Блеф «Протестантской этики»

Феномен Вебера

С именем Макса Вебера поистине происходят удивительные вещи. И в самом деле ситуация несколько странная: о христианстве пишет не христианин - и все же его имя с почтением произносят и православные и католики и протестанты. На Вебера постоянно ссылаются и светские ученые и богословы, его концепции с уважением пересказывают, принимая их за чистую монету. «Вебериана» к началу 90-х годов XX в. насчитывала более 2500 работ /1/, а сейчас это число, конечно же, вдвое больше. Вебера называют не просто «классиком», но «основателем современной социологии». Его идеи в обязательном порядке штудируют студенты. Его имя ставят в один ряд с Эйнштейном, Фрейдом и Марксом.

Так в чем же дело? Почему в честь Вебера звучат фанфары? Ведь ясно, что любой, даже самый добросовестный ученый, никогда не заслужит столь лестных оценок, не будь в его теориях нечто такого, что оказывается исключительно полезным западному обществу. Тут налицо предмет интересного разговора. Но сначала несколько слов о личности Вебера.

Карл Эмиль Максимилиан Вебер (1864-1920) родился в Пруссии в семье преуспевающих бюргеров. Отец - агностик, депутат рейхстага, мать - добропорядочная кальвинистка. Кроме родителей, на Вебера большое влияние оказал его дядя Карл, который на всю жизнь привил юноше уважение к предпринимательству, собственности и вообще капитализму. Исключительные способности определили его карьеру ученого. Магистерская диссертация, затем докторская - и вот Вебер профессор политэкономии во Фрейбурге, затем в Гейдельберге, а позже - соиздатель журнала «Архив социальной науки и социальной политики». В этом журнале в 1904-1905 гг. он и публикует свою знаменитую работу «Протестантская этика и дух капитализма» /2/, столь знаменитую, что ее называют «самым известным социологическим трактатом за всю историю человечества» (Френсис Фукуяма).

В последующий период творчества Вебера тема влияния религии на экономику становится ведущей. В связи с этим уместен вопрос: был ли Вебер верующим человеком? Биографы темнят, но весь контекст его сочинений говорит о том, что он не только не был христианином, но и вообще не верил в Бога. Конечно, он тщательно изучал религиозные верования и был в этой области очень сведущим человеком. Но Вебер всегда занимает позицию не богослова, а «религиоведа», извне, «объективно» смотрящего на религию. Эту «объективность» ученый соблюдал столь тщательно, что нигде в его работах нельзя найти и намека на личное отношение к Богу.

Однако по отношению к другим вещам Вебер и не пытался скрывать свои симпатии и антипатии. Он активно занимался политикой, постоянно выступая против юнкерства за победу буржуазных отношений в Германии /15/. Вебер был одним из создателей Демократической партии и, будучи прекрасным оратором, даже пытался стать ее лидером. Переживая поражение Германии в войне, он страстно чаял ее возрождения, ненавидя при этом российское самодержавие. Во время германской революционной смуты 1918-1919 г. он проклинал социал-демократов и даже прочитал перед австрийскими офицерами доклад о вреде социализма /3/. Все это следует учитывать, натыкаясь на маску «объективности», которую Вебер надевал в своих социологических работах.

Протестантская этика и дух капитализма

Безусловно, шумной известности этой работы способствовало то, что можно назвать магией научной достоверности. Не содержа в себе убедительных доказательств, она покоряет читателя глубокомысленностью, удивительной плавностью изложения тезисов, так что кажется, что следующий вполне логично вытекает из предыдущего, хотя язык автора не прост и требует от читателя постоянного внимания. И конечно же, работа выдержана в духе спокойной научной «объективности», возведенной Вебером в принцип.

«Протестантская этика» начинается с резкого заявления:

«Стремление к предпринимательству», «стремление к наживе», к денежной выгоде, к наибольшей денежной выгоде само по себе ничего общего не имеет с капитализмом... Подобные наивные представления о сущности капитализма принадлежат к тем истинам, от которых раз и навсегда следовало бы отказаться еще на заре изучения истории культуры» /2:47-48/.

Демарш мастерский. Все, кто думает, что сущность капитализма в наживе, вынуждены прикусить язык и, устыдившись своих «наивных» представлений, внимать, что скажет маэстро дальше. Впрочем, из последующих абзацев выясняется, что Вебер вовсе не отрицает связь капитализма с наживой:

«Капита­лизм безусловно тождественен стремлению к наживе в рамках непрерыв­но действующего рационального капиталистического предприятия, к непрерывно возрождающейся прибыли, к "рентабельности". И таким он должен быть» /2:48/. "Капита­листическим" мы здесь будем называть такое ведение хозяйства, кото­рое основано на ожидании прибыли посредством использования возмож­ностей обмена, т.е. мирного (формально) приобретательства... Там, где существует рациональное стремление к капиталистической прибыли, там соответствующая деятельность ориентирована на учет капитала" /2:48/.

Иначе говоря, в отличие от других способов наживы, нажива капитализма -хорошая. Капитализм таким и «должен быть». А хорошая потому, что она использует не разбой, а «мирный» обмен и рациональный «учет» барышей.

«Капиталистические предприятия, - говорит он, - и капиталистические предприниматели (...) существуют издавна и имели повсеместно весьма широкое распространение. Однако возникший на Западе капитализм приобрел новое значение» /2:50/. То есть, любителей «хорошей» наживы было всегда и везде хоть отбавляй. Но они не подчинили себе все общество и не сделали его капиталистическим. И лишь на Западе это произошло. Лишь там «хорошая нажива» расцвела столь пышно, что уничтожила все другие способы производства и стала господствующей.

Основную часть своей работы Вебер начинает с замечания, что в Германии имеет место «несомненное преобладание протестантов среди владельцев капитала и предпринимателей» /2:61/, и наоборот - «незначительная роль католиков» /2:64/. Обсудив эти факты и выяснив, что их нельзя объяснить какими-то побочными причинами, он заключает: «Причину различного поведения названных вероисповеданий следует поэтому искать прежде всего в устойчивом внутреннем своеобразии каждого вероисповедания, а не только в его внешнем историко-политическом положении» /2:65/. Впрочем, тут Вебер не открыл ничего нового - этот феномен давно замечали и ранее. Однако Вебер дает ему несколько новую трактовку. Протестанты выигрывают в капиталистической гонке благодаря тому, что ими выработан особый «дух капитализма». Вебер иллюстрирует его следующими цитатами из "Руководства для молодых купцов" Вениамина Франклина (1748г.):

"Помни, что время - деньги; тот, кто мог бы ежедневно зараба­тывать по десять шиллингов, и тем не менее полдня гуляет или лен­тяйничает дома, должен - если он расходует на себя всего только шесть пенсов - учесть не только этот расход, но считать, что он истратил или, вернее, выбросил сверх того еще пять шиллингов.

