Некоторые мысли по поводу т.н. «еврейских погромов»

Черная сотня получила широкую известность благодаря массовым контрреволюционным и антиеврейским выступлениям, прокатившимся по Российской империи в октябре 1905 г. До сих пор сюжеты, связанные с погромной темой, остаются дискуссионными как в научной литературе, так и в публицистической. Дореволюционные либеральные и советские исследователи данной темы утверждали, что террор и массовые убийства являлись одним из основных средств тактической деятельности крайне правых при реализации программных установок их союзов. Фокусирование внимания на черносотенном терроре, одной из форм которого выступали погромы, давало основание ставить знак равенства между правомонархистами и фашистами[i]. За рам­ками рассмотрения оставалась разность идейных основ двух течений. Если крайне правый антисемитизм, уходивший корнями в глубь веков, носил религиозный характер, ставя целью защиту христианской и национальной традиции в сфере борьбы идей, то фашистский антисемитизм опирался на псевдонаучные расистские теории, обосновывавшие геноцид расово неполноценных народов.

Верно ли приписывать консервативному по своему идейному содержанию правомонархическому движению насильственную практику решения еврейского вопроса, при­сущего фашизму?

В исторических исследованиях и публикациях, по­священных средневековому антисемитизму, традиционно выделялись и дифференцированно анализировались три составных элемента христианского общества, являвшихся источником гонений еврейской общины: государство, цер­ковь и простой народ (толпа)[ii]. Либеральная и советская историография была неоригиналь­на, обвинив в инспирации погромов самодержавие и его ре­прессивный аппарат, консервативную часть православного духовенства и руководствовавшиеся разрушительными инстинктами отсталые и темные массы. По мнению дореволюционных авторов В.О. Левицкого[iii], В.И. Ленина[iv], Е. Маевского[v], контрреволюционные и антиеврейские выступления в октябре 1905 г. были организованы российскими властями и реализованы под их покровительством черносотенцами.

Начиная с середины 20-х гг. XX в. данная точка зрения стала общепризнанной и в советской историографии, в которой погромы трактовались как реакция властей на революционный напор, использовавших недовольство некоторой части российского общества ухудшением социально-экономической ситу­ации в стране в результате революции[vi]. Позднее советская историография (В.В. Комин, Л.М. Спирин, А.Я. Аврех[vii]) давала погромному движению классовую оценку, утверждая причастность к организации насилий властей и правомонархических структур[viii]. Более подробный анализ трудов авторов указанных периодов дан в историографической работе Д.В. Карпухина ««Черная сотня». Вехи осмысления в России»[ix].

Исходя из имеющихся в исторических исследованиях указаний на причастность к контрреволюционным выступлениям властей, РПЦ и правомонархических организаций, попытаемся рассмотреть их роль в трагических событиях в октябре 1905 г.

1. Власть как организатор контрреволюционных и антиеврейских выступлений. Данная точка зрения имеет ряд слабых мест по следующим соображениям. Во-первых, отсутствие докумен­тальных материалов в федеральных и местных архивах о причастности к погромам центральных и местных властей ставит версию об их руководящей роли под сомнение. Уча­стие правительственных структур в организации кровавых бесчинств требовало длительной подготовки и тщательной организации исполнительного аппарата на местах. Однако архивные документы, равно как и мемуарные свидетельства царских сановников, на этот счет отсутствуют. Даже предста­вители либерального крыла правительства, разоблачившие в послереволюционный эмигрантский период многие тайные происки своих консервативных коллег, не оставили никаких намеков. Все сведения о причастности властей к погромам исходят только из либерального и революционного лагерей. Данные обстоятельства привели С.А. Степанова к выводу о том, что «в распоряжении исследователей пока нет данных о существовании единого центра, руководившего погромами»[x].

Не находит своего документального подтверждения и якобы имевшая место связь властей с непосредственными испол­нителями погромов. Наоборот, всесильный сановник граф С.Ю. Витте, управлявший Россией в кровавые октябрьские дни 1905 г., высказывал крайне негативное отношение к «погромной» черной сотне: «Эта партия в основе своей па­триотична... Но она патриотична стихийно, она зиждется не на разуме и благородстве, а на страстях. Большинство ее во­жаков политические проходимцы, люди грязные по мыслям и чувствам, не имеют ни одной жизнеспособной и честной политической идеи и все свои усилия направляют на раз­жигание самых низких страстей дикой, темной толпы… Она, представляя собой дикий, нигилистический патриотизм, питаемый ложью, клеветою и обманом, и есть партия дикого и трусливого отчаяния, но не содержит в себе мужествен­ного и прозорливого созидания…»[xi].

