«Бремя белого человека» и «Последняя молитва»

 Рубеж XIX-XX веков характеризовался развитием глобализационных империалистических процессов^[1].

Британская империя была с одной стороны на пике своего могущества; с другой – стремительно приближалась к своему закату.

Воспевание цивилизаторской миссии Британии, апология империализма, представляемого как добровольное мученичество для «спасения» «отсталых наций», наверное, лучше всего выражены в небольшом стихотворении «Бремя Белого Человека», написанном в самом конце XIX века Редьярдом Киплингом:

«Неси это гордое Бремя – 

Родных сыновей пошли

На службу тебе подвластным

Народам на край земли –

На каторгу ради угрюмых

Мятущихся дикарей,

Наполовину бесов,

Наполовину людей.

<…>

Неси это гордое Бремя –

Ты будешь вознагражден

Придирками командиров

И криками диких племен:

"Чего ты хочешь, проклятый,

Зачем смущаешь умы?

Не выводи нас к свету

Из милой Египетской Тьмы!"»^[2]

Характерно, что в это же время многие английские писатели чувствовали приближение катастрофы, краха старого мира. Особенно острым стало ощущение, что подлинные радость и счастье находятся за пределами категорий, которые большинство англичан того времени считали единственно реальными. Появляются  прекрасные произведения, в которых с одной стороны – тоска по недоступному Раю, с другой – утверждение, что Рай не где-то далеко, он всегда рядом, просто нужно суметь его увидеть. Интересно отметить, что эта тоска по Раю сквозила  и в произведениях некоторых авторов совсем далеких от христианства по своим взглядам. И в то же время – многие английские авторы писали об аде, поднявшемся на землю, на которой забыли про Бога.

«Бремя белого человека» – термин широко использовавшийся империалистической пропагандой. И тем интереснее обращение к нему современного американского исследователя профессора Джона Беллами Фостера, использовавшего его в названии своей монографией вместе с характеристикой американской глобальной экспансионной политики начала третьего тысячелетия как «откровенного империализма»[3].

Он писал: «Действия США в глобальном масштабе после 11 октября 2001 года часто считают "новым милитаризмом" и "новым империализмом". Тем не менее, ни милитаризм, ни империализм – не новинка для США, которые с самого начала были экспансионистской державой – континентальной и глобальной. Что изменилось?  – откровенность, с которой происходит экспансия. Амбиции США стали поистине безграничными – планетарными»[4]. «У милитаризма и империализма США глубокие корни в истории США и политико-экономической логике капитализма. Как готовы признать даже сторонники  американского империализма, США были империей с самого начала. <…> После Второй мировой войны США и другие главные империалистические государства отказались от своих официальных политических империй, но сохранили неофициальные экономические империи, поддерживая право на них с помощью угроз применить силу и нередко реальными военными интервенциями. «Холодная война» оттеснила эту неоколониальную реальность на второй план, но никогда не скрывала ее полностью»[5].

«То, что США являются доминирующей глобальной империей – современным Римом – совершенно очевидно. Начиная с 1940-х годов США включилось в борьбу за сохранение и даже расширение своих позиций как самой первой военной, экономической и политической силы в мире. США – ведущий в мире продавец вооружений. И они сеяли смерть и разрушения среди населения большего числа стран земного шара больше, чем любая другая страна за период после окончания Второй мировой войны»[6].

В противоположность Д.Б. Фостеру, современные глобализационные процессы, осуществляемые под эгидой США,  американский политический философ Майкл Хардт и итальянский социолог и политический философ Антонио Негри в своей весьма интересной монографии назвали не «откровенным империализмом», а «империей».

Как они писали, «под «Империей» мы понимаем нечто, совершен­но отличное от «империализма». Границы, определенные системой нацио­нальных государств современности, были основой европейского колониа­лизма и экономической экспансии: территориальные границы нации опре­деляли центр власти, из которого осуществлялось управление внешними территориями – территориями других государств – через систему кана­лов и барьеров, то способствовавших, то препятствовавших потокам про­изводства и обращения. В действительности империализм был распро­странением суверенитета национальных государств Европы за пределы их собственных границ. Переход к Империи порождается упадком суверенитета современно­го типа. В противоположность империализму Империя не создает терри­ториальный центр власти и не опирается на жестко закрепленные грани­цы или преграды. Это – децентрированный и детерриториализованный, то есть лишенный центра и привязки к определенной территории, аппарат управления, который постепенно включает все глобальное пространство в свои открытые и расширяющиеся границы. Империя управляет смешан­ными, гибридными идентичностями, гибкими иерархиями и множествен­ными обменами посредством модулирования командных сетей. Различные национальные цвета на карте мира времен традиционного империализма размываются и сливаются в радугу глобальной империи»^[7]. «Многие полагают, что роль центра власти, управляющего процессами глобализации и стоящего во главе нового мирового порядка, принадлежит Соединенным Штатам. Если девятнадцатый век был британ­ским, то двадцатый век стал американским, или, вообще говоря, если сов­ременность была европейской, то постсовременность является американ­ской»^[8].

