Известный - неизвестный Ермак

В городе Чусовом вышла в свет книга неизвестного писателя Валерия Мол­чанова «Ермак на Чусовой». О том самом Ермаке, который для России отвоевал Сибирь у хана Кучума. Автор - далёкий потомок казака из ватаги Ермака Гоши Махнуты. Родная деревня Куликово когда-то была местом, недалёким от городи­ща или стоянки Ермакова воинства, где по сей день есть приметы его стоянки. «А в глубоком копанце, что перегородил луг, мы прятались от ветра, когда гоня­ли в ночное лошадей. На лобных местах атаман Ермак поставил глядены, или посты. Куликовский гляден находился на высоком берегу реки Чусовой. Рядом с ним казаки поставили часовенку. Хотя они и были буйного нрава, а Бога чтили и без покаяния умирать не хотели. Часовенка и городище саморазрушились уже в наше время. Мой отец, Афанасий Анастасьвич Молчанов, ещё помнил на мес­те городища полусгнившие, поросшие густым зелёным мхом брёвна».

Долго носил в себе Молчанов то, что, считай, никому неизвестно. Но имен­но это неизвестное и толкнуло на решительный и очень серьёзный шаг: надо пи­сать книгу о воинстве Ермака и его походах, а то ведь может умереть, забыться важный исторический промежуток о почти неизвестных сражениях, сыгравших, возможно, главную роль в покорении Сиби­ри...

И тут мне нужна некоторая предистория.

Самые надёжные и компетентные знатоки времён Строгановых и Ермака это - Павел Северный и Руслан Скрынников. Северный не издавался в России с 1969 года. Руслан Скрынников интересующую нас книгу «Далёкий век», куда входит его историческое повествование «Сибирская одиссея Ермака», издал в 1989 году, т.е. через 20 лет после Северного. Молчанов свою книгу издал спустя 19 лет по­сле Скрынникова. Какой-то стабильный, упрямый неинтерес наших издательств, да и самих писателей к собственной истории...К одной из самых легендарных исторических личностей - личности Ермака.

Но вот передо мной редкая книга не на прямую о Ермаке, но там он тоже непосредственный участник-герой, переизданная в г. Березники ничтожным тиражом 100 экземпляров, изданная с превеликими трудами людьми, горько бо­леющими за историю своего края. Книга «Рукавицы Строгановых» Павла Северного, написанная «по сказам и преданиям» издана красочно и увесисто в смысле формата, поистине - настольная книга! Многие библиотеки Березников будут несомненно рады. Вот что пишет к послесловию к изданию березниковский краевед Дубинкина Н. И.: «Более длинной дороги Павла Северного до читателя и нарочно не придума­ешь. Между тем, более ёмкого и правдивого его «Сказания о старом Урале», а в нём романа «Рукавицы Строганова» мне не известны».

Павел Северный посвятил роман пермскому художнику Олегу Дмитриевичу Коровину, который делал рисунки к его книге. Роман издавался только один раз в издательстве «Московский рабочий» в 1969 году тиражом 100 000 экземпляров. Даже в Мо­скве тираж был раскуплен моментально. В рыночные времена, сегодня, разве не могли бы издатели на нёмтоже заработать?

Дубинкина в том же послесловии пишет: «Семейные корни Павла Северного идут ещё со времён Петра I, когда иностранные спецы призы­вались в развивающуюся Россию. И дед, Александр Ольбрих был на Урале управляющим горнодобывающего завода в демидовской вотчине. Ещё в 20 лет Павел, пройдя горнило гражданской войны на Дальнем Востоке, оказался в эмиг­рации. Родители и сёстры были расстреляны. Сам воевал в армии Колчака, попал вместе с ним в плен. Чудом удалось бежать через Байкал, сквозь ледяные торосы и метели, пробрался в Манчжурию. Об этом он создал, пожалуй, самое значи­тельное произведение из опубликованных, роман «Ледяной смех» - метафора- символ той трагической для многих русских поры. Возвращение на родину про­изошло после 30-лентего пребывания на чужбине в 1954 г.». В Китае. Северный там написал много книг и издал во многих странах мира, но в России он был запрещён. До возвращения.

Как видите, Павел Северный достаточно испытанный писатель-романтик, не­смотря на крайнюю жестокость судьбы, родившийся в немецкой семье, вся родо­словная которой служила не один век своему новому отечеству верой и правдой: хорошо знали большевики, кого надо уничтожать в первую очередь. Символично, что Верхний Уфалей, в районе которого берёт своё начало река Чусовая, и ро­дился певец этой реки, но не только этой... «Над уральским севером взошло июльское солнце. В верховьях Камы, Вишеры, Колвы, Печоры, на вершины лес­ных великанов наплывал с востока розовый рассвет». (Из романа «Рукавицы Строгоновых»).

Потому, вероятно, и Север­ный - вполне подходящий псевдоним у писателя.

Вернулся на родину и потащил, потащил... барку своего романа по ураль­ским рекам, как бурлак-одиночка (историко-романтический писатель всегда бур­лак-одиночка) и «допахался» душой до земли родимой, обрадовался её грозам: «Под утро гроза началась, дождь водопадами низвергался из тяжелых туч, да еще подул при этом сильный ветер. Вода с гор сбегала в Каму пенистыми пото­ками. Воробьиными ночами зовут на Руси такие грозовые ночи, потому что вспышки ослепительных молний и громовые удары так часты, что у воробьев и других мелких птиц не выдерживают сердца, и поутру мертвые птички валяются на земле».

Что-то вроде катарсиса, очищения души с небольшими жертвами... Это о верховьях летней Камы. А вот о зиме в Строгановских Чусовских городках: «... высокое небо, будто выгоревший голубой шёлк. Снега так и искрятся под зимним солнцем, будто всё бытиё природы и воплощено в этом снежном пламени.