Вышеуказанные строки вряд ли могли принадлежать человеку, который как председатель Совета министров должен был принимать непосредственное уча­стие в подготовке «кровавой бани». Кстати, той же монетой платили С.Ю. Витте и крайне правые, характеризуя его как «жидовского ставленника», непосредственно причастного к революционной вспышке 1905 г. В частности, орган Ярославского отдела СРН (далее ЯО СРН) газета «Русский народ» утверждал, что бывший пре­мьер-министр в молодости был завербован «Всемирным еврейским кагалом», который выдвинул его на политическую арену и помогал в продвижении по служебной лестнице с «целью бесчестия России»[xii]. В вину Витте ставилось и то, что он женился на еврейке, отец которой был ветхозаветным талмудистом, не признававшим православия[xiii].

Со своей стороны, лидеры Союза русского народа открещивались от навязанной им противниками роли орудия правительства в наиболее «неприятных» вещах: «Обвиняют Союз в том, что он «прислуживает» правительству, между тем он не правительственная партия...»[xiv].

Во-вторых, передача функций решения внутренних проблем в третьи руки была несвойственна самодержавной монархии, пытавшейся самостоятельно контролировать все происходящие в обществе процессы. По этой причине организация погромов «сверху» противоречила природе идеократического государства, для которого в принципе непри­емлемо использование «неформальных» организаций (т.н. организаций прикрытия) для насилия против политических противников. С.В. Лебедев утверждал, что даже в критической обстановке правительственные органы не пытались опираться на лояльные властям общественные группы, продолжая делать ставку на подавление революционных выступлений силами правоохранительных структур[xv]. Исследователем приводится ответ премьер-министра С.Ю. Витте на предложение одного из предводителей дворянства создавать на местах органы порядка из верноподданных сил: «Ну, знаете! Довольно мне ваших общественных сил! У меня на местах имеются свои верные агенты – исправники, становые и прочие чины полиции. Поверьте, их совершенно достаточно, чтобы провести в жизнь все свои указы и распоряжения»[xvi].

Допустить массовые убийства не мог и русский император в силу религиозного склада личности, о чем сви­детельствовала его негативная реакция на предложения правых исполь­зовать «Протоколы сионских мудрецов» для антиеврейской пропаганды. Николай II отказался санкционировать чисто пропагандистскую операцию[xvii], поэтому сомнительна его поддержка предло­жения пролить кровь тысяч подданных.

В-третьих, погромы происходили не из-за участия вла­стей в их инспирировании, а из-за их самоустранения от выполнения государственных функций. Об этом свидетельствуют многочисленные мемуарные и документальные свидетельства представителей органов власти и царских сановников. Подготовленный в условиях строгой секретности Манифест был неожиданнос­тью для местных властей. Резкая смена правительственного курса ошеломила губернаторов и полицмейстеров, которые оказались в полном замешательстве: разгонять ли митинги и демонстрации войсками и полицией, как это было ранее, или предоставить общественности (как левой, так и правой) полную свободу действий, как того требовал Манифест. В частности, 18 октября 1905 г. ярославский губернатор Рогович в панике запрашивал у Министерства внутренних дел разъяснений: «Остается ли в силе за изданием Манифеста 17 октября высочайший указ сенату от 12 октября о порядке устройства народных собраний» и «будут ли особые распоря­жения о снятии цезуры с подцензурных изданий или надо считать ее отмененной»[xviii]. Ответ на запросы пришел только 20 октября и состоял из одной строки «Указ 12 октября… остается в силе»[xix], что свидетельствует о замешательстве и центральных властей. Данное обстоятельство неудивительно ввиду того, что и сам министр внутренних дел узнал о Манифесте «одновременно с прочими столичными обывателями»[xx]. Общее состояние администрации выразил опытный сановник К.П. Победоносцев в письме от 1 декабря 1905 г.: «Власти нет никакой!»[xxi].

