Любовь к родному пепелищу...

Вот уж не думала, что со школы знаемые слова Александра Сергеевича Пушкина коснутся меня не школьно-отстраненно, а жизненно, и станут моим путеводным и даже повелительным стимулом жизни в последние десятилетия.

«Два чувства дивных близки нам.
В них обретает сердце пищу.
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам».

О трагедии сожженной фашистами деревни Малые Горбы, бывшей в Гдовском уезде Псковской области, рассказала мне в середине 80-х годов жительница Санкт-Петербурга. Жила-была бабушка в доме № 20 на петербургской улице Разъезжей (той самой улице, о которой написано русским поэтом - «а по Разъезжей бродит Достоевский»... Но это - к слову). Главное - в этом же доме на Разъезжей с самого рождения 24 октября в 1918 году и моя мама жила, Зинаида Марковна Ильина, вместе со своей мамой Анной Родионовной - моей бабушкой, папой Марком Константиновичем - моим дедом, и братом Борисом - моим дядей.
Война, блокада не позволили увидеть живыми моих петербургских и гдовских стариков. Успевшие уйти от войны в Ленинград вместе с колхозным стадом Акилина Иосифовна и Родион Петрович начали счёт блокадным жертвам нашего рода в 1941-м, а в марте и апреле 1942-го умерли Анна Родионовна и Марк Константинович в той же блокадной квартире.
А дружились мама и соседка по двору баба Нюра с детства. Вместе ездили в Гдовщину - семейные истоки обоих были здесь. Разлучила их, можно сказать, Великая Отечественная война. Мама ушла из лаборатории института Севера (Арктики и Антарктики), в котором велись исследования результатов экспедиций Северного морского пути и прокладывались новые научные направления. Ушла с ополчением на Пулковские высоты, где находилась знаменитые на весь мир Пулковский меридиан и Пулковская обсерватория. Там младший лейтенант, командир отделения, командовала артиллерийским орудием, защищая небо Ленинграда до последних блокадных дней. Только раз, весной 1942-го она увидела военный Ленинград - её отпустили в город, сообщив: два покойника в квартире, съезди, похорони.
С Пулковских высот Зинаида Марковна вернулась с медалью «за храбрость». И седая. Потом она из Ленинграда уехала навсегда. Брат Борис остался в нём - он тоже ушел в 1941-м в народное ополчение семнадцатилетним мальчиком, вместе с другими ленинградцами хлебал жижу в Синявинских болотах, попал в плен, будучи раненым, без сознания. После финских фашистских концентрационных лагерей ему довелось «заплатить» дань советским лагерям - семнадцатилетний мальчик государству показался опасным изменником Родины.
А подруга мамина на войну не ходила. Но горя ленинградской блокады хлебнула полной мерой.
Мама никогда не рассказывала нам с сестрой о тех днях. Это молчаливое поколение просто физически не выдерживало, когда мы, подростки, пытались с горящими глазами расспрашивать их о героической молодости - что было несомненно для наших-то ребяческих убеждений. Мы, конечно же, считали себя патриотами. Мы тогда ещё не знали, что любая война - вовсе не поэтическая пора, а катастрофа человеческих душ - всегда, катастрофа человеческих судеб, прежде всего. И - судьбы народа. Что бы нам ни говорили. Это мы научимся видеть много позднее. К сожалению, уже на примере нашего поколения. Даманский, Афган, Чечня показали нам глаза войны и её всё тот же главный итог - катастрофу личности.
А зареклась я спрашивать, как было «там и тогда», когда 12-летней девочкой, стояла у гекатомб - массовых захоронений мирных жертв блокады на Пискарёвском кладбище. Не знаю, почему именно сюда нас с сестрой мама привела, когда первый раз привезла нас в Ленинград. Может быть, потому что в музее кладбища был дневник моей ровесницы Тани Савичевой. Дневник меня, признаюсь, не впечатлил. Возможно, потому что девочка и смерть ни за что на свете! не могли в моей душе соединиться в единое.