Помни, что кредит - деньги. Если кто-нибудь оставляет у меня еще на некоторое время свои деньги, после того как я должен был бы вернуть их ему, то он дарит мне проценты или столько, сколько я мо­гу выручить с их помощью за это время. А это может составить значи­тельную сумму, если у человека хороший и обширный кредит и если он умеет хорошо пользоваться им.

Помни, что деньги по природе своей плодоносны и способны по­рождать новые деньги." /2:71-72/.

Эти режущие православное ухо цитаты Вебер комментирует так:

«Summum bonum (Высшее благо) этой этики прежде всего в наживе, во все большей наживе при полном отказе от наслаждения, даруемого деньгами, от всех эвдемонистических или гедонистических моментов; эта нажива в такой степени мыслится как самоцель, что становится чем-то трансцендентным и даже просто иррациональным по отношению к «счастью» или «пользе» отдельного человека. Теперь уже не приобретательство служит человеку средством удовлетворения его материальных потребностей, а все существование человека направлено на приобретательство, которое становится целью его жизни» /2:75/.

Вот она - маска объективности. Даже непонятно, сказано это с похвалой или с осуждением. Но наверно у читателя пробежали по спине мурашки. Ведь нажива и приобретательство как самоцель рассматриваются православными святыми отцами как последняя стадия страсти любостяжания, когда пленение богатством доходит до такой степени безумства, что сам богач не может своим богатством воспользоваться.

Святых отцов Вебер, конечно, не читал. Но он хорошо знаком с традиционным обществом, в котором, как он пишет «человек «по своей природе» не склонен зарабатывать деньги, все больше и больше денег, он хочет просто жить, жить так, как он привык, и зарабатывать столько, сколько необходимо для такой жизни» /2:81/. Вот против именно этого «традиционного» образа мыслей и восстает «дух капитализма» - новое мышление, изменяющее все ценностные представления о цели хозяйствования. Конечно, Вебер всей душой за этот «дух капитализма», но маска объективности не позволяет ему явно им восхищаться. И тут он делает великолепный ход - пишет апологию «духа капитализма» под видом «объективного» исследования причин, этот «дух» породивших.

Лютер и его «beruf»

Итак, протестанты преуспели в развитии капитализма. Но обращаясь к Мартину Лютеру, основателю протестантизма, Вебер в нем искомого «духа капитализма» не видит: «Едва ли есть необходимость констатировать, - замечает он, - что не может быть и речи ни о каком внутреннем родстве лютеровских взглядов с «капиталистическим духом» в том смысле, который мы вкладываем в это понятие, да и вообще в каком бы то ни было смысле» /2:97/. И в самом деле Лютер с большим сомнением относится к капиталу, считая, что он несовместим с заповедями Божиими. Дело в том, что во времена Лютера Германию охватил большой ажиотаж в связи с освоением морского пути в Индию. Торговая компания добропорядочных католиков братьев Фуггеров, отправив в Индию экспедицию, сказочно разбогатела, поскольку на 1 тыс. дукатов расходов получили 175 тыс. дукатов прибыли. Ее деньги были рассеяны по всему миру /11:575/, Фуггеры чеканили собственную монету /12:123/ и даже хвалились, что не знают, сколько у них денег.

Лютер замечает, что по замыслу Божию богатства непостоянны, но торговые компании ухитряются из непостоянства земных товаров получать постоянный барыш. Значит, они действуют вопреки замыслу Божию, и Лютер обличает: «Цари и правители должны бы обратить на это внимание и запретить такие дела; но они, как я слышу, являются участниками и заправилами у них, и вследствие этого исполняется изречение пророка Исайи: «князья твои законопреступники и сообщники воров» (Ис.1, 23). Они иногда вешают вора, укравшего флорин или полфлорина, и сами ведут дело с теми, которые обкрадывают и грабят весь мир: великие воры вешают малых воров. Если будут существовать эти компании, то ниспровергнется всякая справедливость и честность, и для того, чтобы остались справедливость и честность, должны пасть компании. Узду нужно вложить в уста Фуггеров и всех таких компаний» (цит. по /11:576/).

Все это Вебера не вдохновляет. Но одно у Лютера он берет на заметку. Это слово «beruf», которое Лютер не раз использовал при переводе Библии. Оно означает «призвание», причем призвание именно в своей мирской профессии. Правда Вебер недоволен, что Лютер понимает это «призвание» в смысле воли Божией оставаться «в том звании в котором призван» (1 Кор.7,20). И поэтому иное, уже согласное с «духом капитализма», понимание «призвания» Вебер пускается искать в других протестантских конфессиях. И находит искомое в кальвинизме.

Схема Вебера и мнение Зомбарта

Вторая часть «Протестантской этики и духа капитализма» представляет собой длинное многоступенчатое рассуждение, призванное доказать, что «дух капитализма» родился из недр кальвинисткой религиозности. Именно в этом рассуждении, которое мы для краткости будем называть «схемой Вебера», заключен секрет всей книги. Большинство комментаторов это рассуждение приводит в восторг и вызывает полное доверие. Но есть и скептики, причем как в религиозной среде, так и в научном сообществе. Правда хор критиков сам производит впечатление разноголосицы. Соображений высказывается множество, но ясной картины, в чем Вебер прав, а в чем ошибался, нет. Так что имеется необходимость разобраться со схемой Вебера более внимательно.

Известный социолог (и коллега по Вебера по Гейдельбергу) Вернер Зомбарт считает, что протестантизм ничуть не более виноват в становлении «духа капитализма», чем католичество или иудаизм. Зомбарт приводит очень простое объяснение: католицизм выдавливал еврейское население из сферы своего влияния и оно постепенно перемещалось в протестантские страны. Но еврейство несло с собой ростовщичество. Норма Ветхого Завета «иноземцу отдавай в рост, а брату твоему не отдавай в рост» (Втор.23,19-20) всегда евреями выполнялась. С одной стороны это приводило к обогащению еврейского населения и соответственно усилению его влияния. Но с другой стороны так или иначе обеспечивался кредит - этот необходимый спутник капитализма: ведь любое капиталистическое предприятие требует первоначального капитала.

Что касается католичества, то вкратце история его имущественной доктрины такова. До середины XIII в. официальная доктрина католичества склонялась к тому, что естественным законом для человека является общность имуществ. Однако великий схоласт Фома Аквинский все изменил. Он видел, что реальные устремления этого падшего человечества тяготеют к стяжанию своего, как что с прежней идеалистической установкой Церкви паствы не удержать. И Аквинат сумел своим авторитетом эту норму поменять на противоположную и установить, что естественным законом для падшего человечества является как раз частная собственность. Конечно, это был шаг назад под натиском маммоны, но не сдача всех позиций. Ибо по-прежнему привязываться к деньгам и заниматься их нарочитым стяжанием считалось грехом, торговать на рынке Фома призывал по справедливым ценам, а не по «рыночным», которые он считал часто спекулятивными.

