Страшный сон

Добровольное «сумасшествие» охватило огромную страну от океана до океана, люди пребывают в страхе и прострации. Внедрён «режим самоизоляции», о котором на Руси не ведали на протяжении 1200 лет! Власть жестко преследуют тех, кто желает работать, грозя им огромными штрафами и тюремной камерой. Улицы городов и посёлков опустели…

Несмотря на запугивание коронавирусом и прочие прелести «российского капитализма», в Вологде вышла в свет книга писателя Геннадия САЗОНОВА «НА ОГНЕВОЙ ЧЕРТЕ. Повести, стихи, рассказы, публицистика», посвящённая 75-летию Победы. (Изд. «Интелинформ», 400 страниц). Подготовку и выпуск книги поддержали вологодские предприниматели.

***

Впервые под одной обложкой собраны произведения о Великой Отечественной войне, автор работал над ними в течение двадцати с лишним лет.

О войне много написано. Иногда возникает впечатление, что в ней нет «белых пятен». Но это не так. Было большое количество сражений, локальных и крупных, подробности о которых плохо знают даже профессиональные историки. Особенно это касается начального периода войны (1941-1942 гг.), о чём идет разговор в книге.

В основе произведений – исторические факты и воспоминания фронтовиков.

На страницах оживают солдаты и офицеры, выдающиеся советские полководцы Иван Конев, Николай Ватутин, Павел Ротмистров, Василий Швецов и другие.

Автор стремится поведать читателю о малоизвестных событиях самой страшной в истории человечества войны, в частности, о разгроме фашистских варваров под Торжком в октябре 1941 года и о создании атомной бомбы в фашистской Германии.

Сюжет о жизни деревни в годы войны взят из вологодской глубинки.

Подвиг Красной армии, русского и всех народов Советского Союза, его руководства, в жестокой схватке разгромивших германский фашизм, продолжает восхищать миллионы людей на планете Земля.

75 лет Победы – великая дата! В чём сила духа советского солдата, советских полководцев? Как удалось выстоять нашей стране в такой невиданной борьбе? Автор пытается найти ответы на эти и другие вопросы.

Книга состоит из четырех разделов. В первом разделе опубликованы повести «Нелидовский коридор», «Тайный связной», «Марьинские клещи», «Суженый», «Жизнелюб с поля боя». Подборка стихотворений составила второй раздел. В третьем разделе читатель познакомится с рассказами «Монастырь», «Яблоки небесные», «На глухом разъезде», «Зер гут!», «Шрам».

Автора тревожит забвение великого подвига советского народа в начале ХХI-го века. Этому посвящён раздел «Публицистика» - современнее очерки и статьи: «Августовской ночью», «Нашли бойца родного», «Не дай вам выжить из ума», «Придёт ли «настоящий день?», «Горячие строки поэта», «Боевому небесному соколу», «Слуга народа».

Предлагаем читателям РНЛ отрывок из повести «Марьинские клещи».

***

СТРАШНЫЙ СОН

Глава из повести «Марьинские клещи. Октябрь 1941 года»

***

Мы, люди иной эпохи, душой и сердцем обязаны помнить и хранить большие и малые события той войны, понять и прочувствовать, какая цена заплачена за наше существование.

Цена – неимоверно большая!

О Великой Отечественной войне написано большое количество разных книг. Иногда возникает впечатление, что вся её история уже представлена, в ней нет, так называемых, «белых пятен».

Впечатление обманчивое!

На самом деле ещё много эпизодов сражений и самих событий, особенно в её начальный период, которые малоизвестны даже учёным историкам.

К ним, вне сомнения, относятся события октября 1941 года, которые происходили вокруг Вязьмы, Торжка, Ржева и Калинина. Наши войска во второй половине октября окружили и ликвидировали 1-ю танковую дивизию и бригаду «СС» из группы фашистских армий «Центр» под командованием генерала фон Бока, ныне восхваляемого некоторыми «патриотами» в России.

Это была невероятная победа, от которой пришёл в бешенство Гитлер.

Эти события, описываемые в повести, - малоизвестная, но по-настоящему героическая страница Великой Отечественной войны.

Разгром немцев под тверскими сёлами Марьино и Медное - первая « точка отсчёта» в великой Московской битве, первые успешные усилия Красной армии по изгнанию фашистских варваров с родной земли.

Я не ставил целью показывать батальные сцены, хотя и они присутствуют в повести, а стремился понять характеры замечательных полководцев - Ивана Конева, Николая Ватутина, Павла Ротмистрова, Василия Швецова, а также рядовых солдат и младших офицеров.

Меня тревожит забвение великого подвига русского солдата, всего советского народа, которые спасли Европу от «коричневой чумы», наглое осквернение памяти наших погибших воинов.

И происходит такое не где-нибудь, а именно в Европе!

В странах Европы ведётся русофобская пропаганда, обеляющая фашизм, выставляющая на посмешище подвиг Красной армии, а советских солдат всё чаще называют «оккупантами», сносят памятники в их честь.

Так получилось и с памятником Маршалу, дважды Герою Советского Союза И.С.Коневу в г. Кракове в Польше, его демонтировали в 1991 году. И это в городе, который советские войска под командованием И.С.Конева освободили от фашистов, сберегли архитектурные ансамбли от разрушения - гитлеровцы намеревались взорвать их. Чудовищная цена забвения Истории!

И это ещё раз подтвердили события на Украине, где, при поддержке агрессивных сил США, обильно пролилась и продолжает литься русская кровь в наши дни, где под предлогом «национальной свободы» идёт реальное возрождение фашизма «гитлеровского образца».

Я не претендую на какое-то исчерпывающее описание далёких грозных событий, а предлагаю читателю своё видение их. Масштабы войны настолько огромны, что, думаю, каждое новое поколение русских людей будет делать попытку осмыслить их, понять истоки поражений и побед.

Такую попытку предпринял и я.

1

Над полевой кухней солдаты устроили добротный навес, забрали боковины необтёсанной доской. И получилось что-то похожее на деревенский сарай. В непогоду кашевары укрывались здесь от ледяного ветра. В печке-времянке гудел и плясал огонь, потрескивали хворост и поленья, булькало варево в котлах. Иногда кто-то из солдат, если приходил ещё до раздачи пищи, мог заглянуть под навес, погреть руки, расслабиться, глядя на огонь.

Рядовой Миронов, держа в ладони два котелка - свой и товарища, юркнул под навес в надежде чуток передохнуть, пока не начали раскладывать вечернюю кашу. Он присел на низкий чурбак, откинулся спиной на поленницу дров, сложенную рядом, почувствовал тепло, идущее от печки, смежил веки, и на него нахлынула дремота.

…В паре с сержантом Прохоровым рядовой Миронов восходил узкой каменистой тропой по горной местности на сиявшую далеко вершину. Её надо было занять раньше фашистов. Александр отметил, что прежде никогда не бывал тут, да и вообще ни разу не видел настоящие горы, которые создала природа на Кавказе или на Урале. В душе у него, однако, росло чувство, будто он знал и тропинку, ведущую с камня на камень, будто узнавал заросшие лесом склоны, будто горный перевал ему близок, как родное псковское поле.

Александр видел, что напарник не проронил ни слова, но до него, Миронова, чётко доходили приказы сержанта: «Опасность слева», «Пригнуться», «Не отставать», которые он понимал и исполнял. «А, вон что, - догадался про себя рядовой, - мы понимаем друг друга уже без слов! Он только подумает, и я ловлю его мысль, и отвечаю ему мыслью. Очень здорово! Зачем нам слова?!».

Прохоров, шедший поперед Миронова на расстоянии шагов десять, вдруг неожиданно охнул, камни полетели у него из-под ног.

-Сашок, выручай! Помоги! – громко закричал Иван Прохоров.

Теперь он опять с мыслей перешёл на обычные слова.

В крике сержанта проступал страх.

Рядовой подбежал к товарищу и побледнел от увиденного.

Тот повис над обрывом, который не заметил, или который, может, тщательно замаскировали враги.

Иван наверняка скатился бы вниз, но, падая, он чудом успел ухватиться одной рукой за крепкие стволы кустарника, росшего у самой тропы, а другой - пытался найти опору и не находил её.

Миронов сбросил с плеча вещмешок, положил на него оружие, подполз к товарищу, хотел было своей рукой схватить его свободную руку, но Прохоров грозно прокричал:

- Не надо! Оба грохнемся туда! Давай ремень, растяни, завяжи узел.

Рядовой так и сделал.

Он упёрся ногами в камни, медленно подвигал узел ремня к свободной руке сержанта. Наконец, Иван ухватился за узел, а Миронов изо всех сил тащил его к себе. Вот уже сержант подтянул своё тело, одной ногой встал на камень тропинки.

В счастливый момент рядовой вдруг не выдержал нагрузки, камни-упоры вылетели из-под ног, он быстро стал скользить навстречу товарищу.

Оба полетели в пропасть.

-Ты чего разоспался! - толкнул Миронова повар. - И храпишь на всю ивановскую, да ещё и кричишь во сне! Забирай кашу и топай к себе.

-Я ничего, я так, - начал оправдываться рядовой, - задремал я, приснилась какая-то чепуха, страшно было!

Миронов подставил котелки, повар наложил каши.

Рядовой поспешил в свою траншею.

2

На Западном фронте неожиданно наступило краткое затишье, вызванное сильной непогодой. Солдатам можно было хотя бы час-другой отдохнуть от пуль и снарядов, оторвать глаза от прицелов.

В свежую глубокую траншею, накануне выкопанную советскими солдатами, сверху падали полусгнившие бурые листья, кругляши перекати-поля, сухие ветки с ближнего ольшаника, мягкие комочки глины.

-Громче! Не слышу, слова у тебя ветер рвёт, - кричал сержант Иван Прохоров подходившему рядовому Александру Миронову.

- А-ай…ку, - выдавливал солдат.

Но ветер и в самом деле комкал слова, нельзя было их разобрать.

Солдат объяснил просьбу на пальцах.

- Огоньку? Сейчас! - сержант полез в карман.

Он достал трофейную зажигалку, щёлкнул, возжёг огонёк, зажал в ладонях.

Дал прикурить Миронову.

Рядовой жадно затянулся дымом махорки.

- Расшумелась непогода, - отрывисто бросил сержант. - Фрицы, и те, гады, все притихли, будто их нет.

-Ненадолго! - дымил толстой «козьей ножкой» Миронов. – Утром, если распогодится, полезут, как голодные псы.

Чуть помолчав, добавил:

- Попрут фашисты. Чую нутром, навалятся. Так что передых у нас с утра закончится…

- Попрут, ещё как попрут! - кивнул Иван. - Война - она кровь любит!

Такой ветрище редко, но случался в летнюю духоту, приносил с собой мощный гром и грозный ливень. Теперь же грозой и не пахло - в полях и низинах багрянела промозглая осень. Она брела по усеянным почерневшей хвоёй лесным тропкам, чахлым болотцам, похожая на бабу-ягу, охала, причитала.

Не хотелось, как прежде, приласкать её: «Милая, жёлто-серебристая, золотая отрада сердца!». Хотя красы своей она не растеряла. И всё же было в той осени что-то едва уловимое иное, не такое, как обычно.

Шла, наступала повсюду уже не мирная, а угрюмая фронтовая осень.

Она несла смятение в грады и веси великого Советского Союза.

Она возжигала в душах ярость, в них закипала святая злоба. Ведь тот, кто ещё вчера давал клятву на весь мир в искренней дружбе, внезапно стал коварным врагом, сатаной, обрушил на родную землю смерть, обильно сеял горе и разрушение.

