«Сегодня не мое время...»

Беседа литературного критика Владимира Бондаренко с прозаиком, секретарем правления Союза писателей России, лауреатом Большой литературной премии Николаем Дорошенко

 

От редакции. 16 сентября исполнилось 60 лет известному русскому писателю, секретарю Союза писателей России Николаю Ивановичу Дорошенко. Поздравляя дорогого юбиляра, мы предлагаем сегодня читателю РНЛ его беседу с критиком В.Г.Бондаренко. Беседа опубликована в газете «День литературы».

 

Владимир Бондаренко: К юбилею у тебя наконец-то вышла книга новых повестей. После, страшно сказать, перерыва в четверть века...

 Николай Дорошенко: Если быть точным, то после перерыва в двадцать три года...

 В.Г.: Но за это время в литературу пришло уже не одно поколение самых ярких новых писателей, и наша литература, в общем-то, прожила свою по-настоящему большую жизнь. А ты вроде бы неплохо начинал, с первыми книгами вошел «в обойму» своего поколения, о тебе писали критики в «Литературной учебе» и «Юности», в «Молодой гвардии» и «Новом мире», в «Литературной газете» и «Литературной России»... Затем на пятнадцать лет ты как прозаик умолк. А когда стали появляться публикации твоих новых повестей, то, опять же, ты с ними оставался даже не в общем вагоне и не в плацкарте литературного эшелона, а на обочине. Нет ли ощущения, что литературный процесс уже не догнать, что уже в него не встроиться?

 Н.Д.: Если бы было желание догонять, то такое ощущение у меня появилось бы непременно. В то, что сегодня является «реальным», то есть для публики видимым литературным процессом, мне не хочется встраиваться. Представь, ты заглядываешь в цедеэльский буфет, а там народу много, но поговорить не с кем. Ну и пойдешь домой. И другое дело - придти, увидеть там Славика Артемова с Мишей Поповым, сразу захочется провести остаток дня в их замечательной компании. Но ведь и их нет в «реальном» литературном процессе при всем том, что Михаил Попов, с моей точки зрения, один из самых ярких прозаиков. А Вячеслав Артемов - это крупнейший поэт даже по меркам всего нашего не бедного на поэтические имена последнего столетия.

Увы, помимо «реального процесса» сегодня есть Большая Неизвестная Литература. Вот, считается, что поэзии у нас нет. А в Кирове живет Сырнева, в Орле Ирина Семёнова, в Омске Перминов, в Питере Ефимовская и Полянская, в Самарской области Чепурных и Семичев, в Воронежской области Нестругин, в Перми Тюленев, в Москву из Череповца перебрался Широглазов, за рубежом тоже не пусто, там русские поэты Регина Бондаренко, Михаил Сипер... На странице «Современная русская литература. Избранное» на сайте Союза писателей России «Российский писатель» - десятки ярчайших имен. Многие из них первого ряда, даже если в ряду этом - Блок и Есенин, Ахматова и Цветаева, Рубцов и Юрий Кузнецов... Вот, помню, Сырнева презентовала свою первую книжку в Москве, а Солоухин не смог дочитать её стихотворение со сцены в ЦДЛ, захлебнулся в от восторга слезами. Что, я буду верить «реальному процессу» больше, чем Солоухину? Или я должен не доверять Кожинову и Юрию Кузнецову? А многие ли теперь знают Сырневу, признанную даже и столь авторитетными писателями? Она не была в центре внимания даже и на солиднейшей Международной научно-практической конференции «Итоги литературного года - итоги десятилетия: язык - литература - общество», проведенной в апреле 2010 года с участием научных учреждений и вузов РФ и стран ближнего и дальнего зарубежья в рамках постоянно действующего симпозиума «Теория и современный литературный процесс». А современный литературный процесс без упоминания Сырневой хотя бы в тройке самых ярких имен, это уже не процесс, а барахолка.

Так зачем же мне догонять этот процесс, если на его обочине осталась компания куда более для меня приятная?