Над избами Нижнего городка лишь кое-где чернеют Горностаевы хвостики дымков: растекаясь по улицам, дымки эти наполняют воздух духом печеного хлеба. Березы и черемухи вокруг воеводской избы в густой и пушистой курже. Сквозь слюду окон снопики солнечного света ложатся золотыми пятнами на мед­вежьи шкуры, устилавшие пол трапезной».

Мягкий и непритязательный быт деревянной Руси естественно вписывается в природу, не надсажая её, не эксплуатируя (спаси Бог!) всего лишь украшая её, природу-то. Так же и народ у Северного никакой-то упрощенный и простова­тый по уму, не какой-то прикладной к хозяевам, Строгановым, а самостоятельное сообщество трудных судеб, дерзкого, вольного характера, вынужденно беглые лю­ди, как и сами Строгановы. Хоть и не беглые, но того же дерзкого, вольного характера, северского происхождения, настоящие купцы-предприниматели, живущие производством товара на продажу, имеющие хорошие доходы, знающие честь при всем при этом. Но прижимисты порой и жестоки. Даже Северный, навер­но, самый подобострастный писатель к Строгановым, не скрывает этого.

К сожалению, в романе «Рукавицы Строгановых» Ермак появляется не столь часто, хотя он, можно сказать от тех самых «рукавиц», то есть стажи (Северного интересуют всё-таки больше Строгановы, как таковые): что-то гостевое, лирически вспомогательное проходит через весь период пребывания его на Чусовой, т.е. «два года, два месяца» да одно всего-то сраже­ние он выиграл у Бегбелея по Северному, которое,в общем-то, осталось тоже за кадром, как сейчас говорят.Павел Северный ещё не знал, что сам Ермак из этих мест. Се­верный силён психологической экспозицией перед сражением... и послепобедными торжествами. Видимо, само сражение ему всегда напоминало гражданскую вой­ну... Романтическое сражение между татарской принцессой Игвой и Никитой Строгановым возле Орел-городка он описал подробно, как и другие сражения с участием этой принцессы, где и поражение её выглядело не совсем поражением военным...

Ну не брал на себя Северный всю серьезность местных баталий, не считая, видимо, их серьезными... или, не зная о них совсем.

Ермака Северный проводил августовской зарисовкой, исполненной торжества мирной предосенней жизни с тревожным предчувствием и неприятным «звуком»: «На скошенных чусовских лугах стояли стога душистого сена. Осенние ветры шершавили рябью речную гладь. Под воронье карканье осень начинала проши­вать летние покровы золотой ниткой. Синька крапинками виднелась на листве осин. На болотах жухла осока, а камыши терлись друг о друга с таким звуком, будто нож о нож точат».(Роман «Рукавицы Строгоновых»)

И «воронье карканье» тут не случайно... И всё же-какой художник! Какая- то живая, хотя и упрощённая, сверх классика. Вроде бы всё знакомо, но худож­ник пустил во всё «золотую нитку»-и всё видится внове.

Другой знаток Ермака, Руслан Скрынников, не пропустил, кажется, ни одно­го исторического факта из жизни его, ни одной легенды, ни одной летописной «сказки», несмотря на то, что они зачастую противоречат друг другу: объективно­сти ради. И что примечательно: главным сражением Ермака Скрынников считает не на подступах к Кашлыку, столице хана Кучума, который Ермак взял легко, а бой на озере Абалаке. Вскоре после победы, но уже зимой Ермак, получив сведения, что к Кашлыку, которым он уже владел, движется «несметное» войско, как правило сборное: из вогулов, нагайцев, остя­ков, татар... Ермак, не долго думая, вышел ему навстречу-в Кашлыке оставаться было бы гибелью. И он вывел из крепости своих, сколько-то уже приморённых от недоедания, но ещё могущих сражаться, воинов и принял бой. На озере, пи­шет Скрынников: «...татары лишились своего главного преимущества. Их кони увязали в глубоком снегу». «Бой был жестоким и кровопролитным. (Продолжает Скрынников). Не раз отряд попадал в отчаянное положение. Гибель его казалась неминуемой. (Ермаку противостояли, судя по приказным документам Московским, до 10 ООО тысяч против 600-700 казаков - Г.М.). Бой на Чувашевом мысу (под Кашлыком ) казался детской забавой. Тогда казаки едва не захватили в плен Маметкула. На этот раз Маметкул руководил боем издали. Не взирая на потери, он раз за разом бросал в бой свои отряды, пока очередь не дошла до нагайской гвардии». /.../ «Когда короткий зимний день приближался к концу и над Иртышем сгустились сумерки, татары обратились в бегство. Казаки валились с ног от усталости. Подобрав раненых, они затемно вернулись в Кашлык». /.../ «На другой день Ермак отправился на Абалак в санях. (Его интересовало, как были убиты Брязга с товарищами, решившись порыбачить с голодухи на озере за два-три дня до сражения - Г.М.). Страшная картина предстала перед ним. Поби­тые казаки лежали над смерзшимися лунками, где их застигла внезапная смерть. Те из казаков, кто попал в руки Маметкула, могли позавидовать доле мертвых.

Их предали мучительной смерти. Так ордынцы поступали испокон веков, чтобы внушить страх своим врагам».

