Александр Домогаров представил в Театре эстрады спектакль «Вертинский». Он прозвучал совершенно неожиданно для суперпопулярного артиста и, что немаловажно, актуально по вопросу отъезда из страны деятелей культуры - режиссер Нина Чусова. С премьерного показа — обозреватель «МК».
Александр Домогаров и Александр Вертинский. Казалось бы, что общего между бруталом отечественного театра/кино и утонченным Пьеро русской эмиграции? Разве что оба — любимцы публики, особенно женской ее части. Однако внешний контраст и несхожесть образов обернулись полным внутренним совпадением артистов разных жанров и эпох.
«Вертинский» начинается с письма Вертинского же замминистру культуры СССР. Домогаров в глубине сцены с пожелтевшими листами в руках: «Лет через тридцать, сорок, когда меня и мое творчество вытащат из подвалов и забвения, вот тогда это письмо и самосохранится. И, быть может, позабавит некоторых моих поклонников какого-нибудь 19… затертого года. Почему я его пишу? Почему обращаюсь к вам? Я не знаю. Я не верю в человечность, внимательность и чуткость ни одного из наших больших людей, потому что они слишком заняты государственными делами, и их секретари никогда не положат на их столы это письмо. Да и вообще не допустят меня до них. Эти большие люди за те тринадцать лет, что я нахожусь в Советском Союзе, ни разу не удосужились меня послушать. Всё еще делают вид, что я не вернулся, что меня нет в стране. Обо мне не пишут, не говорят ни слова, как будто меня нет. А между тем я есть. Я очень даже есть».
На сцене скромная декорация из двух ширм с афишами русского Пьеро. В старинное зеркало с рамой из черного дерева смотрится суперпопулярный артист Домогаров в длинном черном пальто с высокой талией. А из зеркала на него — Пьеро с выбеленным лицом, в белом балахоне из шелка с черными помпонами вместо пуговиц и черной шапочкой на маленькой голове. По центру стул у микрофона, у правого портала круглый столик с графином и небольшой лампой, а за ним — музыканты. Они играют вступление, а Домогаров, присев на высокий стул, в такт слегка дирижирует.
Зал поначалу в недоумении: минут двадцать пять (а это для сцены много) вместо песен — рассказ о себе с детства. Причем Домогаров говорит с публикой от первого лица, как это бывает на творческих встречах артистов с поклонниками. И не сразу даже становится понятно — это Домогаров о Вертинском или сам Вертинский о себе? А он еще и постоянно делает апарт в зал: «Дорогие мои», «Ну, представьте себе» и тому подобное.
Захватывающая биография: Саша Вертинский рано потерял родителей, воспитывался теткой, плохо учился в гимназии, за что был отчислен. Мечта о театре, первый публичный провал в любительском спектакле, переезд в Москву, где начал работать за борщ и котлеты. Первый успех его милых ариеток, революция, эмиграция. Штрихами подробности, детали и песни.
Домогаров поет, но ни манерой исполнения, ни интонацией с богемным грассированием не стремится подражать оригиналу. Но все четырнадцать песен сопровождает мим в образе Пьеро: он рядом, он за спиной артиста. Не произнеся ни слова, вступает с ним в разговор, подавая руку или розу — в зависимости от того, о чем в этот момент рассказывает Вертинский. Маску русского Пьеро, такую пластичную, гибкую, как будто струящуюся, блистательно исполняет артист и мим Андрей Кислицын. Широкий зритель знает его как ведущего программы «Битва экстрасенсов».
И чем дальше идет действие, неспешное в разговоре, но внутренне напряженное, тем очевиднее главная тема спектакля — судьба артиста в эмиграции. На сегодняшний день, стоит признать, более чем актуальная. Только эмигрантов сейчас нет, а все больше релоканты да отъехавшие. У Вертинского на этот счет четкий ответ — в финале. Трижды он подавал прошение на имя советского правительства о возвращении на родину, но получал жесткий отказ.
И второе, главное — и сама композиция, и как читает текст Домогаров, как поет Вертинского, все это обнаруживает внутреннюю схожесть этих двух личностей, главными чертами которых были мужественность и гордость. Да, Александр Вертинский, которого воспринимали и оценивали по артистической маске (манерный, капризный, наверняка другой ориентации), был мужественным, сильным, ироничным человеком. Он многое пережил, прошел, хорошо знал вкус хлеба, который называется чужим. Мог упасть, со своим искусством кануть в бездну, как многие его современники, но выстоял, писал, пел, оттачивал мастерство. Сначала в кабаках по миру, потом в престижных залах и в СССР, куда ему позволили вернуться в 1943 году. Дал три тысячи концертов по всей стране, выступал в шахтах, колхозах, военных частях. Мотался этот немолодой человек, искупая то, в чем не был виноват. Ведь, будучи в эмиграции, пел только на русском и никогда не говорил о своей стране гадко. Нес свой крест и веровал.