Клянусь, я даже не напрягал бы себя изданием своей новой книги, довольствовался бы лишь тем, что повести вышли в периодике и появились в Интернете. Но мои земляки-куряне захотели отпраздновать мой юбилей. А без книги ехать к ним неудобно. Автографы для читателей в юбилей, это вроде бы как шампанское и салат оливье в Новый год. И я это себе позволю.

 В.Б.: Но ты же не просто «не догонял», а и не писал прозы лет пятнадцать?

 Н.Д.: Тут причина еще более чем простая. В конце 80-х жизнь вдруг начала переворачиваться с ног на голову. А я не умею быть в ярости и ярость эту выражать в изящных формах. Гораздо проще мне было перейти на публицистику. Но я не ощущал, что жизнь проходит мимо, поскольку без дела не сидел. Был я и главным редактором телепередачи «ТВ-Парламентский час», расстрелянной вместе в Парламентом, был я и редактором отдела общественно-политической жизни в газпромовском журнале «Фактор», который был закрыт с уходом из Газпрома последнего «красного директора» Вяхирева, был я и экспертом телеканала «ТВ-Центр», пока должность эта не оказалась упраздненной по причине дефолта...

 В.Б.: Помню, ты сначала выпускал на удивление всем друзьям и врагам самую смелую и самую первую патриотическую газету «Московский литератор», её читали по всей России. Но вдруг ты оказался не у дел. Что за конфликт у тебя возник с Московской писательской организацией?

 Н.Д.: Когда-то нам казалось, что вся проблема лишь в том, чтобы отличить «своих» от «чужих». А едва «свои» и «чужие» разделились, выяснилось, что «свои» тоже бывают разными. Для обновившегося, но вроде бы и «своего» руководства Московской писательской организации я со своей репутацией главного редактора «Московского литератора» уже оказался «не ко двору».

О том, что дело тут не только во мне, свидетельствует даже и такой простой факт: все наиболее уважаемые русские писатели, живущие в Москве, от старейшего Егора Исаева и Владимира Кострова, Крупина и Личутина до самых молодых, теперь своим родным домом считают правление Союза писателей России на Комсомольском, 13.

Вот и я себя на Комсомольском ощущаю вполне комфортно. Здесь культ литературы, здесь не оставляется без внимания каждое новое яркое имя. И писатели приезжают сюда к Марьяне Зубавиной или к Светлане Вьюгиной со всех концов России даже просто так, чтобы, может быть, еще и еще раз ощутить, что они, живущие по разным городам и весям, не одиноки. То есть, Валерий Ганичев внутри аппарата правления сохранил даже в нынешних, для русской литературы самых трагических условиях все лучшие традиции нашей старейшей творческой организации. И если кому-то не терпится что-то в Союзе поменять, то у меня на этот счет есть твердая уверенность: будет хуже. Оглянитесь по сторонам и покажите, где у нас в столице от перемен стало лучше. Жизнь теперь такая, что сохранять надо то, что имеем.

 В.Б.: А каким ты видишь будущее Союза?

 Н.Д.: Оно зависит от всех наших писателей. Любой член СП России может придти к нам на секретариат, предложить свою программу деятельности. И взяться за её выполнение. И если результаты будут полезными, то в соответствии с уставными процедурами у нас появится новый рабочий секретарь. Так, например, наш секретариат пополнился Николаем Ивановым. То есть, будущее Союза зависит от того, придут или не придут в его руководство деятельные организаторы, для которых литература является таким же смыслом жизни, как для Валерия Ганичева или Геннадия Иванова.

 В.Г.: И всё-таки, не пойму, что за характер у тебя? Я еще могу вызывать неудобство своей критикой, своими острыми выступлениями, полемичностью. Ты же без всякой полемики не ужился с правлением Московской писательской организации. Почему? Чем ты стал так неугоден «Нашему современнику», что прозу твою, по отзывам многих уважаемых писателей вполне «современниковскую», этот журнал не публикует? Почему вдруг в нынешнем, уже суженном литературном мире все патриоты теперь воюют друг с другом? Не будем говорить о бытовых литфондовских делах. Какие у тебя, к примеру, претензии к «Литературной газете», к её авторам и редакторам? Почему началась война между твоим сайтом «Российский писатель» и сайтом Гражданский форум Кокшеневой, которая одновременно воюет и с той же «Литературкой»? Почему провокативность «Литературной России» вызывает порой такую злобу? Может, литературе даже полезны «кусачие собаки»?

