начинал складываться Символ веры.
С удивлением видишь - вот какое Православие мы принимали! Эту строгую мерность, эту возвышенную ясность и чистоту, эту царственную гармонию, которые так слышны ещё в древних храмах Новгорода и Владимира».
Нет-нет, да мысли вернутся в сегодняшнюю Россию: «Душа и глаз просят церкви на одном из холмов - белой свечи, которая тотчас собрала бы день и даль, а чаша озера при первом звоне ответила бы чаше неба. Но далеко разошлись друг от друга русские деревни, все меньше изб выбегают посмотреть на своё отражение, и красота отзывается болью, как если бы весь этот ненаглядный день в облаках, птицах и водах о чем-то молил твоё сердце, заранее зная, что не удержит тебя».
После изгнания в России Православия почти на 70 лет мы выбрали его заново, многие крестились во «всей полноте и ответственности», и вот благодаря Валентину Яковлевичу, причастились к колыбели земли христианства, «плоти земли, из которой выросли спасительные плоды нашей веры». Челночная репутация Турции не должна заслонять торжествующую там Византию, Миры Ликийские, где явился «самый русский» образ веры – Николай Чудотворец; Эфес, где жили после распятия Христа апостол Иоанн и Дева Мария и где апостол Лука писал первые образы Богородицы. Современная Турция - место, где родился апостол Павел, где проповедовали апостол Пётр и Андрей Первозванный, славили Спасителя святые Фёкла и Параскева Пятница. Поэтому так искренне я разделяю радость открытия и чудо «живого и остро ощутимого свидетельства молодости и силы христианства» Валентина Яковлевича, благодаря которому росло и прибавлялось новое знание, ведущее к небесному Отчеству и преображённому земному, а книга его стала непрерывной молитвой, исполненной света и живого тепла: «Какой же великое Православие мы приняли! Какой осанки и мощи!»
Мысли к 80-летнему юбилею
Ответ Валентина Курбатова возрасту:
«Чем благословенна старость - я всем говорю, ребята, скорее старейте, вы узнаете очарования этого возраста, вам будет стыдно вспоминать свои 20 и 25, когда вы будете видеть, как созревает всё, что в вас господь закладывает, и вы, как дерево, произрастаете, ветви все шире и могущественнее.
Ты впервые понимаешь значение слова молодость, вдруг оно открывается в громадном объёме и в красоте, какой-то летучей юности своей, ты глядишь на молодое поколение чуть снисходительнее, как на безнадежно старых, унылых и потерявших самое дорогое качество.
Каждое мгновение прекрасно, встаёшь каждое утро – восторг, солнышко светит – прекрасно, дождик – еще лучше, тучки нашли – превосходно, и вот когда тебя окружают самые дорогие люди и когда съезжаются друзья, ты чувствуешь как плодоносна жизнь, ты думаешь, неужели, мне будет 80 – и какое счастье !»
О Журнале «Берега»:
Господи, благослови! Всякий раз, выглядывая в телевизионное окошко и видя, как скоро мир теряет рассудок, поневоле боишься, что благие замыслы могут погибнуть по дороге. Но – никто, как Бог. Мир однажды проснётся, оглянется и ахнет - опять, значит, мы дорожку миру топчем, из безумия его вытаскиваем. И опять русским Словом, потому что оно не забывает своего евангельского истока. Номера «Берегов» так хороши, что с испугом думаешь перед новым, что это последний хороший номер, что дальше уже просто не из чего будет собрать. А вот проходит месяц-другой, и оказывается, что мы не просто неисчерпаемы, а час от часу богаче. Я в этом году заметил (по “Ясной Поляне”) что мир только-только начинает собираться и что наш журнал – только первая ласточка. Давайте себя так и вести – первой ласточкой: глядите, де, ребята, как это делается, и давайте дальше делать это вместе.
О современниках:
А “нового” человека не умел принять Валентин Григорьевич Распутин, понимая, что для этого “нового” надобен уже другой язык, а это уже значило бы переломить себя. Валентин Григорьевич замолчал в последние годы так тревожно, что общество могло спохватиться – что оно сделало с собой, что лучший художник не умеет найти для него слова, но кто же сегодня будет оглядываться на слово. Это вчера литература еще была властной силой, и её можно было опасаться, а художника преследовать за жёсткое слово правды, а сегодня ты волен говорить, что хочешь, а мир не обернётся. Это грустно, но это же накладывает на нынешнего художника ещё большую ответственность. Теперь уж за слово надо будет отвечать на Страшном суде, а там спрашивают посерьёзнее земных властей. И лучшие (наши авторы) всё вернее слышат это и ищут не “хлябающего” слова, чтобы держать реальность в ясности и умном свете.
Когда же мы из населения станем народом? Вот и в литературе одни ещё договаривают старые живые правды, а другие уже и жанры определяют, как «фентези», «хорроры», «палп-фикшны», «стендап-комиксы или «роман нуары» (наши, наши определяют!) и брезгуют реализмом, конфузясь перед Европой, – не буду называть фамилий – авось, ребята ещё вернутся «домой». И читателю надо почувствовать, что он не один в непонимании происходящего и что ему еще есть за что ухватиться. Да и слово по слову, глядишь, и окрепнем для настоящего сопротивления безумию времени.
Из письма от 15.1.2018:
“Порода” уходит, достоинство. Сами мы разбеганием своим и повредили прежнему высокому значению слова “писатель”. Никто уж нас всерьез, как в доброе старое время, не берёт. Я, “простой советский человек”, проживший жизнь со своим народом, как прожили его другие “простые советские люди” с войной, голодом, надеждой на разумность истории, которая шла так, как шла. Я по-деревенски думаю, что если история совершилась, то, значит, она и была неизбежна – Божьей ли волей, Божьим ли попущением. Задним числом в ней ничего не исправишь. И перестановки акцентов правоты неизбежно делают неправыми других людей. В данном случае этой “неправой стороной” окажется весь советский народ с его чаянием равенства и единства, и мы совершим окончательное предательство своего народа, которое совершаем сегодня ежедневно, сослав народ в пассивное неразумное большинство, управляемое сотней умных подлецов. Вообще, перечитывать русскую историю из-за границы, значит, неизбежно делать её литературой. Такие книги неизбежны и естественны, но действенны они могут быть только тогда, когда будут только свидетельством, а не судом. Можно сетовать на “неразумие истории”, но нельзя её отменить и, следовательно, единственно разумное – найти объяснение, почему она пошла именно так, и понять Божий замысел о России. Я тут на стороне философа В.Соловьева, говорившего, что “национальная идея” не то, что люди думают о себе в истории, а то, что Бог думает о России в вечности»...