Но я увидела, как мама плачет! Первый раз в жизни увидела. Вот тогда стало очень страшно. Наверное, в тот час я немного повзрослела. Или жизнь первый раз открыла мне взрослую тайну: война любая - беда. Всё наше высокопарное о войне с этой бедой не сравнимо.
А мы ведь помним тот ореол славы, которым государство, казалось, очнувшись, наконец-то, покрыло поколение победителей. Мы ещё не знали, что так было после войны не всегда.
С детства нас сопровождали школьные «линейки», посвященные Дню победы, «уроки мужества», «зарницы», которые, конечно же, настраивали на правильное, волновали детские души. Но наши-то домашние - действительно военные герои - с этих «уроков мужества» возвращались далеко не всегда в дом, который был бы реально домом победителя, домом «полной чаши». Слишком часто это был дом сиротства. И слишком долго это происходило в стране победителей фашизма.
Это противоречие государева слова и дела в отношении тех, кто страну вынес на своих плечах из войны, кто заплатил лишениями своей судьбы, и кто так и не смог объяснить следующему поколению: отчего ж они, победители, так трудно доживают?
Пожалуй, первый взрослый урок, преподанный, чего уж скрывать, самим государством. Горький, так и оставшийся неприемлемым для нас.
Мы становились взрослыми. И пробивались сами к недостающим, но необходимым ответам на свои вопросы, к правде - о довоенной жизни, о войне, к правде о народе-победителе, его судьбе.
Слава Богу, мы не увязли в диссидентстве. Мы просто собирали рюкзаки, скрывались в читальные залы, вели разговоры за жизнь у ночных костров. Служили, работали на заводах, учились.
Но при всех образованиях и увлечениях чего-то не хватало. Внутри поля знания нашего был некий пустующий островок, который нельзя было заполнить идеологическими штампами, собственными вымыслами и университетскими курсами. Пустота вместо знания о том, кто мы-то есть, какому роду принадлежим, какой культуре. Прошлое было покрыто туманом, будущее, в связи с этим, тоже терялось в пустоте. Эта пустота беспокоила по-настоящему.
И мы пошли в экспедиции - в деревни и сёла. Мы были разные - студенты университетов, рабочие, инженеры заводов, учёные научно-исследовательских институтов, вовсе не всегда связанных темой духовной культуры русского народа. Люди разных возрастов и социального статуса. Но было нечто общее.
Мы привозили из запредельной глухомани... заповедные песни, о которых нам прежде почему-то не рассказывали на уроках пения, литературы и истории в «лучшей в мире школе» и даже на лекциях по истории русского фольклора в государственных университетах.
Мы искали свой голос в ансамбле сельских бабушек, ладно поющих неведомыми до того голосами сложнейшие и красивейшие песни. И радовались, когда после месяцев вслушивания и припевания вдруг открывали в себе «тот самый» голос, начинали петь, как они! В нас оживали древние, аутентичные интонации, нам становились понятна, близка и даже комфортна этика и логика поступков русского человека в культуре, поведении, в котором раньше мы, словно иностранцы, видели всего лишь пресловутую «загадку русской души».
Наверное, мы догадались: так, как пели наши «фольклорные бабушки», можно было петь, только живя в ладу с Богом и в помощи Божией. Кстати, именно в одной из таких телеэкспедиций по Среднему Уралу бабушка, героиня моего передачи, надела на меня простой крестик... Перед этим тихо спросив, есть ли на мне крест? Я только успела охнуть: что отвечать-то! известнен ведь давний народный «приговор»: что с него взять, на нём креста нет! А бабушка, тетя Лида звали её, в 60-е годы хаживала пешочком да на попутках в Троице-Сергиеву Лавру... От самого Среднего Урала.