 Н.Д.: Все наше российское общество разделяется сегодня и на социальные группы, и по неким нравственным принципам, по представлениям о своем человеческом достоинстве. Точно так же и в писательской среде идет расслоение. Так что полемизировать имеет смысл лишь внутри своего круга. Я вот с тобою сколько полемизирую, но и не перестаю с тобой дружить.

Что касается моих отношений с «Нашим современником», то это именно тот журнал, в котором я бы хотел печататься. Но, видимо, такая у меня судьба. Когда-то Юрий Бондарев, прочитав мои еще первые рассказы, передал их Сергею Викулову, тогдашнему главному редактору этого журнала. И уже я вычитал верстку, но Викулов вдруг снял её из номера с формулировкой: «пусть еще немножко поварится». А в последние годы своей жизни Сергей Васильевич ко мне частенько заходил пообщаться. И однажды, расчувствовавшись, сказал: «А ведь это я тебе дал дорогу! Это у нас в журнале прошла твоя большая публикация!» Я не стал ему напоминать, как оно на самом деле получилось, потому что мне было за что уважать этого незауряднейшего и мужественного человека независимо от того, напечатал он меня или не напечатал. И к нынешнему «Нашему современнику» я отношусь с таким же уважением.

Что касается моих взаимоотношений с «Литературной газетой», то именно там появилась большая и весьма лестная для меня статья о моей повести «Прохожий». Затем начались разборки в Литфонде. Мне как редактору цеховой газеты «Российский писатель» выбирать не пришлось, я занял позицию писательского большинства и в результате в лице Юрия Полякова нажил врага. Но, как написал наш мудрейший поэт Костров: «Жизнь такова, какова она есть, и больше - никакова!» Недавно я обратился в Литфонд с просьбой дать мне денег в долг и получил отказ. Хотя, как это даже из газет известно, другим писателям, в том числе и сумевшим не нажить врага в лице Полякова, Литфонд даже и не в долг запросто выдает по несколько сотен тысяч за раз.

Я, значит, просто не вписываюсь по каким-то своим человеческим качествам в круг тех писателей, у которых теперь на улице праздник. Но у меня и на душе спокойнее от того, что именно в такой праздничный круг я в наши более чем скоромные дни не вписываюсь.

Что касается моего личного отношения к «Литературной газете» и «Литературной России» как к литературным изданиям, то оно вполне спокойное. Это частные газеты. Они выражают позицию только их владельцев. И меня эти издания интересуют ровно на столько, на сколько вдруг начинают они противостоять своими публикациями интересам того писательского Союза, членом которого я являюсь. Хотя и не буду отрицать, что в литературе «кусачие собаки» полезнее ласковых. Но только в том случае, если они - не бешенные.

И сроду я бы не стал вступать в полемику с ГЛФР, если бы одно из ключевых лиц этой организации на страницах «Литературной газеты» не стало очень уж пылко мотивировать необходимость запрета наших старейших творческих Союзов.

С другой стороны, почему бы, как ты выражаешься, «патриотам» и не полемизировать друг с другом? Без литературной полемики мы просто вступим в пору застоя, перестанем развиваться. Мне, например, очень хочется, чтобы кто-то из литературных критиков возразил мне в том, что Захар Прилепин или Алексей Варламов являются скорее либеральными писателями, чем русскими, то есть, принадлежащими к нашей православной цивилизации. И пусть слово «православной» никого не смущает, я не имею в виду религиозность, я имею в виду то, что, скажем, коммунист и атеист Шолохов или такой же советский писатель Леонид Леонов своим пониманием человеческого достоинства вполне соответствуют духовно-нравственным основам нашей именно православной цивилизации. Точно так же и современный Проханов с его советско-имперским мистицизмом не выходит за рамки традиционной православной морали. Напротив, он её по-своему отстаивает. А его советский мистицизм - это вполне адекватный ответ художника на вызовы либерализма, принявшего во всем мире форму новой глобальной религии. И вообще, на мой взгляд, даже античные язычники, от Гомера до Вергилия, русской литературной традиции гораздо роднее и ближе, чем писатели либеральные, являющие собой уже абсолютно иной человеческий тип. Смысл всей человеческой истории стремительно меняется с утверждением этого типа.