Народ доподлинно знал, что накануне из СССР потоком уходили по железным дорогам в Германию эшелоны, гружённые зерном, мясом, салом, медом, консервами и прочим продовольствием. Будто кто-то невидимый, но могущественный, очень возжелал, чтобы наевшись до отвала русской еды и взяв её впрок, солдаты вермахта двинулись в поход на тех, кто им эту еду прислал.

И они, подогревая себя скорой и неизбежной победой, пошли на Русь!

…В древности ветробой, что бушевал над фронтом, прозывали «духом», говорили: «Ветр велик найде из пустыни..».

Древние считали дух-ветер настоящим волшебником.

Он мог, верили они, сотворить и доброе, и злое; остановить беду, принести радость, осчастливить несчастных. Почему же теперь, сумрачной осенью, дух не делал того, что позволяла сила волшебства?

А, может, и делал? Может, и старался?

Только вряд ли кто-то был способен понять язык стихии.

«Одумайтесь, безумцы!» - призывал великий ветер наступающих.

Он обрушивал стихийную мощь на головы преданных вермахту солдат, офицеров и генералов, будто кричал: «В полушечном свинце - человечья смерть! Вы - герои нации, известные и безвестные, остановитесь! Прекратите убивать - ещё не поздно!».

В старину на Руси полушкой называли мелкую медную монету, достоинством в четверть копейки. Поговоркой про «полушечный свинец» в народе хотели напомнить - для убийства надо совсем-совсем немного свинца, всего четверть копейки, имею в виду по весу.

Включённые в «нашествие двунадесяти языков», немцы, а с ними ещё солдаты из разных стран мира, будто оглохли - не слышали зова природы. Злобно, ожесточённо, как бы доказывая кому-то неведомому своё «я», они рифлёными каблуками утаптывали собственную совесть, пускали по ветру остатки чувств, которые отличали разумного двуногого от бессмысленного дикого скота.

Это отличие в них всё больше и больше стиралось, граница, разделяющая свет и тьму, уже не существовала.

Зверями, завидевшими добычу и приготовившимися в азарте схватить её, ползли орды фашистов по охваченной огнём и дымом древнерусской смоленской земле.

Они хрипло сипели, орали: «Крови! Крови! Крови!».

Где-то там, в далёком от них Берлине, в отдельных роскошных зальчиках столичных ресторанов, фюрер и его окружение поднимали бокалы за свершения собственных подчинённых, достигнутые в походе под общим названием «Drang naсh Osten» (натиск на Восток).

В бокалах до краёв темнела густая русская кровь!

Фюрер и его окружение c наслаждением пили её, кровь русских солдат и офицеров.

Завтра, а такое нельзя было исключать, они, может быть, нальют в «победные чаши» кровь сержанта Ивана Прохорова и кровь рядового Александра Миронова, выпьют её, закусят ароматной сосиской.

А, может, и не нальют!

Как Бог ссудит!

3

Сержант Иван Прохоров, костлявый, плечистый, со скуластым лицом, выражавшим усталость; рядом с ним рядовой Саша Миронов, всегда чем-то слегка возбужденный; оба, присев на полусогнутых ногах, устроились в полукруглом расширении траншеи.

Они раздобыли у кашевара крепкий чай, попахивающий дымком, блаженствовали, отпивали по глотку, перемешивали во рту горячий чай с табачным дымом.

Иван, будь его воля, давно вернулся бы в деревню, тоска по ней уже изъела душу. Деревня называлась Вороново, там он родился, жил и никуда не собирался уезжать. Она взбежала на взгорье, подступали к ней широкие поля, добротные дома стояли по сторонам дороги, ведущей на Старую Руссу.

Прошлой осенью командир уговорил Ивана, и он подписал договор - ещё на два года, сверх срока. Если бы он знал, что случится война?

Нет, он ни за какие коврижки не подписал бы договор.

Что теперь вздыхать? Близок локоток, да не укусишь!

У Миронова положение тоже незавидное. Вот-вот в ноябре, который маячил уже не за горами, выходил срок службы. Если бы всё шло, как положено, тогда Александр закинул бы за плечо вещмешок - и в путь-дорогу. В родную деревню на псковской земле, вспоминая о ней, он будто слышал звон наковальни, чувствовал дымок кузни, где трудился до призыва.

Домой!

Одно это желание - домой! - обжигало Сашу радостью, и тут же гасло, будто зажжённая на ветру спичка.

Кто отпустит его домой, когда не стихали бои?

Разговор о том Миронов даже не заводил с командиром роты. За три месяца боёв, наступлений и отступлений Александр повидал и испытал столько, что иногда ему казалось, будто он пробыл в армии не три года, а лет десять - не меньше.

Так в нём и само время расширялось до какой-то неведомой прежде черты, где не было предела.

Александр, слушая вой, опять ощущал беспредельность. Это новое для себя чувство Миронов приобрёл именно на войне.

- Знаешь, Сашок, в непогодь на гражданке что нужно делать? Вот, случись, оказался бы ты далеко-далеко от нашей траншеи? - улыбнулся сержант, глядя на осунувшиеся лицо Миронова, у того голубели большие, усталые, удивлённые глаза.

-Знаю, Иван Силантич! - выпалил Александр, величая сержанта по отчеству, что говорило об его уважительности. - На горячей печке лежать, потолок подпирать. В такой ветрище кто ж какие-то дела делает?!

- Всё бы тебе потолок подпирать! - рассмеялся Прохоров. - Вы, псковские, такие! Знаю я вас! Мне бабка, помню, в детстве любила говорить про вас всякие байки. Говорила, что один раз нагнало тучу на деревню под Псковом. Мужики собрали сход, стали думать, что делать? Три дня решали, ничего не решили. На четвёртый день надумали - взяли большие колья и пошли тучу подпирать, чтоб она не упала на деревню.

Сержант захохотал.

Саша тепло улыбнулся тому, как сержант подтрунивал над псковичами, да и сам развеселился, улыбался.

Миронов родился в деревне под Псковом. Он был выше среднего роста, широкоплечий, быстрый в движениях и словах, всё схватывал на лету. В нём сидел истинно псковский характер - ничто не могло сломить Миронова. Когда лезли фашисты, а в поддержку им летели снаряды, сбрасывали бомбы самолёты, Александр, хоть всё было не впервой, ощущал в груди страх. Едва ли не всякий раз перед атакой пробегал по сердцу холодок, будто приложили к груди свежий лёд. Наверное, думал Александр, смерть давала о себе знать.

Когда он разворачивал пулемёт в сторону фрицев и выпускал очередь за очередью, страх исчезал мгновенно, будто и не бывало.

И он уже ничего не боялся.

Так повторялось из боя в бой.

Три дня назад фашисты, идя в атаку и не считая потерь, всё валили и валили - нахлынули в наши окопы. У Миронова кончились патроны, пулемёт замолк. Он схватился за штык, но немец ногой выбил штык из руки. Другой кто-либо на его месте, может, и получил бы в этой схватке смерть. Миронов не впал в истерику. Изловчившись, пулемётчик сорвал каску с фашиста и ударил в лоб тяжёлым кулаком, оглушил. Обернувшись, он успел ухватить за горло другого фрица, спешившего на помощь тому, оглушённому, и придушил второго. Откуда взялась дикая сила? Александр и сам не мог понять, как не мог объяснить после и то, что вышел живым из рукопашной схватки…

Наши бойцы атаку фашистов отбили.

Рядовой прятал в карманы тяжелые ладони - до войны Александр махал молотом в колхозной кузнице. На правой скуле у него рдела полоска от сорванной кожи - дурная пуля чиркнула в том бою, а если бы прямо полетела - голова пулемётчика была бы дырявой.

Всё же одна ощутимая потеря для Миронова случилась в том бою. Пока он бился врукопашную с фашистами, в пулемёт, оставленный на бруствере, угодили осколки снаряда, пулемёт надо было ремонтировать или заменять.

- Не переживай, Сашок, - успокоил Прохоров. - Побудешь у меня, мой второй номер ранен. Когда получишь новый пулемёт, встанешь на своё место.

На смех Прохорова рядовой отреагировал без обиды, но с шутливым упрёком.

- Вы-то тоже хороши - ильменские ушкуйники! - начал Миронов. - Мы хоть бы и тучи подпирали - ну, и ладно. Кому от того плохо? А вы-то людей обирали, притесняли по Селигеру да по Волге, да по Северу до самого Урала. Дед мне, тоже в детстве, про вас говорил: «Такали да такали и русскую свободу всю протакали - ищи ветра в поле». Вот так, Иван Силантич!

- Глубоко ты пашешь, Сашок, ой, глубоко! - изумленно поглядел на него Прохоров.

За это он и любил Миронова, и подружились-то они потому, что были по родовым землям соседями - сержант до войны недолго работал бригадиром в колхозе под Старой Руссой.

- Ладно, чего старину ворошить, а то до самой ночи найдём, что в костёр бросать, баек хватит, - примирился сержант. - Открою тебе, Сашок, один секрет. Самоё лучшее в непогодь - в баньку пойти! Вот, представь, ветрище гудит на улице, как вон этот у нас наверху, дождь холодный хлещет, с кепки и с плаща течёт, настроение - сумрак. А ты идёшь по тропке через сад к баньке, заходишь, значит, в предбанник, одежду долой, и голый открываешь дверь в саму баню.

Прохоров замолчал, представляя, как заходит в баню, и довольная улыбка появилась на губах.

- Под ноги - пар клубами, в нос - аромат от веников березовых, запаренных в тазу, - продолжал сержант. - Из ковша плеснёшь на горку камней красных - оттуда столбом пар. Сидишь да веничком хлещешь бока! Вот так, вот так!

Иван даже показал, как он хлещет себя веником.

- После придёшь в избу, само собой, чистого самогона примешь стаканчик. Чистого, ядрёного! Чтоб, значит, банька пошла на пользу. После, само собой, в кровать к желанной бабе подкатишь, да чтоб у неё поуже была! Эх, красота!

Он вдруг примолк.

Сержант тревожно взглянул на Миронова, приподнялся, запрокинул голову, оглядывая темнеющее с проклюнувшимися звездами небо, прислушался.

Никакого ветра на улице не было!

Повисла тишина, застыло безмолвие.

Воцарилась полная неподвижность в природе.

На западе на какой-то миг засияло небо, тусклые лучи пронзили облачную накипь и тут же потонули в густеющих сумерках.

Чувствовалось, как воздух всё больше становился холодным.

Из него на траву падал едва заметный, похожий на мелкий бисер, иней. Наступал осенний вечер. Звучали команды на вечернюю поверку.

Прохоров и Миронов поспешили в землянку.

Личный состав подразделений 19-й армии, занявшей рубежи на подступах к Вязьме, отходил к краткому фронтовому сну.

4

На огромных просторах Советского Союза - от южных степей Причерноморья и до берегов Финского залива под Ленинградом - война не затихала и ночью. Оперативные группы красноармейцев шли в тыл к немцам, совершали диверсии. Наши разведчики пересекали фронт, чтобы взять «языков», в небо поднимались «ночные тихоходы».

Не дремали и фашисты, тоже использовали тёмное время для операций.

Для шести армий и резервных подразделений Западного фронта, державших оборону протяжённостью в триста сорок километров - от селигерского Осташкова до лесной Ельни, уходящие сутки выдались «спокойными» в отличие от соседей на Брянском фронте. Там фашисты прорвали укрепления, проутюжили танками шестьдесят километров и заняли г. Севск.

По радио из Москвы передавали сводку Совинформбюро: «В течение первого октября наши войска вели бои с противником на всём фронте».

В те же сутки в Москве, казавшейся из-под Вязьмы очень-очень далёкой, закончилась конференция, где Англия и Америка дали обязательство поставлять в СССР (до июня 1942 года) ежемесячно - 400 самолётов, 500 танков, 200 противотанковых ружей, тысячи тонн алюминия, свинца, олова, молибдена, броневых листов для танков; зенитные пушки, противотанковые орудия.