Результатом «шокирующего» Манифеста, по мнению С.А. Степанова, стало «умышленное самоустранение» администрации на местах по отношению к последующим кровавым событиям, в том числе погромам[xxii]. Так например, уже вечером 18 октября Ярославский губернатор Рогович написал Министру внутренних дел Булыгину прошение об увольнении его с должности ярославского губернатора, мотивируя это тем, что он «совершенно непригоден оставаться на службе при наступивших обстоятельствах». В прошении Рогович признавался: «...представляя твердь сложившихся, строго консервативных взглядов, я в 47 лет не могу переделать и... исполнять эту должность я мог успешно до тех пор, пока мои обязанности оставались в согласии с моими поли­тическими убеждениями»[xxiii].

Позицию невмешательства в происходившие после получения известий о Манифесте и объявленных свободах события занял и костромской губернатор. Многочисленные свидетели кон­статировали полную растерянность и пассивное отношение к столкновениям революционных манифестантов с традиционалистами чинов местной администрации, полиции и казаков. Отмечалось так­же, что костромская администрация не приняла никаких мер к разгону как революционных манифестаций, так и усмирению «рас­ходившейся черни» и защите жертв. Батальон пехоты, полусотня казаков участвовали в качестве зрителей, а полиция в качестве «не­искусных санитаров»[xxiv].

После столкновений революционных манифестаций и патриотических шествий паралич властных и силовых структур заставлял общественность браться за наведение порядка самостоятельно. В частности, по постановлению Ярославской городской думы 21 октября 1905 г. в городе начала создаваться общественная милиция, численностью 900 человек[xxv], костяк организации составили члены вольнопожарного общества, общества хоругвеносцев, любителей охоты, «лучшие из рабочих и ремесленников»[xxvi].

Архивные документы свидетельствуют, что именно самоустранение и бездействие губернских властей на фоне антиправительственных выступлений вызывали у традиционалистской части населения желание самостоятельно навести порядок на улицах городов и сел. Ростовский уездный исправник изложил в своем рапорте рассуждения крестьян, принявших участие в разгоне революционных манифестаций: «Все забастовщики — революционеры. Они приносят вред всему русскому народу, потому что Царь дал народу много льгот и скоро даст землю. Власти бездействуют, ибо не арестовывают забастовщиков, значит власти... служат революционерам... и потому народ-крестьяне сами должны помочь Царю и своей силой заставить забастовки прекратить и не допускать никаких митингов в городах, где все говорят против Царя»[xxvii].

Вероятно, что оказавшись в полной политической изоляции, администрации на местах пытались использовать последовавшие вслед за изданием Манифеста вернопод­даннические демонстрациями для нейтрализации революционных беспорядков. В частности, в Ярославле антиправительственное шествие остановил губернатор Рогович, который потребовал убрать красный флаг и разойтись [xxviii]. Когда студенты пожаловались ему на действия участников верноподданнической демонстрации, пытавшейся помешать их движению, Рогович закричал: «Мало вас бьют!.. Мер­завцам так и нужно... Если будете ходить с флагами, вас будут еще бить. Я разгромлю вашу партию, а не черносотенцев»[xxix]. В ответ на это из толпы демонстрантов раздался выстрел, направлен­ный в губернатора, но ранивший участника патриотического ше­ствия торговца Жаворонкова[xxx]. Губернатор приказал разогнать де­монстрацию. Казаки и примкнувшие к ним участники патриотического шествия начали «всеобщее избиение»[xxxi].

В-четвертых, участие властей в организации погромов было маловероятно ввиду неодобрительного к ним отношения реформа­торского крыла правительства, нанесшего сокрушительный удар по идеократической сущности царского самодержавия посредством Манифеста 17 октября и учреждения ограничив­шей власть царя Государственной Думы. В реальности для господствовавшей «космополитической» части бюрократии, среди которой были лица, сочувствовавшие либеральной оппози­ции, погромщики и революционные демонстранты одинаково воспринимались как нарушители порядка[xxxii]. Власти жестоко расправлялись и с теми, и с другими. Участникам погромов достаточно часто приходилось ощущать на собственных спинах удары казацких нагаек [xxxiii].