 В.Б.: Получается, что Захара Прилепина ты не принимаешь, потому что он для тебя либерален, а для крутых либералов круга Натальи Ивановой - он слишком патриот. Но еще есть и Михаил Елизаров, и Сергей Шаргунов, и многие другие. Зачем же вы их всех от себя отталкиваете?

 Н.Д.: Почему же отталкиваем? Прилепин всюду с гордостью называет себя секретарем правления Союза писателей России. А это я предложил внести его имя в список секретарей для голосования. Отталкивать, значит поставить на писателе крест, не верить в его личностное и нравственное развитие.

Проблема, видимо, заключается лишь в том, что Прилепину гораздо удобнее обходиться и без патриотов, и без либералов, и даже без нашего творческого Союза. Потому что власть наша теперь не только крутых патриотов сторонится, но и крутых либералов. Отчего патриотов она сторонится, объяснять, надеюсь, не надо. А радикальный либерализм уже скомпрометирован в глазах абсолютного большинства граждан нашей страны. Вот и получается, что не либерал, а патриот Прилепин, рисующий именно патриотов сплошными уродами, более всего подходит для власти в её проекте по смене нашей русской ментальности. Чтобы сделать два шага вперед, власть вынуждена сделать один шаг назад.

 В.Б.: И все же я не верю, что ты лишен обыкновенного писательского честолюбия настолько, что и книгу издал лишь для подарка землякам-курянам в честь своего юбилея. Тебе неинтересны не только успешные новые писатели, но и читатели? Ты пишешь лишь ради собственного удовольствия? Этакий почвенный эстет? Для кого и зачем ты пишешь?

 Н.Д.: Я даже и от самой чрезмерной писательской славы не отказался бы на десерт. И у меня скорее завышенное, чем спокойное мнение о себе как писателе. По крайней мере, без уверенности, что новая моя вещица будет «сильнее, чем «Фауст» Гете», я не могу высидеть даже страничку текста.

Однако, я отдаю себе отчет в том, что все те настоящие русские писатели, которые не успели обрести всероссийского читателя до 90-х, оказались даже в худшем положении, чем писатели из белой эмиграции, чем писатели-антисоветчики в прошлом веке. Их брали на вооружение мощнейшие идеологические службы других государств, и я постоянно натыкался в кругу своих друзей-приятелей на их «посевовские» издания.

А теперь и у России, и у Запада обком партии единый. Даже если я обругаю Путина, которого теперь на Западе не любят, Запад предпочтет такую же критику Путина со стороны писателя-русофоба. Чтобы, значит, только писатели-русофобы присутствовали во всем нынешнем информационном пространстве.

Я просто отдаю себе отчет в том, что кустарь-одиночка не может победить на книжном рынке глобальную литературную индустрию.

Даже независимые от этой индустрии китайские аспиранты-русисты вынуждены научный интерес проявлять к писателям либерального толка. Я когда был в Китае, то у китайских русистов спрашивал: «Чем вам нравятся эти писатели?». Они чистосердечнейше отвечали: «Мы хотим понять, почему именно писатели, которые на писателей даже не похожи, сегодня являются самыми известными и в России, и во всем мире».

На этот же вопрос пытаются ответить и наши русские читатели, потому что и им интересно...

Я не лишен честолюбия, но и не лишен я рассудка хотя бы на столько, чтобы не ломиться в уже наглухо забетонированную дверь. Да и не один я такой. У крупнейшего современного поэта Геннадия Фролова только что вышла книга, которая так и называется: «Не свое время».

Сегодня не мое время.

 В.Б.: Может быть, ты смирился со своей безымянностью еще и по другой причине? Может быть, твое уже столь спокойное отношение к собственной литературной судьбе связано с твоим неверием в будущее русской литературы как таковой? А заодно и в будущее России? Как ты думаешь, сможет ли выйти Россия из тупика? Закончится ли развал и крушение? Или в недалеком будущем сама Россия развалится на два десятка малых государств?