Англосаксы и американцы, похоже, остались довольны, что у них открылась «халява» - хапнуть большие деньги на бойне, которую они же и устроили, подтолкнув Германию на войну против Советского Союза.

Это был излюбленный политический приём «цивилизованного Запада», который сработал и летом 1941 года.

Советское правительство в ответ на помощь намеревалось предоставить США и Англии сырьё для выпуска вооружений, а также оплачивать их поставки золотом из казны.

А пока здесь, далеко от Москвы, в долинах и перелесках вяземской земли, ощущался осенний заморозок.

Завтра наступал 103-й день Великой Отечественной войны.

На календаре значилось 2 октября 1941 года.

5

…Разбрызгивая редкие лужи на сельской дороге, в сумерках, не включая на всю мощность фары, катили две легковые машины подчинённые Западному фронту, в одной из них ехал командующий. Ещё и месяца не прошло, как Иван Конев, получив очередное звание генерал-полковника, вступил в новую должность. Пока он не успел освободиться от привычек, приобретённых, когда командовал армией. Иван Степанович любил лично вникать в подробности обширного хозяйства 19-й армии. Бывало, что он не доверял отдельным офицерам, перепроверял их, выезжал на позиции.

И теперь, похоже, кто-то из штабистов мог получить на орехи, судя по суровому выражению на лице командующего.

Он возвращался после осмотра расположений действующих армий под Вязьмой, а также позиций, куда прибывали, где окапывались дивизии народного ополчения, наскоро сформированные в Москве.

В душе у него гнездились противоречивые чувства. Нет, он не усомнился в боевом духе солдат, генералов, младших офицеров, горящих желанием громить врага ополченцев. Дух соответствовал тому, чем обычно заканчивал он приказы, будучи командармом: «Славные воины! Вы уже нанесли фашистским собакам сокрушительный удар! Вперед, к новым подвигам! За Родину, за Великого Сталина!».

Так призывал он в кровавых, жестоких боях под Витебском. Туда срочно перебросили 19-ю армию, и Конев прибыл раньше своих частей. Он с небольшим отрядом охраны отыскивал штаб Западного фронта. На шоссе генерал столкнулся с потоком отступающих - солдаты и офицеры шли в беспорядке, связь со штабами у них была потеряна, они не знали обстановки, не могли точно определить, где свои, где неприятель.

Конев вышел из машины. Снял плащ, чтобы все видели знаки различия в петлицах, чтобы все поняли, кто к ним будет обращаться. Выбирая взглядом в толпе кадровых бойцов и офицеров, генерал спокойно, но сурово потребовал:

-Приказываю прекратить отступление! Построиться в колонну!

Уверенный тон генерала, воля, которая сквозила в словах, его решимость подействовали на тех, кто отступал. Они стали останавливаться, собираться вокруг Конева, постепенно образовалась целая колонна военных.

В Витебск, вослед за вездеходом командарма, пришли несколько подразделений пехоты, батарея пушек и три тяжелых танка «КВ».

Это было неплохое подспорье для частей, оборонявших Витебск.

Конев приказал артиллеристам отойти в укрытие, но комбат не успел выполнить его приказ - осколок от снаряда сразил его насмерть.

Тогда генерал принял на себя командование батареей.

Конев называл цели наводчикам, отрывисто бросал: «Огонь!».

В то же время он успевал следить за тем, что происходило на поле сражение в целом, на всех участках.

Это был первый бой Ивана Степановича Конева с фашистами.

… Теперь под Вязьмой Конев готов был повторить пламенный призыв, звучавший под Витебском.

Чутьё профессионала, а служил генерал с 1916 года, с далёких царских времён, рождало в нём тревогу. Он скорее угадывал, а иногда и находил подтверждение тому, что оборона Брянского, Западного и Резервного фронтов не была связана в мощный кулак, способный громить противника наверняка. Это ослабляло Красную армию, лишало её быстрого, рассчитанного заранее маневра.

Всё же Ивана Степановича беспокоила общая ситуация. Разрозненные атаки против немцев на разных участках Западного, да и Брянского фронтов, по существу ничего не меняли. Они отнимали драгоценные силы и время, позарез необходимые для устройства укреплений.

Три дня назад из Ставки Верховного Главнокомандующего поступила директива войскам Западного фронта - перейти к «жесткой обороне». Но её плана не было. В чём и как устроить «жесткость»? Толком никто не мог это объяснить. Похоже, руководство в Москве, включая Генштаб, рассчитывало на войсковых командиров, их инициативу и ответственность. Какой-то смысл в таком расчете, наверное, был.

В условиях фронта, в условиях боёв командирам часто было не до инициативы: отбить бы атаки фашистов с меньшими потерями, да успеть передохнуть до следующей атаки, а также подготовить собственные атаки.

Пока машину трясло по просёлку, такие размышления будоражили командующего фронтом. Он поворачивал их туда-сюда, пытался найти какие-то зацепки, вычленить главное, обрести в нём опору, равновесие.

Ивану Коневу шёл 44-й год.

Он олицетворял прирожденного воина.

Был высокий ростом, жилистый, широкий в кости, со строевой выправкой.

Конев всегда выглядел подтянутым, бодрым, являл собой центр внимания, когда оказывался на боевых позициях среди армейских офицеров или в гуще наступавшей пехоты.

В тот день, находясь в одной из дивизий, генерал увидел, как вдоль Минского шоссе в сторону Вязьмы солдаты рыли окопы-ячейки, готовились к наступлению немцев.

Командующий удивился работе солдат, приказал доставить к нему командира батальона.

Вскоре тот уже подходил к генералу.

-Товарищ генерал-полковник, по вашему приказанию полковник Бородин прибыл! - доложил комбат, часто дыша от быстрой ходьбы.

Перед ним стоял молодой офицер. Лицо его хранило летний загар, сквозь загар проступала усталость, а также страх перед командующим фронтом.

Тот холодно смерил взглядом полковника с головы до ног.

- Приказ был делать траншеи с ходами сообщений, а не одиночные окопы, - сдерживаясь, заметил генерал.

-Так точно, товарищ командующий, - подтвердил комбат, - был такой приказ.

Несколько секунд Конев молчал.

- Почему не выполняете приказ, комбат? - резко бросил он. - Что роют ваши подчинённые?

Конев указал рукой туда, где копали солдаты.

Комбат замялся, не зная, что ответить.

-Товарищ командующий, так сподручнее копать, окоп получается быстрее, а то бойцы устали, - нашёлся, наконец, комбат.

- Устали? А кто не устал? Вот когда война кончится, тогда и отдохнём, а пока она не кончилась! Вам замечание, товарищ комбат. Всякому рядовому яснее ясного преимущества траншеи перед окопом, - отчеканил Конев. - Вы же старший офицер! Разве не понимаете, что траншея сохранит ваших же бойцов лучше, чем самый удобный окоп? Немедленно сделать так, как требует приказ!

-Есть, сделать, как требует приказ, - комбат взял правой ладонью к виску. - Разрешите идти?

Генерал быстро, прямо взглянул в глаза Бородину, тот не выдержал секущего взгляда, опустил голову.

-Идите, - разрешил командующий.

Он мог наказать полковника. Да и следовало бы, пожалуй, наказать в назидание другим. Но что-то произошло в душе командующего. Из сотен эпизодов, отложившихся в сознании за три месяца боёв, Конев вдруг вспомнил, как батальон Николая Бородина геройски дрался с фашистами на подступах к Смоленску, и «собаки» Гитлера наяву ощутили, что такое «русский дух» и « русский кулак».

Поэтому генерал неожиданно смягчился - осуждающего взгляда, посчитал он, уже хватит для комбата. «Люди не железные, железо - и то не выдерживает, а тут - живые мужики», - подумал Конев.

6

В сумерках, за лобовым стеклом то возникало, то пропадало испуганное лицо Бородина, а в ушах звучало его «сподручнее», генерал вспомнил комбата и улыбнулся. В словечке ему слышалось что-то родное, далёкое, незабываемое.

- Сподручник, Ванёк! - гремел бригадир. - Перекур кончили - шабаш! Вставай в пару.

Иван бежал из будки, где доедал деревенский хлеб, запивая чаем, хватал тяжелый, длинный багор, вставал на брёвна, приноравливался к напарнику.

Закипала сбивка плотов. Сбивка - тяжелое мужицкое дело. Иван был слишком молод для неё, но он не подавал виду, что ему трудно, тянулся за напарником, хотел быть настоящим помощником.

С самой юности он подрабатывал на сплаве. Старший участка звал Ивана ласково - «сподручник». И это надолго осталось в сердце. Вечером он шагал к дому тётки Клавдии, которая заменила мальчику мать после смерти родной мамы Марии (она умерла во время родов). Тётка неизменно встречала племянника на крыльце.

- Наш сподручник пришёл, кормилец! - всплёскивала она руками. - Ох, опять весь промок! Держи валенки - тёплые, прямо с печки. Давай, садись скорее за стол!

- А самовар, тётя Клава, готов? - спрашивал Иван.

Он очень любил, когда на столе гудел самовар, от гудения чувствовал большую радость.

-Готов, готов, - торопила тётка Клавдия, - наверное, проголодался.

Как давно всё это происходило в деревне Лодейно в Вологодской губернии, где родился Иван. Так давно, будто было всё в сказке, теперь забытой. Нет, не забытой. Эта сказка жила в душе Конева.

…На обочинах просёлка темнели высокие берёзы, кое-где - липы и лиственницы. Их посадили ещё крепостные крестьяне, которые отошли в иной мир, но сотворённая ими красота осталась и радовала проезжающих. В изумительном живописном уголке, рядом со станцией Касня, в самом начале прошлого века приобрёл земли князь Григорий Волконский, деревня называлась Сковородино.

После революций 1917 года, чтобы уберечь усадьбу от разора, в ней власти организовали дом отдыха им. Шмидта. Когда фашисты напали на Советский Союз, в здравнице на скорую руку устроили госпиталь для раненых солдат и офицеров Красной армии, сюда их везли с передовой. А в большом барском особняке, добротном, двухэтажном, с флигелями - зимним и летним, в конце июля 1941 года срочно был размещён штаб Западного фронта во главе с маршалом Советского Союза С.К.Тимошенко.

- Вернулся к истоку, - шутил маршал по поводу места, куда въехал штаб.

Да, редкое совпадение! Именно на Западном фронте в 1914 году рядовым пулемётчиком Тимошенко впервые дрался с немцами.

Семёна Константиновича в СССР знали и взрослые, и дети как героя. Была у маршала и особая заслуга перед Родиной.

В ранге заместителя командующего Киевским округом он блестяще провёл поход в Западную Украину, Западную Белоруссию и Северную Буковину в сентябре 1939 года. Славянские земли, насильственно отторгнутые от России в пору Гражданской войны её врагами, благодаря той операции, были возвращены под крыло советского государства.

Такой манёвр значительно отсрочил наступление Гитлера на русский Восток.

…Фары выхватили из темноты фигуру часового, он быстро поднял шлагбаум. Машины въехали в усадьбу, остановились у входа в штаб фронта. Окна особняка светились, хоть было поздно, штабисты ещё работали.

На днях генерал Конев приказал передвинуть штаб по «запасному варианту» - в деревню Столбы под Гжатском. Дальше от передовых линий, да и на случай нашего отступления маневр был оправдан. Часть штабного хозяйства уже перевезли на новое место, а другую - ещё собирали.

Дежурный офицер доложил командующему обстановку.

- Пришёл ответ из Ставки? - спросил Конев.

