Глава из книги «Волки Белые (Сербский дневник русского добровольца»
Формирование современного четнического движения довольно сложное, поэтому коснусь его общих чертах.
Постепенное принятие демократических ценностей в Югославии совпало с национальным подъёмом. Это выразилось в создании ряда общественных движений, в чем немалую роль сыграли естественно и местные спецслужбы. Сербский народ, благодаря тому, что сербское село было ещё сильно, а православные и национальные ценности ещё хранились в народной памяти, выбрал «национальные» организации. Самое сильное сербское оппозиционное движение СПО (Сербский Покрет Обнови - Сербское Движение Обновления), ассоциирующее себя с четниками Драже Михайловича времён Второй Мировой войны, поначалу включало в себя почти всех оппозиционеров Воислава Шешеля, Мирко Йовича, Вука Драшковича, и действовало главным образом в Сербии. Оно было негативно настроено по отношению к власти, но Шешель впоследствии стал противником СПО. Ставший лидером СПО Драшкович установил хорошие связи с сербской эмиграцией, в том числе с «попом Джуичем», бывшим командиром четнической «Динарской» дивизии, воевавшей в Краине во время Второй Мировой войны.
Другой более лояльный власти лидер оппозиции, Мирко Йович, создал свою организацию СНО (сербску народну обнову), а затем и Воислав Шешель организовал сербский четнический покрет - СЧП. Позднее СЧП Шешеля объединилось с Народной радикальной странкой (партией) Томислава Николича, положив начало радикальной партии, в которой Шешель стал лидером, а Николич его заместителем. Шешель так же сумел установить хорошие отношения с попом Джуичем, который носил одновременно звание воеводы, полученное ещё от Драже Михайловича, и от Джуича получил звание четнического воеводы. Шешель по четническому образцу стал вводить в своих отрядах звания (наредник, десетар, поручник, капитан, майор, полковник, воевода), что впрочем не помешало ему ещё более улучшить отношения с Милошевичем и его Госбезопасностью.
Начало войны было ознаменовано патриотическим и национальным подъёмом. На фронты в Хорватии и в Боснии и Герцеговины отправлялись многочисленные отряды добровольцев, организованные в Сербии и Черногории силами СПО Вука Драшковича (добровольческие отряды «Сербской гарды» во главе с «Гишкой»), СНО Мирко Йовича (отряд «Бели Орлови» Драгослава Бокана и отряд «Душан Силни»), радикальной партией Шешеля (многочисленные четнические отряды) и представителями других более мелких организаций.
Силами спецслужб были созданы отряды специального назначения «красные береты» пополнявшиеся не только кадровыми сотрудниками МВД и профессиональными военнослужащими, но и добровольцами из всех республик бывшей СФРЮ, но в особенности с территорий, охваченных войной. Помимо этого на территориях, охваченных войной, стихийно возникали отряды добровольцев, некоторое время никому не подконтрольные, а иногда такие же отряды возникали в Сербии и Черногории, правда, сразу же отправлявшиеся на фронт.
Некоторые добровольцы самовольно присваивали себе названия или символы того или иного движения, так как добровольческое движение развивалось весьма хаотично. Со временем добровольческое движение стало планомерно давиться властью в Белграде, некоторые слишком непослушные командиры были сознательно дискредитированны, некоторые отправлены в тюрьму, а некоторые (как, например «Гишка») были убиты.
Единственно кто смог «дожить» до конца войны так это были четнические отряды радикалов, хотя для этого им пришлось войти в состав созданных армий Республики Сербской (ВРС) и Республики Сербской Краины (СВК). Хотя это вызывало постоянные конфликты четников с военной контрразведкой, все же прием добровольцев они могли вести независимо от армейских штабов. В Сербии же добровольческие движения были, по сути, распущенны, а единственное оставшееся движение СДГ (Србска Добровольская Гарда - Сербская Добровольческая Гвардия), во главе с Желько Ражнатовичем - «Арканом», было тесно связанно с силами Госбезопасности Сербии - «красные береты». В своём движении Аркан ввёл жесткую дисциплину, в отличие от других добровольческих отрядов, хотя её цели заключались не только в выполнении боевых задач на фронте, но и в «зачистке» местности. Он организовал обучение своих бойцов на полигонах ЮНА и милиции Сербии. Позднее Аркан организовал собственную партию ССЕ (Странка Србског Единства - Партию Сербского Единства) и даже получил место в парламенте.