Но когда летом уже Ермак пленил Маметкула недалеко от устья речки Вагай, впадающей в Иртыш (Кстати, на том же самом месте, спустя некоторое время, погиб и сам Ермак), то не убил его, а отправил в Москву, где он потом служил по воинской части вместе с Семеоном Бекбулатовичем, очень известным человеком при Иване Грозном и Борисе Годунове. Скрынников пишет об этом так: «Дважды разгромленный Ермаком и посаженный казаками в яму, Маметкул был обласкан при царском дворе и незамедлительно назначен на один из высших постов в русской армии. Ермаковы казаки, привезшие пленника в Москву, ждали своей очереди». Впоследствии в плену оказался и Алей, брат Маметкула, взя­тый казаками, и тоже отправлен в Москву, где также был «обласкан» и тоже где- то, кем-то назначен... А потом они написали письмо отцу-Кучуму с просьбой о том, чтобы и он пошёл служить Московскому царю, но тот не последовал на их зов... и погиб затем в междоусобных войнах. И множество интереснейших исто­рических фактов высветил историк и не плохой, как вы уже заметили наверно, художник слова. Но пребыванию Ермака на Чусовой Скрынниковым посвящено всего 3-4 страницы, которые повествуют о том, что Ермак, не крадучись, пришел на Чусовуюс Волги,как, например, у Молчанова, минуя сторожевых от царя, ждущих Ермака, а с Яика, после Ливонской войны, где он сражался под Смоленском, и под Нарвой в составе полка князя Дмитрия Хворостинина до февра­ля 1582 г., а в июне 28 числа прибыл к Строгановым. И уже 1 сентября ушёл в по­ход на Сибирь. И поражают такие разночтениякак следующее. уПавла Северного Максим Строганов просится у дяди Семёна отпустить его в поход с Ермаком и стращает, что, «если не отпустите, так тайком убегу». У Скрынникова всё не так: «Максим другой человек. Он соглашался дать казакам некоторое количество хлеба, но не иначе как взаймы под проценты, «прося у них кабалы»: «Егда возвратитеся на ком те припасы по цене взятии, и кто отдаст, точно или с лихвой?» - спраши­вал купец у ермаковцев. Возмущенные казаки приступили к Максиму «гызом» и едва не убили его... Кольцо пригрозил Максиму, что расстреляет его «по клоку». Испугавшись угроз, Максим открыл амбары и отпустил запас на казачьи струги «по запросу». Не пишет Скрынников, чью летопись имел ввиду, когда описывал эти события. Ясно одно: никогда не было и не будет одного взгляда на истори­ческие факты событий, будь они со второстепенными лицами или заглавными. Новейшая история доказала это куда как достоверней, чем любые прошлые времена.

Наталья Никулина вехнегородковский краевед, много поработавшая на прояснение истории Ермака в своей небольшой книге «Смею сметь» о споре по этому поводу пишет: «Сразу скажу:ни на миг не сомневаюсь, что «покоритель Сибири» Ермак (Василий) Тимофеевич Аленин родился в Старой Слободке Верхне Чусовского городка, причём ещё до построения последнего Строгановыми. В летописи «Сказание Сибирской земле»читаем: «О себе же Ермак известие написал, откуда рождение его. Дед его был Суздалец посадской человек, жил в лишении, от хлебной скудости сошел в Володимер, именем его звали Афонасий Григорьевич сын Аленин, и тут воспита двух сынов Родиона и Тимофея, и кормился извозом и был в найму в подводах у разбойников, и сидел в тюрьме, а оттуда беже с женою и и с детьми в Юрьевец Поволской, умре, а дети его Родион и Тимофей от скудости сошли на реку Чусовую в вотчины Строгановы, ему породили детей: У Родиона два сына - Дмитрий да Лука, у Тимофея дети Гаврило, да Фрол, да Василей. И оной Василей был силён и велеречив и остр, ходил у Строгановых на стругах в работе, по рекам Каме и Волге, и от той работы принял смелость и, прибрав себе дружину малую, пошел от рабы на разбой и от них звашася атаманом, прозван Ермаком, сказуется дорожный артельный таган, а по волжским - жерновой мельнец рушной. А как службу показал - о том показано».

Но У Скрынникова своя версия возникновения Ермака из «Летописца старыхлет»: Того же лета (7087) на Волге казак Ермак атаман, родом з Двины, з Борку, а с ним атаман же Иван Кольцо, Иван Кривой, Фёдор Пан, Михайло Мещеряк»...и.т.д.

Никулина, в своё время, приводит некое «свидетельство» Павла Бажова: «В Чусовском городке» Автор не уточняет, в Верхнем, Нижнем? Ребята убегают из городка и идут вверх по речке-вверх по её притоку. А Вася уходит дальше всех и становится свидетелем гибели пары лебедей, защищавших от медведя своё гнездо». Никулина мне однажды показала то место, которое описывает Бажов. А у таких писателей, как Бажов, пустых «сказок» не бывает. Оно и вписано Никулиной, как место «Ермаковы лебеди». Кстати, по её большой просьбе построена, крепко построена мемориальная доска - откуда пошел Ермак на Завоевание Сибири, место в бывшем посёлке Строгановых Нижние городки, где он клятву давал перед походом....там ещё когда-то и часовенка была. Далее Никулина доказывает, что крепкиеребята в 14-15 лет, которые в те времена во всю уже работали сплавщиками, из которых Ермак и создал свою первую «ватагу», а пробыв на Волге и в её пределах 20 лет. как говорят летописи, вернулся на Чусовую, когда ему было не более лет тридцати пяти, как и друзьям его. Между тем, многие летописи приписывают ему не менее 50 лет.

Но вернёмся к Валерию Молчанову. И мне кажется, что Валерий Молчанов является одним из тех честных и мудрых парней пенсионного возраста, уцелевших душой в нынешнею смуту, когда по нашей земле бродит масса людей с оскудевшими душами и заморочен­ной головой, людей любого возраста...

Ведь не ради же праздного интереса он изводит бумагу у себя в котельной, надеясь на взаимопонимание его исторических изысканий, ибо только там, «зары­та» исконно-посконная душа русского человека, с которой, наблюдая её, только и можно начать какое-то возрождение великих традиций, которые прячут от нас практичные культурологи.

В предисловии к повести Молчанов пишет: «Чтобы не смеялась над дедом моя жена Тамара Михайловна, пошёл работать истопником в кочегарку. Там, на­дев от шума моторов наушники, и начал писать свои каракули, бракуя и бракуя написанное. Далеко ходить не надо, топка рядом, бросай и бросай, там всё сго­рит: «Ничего, видимо, не выйдет из моих потугов» - сокрушался я, не раз остав­ляя попытки». Да и брат Валерия тоже не верит, что из этой затеи что-то может получиться: как доказать - были эти сражения или не были.