Тысячи километров магнитофонной плёнки экспедиций зафиксировали нечто, что меняло всё в нашем отношении к действительности, к государственной политике, к личному деланию. К нашему культурному коду. Мы становились не продуктами эпохи, в которой было слишком много социальных теорий, версий и опытов, а по-настоящему... русскими людьми.
Мы многое уже узнали о вековых традициях нашего народа.
Но снова что-то пульсировало и беспокоило. Мы должны были войти в новые для себя пространства. И эти пространства были совсем рядом, в наших домах, в семейных неписанных, невысказанных нашими родителями воспоминаниях!
Эти пространства ждали. Таков закон общественной природы. Закон рода, племени, общества, нации. Передать то, чем жили сами. Обязательно передать самое сокровенное, дорогое, необходимое.
Так распорядился Божий Промысел о нас, что, познавая культурные традиции, мы искали, чем они были в жизни наших самых ближних. Какие поступки этих людей исходили из народной традиции и укладывались в общий исторический путь нашего народа.
И многие из нас, я это знаю точно, по-иному увидели жизнь поколения, которое было старше, которое дало нам жизнь. В нас проснулось долженствование не чему-то абстрактному, обозначенному государством «идеологическим периметром». А долженствование Отечеству с его вполне зримым главным субъектом - родными, домом, народом. Открытому нашими усилиями, которые были соголосны, состремительны с усилиями тех, кто в нас нуждался, и - дождался.
Всего лишь маленький пример: однажды в фольклорно-этнографической экспедиции мы пришли в уральскую деревню, где нам рассказали о ветеране Великой Отечественной войны. Дедушка играл «на колотушках». Познакомились. Не сразу этот человек достал откуда-то свои «палочки». Долго разминал пальцы, потом что-то «про себя», вспоминая, стал пропевать. Потом - запел. Это были коротушки. Мы записывали на свои магнитофоны нехитрые сельские попевки. Когда закончил петь, увидели слёзы в глазах старика. «Ребята, я с 9 мая сорок пятого не пел!» Шёл конец восьмидесятых. Так что же мы делали?
Что же сделали с нашим народом, чтобы вот так, с 1945 года...

В 1994 году я вышла из вагона петербургского поезда на остановочной платформе «Добручи» в майский день, предваряющий праздник Победы. Ну, не могла я уехать в Псково-Печерский монастырь, не увидев, наконец, деревни Малые Горбы! Уже тогда я называла её моей деревней. Как ещё-то!
Помнилось и теребило совесть, как несколько лет назад в Петербурге мамина подруга, провожая меня, усердно наставляла, как не заблудиться в лесу среди болот и дойти до той самой деревни, из которой родом она и моя бабушка Анна Родионовна.
А я-то и не знала до той встречи, что корни мои - в этой деревне! На Псковщине, к которой я относилась как к легенде - древней, красивой, такой исторической. Не рассказала мне мама, что мы-то родом из этой легенды. Так и ушла из жизни молчаливо, унеся, впрочем, многие тайны рода. Конечно, в её молчании я чувствую сегодня мою вину.
Теперь мне предстояло пройти по смешанному хвойно-лиственному лесу там, где уже не ходили лошадки, не то что авто... Добрая душа мужичок помог спозаранку переправиться через разлившуюся Плюссу. Помогай ему Господь! Что бы я без него делала?
Дошла. Не заблудилась.
Едва уловимая по старым колеям дорога в берёзовом лесу, навыки спортивного ориентирования, да ещё, уверена, Ангел-Хранитель - вывели через несколько часов пути на поляну, которая ранним маем не скрывала пока буйством зелени остатки погребов, сложенных из невиданных мной раньше валунов. Шла по холмистой поляне от одной каменной ямы к другой. Деревянных стен, конечно же, и не ожидала увидеть, зная из рассказов бабушки, как фашисты расправились с жителями нашей деревни - она была сожжена. Как и окружавшие её деревни. (Позднее узнала: жгли сначала карательные отряды эсэсовцев, а перед уходом фашисты бомбили эти погорелья с самолётов).
