Колокольня о.Андрея Кураева

В очередной раз в центре внимания православной общественности оказались высказывания о. Андрея Кураева. На этот раз речь идет о Петровом посте: согласно словам отца дьякона, не следует строго судить того, кто не может соблюдать этот пост. Как водится, тут же появились критики и защитники этой точки зрения. Мне, как не специалисту в области Церковной истории, нечего сказать по поводу содержательной части высказывания о. Андрея. Ничего не могу сказать и по части конспирологического и аскетико-философических сюжетов (Кураева обвиняют в том, что он работает на английскую разведку, что принимает участие в проекте по расколу РПЦ; другие утверждают, что все его горе от его ума, что дьякон всея Руси постмодернист и т. д.). Ничего этого не знаю, поэтому и утверждать ничего подобного не стану. Единственно о чем могу судить с определенной степенью очевидности, так это о том, что в текстах и речах отца диакона есть второй план, подтекст. Мне уже приходилось говорить о двойном дне предвыборных заявлений о. Андрея («Как сделаны предвыборные тексты о. Андрея Кураева»).

На этот раз обращусь к авторской передаче Кураева «Моя колокольня», вокруг которой и разгорелся скандал. Церковной логики в том, что сказано в ней о Петрове посте, нет. Из посылок - в 3-5 веках не было Петрова поста, и была ересь квартодециманов - не следует вывод о какой-либо недостаточности Петрова поста. Да, была такая логика, чтобы после Пятидесятницы перейти на обыденный режим пощения в среду и пятницу. Но потом в Церкви возобладала другая логика, согласно которой Петров пост стал подготовкой к празднику святых апостолов Петра и Павла. Поэтому и этот аргумент является несостоятельным. Здесь, в словах Кураева, вроде бы прослеживается логика протестантизма - историческая Церковь утратила истинное ведение учения Христова. Но ведь сам отец дьякон указывает на православную аскетическую Традицию и уверяет, что не покушается на Церковный Устав. Конечно, вопрос протестантских мотивов в высказываниях о. Андрея - это отдельная и интересная тема. Но все же следует признать, что ни о каком скрытом протестантизме не может быть и речи. Достаточно сравнить отца диакона с о. Петром Мещериновым. В статье «О Предании», например, о. Петр выставляет формальный критерий причастности человека к православному Преданию - Священное Писание. И уж если Книги вне чтения нет, то, естественно, критерием истины оказывается человек, читающий Писание. Таким нехитрым умозаключением принадлежность к православной Традиции, или чуждость ей, определяет сам о. Петр, что он, не без блеска, и проделывает в своих статьях и выступлениях. Вот это и есть откровенный протестантизм на православной почве. О. Андрей же пишет и говорит о протестантизме достаточно определенно, чтобы на этот счет возникали какие-либо конспирологические подозрения.

Тогда в чем же дело? Как профессор богословия может призывать к снисхождению к людям, не соблюдающим Петров пост, опираясь на такие очевидно эфемерные для церковной логики аргументы?

Может. Если есть другая логика. И она в передаче есть.

Мой филологический слух резануло выражение «нынешний календарь». Слово «нынешний» имеет временную модальность. Так, говорится, например, «нынешняя власть», «нынешнее лето», что подразумевает ограниченный во времени процесс, разламывающий время на настоящее, прошедшее и будущее. Но мы, строго говоря, не можем сказать о нашем (а не о «нынешнем»!) календаре - «нынешний». Не можем, потому что другого календаря Русская Православная церковь не знала и не знает. Эта «проговорка», не единственная в передаче, дорогого стоит. Из нее следует, что наш церковный календарь видится отцу диакону временным, таким, который можно, а, может быть, и нужно заменить. (По крайней мере, выражение «нынешний календарь» соседствует со словами модернизм и ересь квартодециманов. Получается так, что по «нынешнему календарю» мы имеем модернизм и ересь. Напрямую это не сказано, но соседство указанных слов и выражений создают нужный эффект. Представляется, что здесь налицо применение технологии «склейка»). К слову, как заметил Сельский бригадир на форуме РНЛ, если мы перейдем на новый стиль, то при поздней Пасхе Петров пост попросту исчезнет из Церковного календаря. Не эта ли причина столь легкого отношения к обсуждаемому посту? По крайней мере, появляется искомая логика: если в какие-то годы, по новому стилю, Петров пост исчезнет, то так ли он необходим в другие годы? Так ли серьезно нужно относиться к его строгости? Тогда, что логично, можно и 4 век вспомнить.

Календарный подтекст речений о. Андрея тем более очевиден, (на это указывал о. Владимир Василик), что приближается Восьмой Вселенский сбор, на котором будет обсуждать и проблема календаря. Тогда и словечко «нынешний», по отношению к церковному календарю, оказывается очень даже уместным и точным. Но на духовный опыт Церкви отец диакон, по его словам, не покушается и не призывает его пересматривать. Что называется, следите за руками.

Но и календарный подтекст не является главным, не служит порождающей моделью конкретной передачи. Таким подтекстом, на наш взгляд, можно назвать предстоящий Вселенский Собор. Именно в парадигме предстоящих соборных обсуждений, видится, выстроена передача. И две ее, вроде бы, не связанные друг с другом части - новости церковной жизни и Петров пост - помещаются в единое смысловое пространство.

Какова идейная доминанта этого пространства?

