Продолжаем публиковать странички из книги «Перед Уходом. Уроки прожитой жизни» нашего постоянного автора Заслуженного врача РФ проф. Ф.В. Кондратьева.
После революции 1917 года и до смерти Сталина у нас в стране сначала появились «Вожди революции», а потом были «Вожди строительства социализма».
Вождями в Советском Союзе называли высших руководителей партии - членов политбюро ЦК ВКП(б) и членов Президиума ЦК КПСС. «Иконостасы» с изображением портретов этих вождей были обязательны в каждом госучреждении, школе, ВУЗе и так далее, я их не раз упоминал в главке «За оркестром» в книге об уроках жизни Мальчишки-москвича.
Имя этого героя моего воспоминания как «вождя» в своё время знала вся страна, он был членом ЦК КПСС, избирался в его Президиум, закончил путь послом в столице значимого для СССР государства, похоронен на Новодевичьем кладбище. Этот человек рыдал у меня на груди, говорил, что дальше так жить не может, причиной такой трагедии вождя было поведение сына, который позорил его. Звали этого светлой памяти человека Аристов Аверкий Борисович.
Началось с того, что директор Института общей и судебной психиатрии им. Сербского, в котором я работал, Георгий Васильевич Морозов, сам (а не через секретаря как обычно) позвонил и просил меня к нему зайти для срочного дела. Он попросил меня помочь в одном «нестандартном деле»: непосредственно ему только что звонил по прямой «кремлевской» линии лично Аверкий Борисович и просил оказать содействие в одном очень важном для него деле, о котором никто не должен знать кроме того врача-психиатра, которого направит к нему Морозов.
Захожу в кабинет Георгия Васильевича. Меня встречают его слова:
- Он не сказал мне, что за дело, я только уловил его волнение. Что-то случилось по нашей психиатрической части, наверное, поэтому, и секретность такая: там у них наверху следят друг за другом и он, конечно, не хочет, чтобы другие знали о его какой-то проблеме, особенно, если она психиатрическая, и он пошел по нестандартному пути, не обратившись к кремлевской медицинской службе. Прошу тебя не отказывайся, видимо, дело очень деликатное, и мне некого больше просить: ты всё же доктор наук и хорошо знаешь деонтологию (наука о должном отношении к пациентам - ФВК).
- Ну, Георгий Васильевич, у человека горе, а для того мы и врачи, чтобы помогать.
- Он оставил телефон, какой-то неслужебной. Надо по нему позвонить и сказать, что этот номер дал Георгий Васильевич, а дальше вы сами договоритесь. Судя по всему об этом и о нашем разговоре никто не должен знать.
Я взял номер и в тот же день позвонил Аверкию Борисовичу со своего домашнего телефона и представился. Он спросил, знаю ли я его в лицо и узнàю ли, если он подойдет ко мне. Спросил также, могу ли я быть сегодня вечером в сквере у Петровского Пассажа и ждать его в 8 часов на второй скамейке справа от входа в этот сквер. Получив положительные ответы, он сказал: «Тогда до встречи».
Я пришел чуть раньше назначенного времени, чтобы быть уверенным, что займу место именно на второй скамейке, и стал ждать, внимательно глядя на вход в сквер. К 8-ми вечера к входу в сквер подъехал ЗИЛ-«членовоз» (так звали в народе автомашины, перевозящие членов партийного руководства) и из него вышел Аверкий Борисович. Я встал и пошел навстречу: «Это, Аверкий Борисович, я, Кондратьев. Мы с Вами договаривались сегодня об этой встрече». Он протянул руку и пригласил меня сесть в машину.
- Мне надо с Вами проговорить мою проблему, но я не хочу, что бы кто-то мог быть свидетелем. Если у Вас есть время, проедем ко мне на дачу, там никого кроме охраны нет, а потом Вас отвезут домой.
Так и сделали. С дачи я позвонил домой, сказал, что буду поздно из-за дел на работе.
Был жаркий июльский день, было ещё достаточно светло, и Аверкий Борисович спросил, не буду ли я против, если беседу проведем в саду, в беседке.
Начал он издалека. Я внимательно, не перебивая слушал и почувствовал, что он проникается доверием ко мне. Было видно, что Аверкий Борисович взволнован, напряжен своими проблемами, но ни как не решается начать о них говорить. Он несколько раз начинал рассказывать, что его проблема связана с сыном и замолкал. Достаточно подробно об этом стал рассказывать не сразу, лишь после нескольких заходов.