А дело было, скорее всего, в том, что писать о родной земле, не видев её сорок лет (везде побывал от Якутии до Твери и Донбасса) как-то не с руки, попросту говоря, писать о ней. Ведь душа от родной земли, ска­жем так, она иногда и в самой земле находится - сам же написал: «Когда хоро­нили дедушку Григория Махнутина, роя могилу, ...наткнулся на огромный под два метра гроб. Но что меня поразило, в гробу, кроме пропитанных дёгтем, всех в заплатах котов (обувь для казаков - Г.М.), ничего не было. Он был пуст».

Оказывается, покойника из гроба достали вогулы, - пишет Молчанов - что­бы «перезахоронить» его на свежем воздухе: душа храбреца-казака (несомненного храб­реца-не иначе) должна беспрепятственно идти к богам! ...Пускай душа врага, но храброго врага. Каково дикарство и кощунство?! Победный дух русского был в большой чести у аборигенов, они ему поклонялись, как святому духу, выказывая незаурядность и своей души: всё не на пустом месте обживать было эту землю и её духовные заповеди.

Приехав на родину, Молчанов, как и положено, прежде всего, «поклонился могилам пращуров» и поселился в уцелевшей от большого пожара «братовой» баньке. Разруха и скудная жизнь подошла и к этим местам, как везде, но тут как-то всё же осталось больше добрых традиций и даже на бывшем доме сельсовета кто-то написал: «Куликово - это рай: бегай, прыгай, загорай»! И давно, видимо, задумка была сходить на «куликовские Горбы», чтобы душа, как подумалась и мне, ощутила бы родной чусовской горний дух, вспомнила бы себя душа-то.

«Поднимаюсь на куликовские Горбы. Чем выше, тем сильнее палит солнце. Утираю обильный пот со лба. Густой аромат душицы пьянит тайн и легенд (!!!) Седого Урала. подножья каменистой сопки грелась на солнце огромная, с серым отливом по бокам гадюка. Заметив человека, она угрожающе зашипела и стала медленно прятаться в расщелине камней. «Иди своей дорогой, а я пойду своей», - тихо проговорил я, вспомнив наказ старых людей. ...После встречи со змеёй стало попадаться столько ягод, что банка моя быстро наполнялась. Словно змея открыла мне свою кладовую, берегла её для меня». Поистине - удивительный писатель с удивительной земли!

Ягоды он собирал для своей любимой учительницы, которую намеревался посетить. Но прежде: «Вся панорама Куликова вдруг открылась передо мной. Внизу, сверкая на солнце, тихо несёт свои воды благословенная Чусовая, высокий противоположный берег подковой окаймляет ее. Какая там Швейцария сравнится с красотой нашего Урала! Каждый камушек, склон, былинка дышат теплом, ую­том, каждый родничок и речушка врачуют душу и сердце. Моя малая родина...».

Чего и нехватало! А то всё не пишется да не пишется...

Встреча с учительницей Молчанова, конечно же, произошла.

«- Здравствуйте, Клавдия Васильевна, вот земляники Вам принёс, кушайте на здоровье, а тут вот рыбки брат Геннадий передал на ушицу... Я бывший ваш ученик, Молчанов Валерий...

-Ой, Валерий, - приподнялась на кровати, проговорила она, - в такую даль нёс баночку земляники. Ну, спасибо. Как там живёт село Куликово после пожа­ра? Где ты пропадал столько лет?».

Как здесь всё просто и непритязательно, как по-человечески всё! Сельские учительницы всегда были и бескорыстны и никогда не считались со временем. Пестовали своих учеников, как родных, отдавая им свою душу без остатка... «Когда уходил, встал на колени перед своей любимой учительницей и попросил у неё прощения за все тревоги и огорчения, что причинил ей в детстве», - пишет Молчанов в предисловии же своей «исторической повести», которую вполне бы можно назвать и романом по значительности и количеству событий...

«Встал на колени» перед живой, но уже уходящей святыней, поэтому нет в этом никакой рисовки, манерности... Ермак тоже встаёт на колени, когда проща­ется с Волгой-рекой, тоже для него святыней.

Особенно важны в этой повести события отнюдь не рядового свойства, как может показаться на первый взгляд: это приручение казаков к почти домашней оседлой жизни, вовлечение их в крестьянский труд, что прошло далеко не на ура. Не каждый казак после «вольной воли» соглашался на оседлую. И всё же, с каким удовольствием они строились, эти вечные скитальцы, за­бубённые головушки... Но так ли это было? ...А по-моему, иначе и быть не могло: большинство из них было из кондовых донских казаков, из неробких кре­стьян, из проштрафившихся военных. Ермак для всех исследователей - атаман, ермаковцы - ватага (чаще просто - «разбойник»и «разбойники», без чего их тоже, наверное, невозможно представить), а посмотреть на них насколько же они хороши в мирном де­ле, я думаю, удалось только Валерию Молчанову, чем и замечателен этот автор:

«Словно грибы растут по пологому склону вдоль Куликовки казацкие избы, работа спорится. Вот и думная большая изба, похожая больше на купеческие хо­ромы с окнами и чистой печкой, заиграла на солнце ошкуренными смолистыми бревнами. Атаман довольный ходит возле крыльца, наблюдая, как ловко ладят плотники перила, как играет в их руках инструмент.

Ну, отец Савелий, настала пора святить углы, - проговорил он, - чтобы у моих казачков тяжёлых снов не было».

Отец Савелий, священник воинства Ермака, читает молитву Святого Злато­уста, - поясняет Молчанов.