Таким образом, позиция Зомбарта не лишена оснований. Но думается, что и протестантизм внес в развитие капитализма свою специфическую лепту. Отрицать это было бы опрометчиво, поскольку упоминаемый Вебером эффект преимущественного развития капитализма в протестантских странах подтверждается многими авторами. Весь вопрос - за счет чего? Что именно в протестантизме способствовало взлету капитализма? Схема Вебера - красивая, прямо-таки чарующая, но при внимательном рассмотрении доверия не внушающая. Она состоит из нескольких логических шагов. И каждый раз переход от одного утверждения к другому в большей или меньшей степени проблематичен.

Уверенность в спасении

Вебер начинает с утверждения, что одной из основных доктрин кальвинизма является учение о предопределении - одних людей к спасению, других - к осуждению. И сам человек изменить этот заранее предопределенный приговор Бога не в силах. Конечно, для православия этот тезис совершенно неприемлем. Но Кальвин на нем настаивает и надсмехается над св. Иоанном Златоустом, особенно выдвигавшим свободу человека и его огромную ответственность в своем спасении или погибели. Интересно, что Вебер говорит о «патетической бесчеловечности» /2:142/ концепции предопределения. Разумеется, за этим стоит не солидарность с православием, а просто гуманизм атеиста. Но из безусловности предопределения Вебер выводит, что для кальвиниста вечной головной болью было выяснение вопроса, спасен он или отвергнут. Он пишет: "Совершенно очевидно, что рано или поздно перед каждым верую­щим должен был встать один и тот же вопрос, оттесняющий на задний план все остальные: избран ли я? И как мне удостовериться в своем избранничестве?" /2:147/. Утверждение далеко неочевидное, ибо Кальвин утверждал, что отличить избранного от осужденного по внешним признакам невозможно (и об этом упоминает сам Вебер). Но Вебер предупреждает: «Мы считаем необходимым с самого начала обратить внимание на то, что будем здесь заниматься не личными взглядами Кальвина, а кальвинизмом, причем в том его облике, какой он принял в конце XVI и в XVII в. в сфере своего господства и преобладающего влияния, ко­торая была одновременно и очагом капиталистической культуры. Гер­мания сначала остается в стороне, так как кальвинизм никогда не имел здесь широкого распространения. Совершенно очевидно, что «ре­формированное» учение отнюдь не тождественно «кальвинистскому» /2:211/. Как считает Вебер, уже последователи Кальвина корректирую своего учителя: "Для них уверенность в спасении в смысле возможности установить факт избранности приобрела абсолют­ную, превышающую все остальные вопросы значимость" /2:148/.

Безусловно, вопрос уверенности в своей избранности кальвинистов волновал. В Вестминистерском исповедании (1643-1649) /4/ и в решениях Дортского Синода (1618-1619) /5/ проблема уверенности в спасении достаточно заинтересовано обсуждается. Но говорить, что этот вопрос приобрел «абсолютную» значимость для кальвинистов нельзя. Слишком категоричное утверждение Вебера опять таки выдает его индивидуалистическое мировоззрение.

Профессиональное признание как знак избранности

Но Вебер делает следующий шаг - выдвигает тезис, что для кальвинистов уверенность в спасении дает «неутомимая деятельность в рамках своей профессии. Она, и только она, прогоняет сомнения религиозного характера и дает уверенность в своем избран­ничестве" /2:149/. И снова это очень и очень смело, поскольку опять-таки у Кальвина мы ничего подобного не находим. Как замечает сам Вебер, Кальвин давал указание, «согласно которому доказательством избранности служит устойчи­вость веры, возникающая как следствие благодати» /2:148/. Но, говорит Вебер, это хорошо для мистических настроенных лютеран, а для рациональных реформатов «вера должна найти себе подтверждение в объективных действиях" /2:150/. Почему так? «Виртуоз религиозной веры - объясняет Вебер, - может удостовериться в своем избранничестве, ощущая себя либо сосудом божественной власти, либо ее ору­дием. В первом случае его религиозная жизнь тяготеет к мистическо-эмоциональной культуре, во втором - к ас­кетической деятельности» /2:150/. Второе - удел кальвинистов. И Вебер продолжает: «Если же далее спросить, каковы плоды, по которым реформаты безошибочно судят о наличии истинной веры, то на это последует ответ: поведение и жизненный уклад христианина, направленный на приумножение славы Господней» /2:151/. Но теперь встает вопрос, чем же приумножить славу Господню? И здесь Вебер вспоминает о лютеровом «профессиональном призвании». По его мнению для кальвинистов слава Божия преумножается «подлинными, а не мнимыми добрыми делами» /2:151/, которыми «является неутомимая деятельность в рамках своей профессии. Она, и только она, прогоняет сомнения религиозного характера и дает уверенность в своем избран­ничестве" /2:149/.

Все это выглядит крайне шатко, ибо ни один из вероучительных документов протестантов - ни Вестминистерское исповедание, ни решения Дортского Синода, оснований для таких выводов не дают. В последнем документе об уверенности в спасении говорится, что «эта уверенность происходит (...) от веры в обетования Божии, (...) от свидетельства Святого Духа (...) и, наконец, от серьезного и святого следования чистой совести и добрым делам» /5/. С профессиональной деятельностью уверенность в спасении никак не связывается. Тут Веберу приходится снова апеллировать к различию между догматикой и вероисповедной психологией. Может быть именно этот шаг у Вебера наименее достоверен.

Возникновение «духа капитализма»

«Доказав», что уверенность в спасении для реформата заключена в профессиональном успехе, Вебер переходит теперь к особенностям профессиональной деятельности кальвинистов.

Первая особенность связана с т.н. «мирским аскетизмом». Протестантизм отменил монастыри, но не отменил аскезу. Он подразумевает, что не монахи, а все верующие должны вести аскетический образ жизни. Следовательно, рассуждает Вебер, аскеза должна иметь место и в профессиональной деятельности. Однако сам Вебер понимает аскезу несколько странно: не как практику, ограничивающую материальное ради духовного, но как рациональную организацию жизни. Во всяком случае он постоянно вменяет такое понимание кальвинистам, указывая при этом, что такой «аскетизм» явился мощным средством внедрения христианства в повседневную жизнь. Все рассуждения о «мирском аскетизме» направлены на то, чтобы показать, что «мирская аскеза протестантизма со всей решительностью отверга­ла непосредственное наслаждение богатством и стремилась сократить потребление, особенно когда оно превращалось в излишества. Вместе с тем она освобождала приобретательство от психологического гнета традиционалистской этики, разрывало оковы, ограничивающие стремле­ние к наживе, превращая его не только в законное, но и в угодное Богу (в указанном выше смысле) занятие» /2:197/.