- Сын мало того, что ежедневно пьян, главное же в другом: сын ходит на Киевский вокзал (они живут не далеко на Кутузовском проспекте), где у него образовалась кампания таких же пьяниц, которым он рассказывает всякую «подноготную» о жизни руководства страны, о которой он якобы узнает от меня. Это, конечно, явная ложь, но дело осложняется тем, что эти его «свидетельства» передаются агентами КГБ, которые внедряются в эти алкогольные компании, непосредственно Юрию Владимировичу (так звали Председателя Комитета государственной безопасности того времени - ФВК). Я с ним живу в одном доме, с ним и с Брежневым, он знает моего сына, пытался его урезонить сам, но без успеха. Товарищ Андропов просил меня сделать всё, что бы клевета на руководство страны и партии от моего имени немедленно прекратилась. Но я с этой задачей справиться не смог, с сыном контакта нет, он продолжает пить и собирать компании ждущих от него новых «фактов». Я просто не знаю, что делать, как перенести этот позор, у меня иногда даже возникает желание наложить на себя руки.
- Аверкий Борисович, чтобы как-то Вам помочь, я должен, как говориться, иметь полную информацию к размышлению. Расскажите побольше о сыне, о Ваших отношениях, вообще о семье, и лучше начните издалека, от Ваших родителей. Для меня при этом важно, как формировалась личность сына, имела ли какую-либо роль религия в Вашей семье.
- Религия? Да, конечно. Вот Семен Михайлович Буденный вдруг стал почти каждый день надевать свой старый мундир - не маршальский советский с шестью рядами орденов, а царский, с четырьмя Георгиевским крестами, - и, плача, читать Библию. Он каялся за дела своей Первой конной, всё приговаривая сквозь слёзы: «Что же мы наделали!..». Я знаю, как это тяжело подействовало на его внучку, которая узнала об этом. Нет, такого у нас не было, но религия сыграла свою роль.
Действительно, мои родители были очень набожными людьми, их воспитание я чувствовал всю жизнь. Они наставляли меня и старшего брата быть добрыми к людям, справедливыми и бороться за эту справедливость, учили не стяжательству, трудолюбию, учили тому, что человек славен не тем, что получает и сколько имеет, а тем, что он отдает людям. Говорили, что Бог так велит. Но отец умер, когда мне было 8 лет, мама ненадолго его пережила - мне пошел 13-ый год. Меня с братом пригрел священник нашего Владимирского собора (Собора равноапостольного князя Владимира) отец Георгий Переспопов. Сейчас я отлично понимаю, сколько доброго он для нас сделал. Он поместил нас в станичное казачье училище, где мы окончили три класса, помогал устраиваться на работу, но основное не это - он закрепил в наших душах то, на что наставляли родители: главное дать, а не взять. А Библию я читал в далеком детстве с о. Георгием, деталей не помню, но это главное запало на всю жизнь.
Революция пришла к нам в Красный Яр Астраханской губернии, когда мне было 14 лет. Пришла с лозунгами за мир и справедливость, против всяких эксплуататоров. Я помнил, к чему наставляли меня родители и отец Георгий и понял, что пришло то время, когда стало реальным и возможным работать и служить «трудовому народу», как тогда говорили. Я полностью доверился, по сути, христианским (правда, другими словами) идеям, что принесла в своих лозунгах новая власть, и стал служить ей. Считал это своим нравственным долгом.
Наши с Аверкием Борисович беседы о его судьбе были не один вечер, я умею слушать и, наверное, поэтому со мной всегда было легко делиться своим наболевшим каждому моему собеседнику. А без этого никакая психотерапия не возможна. Чувствовалось, что Аверкий Борисович проникся доверием ко мне и хочет как-то отблагодарить меня за это внимание, что ему уже неловко практически каждый вечер иметь со мной встречу. Создалась ситуация, в которой я должен был как-то намекнуть, что бы разрядить эту неловкость и о чем-то его попросить. К этому времени я как любитель исторических фактов уже побывал во дворце египетского короля Фарука, в Овальном зале Белого Дома, в котором работают президенты США, в резиденции японских императоров, но у себя, в своем царстве-государстве, на самом верху никогда не бывал. Аверкий Борисович сразу понял, на что я намекаю, и провел со мной неофициальную, очень интересную для меня, «экскурсию» по закрытым для «посторонних» людей местам в Кремле. Так, я побывал в залах, где проходили при Сталине заседания Президиума ЦК КПСС, где был арестован Лаврентий Берия и в других, интересных с исторической точки зрения помещениях.