Правительственный аппарат был заинте­ресован в стабилизации общественно-политической обстановки и укреплении общественного порядка в стране: «буйства толпы» могли накалить атмосферу и вы­звать негативную реакцию из-за рубежа. Основополагающей линией власти и в XIX, и в начале XX вв. было жесткое подавление любых попыток «возбуждения одной части населения против другой». Данная политика была унаследована и председателем Совета министров П.А. Столыпиным, который в разослан­ной в феврале 1907 г. телеграмме требовал от губернаторов: «Ввиду полученных сведений, что на 14 февраля ожидаются будто бы повсеместно еврейские погромы, прошу принять самые решительные меры к предупреждению всякой воз­можности осуществления сего»[xxxiv]. Другой циркуляр главы правительства от 26 сентября 1907 г. рекомендовал гу­бернаторам применять к черносотенным вождям на местах «меры нравственного влияния»: «внушать им, что правитель­ство ищет в них безусловно лояльной поддержки и потому отнесется враждебно ко всяким начинаниям этих кружков, заключающих в себе элементы… вражды, террористические предприятия и т. п. ...принимать все меры к организации и дисциплинированию таких групп путем примирения их на почве устранения программных крайностей. При этом нельзя не отметить, что раздававшиеся уже голоса о необходимости вооружения за казенный счет... не должны встречать сочув­ствия»[xxxv].

Несмотря на отсутствие прямых сведений о причастности к погромам властей, снимать ответственность с правительственного аппарата за происходившее на просторах Российской империи нельзя. Данное обстоятельство понимали и правомонархисты, присоединившиеся к либеральному и революционному лагерям в критике административных структур за произошедшую трагедию. В вину «космополи­тической» бюрократии ставилось то, что при разделах Польши в XVIII в., приведших к включению в состав Российской империи территорий со значительным количеством еврейского на­селения, она оказалась неспособной спрогнозировать возможные последствия соприкосновения столь разных по религиозной традиции и ментальности народов. В адрес бюрократического аппарата бросался упрек об игнорировании исторического опыта, сви­детельствовавшего, что отсутствие защитных механизмов по­всеместно приводило к кровавым бесчинствам. «Русское зна­мя» писало, что король Лешек в IX в. разрешил евреям жить в Польше и тем заложил основы для будущих погромов. В Ис­пании король Петр Жестокий благоволил евреям, «народ сто­нал под игом их, — и устраивал многократные погромы, пока не выгнал их совсем». Не избежали той же участи Франция, Португалия, Германия, Италия, Швейцария и Австрия — везде правительства допускали евреев, а через «десятки и сотни лет случалось одно несчастье — наступали смуты и по­громы»[xxxvi].

По мнению крайне правых, благоприятную почву для погромов формировала коррупция власти. Монархисты указывали, что погромы встре­чались там, где евреи сумели развратить администрацию подкупами и взятками в стремлении поставить себя в более выгодное по сравнению с коренным населением положение. Именно попустительство евреям внука Ярослава Мудрого — Свя­тополка II Изяславовича (1093—1113) привело к еврейскому погрому в Киеве после его смерти: «вельми сребролюбив… жидам многие пред христианы вольности дал, чрез что мно­гие христиане торгу и ремесел лишились». Жители города обратились к новому правителю — Владимиру Мономаху с просьбой найти «управу на жидов» в связи с массовым разо­рением коренного населения. 1124 год, когда на созванном Владимиром Мономахом общем совете князей было принято решение об изгнании евреев, стал для черносотенцев точкой отсчета истории антисемитизма в России. Выселение евреев, ставшее примером «мудрого» решения еврейского вопроса, по заявлению газеты «Русское знамя» на долгие годы внесло социальную гармонию в общество[xxxvii].

С другой стороны, крайне правые обвиняли власть в том, что она отказывалась делать правильные выводы о причинах имевших место в России в XIX в. и в других странах погромов, игнорируя корень бед и возлагая вину только на их участников. «Админи­страции и в голову не приходило, что виновен в погромах не народ, вынужденный реагировать на паразитство пришель­цев, а она сама, благодаря попустительству и халатности по отношению к интересам своего народа», — писало «Русское знамя»[xxxviii]. Крайне правые возмущались: «По слабости ли, по алчности ли, по беспечности или умственной слепоте, они допускали в страну это мировое несчастие — евреев. А по­том заявляли еще народу, что виновники погромов будут караться»[xxxix].