Другая особенность реформатской профессиональной этики, по Веберу, состояла в положительном отношении к «доходности» профессии. Вебер объясняет, что, по мнению кальвинистов, если Бог дает возможность кому-то получить большую прибыль, то тем самым Он использует этого человека для выполнения Его воли: "Богу угодно рациональное утилитарное использование богатства на благо каждого отдельного человека и общества в целом" /4:198/. Для обоснования Вебер привлекает известного английского проповедника Ричарда Бакстера, который говорит: «Если Бог указует вам этот путь, следуя которому вы можете без ущерба для души своей и не вредя другим, законным способом заработать больше, чем на каком-либо ином пути, и вы отвергаете это и избираете менее доходный путь, то вы тем самым препятствуете осуществлению одной из целей вашего призвания (calling), вы отказываетесь быть уп­равляющим (steward) Бога и принимать дары его для того, чтобы иметь возможность употребить их на благо Ему, когда Он того пожелает. Не для утех плоти и грешных радостей, но для Бога следует вам трудиться и богатеть» /2:190-191/. Вот так: «заработать больше» - значит быть управляющим Бога. Разумеется, это частное мнение Бакстера, но оно настолько нравится Веберу, что он его возводит в общий принцип. При этом уже Вебер ссылается на евангельскую притчу о десяти минах, где раб, не отдавший в рост свою мину серебра был наказан /2:191/. Если бы Вебер имел богословскую подготовку, то он наверное знал бы, что эта притча (как и прочие притчи) говорит: «в духовных делах поступайте также, как это делают торговцы в делах мирских». То есть для имущественной этики из нее можно вывести лишь то, что капиталистические механизмы существовали уже в Израиле времен Христа и были достаточно широко распространены. Выводить же из нее моральность капиталистической прокрутки денег совершенно некорректно.

Шаткость выводов настолько бросается в глаза, что Вебер в примечании вынужден снова прибегнуть к любимому доводу о разнице между догматической теорией и религиозной практикой: «здесь для нас основное значение имеют не столько теоретически разработанные положения богослов­ской этической теории, сколько то, что признавалось моральным в практической жизни верующих» /2:256/. Думается, что назойливое упоминание этого довода происходит из-за недостатка подлинных аргументов. Но Вебер не замечает, что его довод бьет мимо цели. Ибо тот факт, что религиозная практика протестантизма освятила капитализм, сомнению не подвергается. Весь вопрос в том, какие особенности протестантской теории и каким образом привели к этому. Так что указывать просто на расхождение между теорией и практикой - значит ровным счетом ничего не объяснить.

Но как бы там не было, теперь у Вебера все подготовлено к завершению своей схемы. Действительно, по мнению Вебера, кальвинизм выковал людей, которые очень интересуются профессиональной деятельностью, ценят деятельность «доходную» и наконец настолько аскетичны, что не собираются использовать выручку на личное обогащение. И Вебер делает вывод: "Если же ограничение потребления соединяется с высвобождением стремления к наживе, то объективным результатом этого будет накопление капитала посредством принуждения к аскетической бережливости. Препятствия на пути к потреблению нажитого богатства неминуе­мо должны были служить его производительному использованию в ка­честве инвестируемого капитала" /2:198-199/. Как говорится, что и требовалось доказать: использование богатства не для прожигания жизни, а в качестве капитала, который инвестируется в бизнес - это уже самый настоящий капитализм. Протестантская этика породила «дух капитализма». «Пуританизм стоял у колыбели современного «экономиче­ского человека» /2:198/ - завершает социолог свой анализ.

Как видим, схема, с помощью которой Вебер демонстрирует генезис «духа капитализма» непроста. Она изобилует рядом изощренных мыслительных ходов (лучше сказать - кульбитов). Но результат оправдывает усилия. Теперь капиталистическое колесо накопления раскручивается уже не низкой жаждой наживы, а религиозной верой, причем верой, пусть и своеобразной, но верой искренней, верой аскетичной, верой высокого накала. В конце своей работы Вебер пишет: «В настоящее время дух аскезы - кто знает, навсегда ли? - ушел из этой мирской оболочки. Во всяком случае, победивший капитализм не нуждается более в подобной опоре с тех пор, как он покоится на механической основе» /2:205/. «Навсегда ли?» - многозначительный намек на то, что религиозный дух не исчез, а лишь затаился в современном капитализме, изнутри освещая величественное здание... Вебер мог быть доволен собой - то, к чему стремился Вебер, хотя и прячась под маской «объективности», было им достигнуто.

Критики схемы Вебера

По выходе работа Вебера произвела внушительное, но неоднозначное впечатление. И в религиозной среде, и в научном сообществе стали появляться голоса сомнения. Слышны они и до сих пор, причем иногда оценки книги Вебера весьма суровы («антихристианская» /6/).

Прежде всего, скептически к теории Вебера относятся сами кальвинисты. Многие из них отнюдь не в восторге, что благодаря работе Вебера общественное мнение прочно связывает возникновение капитализма с кальвинизмом. А потому от Вебера они стараются отмежеваться. Впрочем, общего мнения в протестантизме не найти. Другие реформаты, наоборот, польщены тем, что кальвинизм имел столь существенное значение в развитии капитализма. И к самому капитализму (а также лежащей в его основе частной собственности) они относятся положительно. Но и они резонно замечают, что их вероучительные документы совершенно не подтверждают веберовских построений.

Далее, Зомбарт приводит и отрицательный пример, являющийся прямым историческим опровержением всей «кальвинистской» концепции Вебера /8:195/: пуританская Шотландия до XVIII в. была очень бедной страной с пониженной хозяйственной инициативой. Причем исследователи объясняют такую ситуацию засильем Шотландской Церкви, которая навязывала населению свою ортодоксальную пуританскую доктрину. По утверждению шотландских кальвинистов «бог раздал богатства скупым и алчным людям», а потому иметь больше, чем нужно для поддержания жизни, является грехом. Иначе говоря, что если христиане всерьез принимают аскетизм, то никакой «дух капитализма» их не побеждает.

Крайне неприятным для схемы Вебера является замечание о том, что капитализм не может существовать без массового расширенного потребления. Но такое потребление требует вовсе не «мирского аскетизма», а совершенно противоположного устроения - гедонизма, стремления получать наслаждение, в том числе и от вещей. Спрашивается, кому же должны были продавать новоявленные предприниматели, если все члены общества, включая их самих и своих рабочих, исповедовали аскетизм? Неувязка, причем убийственная, разрушающая теорию Вебера в своей основе.