«Отойди и сгинь, сатана, от дома сего, от всех углов, окон, дверей и осно­ваний дома сего. Здесь святые Петр и Павел, здесь Святая Богородица Христа рожает, здесь наш ангел-хранитель, тут тебе, дьяволе, места нет, ты пакости не наводи ни во дни, ни во ночи, ни в любой час. Нам, рабам божьим, казакам, надлежит пребывать в спокойствии и во здравии. Молитвами всех Святых, во имя Отца и Сына и Святаго Духа огради, защити и сохрани нас, казаков. Аминь!».

И далее в том же духе:

«- Ну, вот, братове, - радуется Ермак, прохаживаясь перед окном, - дожда­лись, слава Богу, и своего угла. Будет где отдохнуть и где гостей принять. К осени, даст Бог, обезлесим южный склон горного кряжа под полюшко, посеем озимую рожь, а весной ячмень бросим в землю. Заколосится там нива. Сдаётся мне, добрая рожь там уродится».

Валерий Молчанов, я уже говорил, потомок донского казака Гоши Махнуты, а донские каза­ки и воевать и пахать умели, все это хорошо прочувствовал автор.

«Фамилия Махнутиных принадлежит старинному казацкому роду». А «ста­ринный казацкий род» после ухода Ермака с Чусовой, зачастую, продолжался так, как объяснил это в «послесловии» автор:

«Мать с ребёнком прошла вперед, где возле купели стоял отец Василий.

Алексеем назвала, - говорит шустрая невысокая молодица, - записывай Алешкой, а меня звать Марьей, Ивана дочь я, стало быть, Иванова Марья.

Не торопись вперед батьки в пекло, - останавливает её дьяк, - Родитель-то ребёнка кто, как его звали?

Молодица, потупившись, молчит.

Ну, что, язык проглотила?

- Филей, - робко отвечает молодица и тоже краснеет, - из ермаковой дружи­ны.

-Слава тебе, Господи, наконец-то, мука мне с вами. Так, значится, и запи­шем, Алексей Филипов сын, фамилия-то как у родителя?

- Нету, бесфамильный.

- Алексей Филипов Бесфамильный, впрочем, почему так? Алексей Филипов Дружинин. Согласна?

- Согласна.

- Проходи.

-Васькой нарекла, - подойдя к столу, почти шепчет совсем юная мать.

- Не тяни, сказывай сразу родителя, - строго говорит дьяк Осип.

-Гошей звали. Гошей зовут отца моего сыночка. ГошаМахнута, из десятни­ков ермаковых, не простой казак, начальник какой никакой всё же, а меня зовут Евдокией.

- Понятно, так и запишем, Василий Георгиев сын Махнутин. Проходи.

- Сенькой нарекла, - довольно смело заявляет стройная красавица с пышными волосами, - сын атамана Никиты Пана, а меня зовут Анфисой, из-за Сёл я, дере­венька Плесы.

- Годится, так, значится, по славному атаману и запишем, Семён Никитов сын Панов. Проходи, милая.

- Николаем нарекла, - тоже довольно решительно и смело говорит молодая мать, - законный сын атамана Кольцо, а его жена буду, Катерина из Глазунове, Ефима кузнеца дочь. Вот какой у него славный сыночек! - она подняла над со­бой синеглазого крепыша-весь в папку такой же кучерявый».

Такие дела... Не теряли зря времени девки, пока лихие казачки гостевали на земле Чусовских городков... и какое наследство оставили! Из сегодняшних сложных демографических времён небоязнь тогдашних женщин при такой нелег­кой жизни восхищает... Повесть Валерия Молчанова вся из восхищений, просто­той, но кондовостью уклада, трогательным младенчеством и родовитой гордостью, мирным красивым трудом и приручением вольнолюбивых людей к полям и ого­родам... Неужели тот же Иван Кольцо отказался бы вспахать огородик любимой женщине или сена «лихой человек» не привёз, сколько надобно!? Да он, по Мол­чанову, за ней, за своей женщиной, на Пелым ходил с войском, чтобы освободить, взятую в полон пелымцами, прошедшими с грабежом и пожаром по окраинам, когда Верхнего- городка, в то время как казацкий гарнизон уже с Ермаком и Кольцом был занят каким-то важным отсутствием: до окраин не всегда руки доходили.

Сельский труд, коснись жатвы или покоса, где нужна община, у Строгано­вых во время гостевания (не совсем точное слово) ермаковцев, всегда сопровождался приобщением казаков, и взаимно: у Ермака уже тоже поле колосилось и ещё что-то зеленело и краснело на солнышке!..

И молодцы верхнегородковские с удовольствием шли потом на жатву или уборку овощей в помощь казакам... Но и казаки, в свою очередь, бились за их безопасность... Но, вот и подоспело первое сражение ...

«К Сёлам во весь опор примчался всадник:

- Люди! Православные, беда! - резко остановив коня, закричал он.- Вогулы! Они грабят и жгут дальние починки и деревни, а ведет их местный князь Улган. Отряд его увеличивается, как снежный ком, все стойбища остяков и вогулов вы­деляют ему своих воинов».

«Атаман Ермак принял решение выйти из Сёл навстречу кочевникам, чтобы не подвергать мирных людей. К тому же он привык сражаться на просторе, ис­пользуя рельеф местности для засад, всяческих военных хитростей и уловок. Сотника Ивана Грозу с отрядом казаков он направил вверх по Чусовой на стру­гах, сам пошёл берегом, выбирая место для засады. Возле густого ельника атаман остановился.

Лучшего места для засады не найти, - проговорил он, останавливаясь. - Ельник близко подходит к бечеве, отряд Улгана здесь вытянется в цепочку, вот мы и станем колошматить его.

Ермак посмотрел на братьев Карговских. Их в дружине трое: Иона, Никита, Иван... Если они становились спинами друг к другу в сражении, их сломить бы­ло очень трудно - это была маленькая крепость. Возле стяга и на самых ответст­венных участках ставил их атаман.