-Не было, товарищ командующий, - ответил дежурный, подал другие донесения.

Иван Степанович тяжело опустился на стул.

Он достал пачку папирос, размял одну, закурил, жадно вдыхал тяжелый кисловатый дым.

На правом виске у генерала выступила тонкая жилка, словно он держал на плечах невероятно тяжелый груз.

Пять дней назад за подписями Конева, Соколовского и Лестева в Ставку ушла докладная от руководства Западного фронта.

По данным нашей разведки, а также по показаниям взятого в плен фашистского лётчика-истребителя, военный Совет фронта отмечал, что противник наращивал силы в районе Духовщины. На отдельных направлениях Западного фронта превосходство в танках у немцев достигало в 30 раз больше, чем у соединений Красной армии. Фашисты подтягивали свежие дивизии в район Вязьмы. Наш фронт, отмечали руководители, по-прежнему «очень жидкий», поэтому командующий просил Ставку ускорить «присылку пополнения», «восполнить недостаток пулемётного и артиллерийского вооружений».

Ответ из Москвы в штаб фронта не поступил.

Чуть позже руководство фронта запросило Ставку о разрешении на отвод армий на запасные позиции в случае, если наша оборона будет прорвана и не удастся сдержать натиск фашистов.

Ставка в ответ опять молчала!

Наскоро поужинав, командующий рассматривал карту фронта, которую и без того знал наизусть. Так, как начальник штаба знал наизусть пушкинского «Евгения Онегина». Когда обсудили положение армий, варианты обороны, атак, отступлений, Конев неожиданно сказал:

-Василий Данилович, почитай что-нибудь для души, а то голова уже не соображает.

- Почитать? Исключительно для вас, Иван Степанович, - встрепенулся Соколовский. - Для лирики момент, сами понимаете, не подходящий.

Генерал Соколовский просветлел лицом, по-доброму улыбнулся. Минуту-другую он молчал, напрягая память, и вот заговорил:

Но день протёк, и нет ответа,

Другой настал: всё нет, как нет.

Бледна, как тень, с утра одета,

Татьяна ждет: когда ж ответ?

Приехал Ольгин обожатель.

«Скажите, где же ваш приятель? -

Ему вопрос хозяйки был. -

Он что-то нас совсем забыл».

Татьяна, вспыхнув, задрожала.

-Сегодня быть он обещал, -

Старушке Ленский отвечал, -

Да, видно, почта задержала.

Татьяна потупила взор,

Как будто слыша злой укор.

-Точно про нас, - вздохнул Соколовский. - Мы оказались в роли Татьяны по отношению к Ставке.

-Да, оказались! - кивнул Конев. - А сам-то, часом, не сочиняешь?

-Некогда, Иван Степанович, - махнул рукой Соколовский. - Я в детстве любил сказки, а когда в семинарии был, всё стихи учил наизусть, Пушкина любил. Тогда-то я и выучил всего «Евгения Онегина» на память, молодой был, память была свежая, с той поры так и храню в памяти целый роман. В 18-м я пошёл добровольцем в Красную армию. С тех пор и тяну армейскую лямку. А что делать? У меня принцип: «Моё место там, где я нужнее». А нужнее всего я здесь, в армии!

-Это правильно! - оценил Конев. - Принцип хороший!

-Так, с лирикой закончили, - обронил Конев и подошёл карте. - Вернёмся к фрицам!

- Не думаю, что они пойдут сразу по пяти направлениям, - сказал генерал. - Скорее, немцы будут искать слабое место у нас, чтобы прорвать оборону, а, может, и взять наши армии в кольцо. Может, Рокоссовский был и прав, когда предлагал командованию фронта учесть вариант отвода 16-й армии в глубину обороны, при необходимости, конечно. А я ему приказал всякую подвижную оборону исключить. Как полагаешь, Василий Данилович, правильно или нет?

- Опасения ваши, Иван Степанович, разделяю, хотя и не полностью. Обхват наших частей со стороны фашистов не исключен, у немцев обхват - излюбленный приём. Оборону нашу надо бы изменить, усилить стыки армий, - высказал мнение генерал-лейтенант. - Командующего 16-й армией, пожалуй, и следовало бы поддержать, вариант его разумный, я так считаю. Но вы сами знаете, Иван Степанович, что руки у нас связаны. Без согласования со Ставкой принимать такие решения мы не можем.

-Знаю, - резко бросил Конев.

Он замолчал, размышлял о чём-то.

- Нам нужна не только оборона, - сказал Иван Степанович. - За собой я оставляю и план наступления.

Конев, придя к себе, заснул сразу, будто провалился в глубокую яму.

7

… Иван Степанович услышал тяжелый гул, оглянулся, вздрогнул, почувствовал опасность.

С пригородного перелеска в сторону шоссе, выпуская клубы дыма, ползли танки. На башнях жирно чернела фашистская свастика.

Танки шли прямо на командующего 19-й армией.

- Чернышёв, ко мне! - закричал Конев адъютанту.

Адъютант подбежал к генералу.

Оба они лихорадочно искали выход из ситуации, надо было что-то предпринять.

Рядом, на обочине, сиротливо приткнулась наша противотанковая 45-милимметровая пушка.

-Быстро к пушке! - скомандовал Конев адъютанту.

Командира расчёта по какой-то причине не было, но сержант и заряжающий стояли на возле орудия . Генерал Иван Конев расставил расчет, сам прильнул к прицелу, поймал в панораму приближающийся танк, дал команду: «Огонь!».

Снаряд пробил броню, фашистский танк загорелся.

Другие танки развернулись, поползли в обход, намереваясь окружить артиллерийский расчёт.

По дороге к тому месту, где стояла пушка, которую развернул против фашистов командарм, подъехала генеральская машина.

Конев, его адъютант, ещё несколько штабистов, бойцы расчёта впрыгнули в машину.

Машина быстро поехала в сторону деревни, не занятой немцами.

И тут Иван Степанович увидел наяву, как идёт на них, прямо в лоб, фашистский танк.

Чем его остановить?

Ничего подходящего под рукой не было!

« Нет, нас так просто не раздавишь! - закричал генерал. – Голыми руками нас не возьмёшь!».

Он вдруг, что было сил, схватил руками танк за пушку, и начал крутить им туда-сюда. Танк почему-то оказался лёгким, и Конев швырнул его в кювет, как сломанную детскую игрушку.

Выползший сбоку другой немецкий танк прямой наводкой выпустил снаряд прямо в грудь генералу, он вскрикнул, но не ощутил боли, только страх сдавил сердце.

…Конев проснулся, несколько минут приходил в себя от страшного сна.

«Тьфу, и приснится же чепуха, что не знаешь, чего и подумать! - проронил он вслух и встал с койки.

Взглянул на часы - четыре часа ночи.

Он тут же вспомнил, что нечто похожее на то, что ему приснилось, уже происходило в реальности. С офицерами штаба он выезжал из Рудни для проверки расположения частей. Случайно, за окраиной города, вездеход командующего наткнулся на наступающих фашистов. Только чудом удалось тогда избежать плена или смерти.

Накинув китель, командующий вышел на воздух.

Подмораживало. Слабо долетал никогда не смолкавший, а теперь приглушённый гул с передовых позиций фронта. В тёмном небе искрились, мерцали звёзды, а Полярная звезда светила так низко, что, казалось, её можно потрогать руками.

За углом, на повороте в барский парк, с ним поравнялся часовой, назвал себя сержантом Басовым, начал докладывать.

-Вольно, - остановил часового генерал. - Как по имени?

-Николай, - назвался сержант.

Коневу захотелось поговорить с бойцом, закваска с гражданской войны осталась, когда служил комиссаром. Иногда такой разговор благотворно влиял на настроение и теперь мог бы развеять остатки смятённых чувств от страшного сна.

-Откуда родом? - поинтересовался Иван Степанович.

-Из Торжка я, товарищ командующий, - робко ответил сержант.

Он был явно смущён близостью самого генерала Конева, о котором среди солдат ходили легенды.

- Слышал, но не бывал в том городе, - признался генерал. - Славный град? Должно быть, как и мой Никольск, небольшой?

- Самой Москвы, товарищ командующий, Торжок старше на сто лет. А в нём красот - не обсказать сколько, - преодолев неловкость, оживился Басов. - Народ у нас добрый, приветливый. Для меня - так город большой, а кому-то, может, и не велик будет.

- Товарищ командующий, когда кончится война, я Вас приглашаю в гости, - осмелел сержант Басов. - Мой дом на улице Болотной. Мы за Русь стояли испокон веков, всяких врагов били.

8

Хрупкий иней тонкими узорами разукрасил луговины, опушки, взгорки, будто осыпал предрассветную землю крупной солью. С уходом темноты на обширных смоленских просторах открывалась чудовищная картина сосредоточения фашистских войск - серое людское море, трудно чем-либо измеряемое. Железная армада, подобно гигантской пантере, была готова к решительному прыжку, намеченному операцией «Тайфун».

Группа армий «Центр» к 1 октября 1941 года насчитывала 1 миллион 800 тысяч солдат и офицеров, 1700 танков, 1390 самолётов, огромное количество миномётов, пушек, другой техники. Фашистскому командованию всё казалось, что этого мало. В сторону Смоленска продолжали идти дополнительные танковые и моторизированные дивизии из резерва, из групп армий «Юг» и «Север». Из-под Ленинграда перебросили 4-ю танковую группу под командованием генерал-полковника Э.Гёпнера.

Обычно тайфун зарождался и свирепствовал в восточной половине огромного Тихого океана. Ураган, набрав силу на безоглядных водных просторах, вздымал массы воды, нёс их к побережью, и если доносил до берега, то крушил и сметал всё на своем пути.

«Тайфун» из коричневых шинелей фашистов мыслился стратегами Вермахта по ожидаемым последствиям похожим на тот, что бывал в Тихом океане.

В считанные дни - не более двух недель - он должен был смять, разнести в пух и прах, уничтожить Красную армию, открыть прямую дорогу на Москву.

Взятие столицы СССР для Гитлера было делом решённым, без всяких сомнений. Уже в сторону Восточного фронта шли вагоны, груженные отборным гранитом, из него на месте поверженной Москвы намечали возвести памятник в «честь гения Гитлера и славы оружия 3-го Рейха».

… Поодаль немецких танков стояли строем боевые экипажи, вдохновлять их перед боем приехал генерал Эрих Гёпнер, по прозвищу «старый кавалерист». Когда-то он начинал службу в драгунском полку в Шлезвиг-Гольштейне. На днях бронетехника под командованием генерала была выведена из группы «Север» под Ленинградом и передислоцирована под Вязьму для усиления войск генерала-фельдмаршала фон Бока.

Высокий, чуть сутуловатый, одетый в серый плащ, перехваченный ремнём, генерал Гёпнер шёл перед строем и, плотно поджав губы, вглядывался в солдат и офицеров. Фуражка у генерала была надвинута на лоб, на лице застыла маска хищника. Казалось, он вот-вот набросится на кого-нибудь из своих танкистов, чтобы разорвать на куски. Подчинённые боялись генерала, поэтому старались изобразить на своих лицах подобострастие.

За 4-й танковой группой и приданными ей штурмовыми соединениями и дивизионами числились разоренные города, сёла и деревни в Прибалтике, Псковской, Новгородской и Ленинградской областях, взятые в плен бойцы Красной армии; многочисленные факты жестокости и зверства.

За войну против СССР Э. Гёпнер ещё не имел наград. Он считал себя несправедливо обойдённым, надеялся, что Гитлер исправит эту оплошность.