Единство, смысловое и сюжетное, задается мотивом «маленького» человека, частного лица в Церкви. Причем, этот мотив охватывает основные церковные звания - мирянина, священника, богослова. Мирянин жалуется епископу на священника, священник выигрывает тяжбу с митрополитом, богослов высказывает свое частное мнение о Петровом посте. Мирянин мал по сравнению со священником, священник меньше митрополита, а частное богословское мнение меньше голоса Церкви. Но у каждого из них - мирянина, священника, богослова - есть право голоса в церковной ограде, «писка», по слову Кураева. Именно праву «писка» «маленького» человека в Церкви о. Андрей придает большое значение. Настолько важное, что связывает с этим «оживление» Церкви.

За этими, на первый взгляд, простыми словами, скрывается чуждый для церковного сознания подход к решению церковных проблем. Более того, здесь предлагается тип мышления, отличный от мышления церковного. Если церковное мышление, будучи иконичным, берет вещи в их верхнем пределе, то Кураев предлагает в качестве отправной точки считать нижний предел. Что здесь имеется в виду? Понятие верхнего и нижнего пределов мы находим у о. Павла Флоренского и А. Ф. Лосева. Флоренский, в частности, видел средоточие человека и всего с ним связанного в культе, в Литургии. Все, что максимально приближается к Евхаристии, образует верхний предел; все, что максимально удаляется от нее, скатывается, соответственно, к нижнему пределу. Среди многих примеров о. Павел приводит еду. Высшим ее пределом он называет «истинную пищу» и «истинное питие» - Евхаристию. «К этому «Богоядению» примыкают, как его предварения: вкушения артоса, освященной просфоры, благословенного хлеба - вкушения имеющие священное, но не безусловное значение /.../. Далее идет, примыкая, вкушение пищи в христианской семье, в домашней церкви и за монастырской трапезой, которое рассматривается Церковью как вид богослужения. Далее - еда в обществе, но с молитвою. Далее - безмолитвенное, быть может, но благословенное в душе пирование. Еще далее - пожирание буфетного пирожка за газетою. Еда имеет в себе иерархические ступени: причащение, вкушение, трапезование, стол, пожирание».

Церковное мышление своим оселком имеет верхний предел, что и является его доминантой. В церковном богословии, искусстве, проповеди верхний предел модифицируется в видение человека в его отношениях с Богом. Поэтому, к примеру, церковное искусство не знает портрета и биографии, а только икону и житие.

Соответственно, у мирянина, священника, богослова также есть верхний и нижний пределы. Верхним пределом для мирянина являются покаяние, смирение и призывание Бога. Его голос в этом случае слышен на исповеди и на общей молитве. Верхний предел задает планку отношений «Бог-человек». Нижним пределом для мирянина будет скатывание на уровень отношений «человек-человек». Когда мирянин заявляет свои права, то есть, по выражению о. Андрея, «пищит», мы и получаем нижний предел. Верхний предел для священника обозначен славословием акафиста преподобному Сергию Радонежскому: «Радуйся, честный образе агнцем и пастырем; радуйся правило веры и образе кротости духовныя. /.../ Радуйся, удостоивыйся во время совершения Литургии сослужения ангельского; радуйся, во святую Литургию в благодати Божией весь аки во огне стоящий. Радуйся, оным Божественным огнем, в потир вшедым, причастивыйся; радуйся, достоин бывый ангельского собеседования». Это уровень «Бог-человек». Уровень «человек-человек», то есть нижний предел, выражен в жалобе священника на митрополита не по догматическому, вероисповедному вопросу. Здесь опять-таки заявление права. Верхний уровень богословия выражен речениями и писаниями Отцов Церкви. Уровень «Бог-человек» здесь проявлен не только в характере затрагиваемых тем и проблем, но и в том, что Отец Церкви передает словами свой благодатный опыт Богообщения. Нижний предел богословия проявляется в нарочито частной позиции богослова, продуцирующего свою интеллектуальную потенцию.

Удивительно, но именно этот тип мышления, мышления нижним пределом, является парадигмальным для предстоящего Собора. Еще св. Иустин Попович заметил, что этот Собор (который готовится все последнее столетие) не предполагает вопросов догматического плана. Но ведь догматические вопросы как раз и задают верхний предел, уровень «Бог-человек»! Все же остальные, предлагаемые для обсуждения вопросы, находятся в парадигме нижнего предела - уровня «человек-человек».

«Прежде чем обожиться, надо очеловечиться».

Известно, что либерализм выдвигает в качестве высшей ценности свободную человеческую личность. Верхним пределом такой личности мыслится человек, способный заявить свои права. Но на практике этот постулат оборачивается гонением на всякую иерархию и порождением «массового сознания». Личность, в которой ценятся только ее частная свобода и ее права, перестает быть таковой. Таков духовный закон Божьего мира. Личность тонет в демократической массе, погружаясь в пучины массового сознания, но данное обстоятельство не мешает ей лелеять, взращивать и охранять свою приватность.

Не этот ли «писк» «маленького» человека, способного заявить свои права, о. Андрей Кураев, со своей колокольни, предлагает учитывать на Соборе? Сам профессор богословия именно так и поступает, когда призывает не судить тех, кто не сильно постится в Петров пост. Ведь кто адресат призыва? Мирянин? Не думаю. Если адресатом является мирянин, то опять же пропадает логика - осуждать никого и никогда нельзя. И даже если человек не строго постится в Великий пост, а не только Петров, все равно «судить» нельзя, ни «строго», ни ласково. Логика появляется, если истинным, хотя прямо и не обозначенным, адресатом оказываются священник и священноначалие. Именно им, на мой взгляд, предлагается не судить строго мирян, во всей строгости не соблюдающих Петров пост.

Такая вот колокольня... Такие вот пирожки...

Сергей Леонидович Шараков, кандидат филологических наук