Зато невероятное птичье праздненство мне было приготовлено самой природой, явно во утешение. Птицы - единственные души! - не покинули таки этот уголок земли, и упорно возвращаются весной.
Стоя в центре поляны, под безудержное истовое пение птиц, я и помолилась тогда о душах, родившихся и упокоенных здесь, в городах и весях России, всех миров, куда были вывезены фашистами мои соотечественники. И особенно - об «убиенных от агарян» (так говорится в службе Русской Православной Церкви, которая служится с недавних пор 9 мая в наших церквях и соборах).
И было у меня чёткое ощущение, что поляна эта - антиминс Престола Божия. Сколько же по окрестным лесам таких антиминсов уготовила война! Все ли они отмечены в народной памяти, над всеми ли служится Божественная Литургии? Ангелы-то служат над этими антиминсами. А мы, их потомки?

2014 год. Снова я в Малых Горбах. Теперь уже без сопровождения не обойтись - так загадили горе-дровосеки и их алчные хозяева дорогу, по которой прежде ходили жители окрестных деревень.
Перед выездом в сторону Гдовщины начала осваивать фонды Государственного Архива Псковской области. За долго до этого обошла присутственные места в Санкт-Петербурге. В них удалось разыскать и получить копии документов, хранимых архивами ЗАГСа Фрунзенского района Санкт-Петербурга, - свидетельства о смерти моих блокадников.
Опасность была в том, что кладбищенские архивы в стране на наших глазах разрушались, вместе с кладбищами, благоустройство которых передавалось в лихие девяностые в частные руки. Архивы почему-то вдруг массово стали гореть! Освобождая «кормящий ландшафт» для полу-криминальных структур. И не только в Санкт-Петербурге.
Мне было легче - я знала ещё от мамы, что все наши были похоронены в гекатомбах Волкова кладбища. (Оно было одним из первых мест массового захоронения мирных жителей блокадного Ленинграда. Пискарёвские гекатомбы начались позднее).
Перебирала в архиве ЗАГСа Фрунзенского района, уже перевезённого из центра на окраину города, рукописные книги с записями об умерших в блокаду. Здесь важно было не испугаться объёма работы. (Мне, журналисту, это было легче - привычно иметь дело с большими массивами документов).
Я не только искала своих, я ещё и наблюдала. Видела, как рядом со мной трудились такие же мои соотечественники, имевшие в этом требующем аккуратности и усердия деле одну лишь «корысть» - найти и знать сам факт, что в этом мире они никогда не были одни, что смерть их близких была не зряшная, а была достойная, хотя и трагическая. И у меня, и у них было тогда в распоряжении только устное семейное предание. Очень хрупкое и, вместе с тем, как оказалось, надёжное свидетельство. Убеждало и другое: недоверие к семейным преданиям - плохой учитель и неудобный советчик.
Моим временным коллегам, как и мне, было важно, что мы не из смутного небытия, а - продолжение тех, кто победил фашизм, кто и в прежние времена всяк в своём званиии служили России. И каждый на том рубеже, который уготовил им Промысел Божий, - не сломился и не сдался духовно.
Я видела, как светлели лица, когда в тысячном потоке имен, вписанных в эти страшные книги, им, наконец-то попадались дорогие имена. И я знаю, почему: сваливалась гора неопределенности, десятилетия тревог, даже страх. И обреталась иная память.
Слёзы... Как без них! Дорогого стоят и эти слёзы, и эта радость.

А в Государственном Архиве Псковской области меня ожидало чудо. «Метрическая книга № 9992». «Данная из СПбургской Духовной Консистории причту церкви СВ. Николая Чудотворца села Крапивна, Гдовского уезда для записи родившихся, браком сочетавшихся и умерших, на 1889 годъ. Часть первая, о родившихся». Зная, что умерли бабушка и дедушка, когда им обоим было по 53 года (были они ровней), я и стала искать упоминание о бабушке в книге 1889 года. Нашла сразу - что тоже почитаю чудом!