Надуманность веберовской схемы замечают многие ученые. Так, М. Оссовская в своей книге "Рыцарь и буржуа", замечает: "гипотетическая связь между верой в предопределение и духом капитализма, по-моему, не вы­яснена у Вебера должным образом. Я не вижу, почему пуритантизм в его кальвинистском издании непременно должен был побуждать стремле­ние к обогащению, хотя представляется достоверным, что он способс­твовал фактическому обогащению" /7:347/. Наиболее авторитетный критик Вебера Вернер Зомбарт считает, что при исследовании вопроса влияния религии на хозяйственную жизнь погружение в вероисповедные тонкости только затемняет дело. Поэтому к «Протестантской этике» он относится скептически, замечая, что «можно, правда, писать необычайно глубокие и представ­ляющие особый интерес для философа и богослова этюды, но рискуешь ложно истолковать действительные причины связи. Этот упрек слишком хорошего выполнения задачи (в богословском смысле) падает, по моему мнению, на многократно восхвалявшееся исс­ледование Макса Вебера о значении пуританизма для развития капита­листического духа" /8:182/.

Особенно саркастичен крупнейший французский историк хозяйства Фернан Бродель:

«Его доказательства выглядят довольно озадачивающими. Они тонут в весьма сложных размышлениях. Вот Вебер ищет протестантское меньшинство, которое будто бы было носителем особого образа мышления, идеального типа «капиталистического духа». Все это предполагает ряд допущений. И дополнительное затруднение: доказательство развертывается с обратным отсчетом времени, от настоящего к прошлому. Поначалу мы оказываемся в Германии около 1900 г. Статистическое обследование в Бадене в 1895 г. установило превосходство протестантов над католиками в том, что касается богатства и экономической активности. Примем этот результат как соответствующий истине. Что он может означать в более широком масштабе? Руководитель обследования Мартин Оффенбахер, ученик Вебера, без обиняков утверждал: «Католик... более спокоен, он меньше охвачен жаждой прибыли; он предпочитает жизнь в безопасности, пусть и с довольно малым доходом, жизни, связанной с риском и беспокойной, даже если бы она и должна была принести ему богатства и почести. Народная мудрость шутливо утверждает: либо вкусно есть, либо спокойно спать. В данном случае протестант предпочитает вкусно есть, тогда как католик желает спокойно спать». И вот с такими-то достаточно комичными средствами (протестанты на доброй стороне стола и капитализма, католики - на дурной) Макс Вебер отправляется в прошлое. Вот он без предупреждения стал рядом с Бенджамином Франклином. Какой прекрасный свидетель! Еще в 1748 г. он скажет: «Помни, что время-деньги... Помни, что кредит - это деньги. Помни, что деньги по природе своей суть производящие и быстро умножающиеся». Как полагает Макс Вебер, в лице Бенджамина Франклина мы держимся за звено цепи избранных, цепи его пуританских предков и предшественников. Вновь решительным шагом углубляясь в прошлое, Вебер сводит нас с пастором Ричардом Бакстером, современником Кромвеля. Мы можем резюмировать разглагольствования сего достойного человека: не расточай впустую мгновения нашего краткого земного существования; ищи себе воздаяние в исполнении своих профессиональных занятий, там, куда тебя поставил господь; трудись там, где он пожелал, чтобы мы находились. Господь заранее знает, кто будет избран, а кто проклят, но успех в своей профессии есть указание на то, что мы пребываем в числе избранных (в общем, в некотором роде способность читать в мыслях господа!). Купец, сколотивший состояние, увидит в своем успехе доказательство того, что выбор Господень пал на его персону. Но осторожно, продолжает Бакстер, не используйте ваши богатства ради наслаждения, это значило бы прямым путем идти к проклятию. Служите своими богатствами благу общества, сделайтесь полезными. И человек сразу же дает себя одурачить вновь (а Макс Вебер этому радуется); Бакстер создает аскетический капитализм, благочестиво осужденный на максимизацию прибыли,- и, однако же, он ревниво будет стараться обуздать дух алчности. Капитализм, рациональный в своих последствиях, иррациональный по своим корням, будто бы возник из этой неожиданной встречи современной жизни с духом пуританства. Все это слишком быстро и плохо резюмирует богатую изгибами мысль, чересчур упрощая утонченный и запутанный способ рассуждения, способ, к которому, признаюсь, я испытываю такую же аллергию, какую испытывал сам Люсьен Февр» /9/.

Просим у читателя прощения за длинную цитату, но уж очень это верная пародия, обнажающая всю легковесность веберовских построений.

Казалось бы, контраргументов достаточно. Однако Вебер, видимо предвидя такое развитие событий, отчаянно защищается. Прежде всего, он делает ряд оговорок, направленных на обесценивание аргументов своих противников.

Во-первых, Вебер вовсе не утверждает, что причиной возникновения капитализма был кальвинизм. Нет, капитализм как способ производства возник по экономическим и технологическим причинам. Но благодаря кальвинизму выработался особый тип предпринимателя: аскетичного в личном потреблении и полностью погруженного в «дело», в процесс рационального делания денег, причем неважно где - в производстве, в торговле, в банковском деле - лишь бы формально соблюдались без обмана, т.е. лишь бы не нарушались те правила игры, принятые в этой среде и которые новоявленные избранники через парламентские структуры закрепляли в виде законов. Тем самым Вебер сразу ставит на место критиков, слишком смело интерпретирующих его построения.

Во-вторых, как мы уже указывали, Вебер утверждает, что «аскетичным» и «честным» западноевропейский капитализм был лишь в начальной стадии его образования. Но после формирования «духа капитализма», он отбросил религиозное содержание и стал руководствоваться лишь максимизацией прибыли. Так что на позднейший капитализм религиозная санкция не обязана распространяться. Этим снова посрамлены противники, которые пытаются апеллировать к современным реалиям.

Наконец, много позже Вебер пишет к своей работе подробный подстрочный комментарий, где дополняет аргументацию и отвечает на нападки критиков (правда, далеко не всех). Впрочем, Бродель замечает, что и критики Вебера зачастую слишком упрощают его теорию, обесценивая тем самым свои аргументы. Например, не раз отмечалось, что капитализм возник гораздо раньше протестантства. Венеция, Генуя, Флоренция и другие города Италии являли собой агрессивных капиталистических акул, которые подчинили себе чуть ли не все средиземноморье. Вебер, конечно, об этом знает и парирует аргумент, утверждая, что тот капитализм был авантюристическим, спекулятивным (так же, как и еврейский капитализм); капитализм же, выросший из протестантского «духа капитализма» имеет другую - религиозно-аскетическую - окраску, создавшую впоследствии современную организацию капиталистического производства.