За захват и оккупацию Польши, что было больше похоже на весёлую прогулку, чем на серьёзную войну, ему вручили от Гитлера орден «Рыцарский крест». За разгром Франции присвоили звание генерал-полковника. А тут, на Восточном фронте - тишина. Но то, что группу выдернули с Северо-Запада и включили в исполнители операции «Тайфун», Гепнёр расценил как заботу Гитлер о нём, думал, что фюрер определённо сделал на него ставку.

И генерал-хищник готов был оправдать высшее доверие.

Генерал с наигранным пафосом поздравил танкистов с началом великой операции «Тайфун», а затем сообщил, что личному составу прочтут «Обращение» любимого Гитлера к солдатам Восточного фронта, только что полученное из Берлина.

9

Вперёд вышел штабной офицер.

Он взял в одну руку усилитель звука, а в другую - листы бумаги, стал громко читать послание фюрера; отрывисто, тяжело, будто пулемётная очередь, звучали слова на немецком языке:

«Солдаты Восточного фронта!

Глубоко озабоченный вопросами будущего и благополучия нашего народа, я ещё 22 июня решился обратиться к вам с требованием предотвратить в последнюю минуту опаснейшую угрозу, нависшую тогда над нами. То было намерение, как нам стало известно, властителей Кремля уничтожить не только Германию, но и всю Европу.

Вы, мои боевые товарищи, уяснили за это время два следующих момента:

1. Наш противник вооружался к готовившемуся им нападению буквально до зубов, перекрыв многократно даже самые серьезные опасения.

2. Лишь Господь Бог уберег наш народ, да и народы европейского мира от того, что варварский враг не успел двинуть против нас свои десятки тысяч танков.

Погибла бы вся Европа. Ведь этот враг состоит в основном не из солдат, а из бестий.

Теперь же вы, мои товарищи, собственными глазами увидели, что представляет собой «рай для рабочих и крестьян». В стране с огромной территорией и неисчерпаемыми богатствами, которая могла бы прокормить весь мир, царит такая бедность, которая нам, немцам, непонятна. Это явилось следствием почти 25-летнего еврейского господства, называемого большевизмом, который представляет собой в истинном своем смысле не что иное, как самую обычную форму капитализма.

Носители системы в том и другом случае - одни и те же: евреи и только евреи».

Голос офицера звенел в ранней утренней тишине.

Генерал Э.Гёпнер, слушая читавшего, иногда кивал головой, будто подтверждал истинность слов в послании фюрера.

На самом деле обращение к солдатам действовавшего канцлера Германии Адольфа Гитлера являло собой великую фальшивку, сфабрикованную в Берлине ближайшим сподвижником Йозефом Геббельсом, рейхсминистром народного просвещения и пропаганды.

Когда в 1926 году малоизвестный Геббельс принял сторону Гитлера, а позже и близко сошёлся с ним, Гитлер был изумлён и потрясён способностями доктора Йозефа врать и выдавать такое враньё за истину. Никому подобное не удавалось столь искусно, как доктору. Взяв в свои руки избирательную кампанию Гитлера, Геббельс фактически привёл его на вершину власти, используя цинизм, искажение информации, провокации, драки, убийства - всё, что на современном языке обозначают термином «грязные технологии».

«Ложь, сказанная сто раз, - любил изрекать доктор Йозеф, - становится правдой».

Теперь, для солдат Восточного фронта, Геббельс увеличил «свою правду» многократно!

Он перевернул 22 июня 1941 года задом наперёд!

Он сочинил небылицу о том, что Советский Союз готов был напасть на Германию, и Гитлер повторял «утку» своего рейхсминистра на всех перекрёстках Европы.

А что было в реальности?

Ещё в апреле 1941 года по распоряжению начальника военной разведки «Абвер» - адмирала Канариса в приграничные районы СССР забросили 200 диверсионных групп и террористов-одиночек. Эти фашистские «специалисты», переодетые в гражданскую одежду советских жителей, втихаря творили тёмные дела. В Литве они поджигали леса, наносили на карты советские военные объекты. Они совершили семь диверсий на Октябрьской железной дороге. Они перерезали телефонные и электрические линии, собирали информацию о расположении частей Красной армии. Тогда, то есть на три месяца раньше, Гитлер реально начал войну против Советского Союза.

Используя одурманивающий туман убаюкивающих дипломатических разговоров, руководство Германии упорно продвигало войска группы армий «Центр» на Восток, ближе к советским границам, к позициям, исходным для нападения.

Уже 15 мая 1941 года в эти дивизии фашистов, которые составляли большую часть войск Германии, поступили оперативные подробные карты европейской части Советского Союза.

Ну, не для развлечения же? Ну, для игры же в «подкидного дурака»?

Исходя из ситуации, 3 июня 1941 года И.В.Сталин направил канцлеру личное письмо, где отметил: «создаётся впечатление о намерении Германии воевать против Советского Союза». В ответном послании от 9 июня 1941 года Адольф Гитлер заверил Сталина, что он будет «строго соблюдать Пакт о ненападении от 23 августа 1939 года».

Канцлер ручался «честью главы государства», что никакой войны не будет!

Что же касалось передвижения войск вермахта по территории Польши и дальше в сторону СССР, на которое указывал в своём письме Сталин, то канцлер объяснил их тем, что центральная часть Германии хорошо «просматривается с воздуха» и подвергается жестоким бомбардировкам со стороны Англии.

Ничего себе довод для движения войск на Восток!

Сталин разгадал лукавство Гитлера и назвал его «хитрецом».

Хитрец, ещё какой хитрец!

На другой день, после того, как из Берлина отослали ответ Сталину, Гитлер провёл секретное совещание с командованием всех родов войск вермахта, где и объявил о дне начала операции «Барбаросса» - 22 июня.

Притворно и лицемерно уповал Гитлер: «лишь Господь Бог уберег наш народ» от «варварского врага». Гитлер, как и преданная ему верхушка 3-го Рейха, не был ни католиком, ни православным, ни даже, что подходило бы духу того времени - атеистом. Канцлер верил в оккультизм, где преобладало поклонение демонам, чёрной энергии, то есть он являлся замшелым сатанистом.

Оккультизм, лично поощряемый Гитлером, был возведён в Германии чуть ли не в ранг государственной политики. В стране действовало множество сект, трудились научно-исследовательские институты на ниве пропаганды оккультизма.

Зачем же в «Обращении» Гитлеру понадобился «Господь Бог»?

Или он считал себя настолько великим, что мог «взять в подчинение» и самого Господа Бога?!

Похоже, так! «Сверхчеловек» Гитлер возомнил себя и «Сверхбогом».

«Через считанные недели, - продолжал громко читать офицер, - все три важнейших промышленных района окажутся в ваших руках! Ваши имена, солдаты вермахта, как и имена наших доблестных союзников, названия ваших дивизий, полков, кораблей и авиаэскадрилий войдут в мировую историю, связанные с величайшими победами за весь её обозримый период.

Вот они, ваши деяния: более 2 400 000 пленных, свыше 17 500 танков и 21 600 орудий уничтожено или захвачено, 14 200 самолётов сбыты или уничтожены на земле.

Мир ещё не видел ничего подобного!

Территория, которую на сегодняшний день завоевали немцы и союзные нам войска, в два раза превышает территорию нашего рейха в границах 1933 года и в четыре раза - территорию английской метрополии».

Офицер повысил голос до высокой ноты:

-Эта борьба, вероятно, впервые станет борьбой всех наций Европы и будет рассматриваться как единая акция в целях спасения культурных ценностей всего континента, - почти кричал читающий.

« За три с половиной месяца, - продолжал он читать послание, - солдаты, наконец-то, создана предпосылка для нанесения врагу последнего и решающего удара ещё до наступления зимы, удара, который должен разгромить его окончательно.

Сегодня начинается последнее и величайшее сражение этого года».

О потерях русских Гитлер врал, прибавляя в живой силе и технике вдвое больше, а про собственные потери - мимоходом упомянул: достигли «не более одной пятой потерь в Первой мировой войне». Уловка Геббельса, подкинутая Гитлеру, была рассчитана на то, что вряд ли кто из солдат и офицеров на Восточном фронте помнил потери Германии в 1914-1916 годах, а уж тем более стал бы вычислять «одну пятую», взяв бумагу и карандаш.

«Лукавые цифры» на то и были рассчитаны.

Девиз доктора Йозефа - «Мы добиваемся не правды, а эффекта» сработал и теперь.

Сквозь ложь, напыщенность фраз, розовый туман обещаний, всё же у Гитлера промелькнула одна настоящая фраза: «враг состоит, в основном, не из солдат, а из бестий».

Отважные советские бойцы для фашистов были «бестиями».

Ну, понятно! Как иначе?

А для Родины они были тогда, накануне операции «Тайфун», и на все века остались Героями!

Либо известными, либо неизвестными.

Как волки в облаве натыкаются на красные флажки, так и фашисты натыкались на каждом километре своего пути на Восток на невиданное сопротивление советских войск, на их жесткие, сокрушающие атаки. Ничего подобного не оказывали армиям 3-го Рейха англичане, французы, австрийцы, чехи, поляки, а уж о румынах, болгарах, норвежцах и итальянцах нет и речи.

Паразитируя на идее «высшей арийской расы», фашисты не понимали русской жертвенности, недоступной «сверхчеловекам».

Фюрер в обращении к солдатам умолчал о том, что, проводя совещание в своей Главной Ставке, ещё 17 сентября 1941 года он был вынужден признать: «Мы открыли дверь в Россию, не зная, что за ней находится. Абвер не справился со многими из своих задач…».

Кто же они были, кого канцлер Германии А. Гитлер на весь мир обозвал в своём обращении «бестиями»?

10

- Мама, куда папка ушёл? - спросонья спросил Витёк.

Он не понимал, что происходило.

Прошлёпав босиком по полу, Витёк пытливо взглянул на мать.

- Что ты в такую рань поднялся? - удивилась Анна и погладила по головке любимого восьмилетнего сына. - Иди, давай, спи ещё. Отца вызвали на аэродром.

- Почему у тебя глаза красные, ты плакала? - не унимался Витёк.

- Когда вырастешь, всё узнаешь! - вздохнула мать, и чуть снова не заплакала.

Виктор вырос, стал военным, дослужился до звания полковника. И, действительно, всё узнал и поведал людям, написав замечательные воспоминания об отце-герое и товарищах, с которыми тот служил.

Тогда, в 4 часа утра 22 июня, полк, где одной из эскадрилий командовал отец Виктора - Николай Гастелло, подняли по тревоге. Лётчики думали про очередное учение, но комиссар объявил: «Германия напала на СССР».

Прозвучал приказ на боевой вылет, экипажи заняли места в машинах.

В люки самолётов загрузили бомбы, заправили боевые ленты в пулемёты.

С аэродрома Боровское под Смоленском в тёмное небо улетали один за другим «ДБ-3 ф» - новые бомбардировщики, приписанные к дальней авиации. Теперь, в горячке первых часов войны, их использовали в качестве штурмовиков и выпускали в воздух без всякого прикрытия. Хотя это было очень рискованно, но другого выхода не нашли - сопровождающих самолётов, быстрых истребителей просто не было.

Тяжелые машины зависали над вражескими колоннами, которые устремились вглубь страны через приграничный посёлок Лептуны.

Наши самолёты сбрасывали бомбы на врагов, вели огонь из пулемётов. Советские лётчики видели, как внизу вспыхивала и загоралась бронированная техника, в панике и ужасе разбегалась пехота, экипажи танков и артиллерийские расчеты.

Враг, сделавший ставку на внезапность, пришёл в бешенство от советского удара.

Экипаж Гастелло, командира 4-й эскадрильи, сделал несколько вылетов в первые два дня войны. Летчики уничтожали фашистов, их технику, и неизменно приземлялись на аэродроме Боровском невредимыми, будто они были заговорёнными. Но всё же общие потери наших тяжеловесов быстро росли. Что делать? И вот придумали! На них срочно ставили дополнительный крупнокалиберный пулемёт. Поэтому на третий день войны самолёты Николая и ещё некоторых экипажей находились на земле.