На 5-й оборотной странице книги (современная архивная нумерация страницы документа - 463) читаю: 31 января - рождение, 2 февраля - крещение. Имя - Анна. Далее - о родителях моей бабушки Анны: Мошковской волости, деревни Горобковъ крестьянинъ Iродионъ Петровъ и законная жена его Акилина Iосифова,(...) оба православного исповедания». О достоверности сведений, внесённых в «Метрическую книгу», свидетельствовал лично «Священникъ Iоаннъ Литвинъ». На странице следующей - лицевой, 6-й, - читаю о воспреемниках младенца Анны: «Той же волости, деревни крестьянинх Iоаннъ Васильевъ и крестьянская вдова Марiя Ильiна». В графе «кто совершал таинство Крещения» - вписан всё тот же «Священникъ Iоаннъ Литвинъ».
(Следует напомнить, чтобы не было недоразумений: тогдашние крестьяне не имели фамилий, они их получали по отчеству, в том числе, когда уходили в город. А деревни меняли назвния волею хозяев).
Документ более чем вековой давности подтвердил точность рассказа маминой петербургской подруги, которой и самой-то уже было почтенное множество лет! Но эти имена - Анна, Акилина, Иродион я вписала в свой помянник задолго до того, как коснулась архивных листов! Не напутала бабушка!
Архивисты рассказали: поскольку Гдовский уезд относился к Санкт-Петербургской губернии, то «Метрические книги» выдавались в двух экземплярах, один по заполнении отсылался в Санкт-Петербургскую Духовную Консисторию, другой хранился в той церкви, в которую были предназначены. На первой странице очередного тома Книги было очень важное напоминание: «Хранить постоянно».
После октябрьского переворота по всей России эти документы были изъяты у Церкви и переданы на хранение во вновь образуемые республикой областные архивы. Как ни странно, среди пожарищ Великой Отечественной войны, в которых горели города, архивы, храмы, люди, сохранились Книги! Не все. Но эта сохранилась. Начатая 7 января 1886 года и завершенная 26 декабря 1890 года, «Метрическая книга» имела 612 страниц записей о самых важных событиях прихода Николаевской Церкви в селе Крапивно. Доминанты бытия живших здесь православных христианин - рождение, Святое Крещение и Елеепомазание, Венчание, успение и отпевание. Разве не милость Божия к нам, сегодняшним, что сохранилась эта Книга? Разве не послание, не призывание предков: вспомните нас, найдите нас, молитесь о нас! Вы - это мы. Мы - это вы!
Нужно малое - желание знать, какого мы рода-племени! Чьи мы - свои, или Божии.
Представляете, сколько открытий ждет нас!
13240 единиц хранения, оригинальные документы 1727-1918 и 1824-го годов - коллекция материалов Санктъ-Петербургской Духовной Консистории в ГАПО (напомню - Государственном Архиве Псковской области) собраны в Фонде № 39. (Самые Консистории были созданы на основании Указа Святейшего Синода от 9 июля 1744 года «О именовании архиерейских домовых правлений консисториями»). Перед аккуратным исследователем, кто бы он ни был по основным занятиям, при внимательном рассмотрении самых разных источников может сложиться полнокровная история бытия рода.
Начать поиск имён своих предков можно со знакомства с сайтом ГАПО.
А далее пути исследователей (то бишь, нас с вами) расходятся по уездам, волостям, погостам, приходам. Без помощи компетентных и бескорыстнейших служащих Псковского архива нам не обойтись. Частично эти бесценные документы переведены в микрофиши, и чтобы увидеть их на плёночном носителе, придётся заранее по телефону и электронной почте записаться в очередь. Недавно специалистами архива начата работа по оцифровке документов. Что ж, придётся и потерпеть... Не унывайте, ведь впереди обязательно - обретение.