Новая империя действует полицейскими методами, даже самые масштабные военные действия представляя лишь необходимыми мерами по поддержанию международного порядка. Как пишут М. Хардт и А. Негри «Сегодня Империя возни­кает как центр, поддерживающий глобализацию сетей производства, она далеко забрасывает свой широкий невод, стремясь подчинить себе все властные отношения внутри имперского мирового порядка, разверты­вая в тоже самое время мощные полицейские силы, направленные про­тив новых варваров и восставших рабов, угрожающих ее порядку. Власть Империи кажется подчиненной неустойчивой динамике власти на мес­тах и часто меняющимся, половинчатым юридическим решениям, посредством которых Империя пытается именем «чрезвычайных» администра­тивных мер вернуться к нормальному состоянию, никогда не достигая при этом окончательного успеха. Однако именно эти черты были свойствен­ны Древнему Риму в период упадка, что так раздражало его поклонников эпохи Просвещения»^[9]. «Моральное вмешательство часто служит первым актом, готовящим сце­ну для военной интервенции. В подобных случаях использование военной силы преподносится как санкционированная мировым сообществом по­лицейская акция. Сегодня военное вмешательство во все меньшей мере оказывается результатом решений, исходящих от структур старого меж­дународного порядка или даже от ООН. Гораздо чаще оно предпринима­ется по одностороннему повелению Соединенных Штатов, которые берут на себя решение основной задачи, а затем просят своих союзников присту­пить к процессу военного сдерживания и/или подавления нынешнего вра­га Империи. Чаще всего этих врагов называют террористами, что являет собой грубую концептуальную и терминологическую редукцию, кореня­щуюся в полицейской ментальности»^[10]

Современный империализм использует средства принуждения качественно иного уровня, чем сто лет назад. «Теперь власть осуществляется посредством машин, которые напрямую целенап­равленно воздействуют на умы (посредством коммуникационных систем, информационных сетей и так далее) и тела (через системы соцобеспечения, мониторинг деятельности и тому подобное), формируя состояние ав­тономного отчуждения от смысла жизни и творческих устремлений. Та­ким образом, общество контроля характеризуется интенсификацией и ге­нерализацией аппаратов дисциплинарной нормализации, которые служат внутренней движущей силой наших повседневных практик, но, в отли­чие от дисциплины, этот контроль распространяется далеко за пределы структурного пространства социальных институтов, действуя посредс­твом гибких и подвижных сетей».^[11]

Качественно иного уровня достигли и современные монополии. «Деятельность корпораций больше не определяется применением абс­трактного принуждения и неэквивалентного обмена. Скорее, они напря­мую структурируют и соединяют территории и население. Они стремятся к тому, чтобы превратить национальные государства всего лишь в инстру­менты учета приводимых в движение транснациональными корпорация­ми потоков товаров, денег и населения. Транснациональные корпорации напрямую распределяют рабочую силу по различным рынкам, размещают ресурсы на основе функционального принципа и иерархически организу­ют различные секторы мирового производства»^[12].

Возражая их утверждению о том, что век империализма остался в прошлом, а последней империалистической войной была вьетнамская, Д.Б. Фостер заявляет о начале третьего тысячелетия, что «…сегодня империализм осуществляется властными структурами США намного откровеннее, чем в любой период после 1890-х годов»[13]. «Подлинные перемены для США принес крах советского блока. <…> Иракское вторжение в Кувейт предоставило США предлог для начала на Среднем Востоке большой войны. Во время войны в Персидском заливе было убито от 100 до 200 тысяч иракских солдат и около 15 тысяч мирных жителей погибли во время американских и английских бомбардировок. Оценивая то, что он считал одним из главных результатов войны, президент Буш заявил в апреле 1991 года: "Клянусь, мы справились-таки с вьетнамским синдромом"»[14].

