Мистика русского Самодержавия

Ниже мы помещаем первую главу из сочинения «Мистика, идеалы и поэзия русского Самодержавия» теоретика и историка русского самодержавия, публициста, историка русской литературы, пушкиноведа, театрального и литературного критика - Николая Ивановича Черняева (1853-1910).

Публикацию, специально для Русской Народной Линии (по изданию: Черняев Н.И. Мистика, идеалы и поэзия русского самодержавия. Глава I. Мистика русского Самодержавия // Мирный труд.- 1904.- №1.- С.25-30 (Подп.: Semper idem (Н.Черняев)) подготовил доктор исторических наук, профессор А. Д. Каплин. Постраничная ссылка по техническим причинам заменена на концевую.

+ + +

Мистический элемент в науке, искусстве и истории. - Четверостишие Тютчева и его разбор. - Слова Штрауса. - Кажущаяся парадоксальность монархических начал. - Мистика русского Самодержавия в связи с его религиозными основами.

Все, все великое, священное земли имеет мистическую сторону. Мистика составляет принадлежность не только каждой религии, не только таинств, но и науки. Пытливая мысль человека, старающа­яся разрешить все «проклятые вопросы», в конце концов, неминуе­мо приходит к вопросу о начале всех начал, к задаче, которая не дается ни умозрительному, ни опытному знанию. Огюст Конт верно подметил, что законы естествознания объясняют только, как про­исходят те или другие явления, но они не объясняют, почему эти явления происходят так, а не иначе. Таким образом, и у естество­знания есть своя мистика, - тем более она есть в искусстве. Пушкин в целом ряде стихотворений выразил удивление перед творческой силой, орудием которой он себя считал. Называя вдохновение свя­щенной жертвой, а себя избранником Неба, он прибегал не к риторическим прикрасам, а выражал свое убеждение. Творчество представлялось Пушкину чем-то мистическим. Чарскому, поражен­ному импровизацией заезжего итальянца, тот говорит: «Всякий талант неизъясним. Каким образом ваятель в куске каррарского мрамора видит сокрытого Юпитера и выводит его на свет резцом и молотом, раздробляя его оболочку? Почему мысль из головы поэта выходит уже вооруженная четырьмя рифмами, размеренная строй­ными, однообразными стопами? Никто, кроме самого импровиза­тора, не может понять эту быстроту впечатлений, эту тесную связь между собственным вдохновением и чуждой внешней волею; тщет­но я сам захотел бы это разъяснить». Нечто подобное можно сказать об исторических событиях и о государственных учреждениях. Исто­рия есть своего рода теофания. В судьбах народов сказывается воля и цели Провидения. Слова Гамлета: «Есть Божество, ведущее нас к цели» - с полным основанием можно применить к истории. Цель, к которой ведет Бог Россию и все человечество, неизвестна. Исто­рия, если смотреть на нее без материалистических предрассудков, окажется исполненной мистики. Много мистического и в нашем Самодержавии.

Известно четверостишие Тютчева:

Умом России не понять,

Аршином общим не измерить:

У ней особенная стать -

В Россию можно только верить.

В этом глубоком по мысли четверостишии наряду с правдой есть и некоторая односторонность. Россию, конечно, вполне могут понимать только русские люди, живущие ее горем и радостями. Но мы, русские люди, должны не только понимать свою родину, но и верить в нее; однако из этого не следует, что в нее можно только верить. В Россию должны были только верить наши предки, пока еще не существовало русской исторической науки, пока еще не существовало русского самосознания, возведенного в систему. Но во времена Тютчева в Россию уже можно было не только верить, но и обосновать веру в нее на твердых научно-философских дан­ных и обобщениях. Тем более в наше время русское национальное самосознание должно опираться не на одну веру в великое будущее нашей родины, но и на ясное понимание как ее минувших судеб, так и ее особенностей. Тем не менее и теперь можно сказать, что

Умом России не понять,

Аршином общим не измерить.

Дело в том, что одним умом России нельзя понять. Россия пред­ставляет такое колоссальное явление, что для всестороннего уразу­мения ее мало ума и науки, а нужно и искусство и воображение. Вера в Россию, как и любовь к ней, должны и могут быть основа­ны на разумных основаниях, но они находят у каждого русского опору и в безотчетном, инстинктивном чувстве, опоэтизирован­ном нашими писателями, художниками, композиторами, живо­писцами, ваятелями, зодчими и т. д.

Что сказал Тютчев о России, он с полным убеждением мог бы сказать и о русском Самодержавии. Наши оговорки, сделанные толь­ко что относительно четверостишия Тютчева, могут быть всецело отнесены и к русскому Самодержавию. Самодержавие нужно пони­мать, но в него должно и верить, ибо одним умом его нельзя обнять, да и аршином общим его нельзя измерить. В русском Само­державии есть много мистического, но и мистика его должна быть, насколько возможно, выяснена только русским политическим са­мосознанием.

Рационалист Штраус, которого уж, конечно, никто не вправе был обвинять ни в религиозном, ни в политическом мистицизме, в 1872 году в книге «Der alte und der neue Glaube» указывал на мистическую сторону монархических начал как на великий со­блазн для антимонархистов, как на всегдашний предлог для них требовать замены монархического режима республиканским и уве­рять, что монархии, желающие спастись от крушения, должны окружить себя республиканскими учреждениями.

Перечислив слабые стороны режима и культуры Швейцарии и Северо-Американских Соединенных Штатов, Штраус говорит:

«На нас, немцев, умственное развитие этих республик произво­дит впечатление чего-то грубо-реалистического и прозаически-то­щего; попадая в их атмосферу, чувствуешь, что нам недостает того тончайшего духовного воздуха, которым мы дышим в нашем оте­честве; да, сверх того, мы находим, что в Северной Америке воз­дух заражен таким гниением господствующих классов, подобное которому встречается только в самых запущенных частях Европы. И так как мы убеждены, что эти недостатки находятся в тесной связи, кроме отсутствия национальности, с сущностью республи­канской государственной формы, то мы далеко не можем признать за нею несомненное превосходство над монархическою.

Нельзя не признать, конечно, одного: устройство республики, даже большой, проще, понятнее, чем устройство хорошо органи­зованной монархии. Союзное управление Швейцарии, не говоря уж об отдельных кантонах, относится к английскому управлению, как речная мельница к паровой машине, как вальс или песня к фуге или симфонии. В монархии есть что-то загадочное, даже по-видимому несообразное; но именно в этом и заключается тайна ее превосходства. Всякое таинство кажется нелепостью; и, однако же, таинство непременно есть во всем, что глубоко и в жизни, и в науке, и в государстве.

То, что слепой случай рождения должен возвышать одного че­ловека над всеми другими, делать его распорядителем судьбы мил­лионов; что этот один, несмотря на возможную случайность огра­ниченных умственных сил или дурного характера, должен быть владыкою, а множество других, гораздо лучших и разумнейших, - его подданными; что его семья и его дети должны высоко стать над другими, - все это нетрудно находить странным, несправедли­вым, несогласным с коренным равенством всех людей. Чтобы по­рицать все это, не нужно большого ума, почему речи такого рода и составляли всегда любимое поприще демократической глупости. Гораздо больше терпения, самоотречения, глубокого внимания и проницательности требуется, чтобы понять, что превосходство мо­нархии заключается в положении одного человека на такой высоте, на которой его не захватывает борьба интересов и партий, ибо он изъят от всякого сомнения в своем полномочии, от всякой смены, кроме естественной, производимой смертью; но и в этом случае он заменяется без выбора и борьбы преемником, наперед определяемым тоже естественными отношениями. - Менее видимо с первого взгляда, что именно на этом основываются крепость, бла­готворность, несравненное превосходство монархии. И, однако же, только монархия предохраняет государство от потрясений и язв, неразлучных с повторяющейся через два-три года сменой правя­щих лиц в государстве. В особенности ход дел при выборе северо­американского президента, неизбежные подкупы, необходимость награждать потом своих пособников местами и затем смотреть сквозь пальцы на их службу, проистекающая отсюда продажность и ис­порченность именно управляющих классов - все эти глубоко ко­ренящиеся болезни прославленной образцовой республики так рез­ко выступили на свет в последние годы, что стремление немецких клубных ораторов, публицистов и поэтов искать этических идеа­лов по ту сторону Атлантического океана несколько охладело»[1].

Действительно, для человека, зараженного республиканскими и демократическими предрассудками, устройство монархии, кото­рая непредубежденным умам всех народов всегда представлялась наиболее естественной, наиболее простой и наиболее понятной фор­мой правления, должно казаться воплощенным абсурдом. Но и бес­пристрастный исследователь не может не согласиться, что монар­хический принцип заключает в себе много таинственного, много такого, что может быть понято и оценено надлежащим образом только путем пытливых размышлений и пристального изучения истории. Безпрекословное повиновение миллионов одному челове­ку и их преданность монарху представляет явление настолько пора­зительное, что его нельзя объяснить никакой «хитрой механикой». Неограниченная монархия вообще и русское Самодержавие в част­ности не могут не казаться делом сверхъестественным, которое удовлетворительно объясняется только участием Провидения в судь­бах народов. Историк и мыслитель, старающийся найти последова­тельность между событиями и указать связь, существующую меж­ду учреждениями и той почвой, на которой они возникают, не вправе отрицать Бога в истории. Объективная наука, не желающая впадать в произвольные измышления и подкреплять их ссылками на случайности, не может идти вразрез с христианским учением о Промысле. Бог управляет всем миром, Бог управляет всеми людь­ми, и, следовательно, Бог управляет и жизнью народов. Для веру­ющего христианина поэтому не может быть никакого сомнения, что Монархи избираются и поставляются Самим Богом. При этом само собою разумеется, что и русское Самодержавие зародилось, окрепло и наложило свой отпечаток на весь русский быт

Не без воли Бога тайной.

Могущество русских Монархов и монархический дух русско­го народа всегда будут для верующих иметь значение веского довода, указывающего на проявление воли Божией в истории России.

Государственное устройство, имеющее религиозную основу, не может не иметь мистического оттенка: его имеет и русское Само­державие, ибо оно построено на убеждении, что Император и Са­модержец Всероссийский - Помазанник Божий, что Он получил власть от Бога, что Он Монарх Божиею милостию, что сердце Его в руце Божией.

Мистика русского Самодержавия всецело вытекает из учения Православной Церкви о власти и из народных воззрений на Царя как на «Божьего пристава».

Русский монархизм, как народное чувство и народный инстинкт, коренится в той глубокой и таинственной области безсознательно­го, которое дает начало и опору всем великим проявлениям чело­веческого духа.

Здесь-то и заключается одна из мистических сторон русского Самодержавия.