2. РПЦ как организатор контрреволюционных и антиеврейских выступлений. Как указывает в своем исследовании по проблемам христианского антисемитизма Ю. Табак[xl], существенным отличием антисемитской политики в христианских странах являлась значительно меньшая роль Русской Православной церкви в инспирации антиеврейских на­строений в сравнении с Православной церковью Византии, Римско-католической церковью раннего и позднего Средне­вековья и протестантскими деноминациями Западной Евро­пы. По мнению Ю. Табака, РПЦ не могла выступать гонителем евреев в силу своего подчиненного государству положения как Ведомства православного исповедания. Даже в досинодальный период, когда церковь сохраняла относительную самостоятельность, в решениях высших органов церковной власти (постановления поместных и архиерейских соборов, указы патриарха и т.д.) антиеврейская политика официально ею не декларировалась и не инициировалась. Все антисемитские решения, в т.ч. и касающиеся сугубо религиозных вопросов, в эпоху патри­аршего правления и в синодальный период принимались государственными органами управления в лице великих князей, царей, императоров, правительственных комитетов и министерств. Ю. Табак указывает, что РПЦ можно критиковать за отсутствие шагов в защиту гонимых евреев (в силу полной подчиненности госу­дарству в синодальный период), но целенаправленная анти­еврейская политика ей присуща не была в силу отсутствия в церкви теологического обоснования для массо­вых насилий[xli].

В начале XX в. Синод не заявлял своей официальной позиции по вопросам антисемитизма, поэтому формирование от­ношения к евреям было отдано на откуп самим иерархам. В результате этого священство и верующие разделились на две основные группы. С одной стороны, в церкви оставались сильны позиции консервативных священников, активная политическая деятельность которых вызывала на «верху» раздражение. Приобретший широкую известность в Рос­сии своим участием в деятельности Союза русского народа ие­ромонах Иллиодор не только не сделал головокружительной карьеры, но и подвергался преследованиям со стороны вы­шестоящих «отцов»[xlii]. Отсутствуют и документальные данные об участии в массовых насилиях представителей православного духовенства (за крайне редким исключением).

С другой стороны, в начале XX в. сформировалась достаточно влиятельная группа священнослужителей, являвшаяся поборниками обновления церковной жизни, решительно осуждавшая антисемитизм и принимавшая активное участие в политической жизни. В церкви как и во всем обществе намечался глобальный раскол. В революционные годы во многих городах империи (например, в Ярославле и Костроме) именно семинаристы становились в первых рядах демонстраций с красными флагами[xliii].

В целом с некоторыми оговорками можно сказать, что Русская Православная церковь в предреволюционные десятилетия не выступала с четкой позицией по еврейской проблематике. Отсутствие консолидации в церковных кругах в вопросе об отношении к евреям и их роли в русской политике подрывало базу для формирования единого внутрицерковного антисемитского фронта. Об этом открыто заявляла черносотенная пресса: «…при нынешнем общем жидонезнании, жидонепротив­лении и невмешательстве она (РПЦ. — М. Р.) не берется по­казать той сплоченности, чтобы этим помочь царю спасти Русь»[xliv]. Именно в результате внутреннего «семейного раз­лада», по мнению черной сотни, церковь упустила возмож­ность выступить с осуждением как революции 1905 года, так и факта участия в ней евреев[xlv].

3. Правомонархические организации как организаторы контрреволюционных выступлений и еврейских погромов. Проблема участия крайне правых союзов в орга­низации октябрьских погромов 1905 г. до сих пор остает­ся дискуссионной. В советской и западной историографии традиционно проводилась прямая связь между погромами и правомонархическими союзами.

На современном этапе сформулировано несколько концептуальных подходов к данной проблеме, подробно проанализированных в историографической работе Д.В. Карпухина ««Черная сотня». Вехи осмысления в России»[xlvi]. Сторонники первой точки зрения (А.И. Стеценко, А.П. Толочко, Р.Ш. Ганелин) разделили точку зрения советской историографии позднего периода о том, что погромы были осуществлены черносотенцами при организующей роли властей [xlvii]. В частности, А.П. Толочко утверждал, что погромы дали толчок для организационного объединения имевшихся в регионах сторонников помещичье-монархической идеологии[xlviii]. Той же точки зрения придерживается и Е.Л. Бузмаков указывавший, что, несмотря на отсутствие на местах правых партий, устроители массовых насилий по своим идейным взглядам являлись черносотенцами[xlix]. С.В. Лавриков считает, что в некоторых регионах страны на момент погромов уже функционировали находившиеся в стадии формирования структуры крайне правых, которые и стали движущей силой массовых насилий[l]. После октябрьских бесчинств они организуются в правомонархи­ческие союзы, что и дает основание вышеуказанным исследователям утверждать «черносотенный» характер погромов.