И все же даже на Западе постепенно вызревает мнение, что великий социолог ошибался. Ибо сделанные Вебером комментарии так и не смогли устранить главный порок своего труда: явную недостаточность социологического материала - недостаточность, которую он заменяет надуманными мыслительными построениями. Вебер, воспользовавшись тем, что в протестантизме можно найти самые разнообразные мнения, сумел подобрать подходящие и нанизать их на свою схему. Сделано это было виртуозно и приводило в восторг даже интеллигентного читателя, но изучавших этот вопрос профессионалов в заблуждение ввести не могло. По сути дела вся «схема Вебера» - выдумка, не соответствующая действительности. Это игра ума, тщательно стилизованная под научность. Столь знаменитая, «классическая» работа оказывается просто блефом.

В скобках заметим, что мы не считаем Вебера вовсе «голым королем»; нет, он - крупный ученый. И в своей «Протестантской этике» он ставит очень важную проблему - проблему влияния религиозной веры на экономику. Но политические и просто мировоззренческие пристрастия не позволили Веберу правильно ее решить.

Почему же Вебер так популярен?

Помимо критиков у Вебера есть и громадное количество сторонников, которые безусловно принимают его анализ. Его книги стали классикой: если уж на Вебера ссылаются (причем это делают и католики и протестанты и православные), то как на непререкаемого авторитета.

Думается, что популярность теории Вебера заключается вовсе не в ее научной объективности, а в тех выводах, которые она содержит. Эти выводы оказались востребованными для оправдания капитализма, и послужили основой для создания целой идеологии «веберизма». Суть этой идеологии в том, что согласно ей, капитализм получает религиозное оправдание, причем оправдание, исходящее из основополагающей концепции христианства - учении о спасении. Капитализм как бы получает благословение от христианства и тем самым сам принцип капиталистического накопления окрашивается в светлые моральные тона. Смотрите: «дух капитализма» рождается из самой трогательной и высокой потребности человека - потребности в спасении, т.е. в соединении с Богом. Причем это рождение сопровождается такими замечательными явлениями, как искренняя религиозная вера и желание быть орудием Божием. Особенно впечатляет образ аскетичного предпринимателя, который ради выполнения Божиих заветов отказывается от всего излишнего. Как тут не умилиться, как не пустить слезу! Правда, Вебер считает, что красивый «мирской аскетизм» пуритан современному капитализму не присущ. Ну, что ж, сейчас может быть это и так. Но ведь раньше-то, раньше все это было! Значит и сейчас «дух капитализма» в чем-то сродни христианству, и сейчас в капитализме есть что-то от тех времен - чистое, благородное и религиозное.

Сам Вебер вряд ли собирался превратить свои соображения в идеологию. Но создание идеологии движется по своим законам. Столь «благообразное», религиозное возникновение капитализма - слишком ценный подарок, чтобы от него отказаться. А потому весь современный Запад на все лады стремится доказать, что христианство благословило капитализм. Причем налицо умилительный «экуменизм». Ныне и протестанты и католики активно разрабатывают «новейшую протестантскую этику», призвание которой просто: религиозно оправдать и обосновать уже современный либеральный капитализм. Конечно, их задача куда сложнее, чем у Вебера. Поэтому в наше время основной упор в этом деле делается не на лично-аскетическом уровне, а на уровне социальном. Тезис, собственно, прост: либеральный капитализм а) обеспечивает материальное благополучие и б) поддерживает свободу. И то и другое имеет положительную нравственную оценку, а потому современный капитализм является вполне христианским устроением. Это - в принципе то, что нужно; это лучшее, чего христиане могут добиться. Ну, а над некоторыми шероховатостями капитализма нужно, конечно, работать, но ни в коем случае не ставить ему отрицательную оценку.

Есть и еще одна причина любви к Веберу. Дело в том, что его концепция очевидным образом конкурирует с концепцией возникновения капитализма по Марксу. Безусловно, сам Вебер это понимал и сознательно противопоставлял свою теорию марксизму. Маркс в «Капитале» писал: «При исторических зачатках капиталистического способа производства... жажда обогащения и скупость господствуют как абсолютные страсти... На известной ступени развития некоторый условный уровень расточительности, являясь демонстрацией богатства и, следовательно, средством получения кредита, становится даже деловой необходимостью для "несчастного" капиталиста. Правда, расточительность капиталиста никогда не приобретает такого bona fide ( простодушного) характера, как расточительность разгульного феодала, наоборот, в основе ее всегда таится самое грязное скряжничество и мелочная расчетливость...Накопляйте, накопляйте! В этом Моисей и пророки!.. Накопление ради накопления, производство ради производства - этой формулой классическая политическая экономия выразила историческое призвание буржуазного периода." /16: 599-600/. Итак, Маркс первичным считал страсть к накоплению. Вебер же за первичный фактор берет озабоченность в своем спасении. Позиции совершенно разные. Кто более прав?

Святые отцы IV-V вв. ясно видели, что в основе образования любого богатства лежит любостяжание. Конечно, подробно специфику капиталистического накопления они не обсуждали, но, конечно же, были с нею знакомы и не одобряли ее. Например, св. Иоанн Златоуст утверждает: «Сребролюбец ни о чем не хочет ни слышать, ни говорить, как только о прибыли и росте на прибыль, о бесстыдных барышах, о ненавистных торговых заведениях, о делах приличных рабам, а не свободному человеку; как собака, он на всех лает, всех ненавидит, от всех отвращается, против всех враждует без всякой к тому причины, восстает на бедных, завидует богатым, ни с кем не водит дружбы» /IX:655/. Так что, как это ни парадоксально, позиция Маркса оказывается ближе к святоотеческой, чем веберовская. Но нас-то уверяют, что наоборот, Вебер учел «религиозный фактор» и потому его анализ для нас, православных, куда более приемлем, чем «вульгарный» Марксов «экономизм»!

Что же происходило с протестантизмом и капитализмом?

«Схема Вебера» сомнительна. Но вопрос, поднятый Вебером, остается актуальным: как же все-таки протестантизм стимулировал капитализм? Давались разные «невеберовские» объяснения.

Французский психолог Серж Московичи /13/ выдвигает концепцию, которую лучше было бы назвать социальной психологией меньшинств. Дело в том, что протестантство, и кальвинизм в особенности, по большей части существовало небольшими общинами, боровшимися за выживание в условиях враждебного окружения. В связи с этим вырабатывалась своеобразная идеология, согласно которой наживать деньги ради общины было не только не зазорным, но рассматривалось как христианская добродетель. Позднее наши старообрядцы продемонстрировали совершенно аналогичную психологию.