Замечательно сделаны аранжировки песен Вертинского, в них есть легкость, которая подчеркивает контраст трудной судьбы артиста.
В финале Александр Домогаров, стоя почти на краю сцены, читает письмо Вертинского, адресованное его друзьям за рубежом, тем, кто остался в эмиграции. Целиком приводить не буду, только самые важные слова, ради которых оно и было написано: «И сегодня, находясь на чужбине, закройте лицо руками и плачьте. Плачьте, не стесняйтесь своих слез, как я плакал когда-то. Вы спросите, что ж переменилось за это время? Я вам скажу: «Я уже дома, а вы еще нет».
После спектакля интервью с Александром Домогаровым.
— Саша, какими источниками ты пользовался, когда задумал спектакль «Вертинский»?
— Для начала я скупил все, что было о нем напечатано, — «Неизвестный Вертинский», «Вертинский в кино», но все это повторяло во многом его книгу в трех томах «Дорогой длинною…». Все, что находил в Интернете, я копировал: воспоминания жены Лидии, разных артистов, которые были у него на концертах.
Но вообще сначала мы записали пластинку, потом я услышал Борца, замечательного джазового музыканта, он сделал все аранжировки песен Александра Николаевича для спектакля и понял, что нельзя, чтобы все это просто так осталось, что надо как-то использовать материал. Но как? Пластинка пластинкой, но концерт не хочется, потому что это глупо, да и концертов много. И вот я пришел к продюсеру Алексею Козину с идеей сделать спектакль. Предложение мое сначала было воспринято скептически, но я все же начал писать.
Сначала написал 160 листов, но из меня писатель — сама знаешь… Потом правил, многое выкидывал, но собрал все истории, которые мне были интересны, и понял, что самая главная тема будущего спектакля — что с ним происходило после отъезда из России. Уехал молодым, горячим, красивым, успешным, избалованным, популярным в узких кругах. Но слава к нему пришла именно там. Но… кабаки, где он пел, по сути, стали этапом его становления. Не скурвился, не заплакал — таких было много.
Понимаешь, из каждой биографии Вертинского тоже можно вытащить все что угодно — кокаин, пьянки с Маяковским и Северянином, и женщины… Всю жизнь женщины. Только на этом можно было построить спектакль, но если это и интересно, то понятно, для какого уровня зрителей. А то, что есть у нас в спектакле, я думаю, интересно всем. В том числе интересно артистам: как мы переживаем, не понимаем, как боремся сами с собой, с жизнью. Но в результате выигрывает тот, кто выигрывает.
Вот, скажем, куда делся Юрий Морфесси, был такой популярный исполнитель. Был и исчез. А Вертинский, он себя слепил из осколков, собрал и поставил памятник своему русскому Пьеро. Это было сделано, поставил стенку между зрителем и собой. И мы об этом говорим: «Я пел не для славы, не для успеха, а для мастерства». Конечно, труд этот был вознагражден. И что меня всегда в нем потрясало — русский язык. Хотите меня слушать? Ни на английском, ни на французском, но на русском — пожалуйста. Потому что эти песни звучат только на русском языке.
— Меня удивило, что, когда ты рассказывал, как Вертинский служил в санитарном поезде во время Первой мировой войны, не прозвучала одна из лучших песен того времени «На смерть юнкеров». Почему?
— Тут вот какая история. Мы ее записали в студии, где в это время работала девушка-фотограф с Донбасса. И продюсер попросил меня зайти. Я увидел, что она слушала «Юнкеров» и плакала, а потом спросила нас: «Вы уверены, что эту песню сегодня надо петь?» Я понял, что сегодня песня звучит… трудно объяснить, может быть воспринята неправильно. И обязательно найдется какой-нибудь блогер, который начнет писать типа «о ком вы поете сейчас?» и т.д. Так что песня есть, но ждет своего часа.
— Я понимаю, что все четырнадцать песен любимые — иначе бы ты их не взял, но все-таки какая из них самая для тебя любимая, которая попадает в душу, греет сердце?
— Хороший вопрос… Конечно, все, и конечно, «Прощальный ужин». Песни «Жене» или «Доченьки» вызывают шквал. Или «Над розовым морем» — такая маленькая, но фантастическая песенка. «Палестинское танго» по-своему хорошо, и, конечно же, «Желтый ангел» — это такая философия.
_1.jpg)