Сторонники второй точки зрения (С.А. Степанов, А.Е. Язынин, М.В. Станкова), применив многофакторный подход и проанализировав экономи­ческие, социальные и психоментальные факторы, пришли к выводу о недостаточности сведений, указывавших на прямую причастность к организации массовых насилий царских властей и правомонархических организаций [li].

Несмотря на господ­ствующую точку зрения, в работах А.В. Лебедева, И.В. Омельянчука и др. оспаривается устоявшееся мнение о «черносотенном» характере погромов, т.к. на момент октябрьских погромов 1905 г. правомонархические союзы в большинстве своем не существовали и не имели возможностей для мобилизации масс на антиреволюционные выступления[lii]. Ю.И. Кирьянов указывал, что отправной точкой массового проявления черной сотни на политической арене является Манифест 17 октября 1905 г.: «Хроноло­гические рамки деятельности названных правых партий в России достаточно ясны. Начальная грань — это время об­разования всероссийской организации СРН непосредственно после издания Манифеста 17 октября 1905 г.»[liii].

Высказанное А.В. Лебедевым, И.В. Омельянчуком и Ю.И. Кирьяновым мнение подтверждается анализом политической ситуации в губерниях Верхнего Поволжья. В октябре 1905 г. в здесь отсутствовали организационные структуры каких-либо правомонархических объединений. Создание в конце ноября 1905 г. в Ярославле местного отдела СРН родило волну слухов о готовящемся в декабре новом погроме. Однако, несмотря на появление черносотенной организации, записывать на ее счет кровавые планы представляется не вполне правильным по нескольким причинам: на тот мо­мент крайне правое движение еще не приобрело организованного характера, способного на проведение активных насильственных действий; в источниках отсутствуют сведения о конкретных лицах из числа крайне правых, которые бы делали какие-либо про­воцирующие толпу заявления (наоборот, руководство крайне правых открещивалось от планов проведения массовых избиений евреев[liv]); правомонархисты были заинтересованы в стабилизации общественно-политической ситуации в регионе, что отражало точку зрения властей, опорой которой они себя позиционировали. По нашему мнению, погромные слухи родились и тиражирова­лись в среде революционных партий как реакция на процесс созда­ния враждебных организаций и активно использовались ими для дискредитации политического противника. Данную версию подтверждает то обстоятельство, что все сведения о предполагающих­ся погромах исходят из революционного лагеря[lv].

Действительно, обвинения правомонархических союзов в организации еврейских погромов, прокатившихся по стране после опубликования Манифеста 17 октября, не находят безусловного подтверждения по следующим причинам.

Погромное движение хронологически проявляется раньше организационного оформления крайне правых объединений. На данное обстоятельство указывают А.В. Лебедев, И.В. Омельянчук, Ю.И. Кирьянов и др.[lvi] Столкновения монархистов с революционерами в октябре 1905 г. произошли еще до образования наиболее влиятельного Союза русского народа, имевшего наибольшее количество отделений на местах. Существовавшее на тот момент Русское собрание, объединявшее кон­сервативное крыло русского «образованного общества», ориентировалось лишь на идеологическое противостояние с врагами «устоев» [lvii]. Появившиеся весной 1905 г. Русская монархическая партия и Союз русских людей находились в стадии формирования и не обладали достаточной мощью выступить организаторами погромов по всей империи. Это вынуждены были признавать и видные деятели кадетской партии, утверждавшие, что в октябре 1905 г. отсутствовали партии правее конституционно-демократической, а кадровый костяк монархических организаций находи­лся в распыленном состоянии[lviii]. На это хронологическое несоответствие указывали и сами крайне правые. Черносотенная газета «Земщина» за­являла: «Левая печать, обвиняя Союз (имеется в виду Союз русского народа. — М.Р.) в устройстве жидовских погромов, сознательно закрывает глаза на то обстоятельство, что глав­ная полоса погромов относится к тому времени, когда Союз и не существовал. А последний белостокский погром имел место тогда, когда там не было отдела Союза. Обвиняют в политических убийствах Союз, который на расстрелы чле­нов его революционерами отвечал панихидами, который под бомбами и градом пуль шел за крестным ходом»[lix].