Литургическое объяснение дает православный богослов Ф. Карелин. Он обратил внимание на одну закономерность: «склонность того или иного народа к участию в капиталистическом развитии находится в строгом соответствии и в обратной пропорции к участию этого народа в Евхаристической Трапезе» /14/. По отношению к полноте евхаристии (в порядке убывания) Карелин различает четыре вероисповедания: православие, католичество, умеренный протестантизм (лютеранство) и кальвинизм. Таким образом, именно фактическое отвержение кальвинистами реальности таинства евхаристии и обусловило их максимальную активность в капиталистической гонке.

Мы дополним эти объяснения несколькими прозаичными соображениями.

Безусловно, капиталистические отношения имели место и раньше, причем не только в средневековье, но и в древнем мире - примеров можно приводить множество (один из них мы упоминали - евангельский раб, зарывший талант в землю). Мир, обуянный жаждой наживы, очень давно понял, что есть один очень эффективный способ обогащения: пускать деньги в оборот. Причем не только давать взаймы под проценты, но и вести торговлю, затевать производство с привлечением капитала. Это рискованно, это требует довольно сложной организации дела, но результат превосходит все ожидания.

Но вот беда - Церковь не благословляет. Или точнее благословляет, но со скрипом, с множеством оговорок, не дающих развернуться. Она рассматривает стремление к обогащению как грех. Она формирует общественное мнение, которое в капиталистической прокрутке денег видит нечто нечистоплотное.

В общем католичество (да и православие) ставило капиталистической деятельности заслон, стену. Пусть стена эта отодвигалась, трещала, но все же она существовала. Протестантизм же ограничения снял, в стене проделал зияющую дыру, через которую метод капиталистической прокрутки денег, словно поток через прорванную плотину, ворвался в традиционное общество, сметая его устои. За счет чего это произошло?

Самое характерное для протестантов - их недооценка святоотеческой традиции. Христианство создается ими чуть ли не с чистого листа - будто и не было полутора тысяч лет напряженных поисков воли Божией, споров, заблуждений, пламенных молитв и откровений, а если и были, то на все это взирается свысока: на подходящее сошлемся, а несоответствующее протестантизму смело отбросим. В том числе была фактически отброшена традиция отношения к собственности, которой худо-бедно придерживались и католичество и православие. Имущественное учение св. Иоанна Златоуста им полностью незнакомо. А ведь великий святитель великолепно показывал все опасности обладания богатством. По его учению богатство раздувает любостяжание, которое в свою очередь увеличивает богатство, т.д., пока человек полностью не станет пленником наживы. Избежать этой губительной петли можно отказавшись от личного обладания собственностью, что в социальном плане означало переход к общественной собственности. Рассматривая частную собственность как повсеместный факт хозяйственного бытия человечества, Златоуст, тем не менее, считал возможным переход (сначала отдельных общин - по примеру Иерусалимских христиан) к более соответствующей христианству форме - общей собственности. Аналогичную позицию до XIII в. занимало и католичество (по крайней мере - в официальных канонических документах). Позже и православная и католическая церкви отошли от столь высокого учения и пришли к «умеренной» доктрине, признающей принципиальную допустимость частной собственности. Но всегда делалось предупреждение, что нельзя ни в коем случае привязываться к деньгам. Именно этот взгляд был нормативным в традиционном обществе. Таким образом, прежняя традиция, в лице «умеренной» доктрины, являлась пусть не радикальной, но достаточно влиятельной силой, которая сдерживала жажду накопления.

Теперь же все ограничения снимаются - все это католический хлам, который должен быть выброшен на свалку. И этого оказывается достаточно, чтобы открыть шлюзы капитализму. «Се, творю все новое» (Отк.21,5) - вот лозунг, который протестанты, отобрав у Бога, присвоили себе. И многое в новой хозяйственной этике было превосходно. Протестантство (и прежде всего кальвинизм) выработало очень высокий взгляд на труд как на служение Творцу. Работать следовало не ради вознаграждения и даже не ради хлеба насущного, а ради Бога. Поэтому поощрялось трудолюбие и презиралась праздность. Тем самым хозяйственно-экономическая деятельность стала рассматриваться не только как повинность, налагаемая на человека первородным грехом, но и как сфера полноценной христианской жизни, сфера ничуть не менее важная, чем, скажем, богослужение, молитва и чтение Писания. Кальвинизм старался выработать тип христианина, от которого требовалась, как говорил Вебер, «святость возведенная в систему» /2:153/.

Но та же этика подспудно содержала в себе разрушительные элементы.

Прежде всего, и лютеране и кальвинисты твердо стояли на абсолютной необходимости частной собственности. По-другому просто не мыслилось. Недаром Лютер резко отрицательно относился к попыткам Фомы Мюнцера создать религиозный коммунизм. Конечно, «нового» тут ничего нет - католицизм к тому времени тоже полностью принял «умеренную» доктрину, предполагающую частную собственность. Но у кальвинистов принцип частной собственности был особенно ярко выражен. Именно в их среде возникла доктрина «священной» частной собственности.

Другой недостаток таился в недостаточной продуманности кальвинистских воззрений на бедность. Св. Иоанн Златоуст различал бедность произвольную и вынужденную. Если первую он превозносил, считая ее состоянием, в котором человеку легче следовать за Христом, то вторую он считал страшным бедствием, которое в христианском обществе недопустимо. У реформатов все смешано. С одной стороны бедность приветствуется. Тот же Бакстер говорит: «Деньги скорее отягчат твое рабство, в котором тебя держат грехи, нежели облегчат его». «Разве честная бедность не много слаще, чем чрезмерно любимое богатство?» /8:250/. Но с другой стороны тогдашние реформаты презирали бедность, рассматривая ее как следствие лености или расточительности /10/. А чтобы эффективнее бороться с бедностью, нужно было раскрепостить экономическую жизнь, освободить ее от навязанных католиками ограничений. Так, например, Кальвин в Женеве с легкостью разрешает процент, а его последователи дают этому теологическое обоснование.

Кальвину эти моменты не казалось опасными - и в самом деле, как они могут повлиять на «святого», полностью посвятившего жизнь Богу. Но человек часто не ведает, что творит. Удивительное дело - «прогнивший» католицизм, сам стремящийся к обогащению, все же как-то сопротивлялся маммоне, а «благородный», «чистый» протестантизм, пусть не сразу, но сдал все позиции, допустил разрушение той плотины против маммоны, которую веками мудро возводила Церковь. Ибо заработали хорошо известные святоотеческой традиции механизмы.

Прежде всего частная собственность запустила «петлю Златоуста». Действительно, как пуританину совместить требования аскетизма и достатка? В рамках воззрений Златоуста проблемы нет: личная нестяжательность может спокойно уживаться с отсутствием бедности, ибо победа над последней достигается через общественную собственность. Но кальвинисты жили иначе - в условиях частной собственности, для которой «петля Златоуста» действует в полную силу. Ведь «святыми» пуритане были скорее в собственном мнении, чем в действительности. В результате, хоть и постепенно, но и реформаты включились в погоню за преуспеванием. А как можно преуспеть лучше всего? Да, прокручивая деньги! Тем более, что никаких негативных ассоциаций эта деятельность у лидеров реформатства не вызывала.

