Смерть большого писателя вызывает в океане народного сознания некую волну, высокую и беспощадную, уничтожающую всё наносное и случайное. В первый день прощания с Валентином Распутиным в Храме Христа Спасителя стояла спасительная тишина. Я помню терпкий, измученный ночной бессонницей, взгляд Владимира Личутина, толпу сникших писателей у гроба, тёмные силуэты игольчатых венков... Но главное, шёл и шёл читатель. Он шёл и шёл, раздавленный перестройкой и неолиберальным мышлением, обманутый девяностыми, обиженный двухтысячными и обнадёженный десятыми. Читатель шёл на огонёк правды, лежащей теперь под спудом таинственности и безвозвратности.
Писатель всегда похож на свои книги, и в смертный час похож. Я вспомнила о его «Уроках французского», об экземпляре, буквально изрешеченном пулями, хранящемся в РГБ, среди писем и рукописей Валентина Распутина. Этот экспонат был привезён в своё время из Чечни и представляет собой кричащее свидетельство эпохи. Жизнь писателя, изрешеченная эпохой перемен - это тоже свидетельство. Свидетельство стойкости таланта.
Мне навсегда запомнилась встреча с писателем в Российской Государственной библиотеке на выставке, посвященной его 70-летию. Привожу дословно то, что говорил он тогда, в марте 2007 года:
«Я, конечно, не ожидал такой торжественной встречи. Мне приятно, что мои книги соседствуют на выставке с произведениями Василия Ивановича Белова. Я его знаю очень давно. Мы вместе ездили по стране. Были и в Вологде, у него, и в Сибири, у меня, на Байкале, но самое неудобное место, где мы оказались - это среди народных депутатов в конце 80-х годов. В 90-е мы снова были вместе и пытались выстоять, и выстояли. Но теперь мы выходим на последнюю прямую, если говорить о нашем возрасте.
Семён Иванович Шуртаков часто выписывал цитаты из моих произведений и показывал мне и плохое, и хорошее. Другим таким человеком, кто выписывал нелепости и неправильности в моих произведениях, был Солженицын. Однажды он пригласил нас с Беловым и предъявил две тетрадочки, где были записаны все наши промахи. Это был действительно серьёзный разговор. Только двое и нашли время, чтобы поговорить с автором, указать на ошибки.
Я действительно редко пишу, пишу только тогда, когда строчки просятся наружу сами. Ведь если, извините за сравнение, "зачатие" произошло, то никуда не спрячешься. Когда не можешь не работать, тогда и работаешь.
Сейчас большими тиражами выходят книги, которые нельзя назвать настоящими произведениями литературы. Однако, их покупают, читают... Не думаю, что это надолго. А нас читают, быть может, и мало, но это читатель серьёзный, вдумчивый. Что-то должно перемениться. Я не верю, что у нас не будут читать хорошие книги. Всё же мы не Европа. В России любовь к книге неизбывна. Оказывается, что согласно последним исследованиям, проведённым в библиотеках, больше всего читают классику. Так, что уничтожение сельских библиотек, сельских школ - это преступление».
Сегодня ко всем тем, кто стоит у гроба писателя, обращены слова Распутина о русском слове: «Оно, это слово, сильнее гимна и флага, клятвы и обета; с древнейших времён оно само по себе непорушимая клятва и присяга. Есть оно - и всё остальное есть, а нет - и нечем будет закрепить самые искренние порывы».
Сколько нас, тех, кто хранит слово Распутина и Белова, Гоголя и Достоевского, Пушкина и Толстого? И дело не только в том, что нас ещё много. Но прежде всего, в том, что каждый из нас, читателей и хранителей, сегодня стоит не у гроба, а у колыбели русского искусства, русского духа, русского самосознания.