Отсутствие документальных подтверждений причастности правомонархических организаций к погромам. О непричастности черносотенных союзов к погромам свидетельствует отсутствие под­тверждающих архивных материалов. Проведенное по крова­вым следам следствие в отношении участников погромов не установило чьей-либо организующей и направляющей роли. Все сведения об участии членов черносотенных организаций в погромах исходят из либеральной и революционной литературы, заинтересованной в дискредитации политического противника. Даже негативно относившийся к черной сотне и весьма информированный премьер-министр С.Ю. Витте, управлявший Россией в кровавые октябрьские дни 1905 г., отрицал факт участия ее в массовых преступлениях: «Партия эта (черная сотня. — М.Р.), находясь под крылами двуглавого орла, может произвести ужасные погромы и потрясения, но ничего, кроме отрицательного, создать не может»[lx]. Отметим, что данные строки, написанные через несколько лет после погромов, говорили о возможности, но не факте участия в кровавых бесчинствах.

Повсеместное прекращение погромов после оформления правомонархических союзов. После образования правомонархических орга­низаций погромное движение в Российской империи практически повсеместно прекращается. Современные исследователи указывают, что после организационного оформления черно­сотенного движения имели место два крупных погрома в 1906 г. на территории Польши, где русские монархисты не имели сильных позиций «в силу национально-конфессиональных особенностей региона»[lxi]. В 1911 г. на обвинения левой фракции Государственной Думы о призывах к массовым насилиям в связи с запросом правых по поводу убийства А. Ющинского, председатель СМА В.М. Пуришкевич обращался к критикам: «…в момент воз­никновения монархических организаций много ли вы видели погромов… много ли вы видели насилий? — ни одного…»[lxii].

Заявленный законопослушный характер правомонархических ор­ганизаций. С момента образования черносотенных союзов их лидеры декларировали законопослушный характер ор­ганизаций и осуждение погромов. Анализ деятельности крайне правых объединений и их программных установок свидетельствует, что руководство монархических союзов негативно относилось к погромам как средству решения по­литических и национальных вопросов. Видный черносотенец Г.В. Бутми в докладе, прочитанном 1 мая 1907 г. IV Всероссийскому съезду Объединенного русского на­рода в Москве, отмечал, что согласно историческому опыту погромы, избиения и насильственные выселения евреев лишь в исключительных случаях разрешают еврейский во­прос. Подчеркивалась необходимость поиска других мер, к коим, например, относилась политическая и экономическая дискриминация евреев[lxiii].

Несмотря на то, что борьба с еврейским заговором и засильем явля­лась одним из важных направлений деятельности, монархиче­ский лагерь декларировал отказ от насильственных методов борьбы с евреями, делая акцент на экономическом и идео­логическом противостоянии. В 1911 г. В.М. Пуришкевич заявлял: «…монархические организации боролись и борются с еврейским засильем мерами экономическими, мерами куль­турными, а не кулаком»[lxiv]. К ним относились как меры пропагандистского влияния, выражавшиеся в устройстве крестных ходов, организации депутаций к представителям органов власти, направление телеграмм на имя царя и премьер-министра, так и экономического характера. Последние должны были облегчить зависимость трудового населения от еврейских банкиров и ростовщиков посредством обеспечения дешевого кредита, устройства потребительных лавок, оптовых складов, хлебных контор, артелей, ремесленных содружеств, торгово-промышленных и бытовых групп, организации ссудо-сберегательных касс и касс взаимопомощи[lxv].

Несмотря на значительный масштаб и интенсивность антисемитской пропаганды, на данный момент исследователями не были обнаружены документальные материалы, свидетельствующие о прямых призывах к еврейским погромам, исходивших от черносотенных союзов. Наоборот, их руководство не только не подстрекало своих членов к насилиям, но вело разъяснительную работу по недопущению оных. В борьбе с «еврейскими заговором» черно­сотенцы делали ставку на убеждение. «Очевидно, что гневно-мстительная борьба с видимым врагом — грех; а борьба с ним обличительная, самооборонительная и правосудная — есть добродетель, подвиг и долг наш», — писал орган СРН газета «Русское знамя»[lxvi].