Монтаж второго пулемёта уже закончили, когда в небе загудел «Юнкерс-88». Снизившись над домами городка летчиков, он осыпал крыши пулемётными очередями. Улетев в сторону леса и там развернувшись, бомбардировщик прицельно пошёл в атаку на притихшие на земле «ДБ-3ф».

От налётчика те, кто был на аэродроме, бежали кто куда - под самолёты, в укрытия, в канавы. Николай, оценив ситуацию, открыл дверцу самолёта и вскочил в кабину стрелка-радиста. Там уже стояла новая, ещё ни разу не опробованная, турельная пулемётная установка с заряженной лентой.

Немец опять пикировал, и уже шёл прицельно на самолёт Гастелло.

Николай уловил противный свист, скрежет - пули с фашистского «Юнкерса» впивались в крылья и правую плоскость.

«Наглец, скотина!» - выругался капитан.

Николай схватился за пулемёт, но было поздно. Фашист уже набирал высоту. Вскоре он развернулся там же над лесом, где и первый раз, и пошёл на второй заход.

Капитан увидел, как с борта «Юнкерса» неслись красные жгуты - это были пули.

Это неслась смерть!

Гастелло нажал на спуск и выдал длинную очередь по летящему врагу. Самолёт потерял равновесие, качнул крыльями, а ближе к лесу зачадил из хвоста чёрным дымом, самолёт падал, приближался к земле.

И неожиданно в стороне от аэродрома раздался оглушительный взрыв - это «Юнкерс-88» грохнулся о землю, взорвался не израсходованный боезапас.

Красноармейцы, вскочив на аэродромную полуторку, покатили искать экипаж сбитого стервятника, и довольно быстро нашли.

Командиром оказался ас-подполковник, на груди у него болтались три «Железных креста». Важная птица - куда с добром! От страха подполковник тряс головой, ещё не веря, что его сбила русская пуля на третий день войны. Фашистский лётчик озирался на своих товарищей - майора, лейтенанта и фельдфебеля, будто те были причиной падения «Юнкерса-88».

Весь экипаж попал в плен в полном составе.

Фашиста-подполковника привели на допрос.

Наглость и самоуверенность ещё не выветрились из него, он высокомерно заявил переводчику:

- Я бомбил Англию, Францию! Я летал над Голландией, Бельгией, Норвегией, - переводил наш офицер слова германского аса. - И везде, где только появлялся немецкий самолёт, все разбегались в разные стороны. Нас всюду боятся! А ваши летчики даже с земли ведут по нам огонь. Непонятная страна, непонятная война!

- Мало сбивать, вас вообще нужно убивать! - вставил реплику один из наших офицеров.

Переводчик передал её смысл командиру экипажа, лицо у него сделалось багровым, и он опять затряс головой, находясь во взвинченном нервическом состоянии.

-Покажите, кто меня сбил? - попросил фашист.

-Много чести, - бросил командир полка. - Смотрин для фашиста не будет. Здесь не цирк!

Действительно, для этого фашистского подполковника, да и миллионов других фашистов Советский Союз предстал с первых дней их нападения «непонятной страной». Они думали, что будет, как в Европе: от радости начнут кидать шляпы вверх и кричать «ура» Гитлеру - так, по крайней мере, представлялся им поход на Восток.

Теперь сбитый экипаж увидел то, что было на самом деле.

Капитан Гастелло тоже был в комнате, где допрашивали фашиста, жадно поедал его глазами.

Дали бы волю, Николай в порошок стёр бы подполковника только за то, что он изрешетил одну плоскость его машины.

Но кто ж её даст?

Уже в конце допроса, к удивлению тех, кто присутствовал, фашист, нервно подёргивая головой, предложил нашим офицерам … «сложить оружие и сдаться в плен».

Кто-то из наших лётчиков в ответ на «ультиматум» фашиста громко захохотал.

Засмеялись и другие офицеры.

Да, предложение немецкого аса-подполковника развеселило «небесную пехоту».

Утром пленный экипаж отправили в Москву.

Шёл пятый день вероломной необъявленной войны.

Ещё с вечера Николай, чтобы не забыть об этом в утренней суете, сказал Анне:

- Завтра семьи нашей эскадрильи пойдут на эвакуацию, и ты собирайся с Виктором. Да не плачь, ты, милая Аннушка, прошу тебя, не плач! Рыдать должны они, а не мы. Мы будем бить их, псов. Они ещё пожалеют, что пришли! Будут удирать, только пятки засверкают…

Анна прижалась головой к плечу мужа.

Рано утром Николай ушёл на аэродром.

Его экипаж стоял перед самолетом, ребята бравые, как на подбор.

Штурман - лейтенант Анатолий Бурденюк, стрелок-радист - старший сержант Алексей Калинин, и только что включенный в экипаж - люковый стрелок, лейтенант Григорий Скоробогатый, он впервые вылетал с командиром эскадрильи.

Рядом застыли экипажи капитана Александра Маслова и старшего лейтенанта Фёдора Воробьева.

Три экипажа получили задание командира полка - остановить продвижение колонн фашистов к столице Белоруссии городу Минску.

Самолёты один за другим поднялись в воздух, взяли курс к заданной цели.

Вскоре они уже летели над изгибом шоссе Молодечно-Радошковичи, в сорока километрах от Минска.

Бомбы падали на танки, бочки с горючим, на экипажи, ошалевшие от внезапности. По немцам с бортов самолетов строчили из пулемётов. Вспыхивали взрывы, кричали раненные. Черный дым поплыл над колонной. Лётчики, отбомбившись, разворачивались в небе и вновь шли в атаку.

Самоходные скорострельные зенитки фашистов, приданные танковым частям, молотили снарядами небо, пытались ухватить в прицел русских «бестий».

Самолёт Гастелло в третий раз пикировал, в третий раз точно в цель сбросил бомбы.

И уже «ДБ- 3ф» делал разворот, когда Николай увидел сквозь стекло, как машина капитана Александра Маслова, его давнего друга, вспыхнула, пошла вниз, быстро приближаясь к фашистской колонне на шоссе.

« Саша, Саша!» - прокричал по рации Гастелло, пытаясь связаться с другом.

Маслов не отозвался, в наушниках слышались шум, треск, сквозь них голос Александра не прорезался. Гастелло уже не мог видеть, куда падал самолёт Маслова - на вражескую колонну или в сторону, на поле за лесом.

И тут же Николай услышал по рации голос своего штурмана:

«Командир, попадание в хвост, - докладывал Анатолий Бурденюк. - Горим! Мы горим!».

Николай лихорадочно соображал, что делать. Посадить подбитую машину на землю - означало верный плен; выброситься экипажу с парашютами - означало то же самое.

Выхода, как ни крути, не было.

И тут же по рации до Гастелло донесся голос командира другого экипажа - старшего лейтенанта Федора Воробьёва:

«Товарищ командир эскадрильи - иду на помощь!»

Чем мог Воробьёв помочь горящему самолёту?

«Отставить помощь, - скомандовал капитан Гастелло Воробьёву. - Приказываю, вашему экипажу, старший лейтенант, возвращаться на базу».

«Слушаюсь», - ответил Воробьев и приказал штурману Анатолию Рыбасу разворачиваться на домашний аэродром.

Прежде, чем повернуть в направлении на Боровское, Фёдор Воробьев и Анатолий Рыбас узрели страшную картину.

Горящий «ДБ-3ф», будто брошенный кем-то огромный факел, вонзился в скопление фашистской бронетехники, сжигая её испепеляющим огнём.

Несколько фашистских солдат и офицеров сошли с ума.

Позже Воробьёв и Рыбас составили рапорт командиру авиационного полка, где они изложили подробности последних земных минут Николая Гастелло.

… Сам же командир эскадрильи, переходя в иное состояние, ощутил необыкновенную лёгкость. Ангел, одетый во всё белое, мягко взял его за руку и повёл вверх. Но прежде, чем туда идти за ним, Николай увидел Анну, она улыбалась и протягивала к нему руки, как ребёнок. И такая любовь, такое тепло исходило от неё, что Николай почувствовал её любовь, её тепло, но не мог их выразить.

Любящие души ощущают друг друга, независимо от расстояния и времени.

________ОТСТУПЛЕНИЕ______

Прости нас, Ангел небесный!

В наши дни, Господи, до какого края люди дожили!

Разжиревший оратор в Москве кричал в микрофон на всю Россию, что Николай Гастелло… «был террористом».

С упоением смаковал оратор свою «утку» и требовал «общественного осуждения» капитана Гастелло: мол, надо его задним числом «припечатать».

Обязательно «припечатать», ведь в «демократической России» идёт борьба с терроризмом. А Гастелло и был самым «настоящим террористом».

Господи, да как же у него язык поворачивался говорить такое?

Но поворачивался, но говорил; говорил с упоением, даже взахлёб!

Думаю, сей оратор, которому Москва предоставила эфир, - единой крови с Геббельсом.

11

Главная цель операции «Тайфун» на утро 2 октября 1941 года состояла в ликвидации взаимодействия соединений Красной армии - приказано было вывести из строя все виды связи, которыми они располагали, а затем сильными ударами прорвать нашу оборону.

Фашисты начали со штаба Западного фронта.

Ещё до их наступления, на рассвете, генерал Иван Степанович Конев и большая часть штабных офицеров покинули усадьбу князя Волконского в Касне и продвигались к деревне Столбы, месту новой дислокации. Но и старый штаб продолжал действовать, люди остались для связи с воинскими частями.

Утром Иван Степанович принимал донесения о завязавшихся боях на передовых позициях, находясь уже в Столбах. А в эти часы небо над селом Касня потемнело от фашистских бомбардировщиков. Двадцать «Юнкерсов-88», издавая противный вой при пикировании, хищнически обрушились на барские постройки. Бомбы рвались на аллеях, выворачивая с корнями вековые липы, превращали в крошево кирпичные стены особняка, осколками разлетались по округе. От бомбёжки пострадали семьдесят с лишних наших бойцов и офицеров, некоторые были ранены, а большинство - убиты.

Прежний штаб Западного фронта был уничтожен налётом фашистских стервятников.

Удары с воздуха гитлеровцы наносили одновременно по штабам разных уровней, командным высотам, пунктам управления Западного, Брянского и Резервного фронтов. Если представить три фронта «живым организмом», то их штабы являли собой «нервные узлы», которые задавали, определяли деятельность всех родов войск.

Теперь они в большинстве своём были стерты с лица земли.

Всё произошло стремительно, командование фронтами не успело принять какие-то ответные меры.

Прицельный разгром штабов Красной армии произошёл, благодаря разведке фашистов, предварительно засекшей их расположение. Не обошлось и без содействия, а по сути прямого предательства некоторых советских офицеров из этих самых штабов, завербованных «Абвером», службой военной разведки 3-го Рейха.

Но не везде фашистам удался погром. Всё же в некоторых дивизиях Красной армии нашлись предусмотрительные офицеры, они создали запасные командные пункты, и использовали их, когда войска отходили под напором врага.

Но таких, впередсмотрящих, было, увы, немного.

Проводная связь, соединявшая подразделения внутри армий, а также армии с фронтами, а фронты со Ставкой Верховного Главнокомандующего, фактически бездействовала. В штабах на всякий пожарный случай имели переносные рации и радиостанции. Конечно, они были не столь надёжные, как проводной телефон, но под руками хоть какая-то связь. К сожалению, новыми аппаратами ещё не умели хорошо пользоваться, к тому же опасались радиоперехвата фашистов.

Управление войсками резко ухудшилось, роль «телефонов» выполняли посыльные офицеры, терялось драгоценное время.

Всё же генералу Ивану Степановичу Коневу удалось по аппарату «БОДО» передать в Москву докладную, где он скромно написал, что «через позиции Западного фронта просочились «мелкие группы противника», чем и ввёл в заблуждение Ставку. Возможно, такая информация командующего фронтом дала повод Сталину, спустя три дня, сказать, что он «не может добиться от Западного и Резервного фронтов исчерпывающего доклада об истинном положении дел», не может «принять никаких решений».

А принимать их следовало немедленно!

Всякий час и любая минута промедления оборачивались убитыми и раненными на фронтах, усугубляли ситуацию для всей страны. Спасение могло быть в отводе армий в глубину нашей обороны. Но такой операции - «отвод войск» не существовало в военной «доктрине» Красной армии. Эта «доктрина», порожденная сиюминутными обстоятельствами, когда наши войска, отступая, сдавали врагу города и села, была и для солдат, и для генералов одной только единственной: «Ни шагу назад!».

Но как же «ни шагу назад!», если отступали почти по всем направлениям!?

Даже сам генерал, командующий армией или фронтом, не мог, а точнее – не имел права отдать приказ, спасающий тысячи бойцов. И одной из причин было то, что у высокого по званию командира возникало опасение, будто его благоразумное распоряжение в реальности обернется трусливым бегством частей, даже дезертирством.

А, может, всё-таки имел право?

Вряд ли!

Офицеры были свидетелями множества случаев, которые подтверждали, что такого права у них, командиров разных уровней, нет.

Самый последний произошёл в начале операции «Тайфун». Командира гарнизона Смоленска полковника Малышева, приказавшего взорвать мост через реку Днепр, когда на него уже въезжали танки фашистов, тут же схватили «особисты» и готовы были предать «военному суду». Умного, находчивого полковника обвинили в том, что он уничтожил мост… «без согласования с начальством».

Позже, слава Богу, разобрались в ситуации, всё обошлось, офицер избежал трибунала.

Но десятки других объектов достались врагу без всякого боя, и враг, как на параде, грохотал по ним танками, занимая участок за участком.

За такое почему-то трибунал не полагался!

12

Бойцы 19-й армии, ею теперь командовал генерал-лейтенант Михаил Федорович Лукин, в числе первых встретили начальную волну «Тайфуна». Накануне армию усилили стрелковыми, танковыми, кавалерийскими дивизиями, тремя артиллерийскими дивизионами и двумя батареями «Катюш».

Было чем угостить фашистов, которые боялись реактивной артиллерии больше, чем огня.

А у наших солдат один вид «Катюш» сразу поднимал настроение.

В траншее готовились к атаке немцев, здесь были и мои герои.

- Ну, что, Сашок? Поотдыхали вчерась от души, давай браться за дело, - повернулся сержант Прохоров к рядовому Миронову.

- Возьмёмся, Силантич, возьмёмся, нам не привыкать, - откликнулся боец. - Холодновато только, руки стынут. Дай, Иван, тёплые рукавицы.

-Подожди, согреешься, жарко будет, - сказал Прохоров.

Он протянул Александру утеплённые рукавицы.

Сам Иван ладил установку крупнокалиберного пулемёта, проверял обзор, устойчивость.

- Слышь, Сашок, у соседей, кажись, закрутилось дело, - бросил сержант товарищу. – Гул пошёл оттуда, взрывы слышны…

Миронов прислушался.

- Похоже, ты прав, началось, - подтвердил рядовой.

С позиций соседнего батальона, которые находились вдалеке, доносилась стрельба, разрывы мин и снарядов.

Фашисты действовали приёмами, доведёнными до совершенства на Восточном фронте. На каком-нибудь участке они обозначали наступление, показывали активность, а на самом деле вели игру, чтобы ввести в заблуждение советских командиров. Когда «приманка» срабатывала, немцы даже притворно отступали, затягивая красноармейцев в «ловушку». И пока шла «эта игра», фашисты наносили мощный удар в совершенно другом месте, где подразделения красноармейцев не ждали атаки.

Точно так получилось и в то холодное утро.

Устроив репетицию на позициях соседнего батальона, немецкие танки, поддерживаемые артиллерией, а с воздуха - «Юнкерсами-88», группами потекли на рубежи 50-й стрелковой дивизии, а вслед за ними рядами валила пехота.

Кое-где она даже опережала танки, быстро приближалась к нашим траншеям.

-Подноси, Сашок, запас, чтоб не отвлекаться, - приказал Прохоров. - Начнём!

Миронов побежал по траншее к месту, где хранили боезапас, и принёс дополнительно ящики с патронами.

Прохоров, прицеливая пулемёт, выждал какое-то время, а вскоре он услышал команду ротного, старшего лейтенанта Сергея Смирнова:

- Огонь!

Иван в последний раз навёл прицел, и очереди горячего свинца одна за другой полетели в сторону цепей наступающих, ряды пошатнулись, фашисты падали мёртвые.

Тут же сзади траншеи, откуда строчил пулемёт, грохнул снаряд, вздымая землю. Это выстелила пушка одного из немецких танков.

Прохоров отряхнул с лица земляную пыль, которой его обдало после взрыва, и посмотрел вперёд.

Два фашистских танка прямиком катили на позицию Прохорова. Не было сомнения, что они намеревались раздавить гусеницами пулёметное гнездо.

Неподалеку от траншеи, на опушку леса, подъехали странные машины. Вместо кузова у них были какие-то железные полосы. Старший лейтенант, молодой высокий парень, выскочил из кабины, быстро отдавал команды. «Полосы» на машинах подняли вверх, к ним подносили и вставляли снаряды.

Неожиданно из леса на кобыле выехал полковник, очевидно, командир кавалерийского подразделения.

- Чего это вы тут этажерок наставили? - грубо спросил он сержанта.

- Обратитесь, товарищ полковник, к старшему лейтенанту, - посоветовал тот.

Тут же, как из-под земли, появился и старший лейтенант.

-Вы бы приняли в сторону, товарищ полковник, - попросил он, - здесь нельзя.

По инструкции доступ к «секретному» оружию был разрешён только командующим армиями или фронтами.

-Как в сторону? – опять грубо оборвал полковник. - Ты ещё будешь учить, где мне стоять, молокосос?!

Младший офицер не успел ответить.

Он побежал к машинам, наступило время - «ч».

Залп «Катюш» потряс воздух, кобыла с седоком шарахнулась в лесную просеку.

Реактивные снаряды испепеляющим вихрем вонзались в танки, артиллерию, пехоту немцев.

Атака захлебнулась, фашисты отступили. Командир полка, уже ученый собственным опытом, не отдал приказ наступать, чтобы роты не попали в «ловушку». Два танка, которые шли на пулемётный расчёт, а Прохоров и Миронов приготовились встретить их связками гранат, развернулись после залпов «Катюш» и дали задний ход.

Но и наши «Катюши» не остались без внимания со стороны врага. В небе загудели фашистские истребители, они наделялись уничтожить новое оружие русских. Да не тут-то было. Батарея реактивной артиллерии, быстро собрав хозяйство, уже катила на другую позицию по извилистой лесной дороге, её трудно было различить с воздуха.

- Слава Богу, Сашок, мы живы! - прохрипел Прохоров.

Он обнял Миронова, чего прежде никогда не делал.

-Я думал грешным делом, танки прикончат нас, - продолжал сержант. - Вот вам, выкусите!

Сержант сделал фигу из пальцев и потряс ею в сторону немцев.

-Давай, Сашок, закурим, - предложил Иван.

-Давай, - согласился Миронов.

Александр достал табак.

- Слушай, Иван, а почему ты вспомнил про Бога? - испуганно поглядел на сержанта Миронов.

- Про кого же ещё сказать! - удивился Прохоров. - Мне бабка, когда я был мал, внушала: «Всё, Ванятка, в воле Божьей! Жизнь - в воле Божьей, смерть - в воле Божьей. Помни всегда!». Так она говорила. Потому я и вспомнил про Бога.

-А-а, вон что, - понимающе протянул Миронов. – А я думал, что ты…

Александр не договорил.

Над их головами, шипя, со свистом , пролетела мина, упала рядом с траншеей, пулемётчиков обдало землей; потом - вторая мина, третья…

- Ложись, - скомандовал Прохоров.

Миронов распластался на дне траншеи.

Тяжелые снаряды резали воздух, раздавались оглушительные взрывы в пределах позиций батальона. Немцы вели артиллерийскую подготовку.

Командир роты старший лейтенант Сергей Смирнов, добежав до пулемётного гнезда, приказал Прохорову: «Ни шагу назад!».

Понятно! Отступать было нельзя.

Немцы опять пошли в атаку, но, казалось, ещё большим числом, чем в первую атаку.

Иван строчил из пулемёта по приближающимся цепям фашистов, Сашок подносил и менял ленты.

- Ой -о-ой! - громко прокричал сержант и опрокинулся на спину.

Из правой стороны груди Прохорова, пробитой осколком мины, хлестала кровь.

Миронов стащил сержанта с бруствера, встал на колени и заплакал.

Но этот плач длился два-три мгновения.

После рядовой быстро достал из подсумка широкий бинт, вату, перевязал рану сержанту, кровь остановилась.

Прохоров очнулся от болевого шока, лицо его было белее мела, он взглянул на Александра.

-Не хочу умирать, Сашок, ой, не хочу! - тихо проговорил Иван.

Но Миронов услышал даже тихие слова фронтового друга.

-Ты не умрёшь, - глотая слёзы, ответил Миронов. - Потерпи, Иван, потерпи. Я щас вытащу тебя, а там отправим в медсанбат, подлечат. Давай руку.

Сержант хотел подать руку Миронову, но не смог поднять её, только пошевелил пальцами.

Александр с трудом, большими усилиями кое-как вытащил из траншеи товарища. Взял его левую ладонь в свою ладонь, пытаясь волочить.

Что-то сильно грохнуло, Александр ощутил жаркую боль, больше - ничего.

Осколок мины рассёк Миронову висок, он умер мгновенно.

Иван и Сашок, оба бездыханные, лежали на земле, ладони их были сцеплены в дружеском пожатии, теперь уже навек.

13

«Тайфун» набирал обороты. Против четырех дивизий Западного фронта, удерживавших линию обороны на стыке 30-й и 19-й армий, фашистское командование двинуло 12 дивизий, в том числе - три танковые. Превосходство врага в живой силе и технике было явное.

Одновременно командование операцией бросило 4-я танковую группу для нанесения прицельного удара в «стык» 43-й и 50-й армий, этот «стык» представлял собой около шестидесяти километров фронта.

Фашисты выбирали именно «слабые звенья» в позициях Красной армии, где и пытались получить успех.

4 октября генерал Конев доложил в Ставку о мерах, принимаемых для противодействия наступлению фашистов; он, в частности, сообщил, что «существует угроза выхода крупной группировки немцев в тыл нашим войскам».

Третьи сутки командующий практически не смыкал глаз, он считал, что нельзя передавать «бразды правления» кому-то другому.

Всё-таки Иван Степанович не терял надежды изменить ход боёв, развернувшихся в районе Вязьмы, в нашу пользу. Он поручил первому заместителю командующего Западным фронтом генералу Ивану Болдину быстро сформировать оперативную группу, куда вошли стрелковая и мотострелковая дивизии и две танковые бригады.

В окрестностях райцентра Холм-Жирковский соединения генерала Болдина атаковали фашистов, завязалось тяжёлое танковое сражение.