В целом судьба Аверкия Борисовича складывалась ровно, в нравственно правильном направлении. В 1919 году он вступил в члены РКСМ(б) [Революционный коммунистический союз молодёжи (большевиков)] - ФВК), начал принимать участие в деятельности губернской организации РКСМ(б), а в 1921 года уже стал членом РКП(б). В составе отрядов частей особого назначения сражался с бандитскими группировками, действовавшими на территории губернии. С 19 лет - инструктор уездного комитета РКСМ. Начал учиться на рабфаке, одновременно с учёбой работал преподавателем обществоведения в школе фабрично-заводского ученичества при одном из ведущих заводов Казани.
По окончании рабфака поступил на общественно-экономическое отделение казанского педагогического института, но вскоре был призван в армию, служил в Баку. Продолжал считать, что идеи справедливости коммунизма, принесенные революцией, должны быть главными в народе, и поэтому полагал своим долгом утверждать эти идеи в головах народа, а для этого быть их активным пропагандистом. И он был таким всю жизнь. В армии работал в бюро партийного коллектива полка, руководил марксистским кружком и как политрук роты участвовал в походах по разоружению населения Дагестана. После демобилизации на партийной работе, был зав. агитационно-пропагандистским отделом райкома, а потом и. о. секретаря райкома ВКП(б).
В 1928 г. стал студентом металлургического факультета. Но и тогда на факультете помимо учёбы работал редактором газеты и секретарём ячейки ВКП(б). В 1930 году был избран секретарём партбюро института, с 1930 г. состоял членом Выборгского райкома ВКП(б) г. Ленинграда, а с 1931 г. - кандидатом в члены Ленсовета.
По окончании института в 1932 г. получил квалификацию инженера-металлурга по специальности «литейное дело» и начал работать на чугунно-литейном заводе плавильным мастером, старшим мастером, начальником лаборатории, зам. технического директора завода. Одновременно преподавал в Ленинградском металлургическом институте, где сосредоточился на научно-преподавательской работе. Уже в 1934 готу стал ассистентом кафедры литейного дела и помощником декана факультета чёрных металлов, а после защиты кандидатской диссертации в 1939 году, доцентом.
Нравственное чувство долга перед народом не оставляло Аверкия Борисовича, и он в этом же году начал свой путь на руководящих партийных должностях. Первой такой должностью стало заведование промышленным отделом обкома ВКП(б). В этой роли за короткий срок удалось провести важные реорганизации и уже через год его назначили третьим секретарём обкома ВКП(б), а ещё через год - секретарём по чёрной металлургии, а потом вторым секретарём обкома. В жёстких условиях Великой Отечественной войны курировал работу металлургической промышленности, производство танков, пусковых установок «катюша», снарядов; отвечал за распределение электроэнергии между предприятиями области и обеспечение промышленности области коксующимся и энергетическим углем, размещение в области эвакуированного с прифронтовых районов населения, а также промышленного оборудования с тех же территорий. И вскоре, 39-ти лет, получил первую награду - орден Трудового Красного Знамени, а ещё спустя три месяца, в 1943 г. орден Красной Звезды. В 1944 году он был утвержден первым секретарём крайкома ВКП(б) одного из проблемных регионов страны. Там он обеспечил не только стабильное выполнение государственных планов, но и выполнение взятых повышенных обязательств. За эти достижения был награжден орденом Ленина и вскоре был переведен первым секретарем в другую область, которую из числа отстающих регионов удалось за короткий срок вывести в успешную.
На XIX съезде ВКП(б) в 1952 г. Аверкий Борисович был избран членом ЦК и затем введён И.В. Сталиным в состав членов Президиума ЦК КПСС, утверждён секретарём ЦК КПСС и одновременно заведующим Отделом партийных, профсоюзных и комсомольских органов ЦК КПСС. Сталин говорил, что делом надо заниматься как Аверкий Борисович, а не интриганством как «старая гвардия». Однако для старой партийной номенклатуры, взросшей в результате внутрипартийных интриг, назначенец Сталина стал конкурентом. И вскоре после смерти вождя его превратили в разменную монету в борьбе за верховную власть между главными претендентами на лидерство Г.М. Маленковым и Н.С. Хрущевым: Маленков его принижал, а Хрущев возвращал на партолимп.