Заработал и другой механизм. Хорошо известно, что если религиозное движение успешно, то к искренно верующим в большом количестве прилепляется публика, просто заинтересованная в выгоде. А в то время заинтересованные имелись в достатке. Бюргеры были заинтересованы в своей предпринимательской деятельности, землевладельцы - в признании ренты, еврейский капитал - в легализации ростовщичества. И все они так или иначе, обосновавшись в протестантских сообществах, стали оказывать давление, чтобы их деятельность была включена в разряд христианских ценностей. Все эти влияния, весь этот уже существовавший «дух капитализма» и отразила новая теология. Э. Вестермарк считает /7:346/, что, вопреки Веберу, произошло обратное влияние "капиталистического духа на теологическую догматику".

В результате этого беспрецедентного нажима протестанты всех номинаций вынуждены были принимать в лоно церкви всех бешено стремящихся за прибылью предпринимателей. Причем не только принимать, но и рассматривать их как весьма уважаемых христиан. И соответственно считать их жажду обогащения положительной христианской ценностью. Так первоначально декларируемая благородная хозяйственная этика пуритан стала превращаться в нечто иное - в «этику» религиозного оправдания капитализма. Это и есть подлинная «протестантская этика», которая сейчас стала господствующей не только в протестантизме, но и в католичестве. Эта «протестантская этика» отвергает не только святоотеческое учение о богатстве и собственности, но и традиционную, «умеренную» имущественную доктрину; она оказывается новой, третьей, типично западной концепцией, которая совершенно несовместима с православной традицией.

Интересно, что сам Вебер приводит высказывание Джона Уэсли, лидера методистов XVII в., которое свидетельствует, что описанные процессы шли полным ходом: «Я опасаюсь того, что там, где растет богатство, в той же мере уменьшается рели­гиозное рвение. Поэтому, исходя из логики вещей, я не вижу возможности, чтобы возрождение подлинного бла­гочестия где бы то ни было могло быть продолжитель­ным. Ибо религия неминуемо должна порождать как трудолюбие (industry), так и бережливость (frugality), а эти свойства в свою очередь обязательно ведут к богат­ству. Там же, где увеличивается богатство, создается благодатная почва для гордыни, страстей и привязан­ности к мирским радостям жизни во всех их разновид­ностях. Как же можно рассчитывать на то, что методизм, эта религия сердца, сохранит свой первоначальный об­лик, пусть даже теперь эта религия подобна древу с пышной листвой? Повсеместно методисты становятся прилежными и бережливыми. Их имущество, следова­тельно, растет. Вместе с тем растут и их гордыня, стра­сти, любовь к плотским мирским утехам и высокомерие. В результате этого сохраняется лишь форма религии, но дух ее постепенно исчезает. Неужели же нет такого сред­ства, которое могло бы предотвратить этот непрекращаю­щийся упадок чистой религии? Мы не можем препятст­вовать тому, чтобы люди были радивыми и бережливыми. Мы обязаны призывать всех христиан к тому, чтобы они наживали столько, сколько можно, и сберегали все, что можно, то есть стремились к богатству» (курсив Вебера) /2:201/. Джин «духа капитализма» был выпущен из бутылки, и оставалось только смотреть на те опустошения, которые он производит в душах людей.

Таким образом, «отвязанность» протестантизма от предыдущей христианской традиции, фактически полный разрыв с ней и обусловили весьма легкомысленное отношение к имущественной этике. Причем, чем более радикальным был разрыв с традицией, чем более решительным было разрушение «средневековых ограничений», тем беспрепятственнее дух наживы проникал в умы верующих. Англиканский епископ Г. Мартенсен еще до веберовских работ писал: «Как бы там ни было, именно реформация и дала особенный импульс к дальнейшему развитию капитала, главным образом в том, что содействовала ниспровержению средневековых ограничений» /11:576/. Так что в одном - разрыве с традицией - Вебер, хоть и невольно, был прав.

Итак, не религиозный пафос Реформации породил пресловутый «дух капитализма», а наоборот, слабость протестантства, выпустившего из своих рук контроль за хозяйственной этикой. Вовсе не из непреклонной жажды спасения возник этот «дух» - им всегда была обыкновенная, старая как мир жажда наживы. Протестантизм же не сумел поставить этому «духу» должную преграду.

Но уж очень не хочется эту неприглядную истину признавать. А потому и родилась теория Вебера, которой, как дымовой завесой, капитализм пытается скрыть свою антихристианскую природу.

Литература

1. А.И. Патрушев. Расколдованный мир Макса Вебера. Изд-во Мос­ковского ун-та. М., 1992.

2. Макс Вебер «Протестантская этика и дух капитализма»// Избранные произведения: Пер. с нем./Сост., общ. ред. и послесл. Ю. Н. Давыдова; Предисл. П. П. Гайденко. - М.: Прогресс, 1990. -808 с.- (Социологич. мысль Запада).

3. Макс Вебер. Социализм // Политические работы. (1895-1919). М.: Праксис, 2003. - с.300-342.

4. Вестминистерское Исповедание Веры. Интернет.

5. Решения Дортского Синода по пяти основным тезисам учения., Интернет.

6. А. Семанов. Мы становимся малым народом. Интернет.

7. М. Оссовская. Рыцарь и буржуа. Исследования по истории мора­ли. М., "Прогресс",1987.

8. Вернер Зомбарт. Буржуа. Этюды по истории духовного разви­тия современного экономического человека. М., "Наука" 1994.

9. Фернан Бродель. "Структуры повседневности: возможное и невозможное". Интернет.

10. Леланд Райкен. «Работа». Интернет.

11. Г. Мартенсен. Христианское учение о нравственности. Т. II, 1890 - 816 с.

12. Лозинский С.Г. Средние века. Очерк социально-экономической жизни средневековья. - Пг. : «Просвещение». 1922. - 191с.

13. Серж Московичи. Машина, творящая богов. Изд-во: Центр психологии и психотерапии, 1998 г. - 560 с..

14. Ф. Карелин. Теологический манифест. Интернет

15. Д. Митюрин. Макс Вебер за 90 минут. - М.: АСТ; СПб.: Сова, 2006 - 95 с.

16. К. Маркс. Капитал. Т I. Государственное изд-во политической литературы, 1952 - 794 с.

I-XII. Иоанн Златоуст - Творения святого отца нашего Иоанна Златоуста, Архиеписко­па Константинопольского, в русском переводе. тт. I-XII. С.-Петербург. Издание С.-Петербургской Духовной Академии. 1894-1911.