Сил у нас, атаман, не так много, чтобы атаковать, - начал старший из братьев, Иона, - скучить бы вогулов не мешало. А для этого надо выдвинуть к тому мысу пугачей с пищалями, струги Ивана Грозы спрятать в ивняке на тот случай, если кочевники начнут спасаться вплавь.

Дельное предложение, Иона, - сразу соглашается Ермак. - Паника в стане ворога - половина победы. Хорунжий Каленич, бери полсотни казаков с пищалями и выдвигайтесь к мысу. Ударьте по вогулам с тыла, да пороха не жалейте».

Не случайно воинство Ермака назвалось дружиной и зовется по древнейшей ещё традиции, где всегда преобладал дух русской общины - трезвой, свободной, но принципиаль­ной... Думная изба при этом была похлеще да поистинней, чем любая государст­венная Дума. Бог и военный общинный дух помогали Ермаку выигрывать сраже­ния с превосходящими силами противника во много раз.

Ермака погубила всегдашняя русская доверчивость... Но разве можно было обойтись без неё? Ведь это не простая доверчивость - это политика хозяйственника на отвоёванной территории.

Улгана ермаковцы разбили, пленили, очень красиво пленили. И что?

«- Убей Улгана! - Закричал князь и кинулся к Ермаку. - Улган лучше примет достойную смерть, чем позорный плен.

Улган нужен нам как друг, - спокойно ответил Ермак. - С этого времени ты станешь служить русскому царю, мы освободим тебя от дани. Хан Кучумбольше не повелевает тобой и твоим племенем. Мы хотим, чтобы с верховья Чу­совой никогда не приходили к русским городкам с мечом, а только с товаром».

Ермак вовсе не проявляет какую-то доброхитрую политику: так поступали русские ещё

во времена Святослава и Александра Невского и во все последние войны.

Улган дал слово, что будет другом. И тогда слово бывшего врага было неколебимым. Сейчас это слово стало разменной монетой, но другой политики намне дано Богом: просто надо быть осмотрительней на десять веков!.. Приходя на новые земли, русские всегда облагораживали их, чего не умели и не хотели кочевники, а дружбу с ними приходилось почти всегда завоевывать.

Победные празднества порой перемежались со свадебными празднествами, до которых надо было иногда идти, как на очередное сражение.

Полюбила Настенька, дочь приказчика Строгановых, Лучки Кропача, много­семейного, работящего и сколько-то зажиточного человека, полюбила казака, поверенного Ермака, хорунжего, стройного, ладного во всём, но скромного парня, спылающим потаенным взглядом, а отец её хотел отдать за «приказчика Шустрого-Кузьму».

«- За сухопарика этого не пойду! - решительно заявила она родителю, - a станешь отдавать силой - брошусь в Чусовую, али уйду с бурлаками на Волгу».

И Лучка проявлял всякую твердость, но, когда Федор Каленич, кого полю­била Настенька, пришёл сватать её со всем ермаковским начальством, и с самим Ермаком во главе, куда деваться, сыграли свадьбу!.. И успел, успел сыночка дождаться Каленич, успел побаловаться с ним, посадить на плечи... Пока не ушли казаки в поход...

А между тем, Бекбелей, мурза, вассал Кучума, осадил Орел-городок на Каме.

«С диким рёвом и гиком кинулись татары на штурм Орёл-городка, бьют тараном ворота, ставят штурмовые лестницы, обстреливают стрельцов из луков начинёнными ядом стрелами. Со стен льётся смола и просто кипяток, ударил залп пищалей, тяжело ухнула пушка». /.../

«-По тарану, по тарану бейте!- кричит воевода.

- Смолой их смолой, мужички! - командует Никита Строганов, - вторые ворота ставьте родимые! Мешки с песком сюда!

Редеют цепи защитников: то один, то другой, сраженный стрелой кочевника, падают навзнич со сены. Погибших относят в сторону и накрывают холстиной, раненым оказывают помощь женщины, перевязывают их, успокаивают, гладят по голове».

Всё это не просто проектируется автором, а натурально видится вживе!

А где-то недалеко от Нижнего городка (охотники подсказали, что осаждён Орёл - городок) Ермак обращается к вогульскому князю Амбалу, который «большой друг русских» и «власть его в Предуралье н имеет границ», что нужны кони, табун коней Амбала, чтобы как можно быстрей достичь Орёл-городка и помочь осаждённым...

А Бекбелей готовился к последнему штурму - «русским не устоять»- говорил он.

«Всё население городка уже на стенах, женщины тащат вёдра со смолой, относят раненых, перевязывают их». /.../ «В стане Бекбелея ликование. Его визири и сотники докладывают о том, что русские вот-вот падут».

«Конский топот вдали прервал радужные думы Бекбелея»

- Мой повелитель!-издалека кричит старший разведчик.- Беда! Русским на помощь пришел отряд всадников, ещё мнгновение и они будут здесь».

Осаду враз прекратили. И пришпорили коней «к спасительному лесу».

Кучум не успокаивается от поражения Бекбелея и посылает своего сына Маметкула,испытанного военачальника, с заданием сжечь и разграбить Верхний чусовской городок, главный оплот Строгановых, зная наверняка, что где-то совсем рядом находится городище Ермака, с которым тоже не прочь бы покончить Кучуму, одним ударом.

Чем обусловлено столь дерзкое и не совсем трезвое намерение хана?.. Видимо, ненависть за поражение застит глаза отцу и сыну, которые надеются (и посылают посыльных), что с низовьев Чусовой подойдёт снова тот же Бекбелей, усиленный казанцами и поможет довершить дело. Но, так или иначе, Маметкул уже у городка.

Пожар в Верхнем городке заметили в Нижнем, невдалеке от Ермакова городища.

«-По стругам, братове!», - командует Ермак.

А с Нижнего городка на помощь Верхнему уже шли бичевой отряды воеводы Мурашкина из Москвы и отряд местных стрельцов воеводы Щербины.