Двое суток - 4-5 октября - вздымалась и горела земля в окрестностях Холм-Жирковского, обильно лилась солдатская кровь. Лощины, перелески, поля и луга были усеяны трупами немцев и русских, повсюду виднелись разбитые повозки, обгорелые машины и танки, на пепелищах бродили брошенные лошади.

Опергруппа должна была соединиться с резервными войсками генерала К. К. Рокоссовского, но осуществить замысел не удалось, силы были неравные - фашисты не дали опергруппе развить наступление.

Поэтому соединения под командованием генерала Ивана Болдина отступили.

В ночь с 5 на 6 октября было, наконец-то, получено разрешение Ставки на отступление и начался отвод наших войск от фронта на линию Осташков - Селижарово - Оленино - Булашево, далее по восточному берегу Днепра до Дорогобуша.

Манёвр, к сожалению, запоздал. Всё же и он имел положительное значение, позволял сохранить жизни тысячам солдат и офицеров.

Ещё накануне немецкие войска получили приказ № 1870/41 с грифом «совершенно секретно» за подписью командующего группой армий «Центр» генерала фон Бока. Документ детально предписывал действия по окружению частей Красной армии западнее Вязьмы.

Утром 7 октября фашисты замкнули кольцо, куда попали 16 дивизий Западного фронта из четырёх армий.

По поручению Ставки И.С. Конев отдал войскам приказ сражаться в окружении и вырваться из блокады, возложил это на генералов Федора Лукина и Ивана Болдина. Части, отрезанные от фронта, сковали значительные силы немцев - 13 дивизий. И это был зримый положительный результат «вяземского котла», поскольку упомянутые вражеские войска были выбиты из прямого наступления на Москву.

… 9 октября 1941 года министр пропаганды Геббельс заявил на всю Германию, что «исход войны решён, и с Россией покончено».

Вслед за его речью по радио в Берлине передали заявление Гитлера, где он утверждал, что «враг сокрушён и никогда не поднимется».

На следующий день газеты в Берлине вышли с кричащими заголовками: «Прорыв центра Восточного фронта!», «Результат марша на Восток решён!», «Последние боеспособные советские дивизии принесены в жертву!».

В срочном порядке в Германии изготовили медаль над названием «Виктория».

Верхушке 3-го рейха казалось, что она, как никогда, близка к заветной цели - низвержению русского народа, физическому уничтожению Русской Цивилизации, превращению русских людей в примитивных рабов «полуевропейского типа».

«Мировое сообщество» ликовало по поводу победы фашистов под Вязьмой. Но, как известно, и прежде, да и теперь, оно строило и продолжает строить ликование на чужой крови и собственной лжи.

В «котле» под Вязьмой открывалась мощь русского характера. Никто не сдавался добровольно в плен. Красноармеец Крутов перед гибелью писал потомкам на листе из школьной тетради: «Не забывайте нас, кто будет жить! Мы боролись, мы любили Родину, как мать. Мы были такими, какими были, дрались с фашистами, как умели, мы были такими, других не было. Мы - непобедимы!».

Наши армии, ведя жестокие бои, 11 октября у села Богородицкое разомкнули «кольцо» шириной около 30 километров. В свободный коридор устремились уцелевшие соединения Красной армии, но не все успели выйти. Немцы, спешно собрав силы, восстановили блокаду, начали сжимать её. В плен попало более шестисот тысяч наших солдат и офицеров. Теперь они в полной мере ощутили, что такое фашизм.

Под Вязьмой был организован концлагерь, где военнопленным не давали пищи и воды, каждые сутки умирало по 300 человек.

14

Генерал Конев услышал шум в коридоре, поднял голову от карты и увидел входящих членов комиссии Государственного Комитета Обороны. Они самостоятельно добрались в деревню Красновидово Можайского района Московской области, куда на днях переместился штаб Западного фронта.

Конев узнал среди гостей Молотова, Мехлиса, Ворошилова.

«Значит, - мелькнула в голове у генерала, - Ставка поставила на мне «точку».

Встретившись взглядом со Львом Мехлисом, Конев почувствовал, как по спине пробежал озноб, будто облили ледяной водой. Человек, глядевший на Ивана Степановича пристально и недружелюбно, отправил два месяца назад под расстрел предшественника Конева - генерала армии Дмитрия Григорьевича Павлова, командующего Западным особым военным округом. Он занимал должность ровно год, был известным военным и Героем Советского Союза.

Его обвинили в том, что допустил в июне 1941 года отступление наших войск от западных границ до Минска.

Павлова отстранили от командования фронтом, а 4 июля арестовали. На вопрос генерала, в чём его подозревают, армейский комиссар 1-го ранга Л.З.Мехлис с нескрываемой ненавистью бросил:

« В предательстве!».

Вот так - ни больше, ни меньше!

При самом деятельном участии Мехлиса генералу Павлова выставили грозные обвинения - «был участником заговора ещё в 1935 году», «имел намерение в будущей войне изменить Родине», «открыл фронт противнику».

Даже Верховный Главнокомандующий И.В. Сталин, когда получил проект приговора, возмутился: «Пусть выбросят всякую чепуху вроде «заговорщической деятельности».

С самого начала Дмитрий Григорьевич отвергал лукавые формулировки в свой адрес, называл их «тяжёлыми, неправедными». Он не только командовал Западным фронтом, но и был удостоен звания Героя Советского Союза, а также являлся заместителем Председателя Совнаркома СССР.

«Я боевой генерал, - возразил Павлов Мехлису, когда услышал обвинения. - Поэтому я требую, чтобы суд надо мной был в присутствии начальника Генерального штаба Красной армии…».

Мехлис пропустил просьбу Павлова мимо ушей.

Он желал всеми фибрами души получить признательные показания. Генерала допрашивали батальонный комиссар Павловский и чекист, младший лейтенант Комаров.

Ещё до начала войны генерал Павлов посылал донесения Сталину, Молотову и Тимошенко, где утверждал, что немцы готовятся к нападению на СССР, стягивают войска к границам, ведут разведку, осуществляют диверсии. Генерала полуофициально прозвали паникёром.

«Смотри, Павлов, - предупредили из Москвы, - только из твоего округа поступает информация о сосредоточении немецких войск на границе, это неверная, паническая информация!».

В ночь на 22 июня, помимо внезапности вторжения, фашисты применили приёмы, которые позднее были включены в стратегию операции «Тайфун». Бомбами с воздуха, а также использую парашютистов- диверсантов, немцы вывели из строя и телефонную, и радиосвязь штаба Западного особого военного округа с армиями, уничтожили ведущие командные пункты, после чего осуществлять взаимодействие частей Красной армии стало невозможно.

В ту же роковую ночь в городе Бресте кто-то нарушил вообще всякую связь, не работали служебные и домашние телефоны, войсковая связь.

Очевидно, сработала немецкая штурмовая группа.

В 10-ю армию к генералу Константину Голубёву, которая отражала тяжелый удар фашистов, командующий фронтом Павлов послал для усиления руководства частями своего заместителя генерала Ивана Болдина.

По всей линии фронта, а она менялась с каждым часом, 22 июня шли ожесточённые бои. Село Жабинка семь раз на дню переходило из рук в руки. Наша танковая дивизия под Гродно громила танковые и пехотные колонны немцев. Но их тактика - врезаться в позиции Красной армии острым «клином», как поступали в древности крестоносцы, была непривычной для советских командиров, и часто брала верх.

… Суд над Коневым, который можно было назвать предварительным, начался.

- Объясните, как получилось, что четыре армии вашего фронта попали в окружение? - спросил председатель комиссии ГКО В.М. Молотов.

Генерал, сохраняя выдержку, давал пояснения, перечислял запросы в Ставку, признавал и просчеты штаба фронта.

- Говорите конкретно! - прервал Конева армейский комиссар Лев Мехлис. - Ваши доводы нам известны, незачем их повторять.

Иван Степанович едва сдержался, чтобы не бросить резкую реплику.

Лев Захарович Мехлис был доктором экономических наук.

Правда, закончил он всего шесть классов еврейского коммерческого училища. Родился Мехлес в Одессе в еврейской семье в 1889 году. По выходу из училища был конторщиком, домашним учителем, состоял в сионистской партии «Поалей Цион».

После революции примкнул к большевикам.

Чуть позже Мехлис познакомился со Сталиным, а в 30-е годы де-факто исполнял обязанности личного секретаря Иосифа Виссарионовича. В тот же период Мехлис окончил Институт красной профессуры.

Влияние Мехлиса в «верхнем эшелоне» управления СССР было огромным. Он заведовал отделом печати ЦК и одновременно был главным редактором центрального органа - газеты «Правда». Три года (1937-1940) Лев Захарович занимал должности заместителя Наркома обороны и начальника Главного политического управления Красной армии.

В июне 1941 года его вновь назначили на высокие посты, присвоили звание армейского комиссара 1-го ранга, что было равнозначно званию генерала армии.

«Будет казнь!», - мысль обожгла генерала.

Но, сломив слабость, Конев начал выкладывать последние аргументы. Непродуманно, считал он, по приказу Ставки отвели 49-ю армию Резервного фронта на другой фронт за сутки до операции «Тайфун». И, наконец, Иван Степанович вспомнил товарища Сталина, его критику Красной армии, которую слышал собственными ушами, когда присутствовал на совещании в Кремле.

-Хватит! - оборвал Мехлис генерала. - Мы приехали не для того, чтобы слушать ваш бред, из него толком ничего поймёшь.

Генерал замолчал, но, спустя минуту, бросил всё же реплику в адрес армейского комиссара:

- Попросил бы выбирать выражения!

Комиссия удалилась на совещание.

Пока комиссия ехала на фронт, Сталин вызвал из Ленинграда К.Г.Жукова, отправил его на Резервный фронт командующим вместо Семёна Буденого. Но уже в пути переназначил Жукова командующим Западным фронтом. Между Сталиным и Жуковым мог произойти разговор, и, не исключено, что генерал высказал мнение: «Такими кадрами, как Конев, всё же не следовало бы разбрасываться».

Да и у солдат и офицеров была свежа память о Павлове, так что повторение его участи другим командующим фронтом могло принести армии только вред, сработать «на мельницу» фашистов.

Комиссия вернулась в комнату командующего.

- Оценив обстановку на Западном фронте за десять дней, - докладывал Молотов, - комиссия Государственного Комитета Обороны пришла к следующему выводу…

Вячеслав Михайлович не успел закончить фразу.

Распахнулась дверь, в комнату тяжелой походкой вошёл генерал армии Жуков. Он снял фуражку, скинул с плеч утеплённый плащ, поздоровался за руку с членами комиссии ГКО.

Взглянув на Молотова, Жуков сказал:

-Товарищи, приказом Ставки я назначен командующим Западным фронтом. Обстановка, вы знаете, тяжелая. И не только здесь. Моим заместителем будет генерал Конев, он знает обстановку.

Лев Захарович Мехлис поднял руку, но Жукову его упредил:

-Вопрос о назначении Конева моим заместителем согласован с Верховным Главнокомандующим.

Мехлис опустил голову.

Чтобы совсем развеять сомнения, Жуков продолжал:

-Товарищ Конев поедет в Торжок. Там ситуация крайне обострилась. Фашисты рвутся к Торжку, им нужен город во что бы то ни стало, они хотят выйти в тылы Волховского и Северо-Западного фронтов, расчленить их, попытаться окружить Москву с севера…

Генерал помолчал.

- Так что, для Ивана Степановича, - добавил Жуков, - есть возможность исправиться. Отправляйтесь в Торжок прямо теперь!

- Слушаюсь, товарищ командующий, - отчеканил повеселевший Конев.

Выходя из штаба, он вспомнил ночной эпизод в Касне, разговор с часовым, который был из Торжка, и удивился: «Вот как судьба повернула!».

2015-2020 гг.