«В Афганистане вооруженные силы США пытаются уничтожить тех самых террористов, которых своими же руками и создавали. Забыв о собственных конституционных принципах в международном масштабе, США долгое время поддерживали террористические группы всякий раз, когда это отвечало их собственным империалистическим замыслам и планам, и сами осуществляли государственный терроризм, убивая гражданское население»[15]. «Глобальная экспансия военной мощи государства-гегемона мирового капитализма – составная часть глобализации экономики. Сказать «нет» этой форме военной экспансии – значит вместе с тем сказать «нет» капиталистической глобализации и империализму»[16].

Борьба в глобальном мире начала третьего тысячелетия ведется не столько в форме «горячих» конфликтов, сколько в экономической, политической и информационной сферах. Современный российский экономист, автор  фундаментальных работ по экономической теории А.Ю. Быков обращает внимание на то, что в эпоху цифровой экономики опровергается доктрина Маркса «товар – деньги – товар»: «Деньги рождают не товар, а горячий воздух, который обменивается на деньги. 200 млрд долларов живых денег в основе пирамиды дериватов стоимостью 1000 триллионов долларов полностью контролируют все учетные ставки, стоимость государственных ценных бумаг, цены на золото, недвижимость, нефть металлы и другие чувствительные товарные группы»[17].

Нужно отметить, что с победой на президентских выборах в США Дональда Трампа противоречия внутри элит в США и в целом в американском обществе обострились так сильно, как не было, наверное, со времен гражданской войны 1861-1865 гг. В определенной мере победа Трампа на президентских выборах – это революция промышленного капитала против банковского; а начавшая практически сразу после выборов почти открытая война против президента США – попытка реванша. Одна из причин яростной антитрамповской борьбы – в том, что он считает, что Америке хватает своих проблем; глобальная миссия и «бремя белового человека» – перестали быть актуальны.

Как писал современный российский экономист и политик М.Г. Делягин «В результате кардинального упрощения коммуникаций в ходе глобализации сложился принципиально новый всемирно-исторический субъект: глобальный управляющий класс, обслуживающий интересы различных групп глобального бизнеса. <…>  Отдельные люди и целые народы многократно восставали против этого неоколониализма, но пока питающий глобальный бизнес глобальный рынок не исчерпал свои ресурсы и не был подорван собственными порождениями – глобальными монополиями, – эти протесты были обречены на поражение. Сегодня ситуация кардинально изменилась: глобальный рынок распадается, и глобальный бизнес (а с ним его политико-идеологический инструмент – глобальный управляющий класс) стоит перед реальной перспективой утраты среды своего обитания. <…> Из мира либеральных спекуляций он пытается (по-видимому, искренне) построить – по крайней мере, в Америке — мир национально ориентированного производства. Трамп стал символом и выразителем интересов тех сил – причём не только в одних лишь США, но и в самом глобальном бизнесе, – которые не готовы жертвовать Америкой ради глобальных спекуляций и совершенно спокойно пожертвуют ими ради Америки.  <…> Практически впервые в истории теряют значение противоречия между патриотами разных стран, в том числе – и прямо конкурирующих друг с другом. Они оказываются попросту незначительными перед глубиной общих противоречий между силами, стремящимися к благу отдельно взятых обществ, и глобального управляющего класса, равно враждебного любой обособленной от него общности людей»[18].

«Бремя белого человека», служившее одним из красивых пропагандистских прикрытий истинных целей глобального управляющего класса, на сегодня все больше превращается в реликт; уже и им самим оно давно не востребовано, как «не толерантное». В 2004 году американский профессор Нейл Фергюссон писал: «Никто сегодня не осмелится использовать такой политически некорректный язык. Тем не менее, реальность такова, что Соединенные Штаты, признаются они в этом или нет, взяли на себя своего рода глобальное бремя, как нас призывал Киплинг. Они считают себя ответственными не только за ведение войны с терроризмом, но также за распространение за рубежом преимуществ капитализма и демократии. И как и Британская империя, американская империя неизменно действует во имя свободы даже тогда, когда преследует собственные интересы»[19]. Сегодня же глобализация все более размывает идентичности, приобретая все более ярко выраженный дегуманистический характер. И для англосаксонского мира все более актуально звучат слова другого стихотворения Редьярда Киплинга «Последняя молитва»:

«Far-called our navies melt away --

  On dune and headland sinks the fire --

Lo, all our pomp of yesterday

  Is one with Nineveh and Tyre!

Judge of the Nations, spare us yet,

Lest we forget -- lest we forget!

(Растаял флот, потрясший мир.

  Мы бредим славою вчерашней

Так пусть Нине́вия и Тир

  Нас отрезвят судьбиной страшной.

Судья Народов, в этот час

Помилуй нас – помилуй нас!

Перевод Е. Фельдмана)»[20].