Молчанов пишет: «Ставку свою Маметкул расположил на высокой горе на Митейкином поле. Отсюда удобно руководить осадой - Верхний городок лежал у подножья горы. Было раннее утро. Кочевники без шума и криков устремились к стенам острожка. Впереди шел специальный отряд татар с просмолёнными стрелами. Эти несущие огонь стрелы должны были зажеч соломенные крыши простолюдинов и посеять панику. Жители спали безмятежным сном, когда на их жилища посыпались сотни огненных срел. Послышалась редкая пока из пищалей со сторожевых башен. Ударила пушка. А изнутри городка полыхали соломенные крыши, строения, дворы. Загорелась церковь. Чтобы взять городок в кольцо, Маметкул посадил часть людей на лёгкие кайюки и таймуны. Вскоре городок потонул в дыму и огне. Перепуганные люди выбегали из горящих лачуг и искали спасения в речке Усолке, истошно мычали коровы, ржали лошади, пронзительно визжали свиньи.

Гарнизонные казаки, стрельцы и весь работный люд уже н крепостных стенах. Чаще ухают пушки, дружней ведётся стрельбы из пищалей. Хозяин Верхнего городка Максим Яковлевич Строганов на переднем крае отдаёт распоряжения:

- Ворота крепите, ворота! Живей, мужички! Бабоньки, готовьте смолу, а дети почему тут!? Живо все в каменный дом!». /.../ «Наблюдая за осадой Вехнего городка, Маметкул нервничал. Его бесила стойкость русских. Весь в дыму и огне городок продолжал сопротивляться».

- Где этот ватажник ваш хвалёный- бурчит недовольный воевода Мурашкин...», присланный недавно из Москвы, не видевший ещё Ермака.

«Сам атаман Ермак, насупив брови молчит. Он ждал кочевников с низовьев Чусовой, а они пришли сверху...». Но вот, дождались. «-Струги Ермака на стрежне! - радостно закричали осаждённые». «Стрела кочевника тут же ударила в шею воеводы. Он схватился за стрелу руками и повалился на бок. Кровь ручьём полилась из раны, обагрив кольчугу. Лицо воеводы Щербины сначала побледнело, потом приняло сероватый оттенок». /.../ «В это время прогремел залп из сотен пищелей. Со стороны стругов Ермака конницу визиря Кайдула как ветром сдуло. Воевода Мурашкин повел свой отряд к стенам городка. Струги с казаками шли рядом. Чтобы не дать казакам выйти на берег, Маметкул бросил им навстречу все свои резервы. Но атаман Ермак не спешил пока покидать струги. Заметив впереди многочисленные таймуны и каюки с ковниками, он решил сначала атаковать их». Маметкул надеялся на того же Бекбелея, который должен был прийти на помощь с низовьев Чусовой...но его встретил Иван Кольцо и разбил-таки...но Бекбелей сам утёк, только его и видели...

А в Верхнем городке Маметкул отдаёт команду:

- Кайдаул! Бери конницу и атакуй стрельцов! Городок скоро падёт. Да по­может нам Аллах!».

Но Верхний городок вряд ли нужен был Аллаху: он нужен был Кучуму, - сожжённый и разграбленный, что наполовину и произошло.

«Два дня шло сражение дружины Ермака с отборным войском Маметкула. Успех был переменный... Осада Верхнего городка закончилась полным поражени­ем сибирцев. Но и городка, как такового не было. Он выгорел почти полно­стью».

Маметкул, как было принято в этом войске, не дожидаясь полного пораже­ния, скрылся до своего, уже сибирского, пленения.

И через год же Алей сжёг Соль Камскую и «пошёл воевать Чусовую», где «чусовские казаки «ему воевать не дали», но прежде, чем «не дали», он и ос­тановился с войском в две с лишним тысячи человек возле устья Чусовой, чтобы прервать поход Ермака в Сибирь: они о нём уже знали, поскольку сами всё сделали для этого.

И произошло сражение, которое тоже удалось обозна­чить Молчанову... Ермак мог бы уйти в Сибирь через верховья Чусовой, как потом и ушёл по Серебрянке, но разве можно оставить Алея с таким войском почти рядом с обоими городками, и Верхним, и Нижним? Поэтому и поплыли струги Ермака в низовья по Чусовой к месту стоянки Алея.

Я не случайно старался, чтобы в статье моей было больше текстов (особенно батальных сцен, где лучше всего проявляется характер воина-казака) самого произведения Молчанова: тексты интересны не статистикой (автор избегает из­лишних красот), а событийностью, характеристиками героев, отношением автора повести к своей малой родине. Писатель отлично вжился в шестнадцатый век, во все подробности его быта, как делового Строгановского, так и казачьего (казацкого). Ермак у него не столь «классически», серьезен, «стратегически» недоступен по- атамански. У Молчанова он более земной, с хорошим даже юморком простолю­дина, каковым по сути и был, скорей всего. Хороший предводитель всегда человечен, как в любой военной общине.

Что очень важно, поскольку любая отечественная война всегда была по принципу общинно-демократической не только у партизан, но, порой, и в Ставке. Без этого войну не выиграешь.

Разведчики... «доложили, что стан Алея разбит на широком пойменном лугу, чуть повыше Слудки./.../ О прибытии Ермака к устью Сылвы Алей Узнал на следующий же день от своих лазутчиков. - Якши! - радостно воскликнул он на военном совете. - Мы выманили русского медведя из его берлоги! Осталось организовать правильную охоту...». «Алей немедленно атакует струги с берега. Сотни его всадников веером одна за, проходят быстрым маршем вдоль берега, посылая в казаков тучи стрел. Спасают насады из деревянных щитов». Ермаковцы огня не открывают. А те больше наглеют. Когда же воины Алея подошли ближе к воде, Ермак дал команду на залп из пищалей. «Конницу Алея как ветром сдуло. Когда рассеялся дым, казаки увидели на берегу убитых кочевников, раненых. Теперь Алей Атакует струги с дальнего расстояния, но казаки не отвечают.