Храм в селе Крапивно, который я увидела первый раз этим летом, был освящен в 1889 году (аккурат в год рождения и Святого Крещения бабушки Анны). Храм оказался на моём пути в деревню Малые Горбы. Построен он был по проекту именитого петербургского архитектора-академика, потомка выходцев из Швейцарии, Юлия Фёдоровича Бруни. Что делает его особенно примечательным, в том числе для истории архитектуры, культуры России и Европы, а не только Северо-Западного региона и Псковской области. Тот, кому посчастливилось быть в Софии, возможно, вспомнит храм Александра Невского - нашего же архитектора. (Это из множества архитектурных проектов, реализованных Юлием Бруни в Российской империи).
Конечно, храм в Крапивно строился не «на раз-два» и не на новом месте. Прежние зодчие выбрали прекрасный ландшафт - на холме, под которым среди полей проложила свой путь река Плюсса. Денежку да материалы к строительству аккуратно копили местные прихожане разных сословий - крестьяне и помещики, служилые люди, ремесленники и лица купеческого звания. Прежде деревянный храм послужил не один век - с 1687 года.
Когда я собиралась в Крапивно, тревожили «уговоры»: зачем, ведь и людей-то там нет, и будут ли? И храм-то полуживой. И батюшки-то там нет...
Но! Когда издалека над волнами обступающих Крапивно хвойных и лиственных лесов и лесочков увидела белый «барабан», на котором торжественно расположился белого металла купол, и Крест над ними, поняла: нет, ребята-пессимисты, не хоронить вам Крапивно! И другие деревни и погосты - не хоронить! Потому что на моих глазах здесь снова руками и сердцем людей совершается ещё одно Божие чудо!
Устремлённый ввысь храм вырастает на холме, над рекой Плюссой, среди лесов и рощ - неожиданно, от земли, от могил, утверждаясь в небесах ослепительно сияющим крестом, буквально растворяющимся в лучах солнца. Там, в небе, его удерживали белые дорожки, начертанные самолётами по небу невероятной глубины.
Представилось: когда все стены поруганного храма вновь обретут белый цвет, какая же красота и любовь будет свидетельством нам, маловерам, что Господь - вот Он - вновь прощает и принимает нас во Свою святыню! От нас только сердце приложить надо.
А люди здесь есть. Рассыпаны деревеньки по холмам. Прежде обильно было на них домов и людей. Теперь живут по два-три, хорошо, если десяток на всю деревню. Но - живут и трудятся! Ничего, что пока они огородники и садоводы. Корни большинства - здешние. Война и иные лишения увели их родителей от полей. Поля превратились сначала в мелкий подлесок, потом и вовсе лесочками стали. Но народ окрестный не забыл, как из своих деревень в трудные времена вглядывались с тайной молитвой в сторону храма.
Не забыты здесь,оказалось, и последнее крестное знамение и последний поклон на Никольский храм человека, казнённого карателями в 1942 году в деревне Кежовой, на глазах взрослых и детей. Вместе с двенадцатью жителями деревни Кежовой, он был похоронен в братской могиле у речки Крапивенки. Могилу ту берегут кежовские потомки убиенных. Имена всех зверски замученных (а семь из них - женщины!) выгравированы на металлической пластине. Установлена аккуратная ограда. Красная звезда и «георгиевская ленточка» - всё честь по чести.
А беспокоятся жители, что не вечные они, уйдут из этого мира - что с могилой станется? Кто за ней будет ухаживать?
Есть и у меня недоумение: как случилось, что могила та безвестной для сегодняших районных функционеров-патриотов осталась. А сколько ещё братских могил, в которых похоронены жители Гдовщины, скрывает здешняя земля? Есть, к примеру, и на нашем пути из Крапивно через Кежову, Посконкино в Малые Горбы, в самом лесу братское захоронение погибших от рук всё тех же карателей. Какова будет судьба этого захоронения?
Разве не нужна Панихида по замученным здесь? Кто ж «во блаженном успении вечный покой» просить будет для наших же предков? Выходит, по-всему, нельзя уходить от этой земли. Потому что землёй здесь становятся наши ушедшие.

Крапивенский храм Николая чудотворца обрёл своего народного попечителя... «Крапивно наше всё!» - услышала я недавно. Не словца красного ради сказал человек, родившийся, кстати, в этих местах. Категорически запретил человек этот даже имя своё публиковать. В Крапивно бабушки и их взрослые дети, наезжающие из Петербурга да Сланцев потомки, молятся и всяческих благ вполне искренне желают нынешним ктиторам (воссоздателям) храма. Исповеднический подвиг в ХХI «веке потребления» не всякий понесёт.
Здесь ко всякому самому малому событию сегодняшнего бытия храма относятся очень ревностно. Даже чуть усиленное внимание к своей святыне со стороны воспринимают непросто, внимательно приглядываются, порой с опасением. Наверное, не беспричинно. Помнят, как плакали, умоляли не увозить их святыни - иконы, когда решились таки в 60-70-е годы тогдашние управленцы закрыть проблему, за одним, «снизить накал религиозности» в этой ещё далеко не глуши. Разорили они вместе с храмом души людские.
Даже фашисты не стали «потрошить» иконстас и не бомбили этот храм. А свои, русские, выполнили команду нехристей. Крапивенские бабушки опытно знают, что лихо может возвратиться в ином качестве. И даже под видом «благих намерений».

Познакомилась я недавно с документом, созданным в недрах Псковского Областного Собрания депутатов. «Постановление от 30 января 1998 (!) года № 542 «Об утверждении государственного списка недвижимых памятников истории и культуры, подлежащих охране как памятники местного значения».
Постановилось им утвердить государственный список недвижимых памятников истории и культуры, подлежащих охране как памятников местного значения; рекомендовать органам местного самоуправления области обеспечить контроль за сохранением памятников истории и культуры, находящихся на подведомственной территории; предложить Администрации области разработать правовые акты по вопросам сохранения памятников местного значения. Подписано Постановление Председателем областного Собрания Депутатов Ю.А. Шматовым.
В список под № 257 вошла и «Церковь Никольская XIX века д. Крапивно, Вейнская волость».
Я спросила у сотрудницы вновь созданного Центра охраны памятников истории и культуры при Управлении Культуры Псковской области: что сделано? - Ответ получила более чем скромным и предсказуемым. «У нас нет денег даже на поездку в Крапивно». Вот так, мои дорогие! Это у государства нет денег. Или по-прежнему - чего-то другого? А у нас с вами есть...

Был поэт Арсений Тарковский. Он сказал: «Живите в доме, и не рухнет дом». А его сын Андрей создал фильм «Ностальгия». Примечательно: фильм открывался песней «Кумушки», напетой в своё время Ольгой Федосеевной Сергеевой, известной псковской «песнехоркой». Песня очень древняя, но! Вся боль поколений ХХ века выпета в этой лирической песне. Очень тонка ниточка её сакрального смысла. Пели «Кумушки» в календарное время поминовения усопших в Троицкую (Духовскую) неделю. Удивительно, но и надежда ХХ века - на торжество жизни - нашла в этой ниточке своё отражение. Как же нам-то без неё!

Утвердится ли на гдовской земле диавольское пророчество Альфреда Эрнста Розенберга, рейхсминистра восточных оккупированных территорий (казнён по приговору Нюрнбергского процесса в 1946 году): «Достаточно уничтожить памятник народа, чтобы во втором поколении нация уже перестала существовать».
Не верю я в это.

Раиса Ильина, член Союза журналистов России