Идейно-религиозные препятствия для проведения массовых кровопролитий. Существенную роль для неприменения насильственных действий в отношении еврейского насе­ления играли религиозные препятствия, связанные с не­совместимостью с христианской традицией, нравственной ущербностью и несвоевременностью в связи с отступлением революции. Об этом лидеры крайне правых делали многочисленные заявления как в программных документах, так и в периодической печати. Именно на эту сторону делался акцент в избирательной программе СРН, распространенной в сентябре 1906 г.: «Русский народ... имея полную возмож­ность, пользуясь своим правом хозяина земли русской, мог бы в течение одного дня подавить преступные желания евреев и заставить их преклониться пред его волей, пред волей держав­ного хозяина земли русской, но, руководясь высшими задача­ми христианского вероучения и слишком сознавая свою силу для того, чтобы отвечать им насилием, избрал другой путь для решения еврейского вопроса, являющегося одинаково роковым вопросом для всех цивилизованных народов»[lxvii].

Осознавая, что малейшая причастность к массовым насилиям будет неизбежно использована для дискредитации отстаива­емых правомонархистами идей защиты христианской традиции, председатель Русской монархической партии В.А. Грингмут призывал единомышленников: «Никогда не смейте об этом и думать, помните, что всякий, кто борется за известную идею, никогда не будет убивать, иначе этим он распишется в том, что не верит в торжество своей идеи. Действительно жизнеспособная, действительно святая идея может орошать­ся кровью только своих приверженцев. Каждая новая жертва из наших рядов приближает нас к победе, но да будет стыдно тому, кто подумает поднять братоубийственную руку про­тив своего врага: этим он наложит позорное пятно на наше святое дело! Мирным путем, устилая его нашими трупами и ни одной йоты не уступая из наших верований, мы дойдем до нашей цели, мы одержим победу»[lxviii].

Неэффективность погромов как средства борьбы. Неприем­лемость погромов для идеологии и практики правомонархических организаций обуславливалась их неэффективностью. Мас­совые насилия не достигали цели, так как удар наносился не по корню зла — т.н. «жидомасонским ложам», являвшимся, по мнению монархистов, центром плетения мирового заговора, а по наиболее обездоленной и незащищенной части еврейской общины. Об этом прямо и недвусмысленно заявил в августе 1908 г. глава Союза русского народа А.И. Дубровин во время выступления в Ростове-на-Дону перед единомышленниками: «…бороться с ними (евреями. — М.Р. ) надо не погромами, так как погромы нас ни к чему не приводят, от погромов страдает только бед­нейший еврейский класс, «пархи», да русские люди, которых хватают на погромах, таскают их по тюрьмам и судам и ссылают, а в это время главные виновники — богатые жиды — остаются в стороне и еще больше богатеют»[lxix].

Погромы больно ударяли и по исполнителям. «Когда же, вследствие нерадения правительства, русское население, доведенное до исступления непосильной борьбой с наглыми угнетателями, начинает расправляться с ними по-своему, то его хватают, сажают в тюрьмы и ссылают в каторгу, как погромщиков», — говорилось в телеграмме председателя Астраханской народ­но-монархической партии Н.Н. Тихановича-Савицкого, на­правленной в марте 1910 г. председателю Совета министров П.А. Столыпину[lxx].

«Выгодность» погромов противоположному лагерю. Погромы в глазах правомонархических лидеров оказались полностью скомпрометированным средством борьбы, так как лидеры еврейских общин умело использовали их для получения максимальной выгоды. Печатный орган ЯО СРН заявлял: «Погром кончился, и тут ев­реи начали просить тысячи; просили тысячи даже и те, у кого кро­ме старого лапсердака и грязной ермолки ничего до погрома не было»[lxxi]. За рубежом они становились поводом для организации очередной антирусской кампании и широко­масштабного сбора средств жертвам бесчинств. Благодаря международной помощи и правительственным субсидиям еврейские торгово-ремесленные слои быстро восстанавливали разру­шенные хозяйства.

Общепризнанным в крайне правой среде стал тезис о том, что «погромы всегда при­водят к материальному и политическому улучшению быта евреев»[lxxii]. Утверждалось, что для руководства кагалов они становились инструментом регулирования внутриобщинной жизни: « …без этих воздействий на еврейское население, вызывавших некоторые остановки в его приросте, евреи, при своей плодовитости, чрезмерно бы размножились, и доходы, получаемые ими с русского народа, пришлось бы делить на большее, чем нынешнее, количество лиц»[lxxiii]. Общий вывод при подходе черносотенцев к теме погромов в июне 1913 г. сформулировала газета «Русское знамя» утверждавшее, что массовые уничтожения, казни, насильственные изгнания не привели к исчезновению евреев, наоборот, в конечном итоге народы «оказались в еврейской кабале»[lxxiv].

Библиографические ссылки: