Заметки к статье Кирилла Мозгова о переводе церковнославянских текстов на русский язык

31 августа 2011 года на сайте Богослов.ру была опубликована статья преподавателя кочетковского Свято-Филаретовского института Кирилла Мозгова, посвященная размышлению над вопросом: почему в России распространено мнение, что обращаться к Богу можно только на церковнославянском языке? Представляем вниманию читателей ответ архимандрита Рафаила (Карелина) на статью К.Мозгова.


Мозгов рассматривает язык проповеди и гимнографии в одном ракурсе, между тем, как гимнография представляет собой особый вид священной поэзии. Она идиоматична как в отношении языка, так и в отношении поэтической формы. Литургический язык, в отличие от проповеди, ни в какие времена не сливался ни с литературным языком данной эпохи и народа, ни с обыденной речью; он всегда оставался особой языковой и поэтической идиомой. Само содержание гимнографии, как молитвенного обращения к Богу, требовало особой структуры речи. Для духовной поэзии мало вдохновения; для нее необходимо богодухновение.
Богослужебные тексты нельзя перевести буквально, это все равно что поэму перевести прозой, которая дает сведения о содержании поэмы, о ее фабуле, но не трогает сердце; один раз прочитав такой перевод к нему вряд ли будут возвращаться снова. В тоже время для перевода богослужебных текстов недостаточно быть поэтом, для этого надо приобрести духовное зрение: древние гимнографы были подвижниками, если можно так сказать соавторами благодати. Современные поэты вряд ли могут повторить подвиг святых отцов – они окрасят свой перевод своими страстями и воображением.
Мозгов не учитывает разницы между древними и новыми языками и их изобразительными возможностями. Между тем, язык непосредственно связан с мышлением и эмоциями человека. Язык – отображение души, а жизнь прежних поколений была более теоцентричной, чем нашего времени; древние языки в какой-то мере помогают хранить и передавать эту духовность через слово. Современные языки более антропоцентричны: они более способны передать психическую жизнь человека.
Духовный уровень человечества постоянно снижается, хотя это снижение происходит волнообразно. В этом отношении параллельно повышается духовная энтропия языка, то есть возможность выразить через современный язык духовные реалии. Поэтому даже самый совершенный перевод со славянского на русский язык богослужебных текстов будет ущербом и потерей.
Автор забывает о самом характере богослужения. Оно не описывает духовный мир и его свойства (хотя в нем содержатся догматические истины), а непосредственно включает человека в тайну, которая только приоткрывается в слове, но сама остается выше всех понятий. Богослужение это, прежде всего, язык человеческого сердца. А внутреннему языку человека, где невидимое находит себя в слове, ближе древний язык, как более непосредственный, более приближенный к простому видению, потерянному и теряемому через грехопадение. Сам процесс образования человеческого слова в душе тоже тайна, которую не может объяснить никакая наука.
Духовная сниженность это вытеснение духовного начала душевным. Дух более динамичен, чем душа, поэтому современные языки с их психологичностью оказываются в духовном отношении более слабыми и вялыми, чем древние языки. Энергетику древнего языка не может вместить в себе современный язык.

Церковь – это православный народ, управляемый иерархией. Без иерархии нет Церкви, но и без народа тоже нет Церкви. Православию чуждо католическое разделение церкви на учащую и учащуюся. Вся Церковь учит и учится. В единстве иерархии и народа сила Церкви.
Модернизаторы богослужебных текстов должны были сначала спросить у народа, желает ли он таких переводов или нет. В большинстве своем народ хочет, чтобы вера осталась неприкосновенной, какой она была – и по духу и по содержанию и по форме. Для кого тогда будут делаться предполагаемые переводы?
Одна из главных реформ обновленцев («красных попов», как их называл народ) заключалась в перемене церковнославянского языка на современный русский. Эта реформа была согласована не с народом, а с органами коммунистической власти, которые контролировали Церковь и делали все для ее разрушения. Теперь, в связи с опубликованием засекреченных материалов, появились сведения об инструкциях, призывающих поддержать церковные реформы, в частности языковую реформу, с целью уничтожения православных традиций. Обновленчество было отвергнуто народом и осуждено Церковью, но дух обновленчества не умер, он проявляется через современный модернизм.

Что мы видим в результате языковой реформы на католическом Западе? Реформаторы считали, что народ отталкивает от богослужения непонятный латинский язык, который несравненно более далек от современных европейских языков, чем славянский от русского. И что же произошло? Храмы опустели; богослужение стало более понятным, но вместе с тем более чуждым. Замена древнего языка – «благородной латыни» – современными языками привела к тому, что богослужение перестало удовлетворять мистическое чувство католиков и они охладели к храму. Убедившись в этом, иерархия сделала шаг назад: службы стали проводить частично на латинском, частично на современном языках; и в этом они пошли на унию – на двуязычность.

Мозгов приводит слова Аверинцева: «Дерзновение – великая ответственность. Но возьмем ли мы более тяжелую ответственность – не за дело, а за бездействие?» Аверинцев призывает к активности. Что же, демон тоже активен и наши страсти активны, но им противостоит, их сдерживает традиция, значение и силу которой не понимают модернисты. Каков конец активности самого Аверинцева – я на этом останавливаться не буду, так как здесь частный случай, хотя и очень назидательный.
В статье Мозгова мы видим эрудицию, соответствующую его фамилии, но эта статья производит впечатление отсутствия духовного гносиса, включенности в молитвенную жизнь и мистического чувства.