Хрущев в борьбе с «антипартийной группой», в которой лидировал Маленков, назначил Аверкия Борисовича руководителем процесса реабилитации осужденных за политические преступления и вернул его в состав членов Президиума ЦК КПСС, из которого он был удален Маленковым. Результаты этой работы были доложены Хрущевым на ХХ съезде КПСС. Однако высшее руководство КПСС было не способно держаться у власти без постоянных интриг. Аверкий Борисович видел это и не хотел, да и не мог больше работать в такой атмосфере. Он по своей личности созидатель, а не интриган. В результате сумел добиться перевода на дипломатическую работу, чтобы выехать за пределы страны.
В целом Аверкий Борисович выполнил свой долг перед своей совестью и памятью о родителях и священнике о. Георгии, но жизнь свою назвал мне «пропащей».
- Мне не страшно, что я всё отдал людям. Страшно, то, что я сам не стал человеком, - сказал Аверкий Борисович и задумался, - ну, в том смысле, что был муж - не муж, отец - не отец. Я всё время был закручен, даже не помню, как всё было, как женился, как сын родился - это всё было вторичным, дома практически не бывал и даже ни разу не подержал сына на руках: работа и днем и ночью. «Очнулся» лишь на время, когда умерла жена, и остался трехлетний сын. А это был тяжелый и ответственный период на работе. И никаких родственников, с кем можно было бы оставить сына, не отдавать же его в детдом. Я немножко растерялся, это видели те, кто меня окружал. Давали совет: нужно жениться, да, наверное, соглашался я, хотя ни о каких женщинах не было и мысли. Но на ком, и как всё это без любви? Но пришлось ради сына. Подобрали мне невесту, вроде бы ничего. Я не говорю о внешности - не до этого, а так, вроде не дура и заботу проявляла обо мне и сыне. Свадьбы, конечно, не было, но стала ночевать у меня, мне же, говорю откровенно, было не до неё. Просил я только заботиться о сыне, не жалеть на него ни времени, ни денег. Конечно, мы оформили брачные отношения, она обещала быть достойной женой.
Так и пошло, я всё время на работе, даже не помню, чтобы побыл с семьей в выходной, да и выходных то не было. А время шло, сын взрослел, стал я замечать, что он какой-то капризный, не послушный. Сказал об этом жене, она призналась, что видит это сама, но ничего не может поделать. Он просит, а точнее - требует, то одно, то другое и угрожает уйти из дома, покончить собой, если приходится ему отказывать. А требовал он всё больше и больше, то покататься на настоящем танке, то пострелять из боевого оружия, то, даже, полетать на военном самолете. Приходилось его ублажать. Все эти капризы удовлетворялись, поскольку они шли со ссылками на «Самого», но сам Аверкий Борисович с возмущение узнавал об этом лишь много позже.
Стала жена замечать, что от сына попахивает спиртным, спрашивала его об этом, но только нарывалась на грубость, мягко говоря, а то и на мат. И вот дожили до Киевского вокзала. Что делать, Федор Викторович, вот где он сейчас, где пьёт, что болтает «дружкам», хвастая им, что он со слов отца знает всю подноготную грязь про кремлевских жен - я не знаю. Что делать, я не могу больше задерживаться в Москве, я же посол, меня ждет срочная работа, там за границей.
Я видел, что говоря всё это, Николай Борисович всё более напрягается и вдруг он сорвался: неожиданно припав к моей груди и, взяв за руку, еле слышно произнес: «Помогите, я боюсь за себя: что-то сделаю или с ним или с собой», и зарыдал. Я смутился, но понял, как ему действительно тяжело, что у него настоящий стресс, депрессивное состояние и попытался его успокоить. Он извинился за свой «срыв», но было видно, что депрессия серьезна.
Я, конечно, сказал, что попытаюсь помочь, но для начала надо хотя бы мне встретиться с его сыном. Это дело оказалось не таким уж простым. Сын приходил домой только ночевать и то далеко не всегда. Мобильных телефонов тогда не было, и первой проблемой стало, как установить с ним связь. Как-то с помощью оперативного работника Андропова удалось заманить сына в брежневский дом, попытались его там задержать, а за мной прислали спецмашину.