Н.Д.: Когда я в конце 80-х бросился в политическую публицистику, то мне казалось, что, может быть, еще и я, как мышка из сказки о репке, поднапрягусь, и «свобода нас примет радостно у входа». Теперь мне так не кажется.

И если я сейчас даже и на на собственные средства создал сайт, на страницах которого наши писатели могут общаться друг с другом, читать друг-друга, то только по той причине, по которой какой-нибудь современный Киплингу англичанин, затерявшийся в качестве мелкого чиновника среди индусов, упрямо продолжает бриться два раза в день. Вот по электронной почте я получил новые стихотворения Светланы Сырневой. Читать их - все равно, что слушать шестую симфонию Чайковского. Только Сырнева для меня зримей, пронзительней и трагичней: «Церковь закрыта в двадцать восьмом,//школа - в две тысячи пятом.//Плавает пух сорняков над селом,//силясь приткнуться куда-то...» и т.д.

Для меня мир не превращается в сплошную серную кислоту, пока Сырнева и все наши лучшие русские поэты пишут свои стихи, пока лучшие наши прозаики пишут свою замечательную прозу, пока, например, бывший директор бывших наукоемких предприятий Александр Малиновский пытается в слове предельно правдиво запечатлеть все, что пережил вместе со своей страной, пока доктор экономических наук и бывший дипломат Иван Алексеев пытается своим словом образумить теперь уже действительно обезумевший мир. Если не иметь в виду Церковь (это уже другой разговор), то современная Невидимая Литература и её упрямые читатели - это и есть живая, неубиваемая и неоскверняемая душа России.

А политической или иной силы, способной Россию если и не возродить, то хотя бы самоотверженно сохранить в виде малого, способного к возрождению зерна, я уже не вижу.

Если Россия выстоит, то только промыслительно, как это случилось после 17-го года, когда нашелся среди русофобской большевистской элиты один человек, вдруг решивший из менеджера по банкротству превратиться в хозяина могучей империи. За что его теперь и ненавидит наша либеральная братия сильнее, чем всех кровавейших большевиков вместе взятых. Впрочем, так же промыслительно и рухнула советская империя: нашелся в правящей партийной верхушке деятель столь ничтожный да мелкий, что даже и свое великое звание лидера сверхдержавы обменял на более прибыльную должностишку Смердякова в мировой лакейской. И в августе 91-го нашему ГКЧП ничего не стоило решиться на то, на что китайцы решились на площади Тяньаньмэнь. Да, были бы жертвы. Но в сотни тысяч или, как теперь уже мы видим, в миллионы раз меньшие, чем за двадцать минувших лет перманентной катастрофы. Не промыслительно ли то, что среди гекачепистов не нашлось ни одного человека, способного взять на себя ответственность за судьбу огромной страны? А ведь достаточно было пальцем пошевелить. Это, кстати, понимали и Гавел, и Валенса. Потому и поспешили даже они ГКЧП признать.

В нашу информационную эпоху, когда одна ловко продуманная информационная операция смогла вызывать саморазрушительную бурю почти во всем арабском мире (ну разве ливийцы будут без Кадафи получать ренту от продажи ливийских энергоресурсов?), народная воля уже взята на поводок. Мы теперь, как во времена Троянской войны, зависим от человеческих качеств «царей» и им равных героев. Гнев Ахилеса, ярость Гектора, хитроумие Одиссея и вышняя воля Божья - вот от чего теперь зависит судьба России и всей человеческой цивилизации.

Полагаю, что у победивших нас глобалистских центров есть теперь только одна забота: не проворонить появление в Кремле персонажа, для которого роль челяди при мировых господах может показаться маловатой.

Кстати, когда в Италии появился Альдо Моро - такой же независимый национальный лидер, каким у Франции был де Голь - его американские спецслужбы убили. Да и у Лукашенко в Белоруссии есть только ода проблема - его независимость, его непродажность.

В.Б.: Не станет ли именно русская литература и русский язык будущим объединителем, если такой героический персонаж у нас появится?

