Cтолетие Священного Коронования Государя Императора Николая II было отмечено с подобающими событию искренностью и торжественностью. Несмотря на первенство душевредной смуты в нашем Отечестве, был совершен настоящий церковный праздник.
Центральным событием торжеств стало открытие памятника Святому Царю-Мученику в Государевой Вотчине, Его законном земном Уделе — в селе Тайнинском, где некогда располагался Императорский Путевой Дворец.
Мистическое значение сего поистине державного акта раскрывается в углубленном прочтении символики духовно-пространственного осуществления радостного деяния. Души русских монархистов согревались надеждой, что скульптурный образ любимого Государя осенит собою Боровицкую площадь подле Кремля. Но люди предполагают и мечтают, а Бог судит и вершит по-Своему. Орудием Его промысла на этот раз оказались нынешние столичные власти, которые страха ради иудейска, воспрепятствовали зримому торжеству Царского Православия в центре Москвы. Они, заявляющие себя строителями новой России, пренебрегли краеугольным камнем державного здания.
Таинство свершилось в сокровенном от праздного взора месте — в центре нынешней России. Сейчас сердце и средоточие ее там, где явно осуществляется духовное почитание нашего Императора-Искупителя. Стольные грады — ни Петербург, ни Москва на этот случай не удостоились согласия с любезной русскому сердцу Истинной. Лишь где-то межу ними — дальше от Святого Петрограда и ближе к Москве — посередь Отчизны случилось духовному веселью и радости. И место словесно ознаменовано тайной. Тайнинка. На тихом острове посередь России стоял храм Благой Вести и Царский Дворец. Туда в ровно сто лет назад прибыл Государь. Юный Император сказал, что с этого косогора Он видит всю Россию.
Нашлись люди помнящие слово Царское, ни слухом, ни тленной памятью, но сердцем и надеждою, и воздвигли наконец зримое знамение Царскому Слову. Те, кто слышит и разумеет. Видит и верует. Верует и ступает по вере.
Так и русский народ множественно, многотысячно ступил с верою на этот таинственный остров храма Благовещения, на остров с останками скромного Царского Дворца, дабы пропеть молитвенно:
"Царства земнаго лишеннии, узы и страдания много различныя, кротко претерпел еси свидетельствовав о Христе даже до смерти от жидов..."
И пропеть не в мiр иной — незримый, но и зримому образу любимого Святого, Который, как и сто лет назад, глядит и видит всю Россию...
Москва, 28 мая 1996 года
В духе... разделения
Когда о ваятеле Клыкове злословят меркели и комичи, ясен и нагляден смысл этого гевалта и лая. Хуже когда наш брат, патриот, капризно сквозь зубы бросает: хороший Клыков человек, а скульптор так себе...
Мы, пресыщенные собственным всезнанием и всепониманием, становимся искусствоведами будничного воинского подвига. Гастелло, Матросова, Жукова, Сталина. Нам привычен уже по "телеку" орудийный окоп или танковый капонир, когда наши детишки с обеих сторон изображают для Митьковых кровавое пушечное мясо, и мы забываем что идет кровавый и безпощадный бой за Россию и русский язык, именно за то слово, на котором одном в нынешнем мiре только и возможно объяснить, что есть мир, война и жизнь.
Когда воюющему комбату — командиру батальона или батареи — с позволения безучастного российского телезрителя (налогоплательщика, гражданина), когда тому батяне-комбату, за которым Россия, Москва и Арбат, вседозволенно указывается об "общечеловеческих" ценностях, вряд ли уместен и серьезен вопрос о парадной форме. Там форма в содержании огневой мощи на квадратный километр очищаемой от врага территории.
Когда в информационной, образной, духовной войне за други своя полагает душу Художник, нашей совести еще проще ковырять в зубах. Тут не нужно и телекомментатора. Мы сами себе и Митьковы, и Познеры, и Юровские, и Голощекины.
Клыков ваяет. Он трудится. Но самое главное, что Клыков — воюет.
Чем он отступил от Шубина? Чем он отступил от Опекушина? Чем он отступил от Преподобного Андрея Рублева?! Я тебя спрашиваю, тоскующий патриот? Силой образа? Конъюнктурой? Бездарностью?
Где — жизнь, там уже нет бездарности. Где законная русская власть — там нет беззакония и воровской конъюнктуры. Где бой не на жизнь, а на смерть — нет слабости.
Поговорим об образе.
"Язычник" Клыков, всеми эстетами почитаемый "язычник" — творец культовых "баб", Мокошь и Берегинь вдруг создает в "безумном" русском покаянии образ отрока Варфоломея, на который ополчился не только незримый духовный враг спасения человека Клыкова, но вполне осязаемый горбачевский ОМОН.
Между кинематографическим капищем "Иллюзиона" и масонским логовищем в Библиотеке Иностранной литературы на типично московском зеленом взгорке под купами раскидистых деревьев, словно засадный полк на поле Куликовом, стоит Православный Крест, освященный Самим Патриархом Русской Православной Церкви. Когда-то там будет воздвигнут памятник Святому Благоверному Великому Князю Димитрию Донскому. Рядом на Швивой горке Афонское подворье, по другую руку храм Преподобного Симеона Столпника, тут же через Яузу Церковь .... а выше на ... холме храм Святых Апостолов Петра и Павла. Все это стратегические позиции Святой Москвы. Но почему у Креста не слышно ежедневной молитвы?! Почему изнывающий от пленного безделия русский патриот гнушается хотя бы раз в Неделю подвигнуть себя и двух-трех своих единомышленников духовным делом подтвердить свое участие в воссоздании Руси Православной?!
Пахра, 29 Мая 1996 года.
Из сборника «Слушая сверчка»