Когда я пришел, вся семья сидела за столом, ужинала. Сыну сказали, что я доктор и пришел по просьбе отца, чтобы перед его отъездом за рубеж определить, не нужна ли ему, сыну, какая медицинская помощь. Сын фыркнул, но согласился, и мы отошли в другую комнату.
Разговор был долгий, трудный, профессиональный, потому что я сразу же определил, что передо мной запойный алкоголик. Конечно, он согласился, что пьет (от него несло спиртным), но ни сколько не больше, чем все другие, а поэтому ни о каком лечении речи не может и быть, что вообще он здоров и никакой ему помощи не нужно и нечего зря терять время на пустой разговор. Мне стало ясно, что действительно ни о каком добровольном лечении речи не может и быть, и вообще при такой установке даже принудительно лечение не может помочь. Я не стал спорить - бесполезно. В таких случаях для начала необходимо длительное воздержание от спиртного и изоляция от алкогольной компании и лишь потом пытаться применить медикаментозное лечение. Но как это сделать, как и где его изолировать я, конечно, не знал и должен был посоветоваться с отцом.
Всё это я объяснил Аверкию Борисовичу. Думали, думали и нашли решение. Я вспомнил, что Новая Земля, что в Ледовитом океане между Баренцевым и Карским морями, абсолютно безалкогольная зона, а Аверкий Борисович сказал, что может организовать призыв сына в строительные войска в этот регион. Так и сделали, через две недели сын уже был там. Я связался с военным врачом той части, где началась служба сына, и сказал, что у него может быть абстинентная «ломка», что лечение должно быть строго безалкогольным. Но, увы! И это выяснилось уже после отъезда Аверкия Борисовича в столицу другого государства, где он служил полномочным и чрезвычайным послом СССР.
Дело в том, что страдающие алкоголизмом в период абстинентной ломки становятся очень хитрыми в реализации своей тяги к спиртному. Так, очень популярный киноартист Николай Рыбников, когда у него возникал запой, и его запирали в квартире, чтобы он не мог выйти и купить спиртного, спускал из окна веревочку с привязанными к ней деньгами и запиской, в которой просил почитателей его таланта купить и привязать к этой веревке «бутылочку». И такие сердобольные почитатели всегда на радость Николая находились.
В нашем же случае сын Аверкия Борисовича стал использовать имя отца. Он обещал с его помощью кому получить квартиру, кому устроить еще что. Так или иначе, водка находилась, пьяные эксцессы начались, и это стали замечать командиры. Алкоголика пришлось удалить с Новой Земли. Когда он вернулся в Москву, то устроил тяжелый алкогольный загул, это стало известно Аверкию Борисовичу, который в это время уже работал за рубежом. Вскоре пришло известие, что он скоропостижно скончался, не дожив нескольких месяцев до своего 70-летия. Какая была причина скоропостижной смерти не сообщалось, это мог быть инфаркт, инсульт или самоубийство, но так или иначе причина была связана с тяжелым стрессовым состоянием, в котором находился Аверкий Борисович. Это - несомненно. Аверкий Борисович был похоронен на престижном Новодевичьем.
Памятник на могиле Аверкия Борисовича Аристова на Новодевичьем кладбище в Москве
кладбище со всеми почестями, полагающимися по его высокому рангу. Сына на похоронах не было.
Казалось бы, путь к финишной черте был правильным, заложенные в детстве духовные основы мотиваций его социального поведения всегда играли первую скрипку, но вспомним, как страдал Аверкий Борисович. Страдал из-за сына, понимая, что он виноват в его алкоголизме, что он что-то сделал не так, отдав всю свою жизнь только служению всему обществу, упустив, что долг воспитать сына как члена этого общества не менее значим. В целом его судьба, конечно, оказалась несчастной при безграничном материальном благополучии и христианской потребности нести людям добро. Да, финиш получился трагичным (хотя еще была возможность его изменить, если бы не преждевременная смерть).
Как здесь получилось: стремление к всеобщему благу не оставило времени для естественной духовной благодати личной жизни в своей семье. Здесь я вспомнил слепую, нищую старушку из православного храма моего прихода. Она как-то признавалась мне, что ее судьба самая счастливая, поскольку она сама может приходить в церковь, участвовать в богослужении и благодарить Господа за свою жизнь.
Урок таков: даже если идёшь в правильном направлении, но без полного и постоянного со-бытия с Богом, можно до счастливого финиша и не дойти.