- Казаки нас просто дразнят, мой повелитель, резюмирует визирь Кайдул, надо менять тактику». /.../ «Два дня продолжалось это странное противостояние»./.../ «На третий, уставот неопределённости, Алей решаетпросто расположиться с войском на лугу и выманить Ермака наступать». Ермак созвал свой Круг.

- Что долго думать, атаман. - последовал быстрый ответ Ивана Кольцо, - враг вот он, рядом, на том берегу, иди и бей его!

- Горяч ты атаман Кольцо, ох и горяч! - воскликнул сотник Никита Пан. - Нас семь сотен, а кочевников более двух тысяч. Один пеший против трёх всадников много не навоюет.

- А кони-то Алея где пасутся? Спросил Иван Гроза. -На лугу. Я предлагаю сделать вылазку и забрать у Алея коней.

- Табун кочевники держат внутри стана, - проговорил Богдан Брязга, - к нему не подойти, а с севера большое озеро, тоже преграда.

- А «чирки» на что? - снова заговорил атаман Кольцо - в моей сотне десятка три наберётся.

- А ты, Иванушка, пожалуй, прав, - оживился Ермак.

«Сотня «чирков» бесшумно растворилась в ночной тишине. После полуночи казаки вышли на исходную позицию. /.../ Первое звено тихо исчезло в прибрежной осоке и скрылось под водой. За ним второе и третье...». Берега достигли все без особых препятствий. «Вот мирно пасутся кони. К большой радости казаков, кони не все стреножены.

Освободив коней от пут, «казаки бесшумно вскочили на крайних коней и погнали весь табун в сторону озера. Табун из центра тоже двинулся за этими конями! С противоположной стороны послышались истошные крики сторожей, из шатров выбегали кочевники, но лавина перепуганных лошадей уже неслась в галоп от стана Алея». У Алея осталось несколько коней, которые паслись отдельно, потом они ему пригодятся для бегства. «Утром разгорелось «жаркое сражение дружины Ермака с войском Алея.

Имея трехкратное численное превосходство, сибирцы начали решительно атаковать по всему фронту позиции казаков. Алей наблюдал с холма за ходом битвы». Но, понеся некоторые потери, ермаковцы устояли. С наступлением ночи обе стороны отошли на исходные позиции.Ночью казаки разожгли костры, оставили сколько-то людей возле этих костров, а основное воинство под покровом ночи спустилось на стругах чуть вверх по реке до протоки, и появилось перед войском Кучума с той стороны, от которой их никто не ожидал... И, конечно, воспользовались тем, что превосходящее войско спало и видело во сне, наверняка, победу...но было порублено без лишнего шума...Кто -то потом и стрелял, и кричал, и орал!!! Но всё было поздно - и это сражение Ермак тоже выиграл! Что и позволило ему пойти в Сибирь на завоевание главного оплота Кучума...

Но подоспела другая страда сродни военной! Строганов обратился к Ермаку:

«- Жатва на носу, - проговорил Семён Аникеевич. - Твои казачки могут взять косы в руки?

Какой разговор? Сам пойду в первых рядах! - ответил атаман.

И подумал про своё полюшко:

А полюшко не оставлю на поругание птицам и зверью, - вслух проговорил он. - Пока не скосим, в поход не пойдем. А там, даст Бог, может каравай успеем из нового урожая испечь, свой хлеб ещё никого не подводил».

И всё же - только сражения могли показать в полный рост людей той эпо­хи, поэтому не скупится Валерий Молчанов на батальные сцены. Ещё и потому, что их, действительно, было немало. У Молчанова в повести и казаков с имена­ми и фамилиями в два раза больше, чем у других авторов в их повестях о Ермаке.Ведь Молчанов знал, будучи казацкого древнего рода, сказов и преданий больше по причине казацко-крестьянской атмосферы своей жизни. «... Дедушка Григорий ра­довался, если сын или внук росли с кривыми ногами. - «Настоящий казак растёт,говорил он, - такого из седла скоро не вышибешь». Детей, однако, держал в большой строгости, мог взять плеть и выпороть за ослушание сына хотя тому через год в рекруты идти. Настоящий казацкий домострой».

Всё это мы слышали и читали много раз: все дедушки казацкие такие, но послушать ещё раз - разве это плохо? Традиции, они такие и есть. Не зря самого Молчанова нынешняя смута не вышибла из седла.

Все мы давно знаем, знает, конечно и Молчанов, что в русском человеке всё меньше и меньше остаётся воли к победе, воли к большой победе, как, на­пример, поход Ермака в Сибирь, как Ледовое побоище, Куликовская битва, Ста­линградская битва... Мы же, наоборот, отдаём пядь за пядью свои гео­политические пространства, завоёванные предками: локальные победы, как и те же спортивные, нами ещё не утрачены, но дух больших побед нам бы не поме­шал. Поэтому стоит, стоит почаще вспоминать наших великих предков.

Детективные стрельбища, разноплановые кровопускания и сжигания заполо­нили экран телевизора: люди умирают пачками, и умирают поодиночке - в грязи, в обломках, в нечистотах... молодые, в основном-то, люди.

Да разве нельзя умереть, если на то пошло, за благородное дело, честно и достойно, как у того же Молчанова в его исторической повести после битвы в Верхнем городке:

«- Батько... - услышал Ермак слабый голос и обернулся. Во ржи, раскинув широко руки, умирал молодой казак. Его густые русые кудри смешались с ва­сильками и рожью, на лбу выступила испарина, взял его руку.

Батько... - снова еле слышно прошептал казак, - я славно бился?

Славно, сынок, славно, - ответил атаман, поправляя ему голову.

Подошел Каленич, казаки.

-Из Тверского полка, - сказал Каленич, - волгарь. Где Тверь, там твердь».

А славяне-они всегда славно бились, потому и славяне.