 Н.Д.: Да, станут. Потому что тот тип человека, которого сегодня русская литература столь упрямо сберегает, никогда не вступал в противоречие с духовным строем всех народов бывшей Российской Империи, никогда, как отмечал еще Победоносцев, не отнимал у них то, в чем они, принадлежащие к разным конфессиям «мыслят себя стоящими перед Богом».

И сам русский язык станет объединителем. Ведь даже и Украина, отказываясь от русского языка, вынуждена отказаться от всех сокровищ мировой литературы, на русский язык переведенных самыми блистательными мастерами художественного перевода, а так же и от богатейшего мирового научного наследия, существующего именно на русском языке. Отказавшись от русского языка якобы во имя национального развития и процветания, национальные элиты бывших советских республик обрекли свои нации на самоизоляцию и на одичание. Куда проще вернуться в культурное пространство русского языка, чем создать на своих национальных языках нечто равное тому, что уже на русском языке создано.

 В.Б.: А как ты думаешь, почему сегодня во всем мире исчез интерес к чтению?

 Н.Д.: Мой любимый английский писатель Герберт Кит Честертон на этот вопрос отвечал так: пока высоколобая публика, читающая интеллектуальные романы, и прачки да кухарки, читающие простенькие народные мелодрамы, будут иметь возможность одинаково переживать высокое нравственное чувство, интерес к чтению не упадет.

Но Честертон не мог предположить, что и в России, и в самых развитых странах не только литература утратит свой нравственный компонент, а и снизится уровень общего гуманитарного образования, что ради контроля над общемировым информационным пространством информационные фабрики будут сознательно опускать книгу до уровня простого инструмента против скуки. А «Война и мир» или «Евгений Онегин», требующие от читателя не только развитого художественного вкуса, но определенной духовной сосредоточенности, не лучший конкурент телеэкрану, позволяющему расслабиться в полной мере.

Что касается Интернета, то он отлучает лишь от книги как полиграфического продукта, а число читателей увеличивает. Например, большинство тех моих читателей, которых мне доводится встречать, мою прозу открыли для себя даже не в журналах, а в сетевой библиотеке Машкова или на других сайтах.

 В.Б.: Не кажется ли тебе, что провинция теперь поставляет гораздо больше ярких новых писательских имен, чем столица? Это потому, что в провинции люди еще верят во что-то и на что-то надеются, а москвичи уже утонули в пессимизме и безверии?

 Н.Д.: Да, по факту так оно и есть. Но, видимо, в первую очередь потому, что провинция, в отличии от Москвы, переполненной мигрантами, имеет больше возможностей сохранять свою животворную языковую среду. Ведь проза и стихи - это то, что у нас еще и в ушах само когда-то застряло, что нами было услышано дома и на улице. Например, в моем родном селе могли сказать о самом завидном женихе: «Он к счастью склонный...» Надо тысячи лет прожить, чтобы такая необъятная по житейскому опыту смысловая метафора вместилась в три слова.

Я еще застал ту Москву, где можно было заразиться особой мелодикой московской речи, особой живописностью московских прибауток и крылатых фраз. А теперь московский школьник учится в классе, где по-русски изъясняется с трудом добрая половина его сверстников. И, к тому же, сама литература в школе превратилась в предмет второстепенный.

Да, я был не самым усердным в учебе, «Войну и мир» целиком прочитал, уже окончив школу. Но моя учительница Галина Георгиевна имела возможность так долго зудеть нам в уши об этом романе, что мы, её ученики, невольно усвоили весь жизненный опыт и Пьера Безухова, и Болконского, и Наташи Ростовой, и, страшно сказать, ощутили себя героическим капитаном Тушиным, несправедливо обиженным, но стерпевшим свою обиду... Сокращая уроки литературы в школе, наши власти лишают школьников человеческого развития.

 В.Б.: А в Москве ты как отметишь свой юбилей?

 Н.Д.: В полном соответствии со своим значением в «реальном» литературном процессе. События устраивать не стану. 16 сентября буду в служебной командировке, но, правда, в Вологде, на родине Рубцова и, возможно, повидаю Белова. Потом поеду на родину, в Курск и в Рыльск, а вернусь в Москву и отпраздную юбилей уже в узком кругу своих товарищей - «счастливцев праздных» и «единого прекрасного жрецов»...