Что касается радикалов, то они опирались в своей военной деятельности на сеть комитетов, которую они успели создать как в Сербской Краине, так и в довоенной Боснии и Герцеговине. Четническое движение основывалось уже на базе этих комитетов. Как раз во время моего приезда в Республику Сербскую, в марте 1993 года, в городке Соколаце, состоялся большой сбор четнических командиров радикалов. На этом сборе Воислав Шешель присвоил звание воевод, более чем полутора десяткам командиров, в том числе двум сараевским четникам - нашему Алексичу и «Брнэ» (Браниславу Гавриловичу), отряд которого находился в Илидже. Алексич до войны был юристом на почте, начал свою карьеру как председатель комитета радикалов в еще довоенном Сараево. С началом войны, в апреле 1992 года, он успел собрать вокруг себя несколько десятков местных сербов, в большинстве из числа местной молодёжи, с которыми он и принимал участие в боях за освобождение сербского руководства СДС, блокированного мусульманами в отеле «Холидей», а также в боях за школу милиции в районе Враца. Тогда совместно действовали местные добровольческие отряды и сербские милиционеры. Тогда же сербами была взята Грбовица, и некоторые из них начали переправляться через реку Миляцка, но сверху последовал приказ о возвращении. Последующие сербские наступления на массив Храсно закончились неудачей, из-за недостатка сил и организации. В районе Еврейского гробля, Алексич занял позиции у самого подножия горы «Дебело брдо», в казарме бывших ЮНА «Босут», от которой начинался подземный туннель в горе, где находился узел связи армии. Мусульмане организовали несколько нападений на этот район, но сербы его отстояли.
С началом формирования Войска Республики Сербской, четническая группа Алексича, объединилась с группой местных «территориальцев» (местных резервистов ЮНА) в единую чету (роту), и одновременно, в этом же районе, вдоль ограды Еврейского гробля до транзитного автопути, оборону стала держать пехотная чета, командиром которой, к моему приезду, был капитан Станич. В районе улиц Белградской и Мишки Йовановича, командиром был Велько Папич, член местного комитета радикальной партии участвовавший еще в войне в Краине. Помимо него еще ряд командиров и бойцов в этом районе были членами радикальной партии. Тем самым, являясь председателем комитета радикалов в Новом Сараево, Алексич был весьма влиятелен. К тому же он имел хорошие связи в Белграде и был лично знаком с Шешелем, с которым вместе учился. Хорошие взаимоотношения у него были с Биляной Плавшич, настроенной антикоммунистически и монархически, бывшей заместителем Караджича. Но общая ситуация не благоприятствовала четникам, так как власти относились к ним
Если, ещё в 1992 году, в Республике Сербской четнические отряды были самостоятельны, и в их состав входило от 50 до 100 бойцов, то в 1993 году большая часть этих отрядов была распущена. Меньшая же часть, подобно отряду Алексича и отряду воеводы «Васке» из Илияша, были включены в состав бригад и батальонов Войска Республики Сербской.
К сожалению в условиях безвластия в четнические отряды попадали случайные и непроверенные люди, с уголовными наклонностями и просто люди с психическими отклонениями. Естественно ими совершались кражи, грабежи, убийства. Впрочем, подобные поступки совершались людьми всех партий и структур. Но радикалы были на «особом» счету, так как они не были популярны и понимаемы даже у сербских националистов, а об офицерах ЮНА, выросших на примерах от борьбы партизан Тито с многочисленными врагами югославского народа от нацистов Гитлера и фашистов Муссолини до хорватских усташей и сербских четников, и говорить не приходилось.
С четниками, я был знаком еще по Вышеграду. Для меня это были - воевода Велько, Бобан со своей интервентной четой, добровольческая группа «Скаковцы», но тогда я даже не предполагал, что с четниками так запутанно обстоят дела. Самое интересное, что меня, а затем и других ребят, пришедших к Алексичу, многие люди во власти стали считать четниками, хотя мы тогда и понятия не имели обо всех тонкостях сербской политики.
На Грбовице встречалось разное. Кто-то из довоенных уголовников стал называть себя четником, хотя среди них встречались очень часто смелые, толковые и хорошие бойцы; кто-то понятия не имел о четничестве, а были и те кто «воевал» по кафе и ресторанам.
С местными сербами, я познакомился довольно быстро, так как сразу по приезду к Алексичу, вступил на боевое дежурство. Позиции четы Алексича тянулись на протяжении двухсот метров прямой линией. У подножия Дебелого брдо стояло полуразрушенное двухэтажное здание казармы «Босут», от которого в сторону противника шла неширокая асфальтная дорога, где сербы имели два «бункера» «Босут - I» и «Босут - II», построенных по углам казармы. Построены они были основательно. От одного из них шла частично крытая траншея, которая вела к двум домам, в одном из которых жил местный серб «Роко» со своей семьей, а в другом находилась столовая. Эти «бункеры» были очень важны для обороны, в случае взятия их противником, весь район Еврейского кладбища попадал бы им в руки. Штаб четы, узел связи, помещение, где жили добровольцы (куда поселили и меня), находилось всего в 10 - 15 метрах от столовой. Овладей ими неприятель, то сразу бы была отрезана дорога до Враца. Справа от нас уже начиналось село Петровичи, которое прикрывал лишь один «бункер», позади, находился район «водовода», где простиралась роща и фруктовые сады. Оборону организовывать было негде и некому, потому что большая часть сербов жила намного ниже от штаба четы.
Вторым важным объектом был вход в туннель, которых находился в 7 - 8 метрах от казармы на склоне Дебело брдо. Вход был закрыт решёткой, ключи от которой находились у Алексича. Мне пришлось побывать в этом туннеле. Алексич послал за соляркой шестнадцатилетнего парня «Свена», и я пошел с ним. Это было внушительное сооружение, ЮНА свой узел связи так глубоко вкопала в землю, что он был защищен даже от ядерного взрыва. Ходы туннеля были высотой 2 - 3 метра и такой же ширины, а тянулись они на сотни метров, оканчиваясь где-то в районе Златиште. Все ходы были перегорожены тяжелыми бронированными дверьми. Был еще один выход на мусульманском склоне «Дебелого брдо», и противник сумел в него войти, но сербы заняли большую его часть и надежно ее заблокировали.
«Рашидов ров» - так называлась наша позиция, состоял из двух «бункеров», находящихся с общих сторон одноэтажного частного дома, расположенного наискось в сербской линии обороны. Правый «бункер» состоял из крытой траншеи с пулеметным гнездом, которое находилось чуть впереди. В левом «бункере» пулеметное гнездо было выкопано за углом дома и обложено таким количеством ящиков с песком, что внутри этого сооружения получилась небольшая каптерка, где стоял телефон, и могли разместиться человек 6-7.
Вдоль пулемётного гнезда шла высокая и длинная стена из ящиков с песком, которая была хорошей мишенью для гранатометчиков. В обоих бункерах мы имели по пулемету, один уже знакомый М-84, а другой югославский М-53 калибра 7,92 (созданный на основе немецкого MG) хороший, но быстро загрязняющийся. Чистку оружия никто не любил, поэтому без особой надобности, из нашего «гарони» (как мы называли М-53), предпочитали не стрелять. Люди во втором бункере появлялись только при нападении неприятеля, добежать до него было не трудно, так как находился он в десятке метров. К нему была прокопана траншея вдоль каменной ограды, да и дом был высотой 5-6 метров. К моему удивлению, в одном из окон этого дома периодически появлялась пожилая женщина, кажется полька по национальности.
Наш же бункер был достаточно защищён, обзор обширен, так что при малейших «телодвижениях» противника, наш М-84 оглашался длинной очередью.
Левее от нас, метрах в десяти, находился высокий двухэтажный дом, торец которого был вровень с нашим бункером. Между бункером и домом проходила асфальтированная дорога, которая шла в сторону неприятеля. С противником нас разделяло расстояние в 100 метров, и его линия обороны шла параллельно нашей. Левая сторона дороги была застроена частными домами, но там уже начиналась зона ответственности четы Станича. Конечно, сплошной линии обороны здесь не было. На мой взгляд, было бы не лишним создать бункер в доме, расположенном слева от нас, дополнить бы это несколькими пулемётными гнездами, наблюдательным пунктом, соединить все траншеями. В результате мы получили бы огневую позицию, в форме буквы «Г», которая давала бы нам возможность маневрировать, открывая огонь по противнику не только в лоб, но и сбоку, блокируя ему возможность пройти по склонам Дебелого брдо. Для очистки совести, я предложил этот план, но ни у кого желания рыть траншеи не было, а настаивать я не стал, так как люди держали здесь оборону уже больше года. К тому времени, в чете было уже несколько убитых. Мусульманам, по рассказам местных ребят иногда удавалось прорваться на сербские позиции. В один из таких моментов, произошел случай из ряда вон выходящий, мусульмане, обнаружив в доме молодую женщину, начали её насиловать, предварительно позвонив по телефону, приглашая сербов всё это послушать.
Сербы, в октябре 1992 года, тоже пытались штурмом овладеть неприятельские позиции, отделённых от нас поляной. Во главе группы из 15 человек был Алексич. Они вошли на позиции противника, но поддержки не получили, поэтому понесли потери несколькими раненными. Алексич, так же был ранен, и их группа едва выбралась.
За день до моего приезда, мусульмане ещё раз пошли в нападение, как всегда по своему обычаю, в лоб сербской обороны и при хорошей видимости. Сербы, естественно их накрыли, и тем пришлось убраться восвояси, вытаскивая своих раненных и убитых. По этому поводу район Еврейского гробля посетило несколько иностранных и местных журналистов. С одним из них я познакомился. Это был Огги Михайлович, постоянный гость Алексича. Среди них находился и один японский журналист, который приехал в сопровождении работника местной безопасности Момира Црняка. Японец, в отличие от большинства других западных представителей прессы, плотно экипированных в бронежилеты, был без него и даже принялся прогуливаться по передней линии обороны, рискуя получить пулю, чем вызвал у многих сербов определенную симпатию.
К тому времени организация обороны была устроена следующим образом. Чета Алексича состояла из трех пехотных взводов и взвода поддержки. Последний имел в вооружении безотказное орудие, 20-ти миллиметровую автоматическую пушку, два миномета 82 мм, несколько гранатометов М-57 (местный югославский гранатомет калибра 44 мм) и «Оса» (калибра 90 мм), пару снайперских винтовок 7,92 мм, станковый пулемет 12,7 мм калибра «Бровингер». Кроме того, рядом со штабом четы, где жил Алексич с женой Верой, находился батальонный узел связи. Каждый пехотный взвод был ответственен за один из «трёх» бункеров, в которых мы дежурили по 4-5 часов, в составе 4-5 человек, с отдыхом по 12 часов. Часто из-за этих дежурств возникали разногласия, но самыми дисциплинированными были бойцы 50-60-ти летнего возраста, в силу этого командование чет противилось снятию с боевого учёта этой категории. Они отлично подходили для таких дежурств, в которых по существу, ничего сложного не было. Противник постреливал редко, а сербы предпочитали его зря не тревожить. Жилые дома начинались нередко в десятке метров от позиций, а на расстоянии 50 метров пустых домов почти не было, поэтому никто не хотел стрелять, так как могли пострадать чьи-то семьи. Свободное время сербы часто проводили за сигаретой и чашечкой кофе, приготовленных по-турецки, пившегося, как правило, в обязательных разговорах, в чем сербы были большие мастера.
Многие меня расспрашивали о России, сторонниками которой, по их же словами они являлись. Как правило, кляли Горбачева, высказывали предположение, что Ельцин является хорватом. К Западу, чьё влияние в местной среде было весьма заметным, по их же словам, симпатий не испытывал. Раздражённо говорили о вмешательстве Запада в «югославские дела» и особенно удручались его экономической и военной помощью хорватам и мусульманам. Некоторые надеялись, что Россия поможет им выйти их этого конфликта. Я же не хотел их разочаровывать, и эту тему дипломатично обходил. Мой приезд для них был приятен, так как многие их друзья и родные остались в неприятельской части «у балии», другие уехали в Сербию, Черногорию, а то и на Запад, так что у меня ни каких проблем ни с кем не возникало. А если я тому-то не нравился, то это проявлялось весьма безобидно, по сравнению с той средой, откуда я приехал. Честно говоря, большое внимание к своей персоне мне не очень нравилось, тем более, что я считал, что не заслужил такого отношения.
В сербскую среду я собственно потому и отправился для того, чтобы лучше узнать сербов, познакомиться с их бытом. Я помнил «Хохла», который пробыл среди сербов чуть больше двух месяцев, и уверял, что они воюют только потому, что им ежемесячно выплачивают по 200-300 марок. Мне вообще действовали на нервы некоторые наши ветераны, всем недовольные, словно они приехали сюда из Парижа или Нью-Йорка, а не из охваченной всеобщим кризисом страны, где не слишком нуждались в военных героях, а на улицах погибало людей больше, чем во всей югославской войне за то же время.
Сербов я не идеализировал, но и понять их было можно. Ведь я для них был человек посторонний, а, следовательно, непригодный для всех их интриг, которые меня не интересовали. В Наполеоны попасть я не стремился, но некоторые вещи меня не устраивали с самого начала. Тогда я старался больше присматриваться к местной среде, и моими первыми товарищами стали сербы, с которыми я нёс службу бок о бок.
Среди них были: Владо Кнежевич, человек невысокого роста, плотного телосложения, лет сорока с лишним, чей дом находился в сотнях метров от нашего бункера на нашей стороне, Раде Баришич, высокий чернобородый тип, лет тридцати, неведомо каким образом попавший к Алексичу, откуда-то из Краины, Неделько Маркович, человек лет сорока, со шрамом на лице и руке, оставшимися после ранения по время октябрьской попытки взятия мусульманских позиций. До начала войны у Неделько была квартира и магазинчик в центре Сараево, откуда он едва успел выбраться с женой и сыном, поселившись на даче под Соколацем.
Был среди них и Златко Новкович, по прозвищу «Зак», серб, родившийся в Нью-Йорке, в семье сербских эмигрантов, молодой парень, немного старше меня. Зак для меня был интересной фигурой. Он поведал мне, что из рядов сербской эмиграции на эту войну прибыл кроме него ещё только один серб. Я неплохо тогда уже говорил по-сербски и мог вести с ним длительную беседу. Зак был типичным американцем с характерными особенностями в поведении и разговоре, поэтому вписаться в местную сараевскую среду ему было не сложно. Он был полон высоких идей, не особо-то нужных здесь. От него я узнал, чем живет сербская эмиграция, что происходит во всей Америке. Значительная часть сербской эмиграции полностью приняла американский образ жизни, и югославская война её вообще не интересовала. Но были среди них всё-таки и такие, которые искренне хотели помочь Югославии. Именно благодаря таким людям, Зак и оказался на этой войне. Он принадлежал к среднему классу, и денег у него лишних не было, дорогу и проживание оплатили сербские эмигранты. Зак привез с собой медикаменты для местной больницы и финансовую помощь четникам. Особенно хорошо он отзывался о Николе Кавайе, бывшем офицере ЮНА, сбежавшем в Америку в 50-ые годы. В Америке он стал членом СОПО, эмигрантской организации, которая боролась с режимом Тито, под руководством которого и при попустительстве американской власти организовывались убийства сербских эмигрантов и поджоги сербских организаций. После неудавшегося покушения на Тито, ФБР арестовало почти всех участников покушения, благодаря двум завербованным сербам, Кавайа попытался освободить своих товарищей, угнав самолет. Его попытка закончилась провалом, он получил 20 лет тюрьмы строгого режима (окончил свой срок он в 1997 году). Кавайа в американской тюрьме не признавал никакого покаяния перед властями, так как считал себя военнопленным, а не террористом. Рассказывали, что он, якобы, назвав себя националистом и расистом, даже оказался от помилования, потому что судья был негром.
В 1996-1997 годах, американцы обвинили Кавайю в том, что он отправлял добровольцев в Республику Сербскую, что совершенно было напрасно, так как единственный доброволец, к которому он имел хоть какое то отношение был Зак.
Согласно словам Зака (а и словам другого американского серба Душана Гырбича, добровольно работавшего переводчиком в местном сербском правительстве и с которым я познакомил позднее) вину за неудачи сербской дипломатии несла сама сербская власть. Последняя даже не имела понятия, как вести пропаганду и часто её представители свои обращения к людям в Америке начинала со слов «Другови» (товарищи). Получавшаяся от сербской эмиграции помощь в основном разворовывалась. В Америке даже собирали помощь русским добровольцам, которую мы никогда не получили.
Видимо, в Америке информация о положении дел в Югославии была недостаточна, поэтому Зак решил восполнить этот пробел. Он приехал за полмесяца до моего приезда, но уже успел снять три или четыре сюжета на сербском и английском языках о воеводе Алексиче и о местной жизни, и отправить их в Америку. Несколько раз, я побывал с ним на телевидение в Пале, и оттуда позвонить в Россию. Зак тогда дружил с Неделько, который нас пару раз свозил на своей машине в Грбовицу, где Зак повадился ходить в какое-то небольшое кафе на «палачинки» - местные блинчики с медом. Сам Неделько со своей семьёй не был в восторге от жизни под Соколацем.
Упомянутая местная страсть к общению распространилась и на мусульман, и я однажды присутствовал при такой сцене. Раде и Неделько начинали перекликаться с мусульманами, а когда последние отвечали оскорблениями, то Неделько начинал палить из стоящего в бункере карабина, а Раде - из пулемета. Однажды и я, по просьбе Барышича, кажется, поприветствовал противника, прокричав какую-то глупость, но дискуссии у нас тогда не получилось.
Спальное место я получил в доме через дорогу. Поселили меня с добровольцем сорока пяти лет по имени Станое, который по отцу или по матери принадлежал к цыганам. Дома он бывал редко, почти все время проводил на улице Београдской у своих друзей. Как-то раз, он притащил большой тридцатисантиметровый железный крест, больше похожий на католический и торжественно водрузил его себе на шею.
Кроме него в чете было еще двое добровольцев «Кикинда», кучерявый черноволосый парень, откуда-то из Воеводины, и Милан, здоровый крепкий парень, занимавшийся дзюдо в Сербии и до войны работавший где-то в Западной Германии. С Миланом у меня сложились хорошие отношения, и он мне оставил свой домашний адрес и телефон, правда, оказавшиеся неточными.
Наша «санаторная» жизнь была прервана неприятельским нападением. Началось оно ночью внезапными очередями, и нашими, и мусульманскими. Вся линия фронта противника заговорила огнем, а сербы сразу же ответили. Начали падать тромблоны и мины. Оба бункера были заняты и я начал вести огонь из-за угла бункера. На склоне Дебелого брдо, я увидел вспышки огня, мне сразу стало понятно, что противнику осталось совсем немного, чтобы выйти над «бункером» Босут. Окликнув кого-то из наших, кажется Неделько, я вместе с ним начал вести огонь по склону. Опасность была серьёзная, так как противнику сверху ничего не стоило закидать «Босут» ручными гранатами и захватить его.
В это время к нам присоединился воевода и несколько человек, пришедших из штаба. Воевода вызвал поддержку минометной батареи, а с Грбовицы нас поддержала Прага и вся операция закончилась очень быстро, а главное - без потерь. Окажись противник быстрее и овладей Босутом, то нас ожидали бы большие потери.
На следующий вечер к штабу четы пришли двое ребят из взвода поддержки Младен Савич, по прозвищу «Аркан», и Ранко С. Они притащили фабричные противопехотные нажимные мины и импровизированные мины, которые состояли из ящиков наполненных взрывчаткой и всевозможными кусками железа. Вечером пошел мелкий дождь, они вместе с воеводой и Неделько, часов в 10-11 выползли по-пластунски устанавливать мины. Импровизированные мины были связанны за взрыватели тонкой проволокой, конец которой находился в одном из бункеров «Босута». Действовать они должны были при первом серьёзном нападении, как дистанционные осколочные мины. Судьба этих мин была печальна, так как в конце декабря 1993 года, один шестидесятилетний «дедушка», Машо Тушевляк, придя на дежурство, решил скоротать время в «бункере» тем, что начал делать метлу для домашнего хозяйства. Видимо пытаясь найти подходящую проволоку, он обратил внимание на проволоку имеющуюся в бункере и, не зная ее предназначения, просто потянул за нее. Этим он привёл в действие три или четыре самодельные мины, переполошив как сербов, так и неприятеля.
Однажды находясь в Пале, я услышал, что в местной больнице лежит русский, и решил его навестить. Парня звали Женя, приехал он из Одессы. Ему повезло, ведя огонь, лежа из-за дерева, он всего лишь краем стопы задел противопехотную нажимную мину и врачи сумели сохранить ему ногу.
Женя сообщил мне о несчастье, которое постигло их отряд: 7 июня, в одном из боев погиб их командир, бывший капитан спецназа в Афганистане, Миша Трофимов из Одессы. В этом же бою пропал без вести Гена Типтин из Перми. Никаких особых подробностей Женя мне тогда не сообщил, и я, взяв два свободных дня, собрался съездить в Прачу. Эту поездку я хотел совместить с посещением Белграда, куда 20 июня меня пригласил Отец Василий, планировавший службу по поводу торжественного открытия памятной доски с именами и фамилиями погибших русских добровольцев, о которых ему тогда удалось узнать.
Договорившись без всяких проблем с Воеводой, я взял в штабе батальона подтверждение о пересечении границы, и эта же бумага давала право на бесплатный проезд до Белграда. Людей в русской церкви собралось достаточно, хотя российского посла я так и не заметил. Были здесь камеры одного из Белградских телеканалов и даже каких-то иностранных компаний. Я и ещё один русский доброволец Вадим Баков по плану отца Василия, должны были быть главными в этой церемонии. На мемориальной доске были нанесены имена русских погибших добровольцев: Котова, Нименко, Ганиевского, Сафонова (на доске Шашонов), Попова, Богословского, - погибших под Вышеградом, Александрова, погибшего под Хрешом (Сербское Сараево), Чекалина, погибшего на Маевице, Мележко, погибшего в Герцеговине, хотя его фамилия мне кажется была Мережко, Виктора Гешатова, погибшего где-то в Краине. Доску поместили рядом с белой мемориальной мраморной плитой в честь белого генерала Врангеля в самой церкви. После службы я познакомился с Вадимом, который раньше состоял в ОМОНе города Риги. Он со своими товарищами организовал отряд и воевал в районе Герцеговины. Одно время они обучали местных бойцов, одновременно участвуя в боях, в одном из которых, в районе Гацко, погиб их друг Сергей Мережко, находясь в БТРе который наехал на противотанковую мину.
Постепенно местные власти потеряли интерес к отряду, и ребята разъехались по домам. Вадим тогда задержался в Белграде, пытаясь организовать какой-то союз русских добровольцев, но поговорить толком я с ним не успел, потому что местная дама, Симонида Станкович, принадлежавшая к местной интеллектуальной среде, точнее к её немногочисленной части, настроенной национально, утащила его на встречу с американским журналистом. Больше Вадима я не видел, после войны, узнал, что он умер в Белграде. В церкви я увидел двух русских журналистов.
Позднее, я узнал, что один из журналистов был Сергей Грызлов, собственный корреспондент то ли «Известий», то ли «Российской газеты». Моим товарищам и мне смешно было читать его обличительную статью, направленную против русских добровольцев, где он очень настойчиво писал о своем хорошем знакомстве с русскими добровольцами, с которыми он якобы делил пачку сигарет и бутылку водки на фронте.
Конечно, всех корреспондентов нельзя равнять под «одну гребенку»: как-то ко мне подошел один российский человек, лет пятидесяти, собственный корреспондент ИТАР-ТАСС и пригласил меня в гости к себе домой. Он жил в Белграде, но уже собирался возвращаться в Россию, в Ростов-на-Дону, где купил квартиру, переехав из Риги. Он жил с дочерью, которая училась в Белградском университете, а жена к тому времени вернулась в Россию. О сербах он отзывался хорошо, но недоумевал, почему русские должны всегда быть на сербской стороне. Ведь он помнил, что когда-то югославские войска стояли на венгерской границе, нацеленные против советской армии. Спорить я с ним не стал, тем более что истина в его словах была. Его дочь против сербов тоже ничего не имела, но уж очень раздражалась по поводу приехавших в Сербию проституток из России, Украины и Молдавии, видя в этом основание для падения престижа русских. Как раз в это время журналист отправлял свои вещи в Россию с гастролирующим цирком из Ростова-на-Дону.
Я помог ему внести вещи в автобус, и он взялся меня подвести в центр города, куда вез своих циркачей, с которыми я решил поговорить. Сначала я им рассказал о своих боевых товарищах - казаках из Зернограда, на что они сразу же ответили, что там казаки не живут, возражать я им не стал. Про себя же подумал, что считать себя казаками, потому что твой дед махал шашкой, ещё не основание. Они так уверено, со знанием дела обо всем говорили, словно приехали в Сербию с дипломатической миссией, и у меня пропало всякое желание продолжать с ними беседу.
Куда интереснее мне было говорить с отцом Василием, хорошо знавшим историю русской эмиграции. Как оказалось, белых эмигрантов в Югославию приехало много в 20-ые годы. Они пользовались покровительством короля Александра. Однако, у многих в Югославии, в том числе и у сербов, они вызывали раздражение. Попытка эмигрантов устроиться в пограничную стражу на албанской границе не удалась, так как вскоре пограничников заменили финансовой полицией. Землю в Косово им не дали, хотя тогда сюда активно заселялись албанцы, и их процент уже достигал до пятидесяти. Финансовые средства у русских закончились, тем более что «Петербургскую кассу», вывезенную Врангелем к тому времени, по запросу большевиков арестовало югославское правительство. Многие эмигранты из России сразу после революции вспомнили о своих правах на ценные бумаги из этой кассы. В эмигрантской среде началась шумиха, люди требовали контроля за средствами, все это выносилось в прессу. Большевики же к тому времени как полагается, вспомнили о правах государства и личности. Антирусская компания в прессе лишь увенчала дело, несмотря на все усилия Врангеля, скорее, всего позднее отравленного. Его сподвижники стали разъезжаться, в основном во Францию. Король, конечно, оказывал большую помощь и защиту, но он в стране был не полновластный хозяин. К тому же король Александр в 1934 году был убит в Марселе хорватскими и македонскими террористами. Сразу же начались нападки на белую эмиграцию за то, что она, якобы сидит на шее у сербского народа и, прежде всего, это исходило от местных коммунистов.
Всё же число белых эмигрантов в 1941 году, когда пришли немцы, было ещё значительным. Они решили продолжить свою борьбу с коммунистами и создали охранный корпус в составе немецких войск, не желая, однако идти на Восточный фронт. В той гражданской войне, что велась в Югославии, в которой куда большее количество жизней было убито вчерашними югославскими гражданами, нежели иностранными оккупантами, партизаны Тито убивали русских, перебив их около 250 человек, в том числе и гражданских лиц. Русский охранный корпус насчитывал десяток тысяч человек и действовал лишь на территории Югославии. При нехватке людей корпус пополнялся добровольцами из русского и украинского населения Бесарабии, Черновицкой и Одесской областей находившихся под румынской оккупацией. Русский корпус всё же успел уйти в Австрию до прихода советских войск, избежав судьбы русских казаков, сербских четников и сербских добровольцев, депортированных назад англичанами.
После войны число эмигрантов стало не столь значительным, как раньше, особенно после чисток советского Смерша, и югославской ОЗНЕ (Госбезопасности). Окончательно с ними покончил с их всяким влиянием начавшийся террор, после резолюции «Информбюро» в 1948 году. После неё в Югославии началось истребление или перевоспитание всякой просоветской оппозиции Тито, что затронуло, прежде всего, сербские партийные кадры, но не прошло стороной и русскую эмиграцию.
Всё же некоторые русские в Сербии остались, многие из них полностью ассимилировались местной средой. Одного местного русского я встретил позднее на Яхорине, довоенном лыжном курорте, ставшим военной базой и этот русский неплохо устроился в местной армии, но до добровольцев ему дела не было. С другим таким русским я познакомился в Белграде в русской церкви, звали его Олег Орлов. Он сразу же меня пригласил на обед. Его жена, черногорка, приготовила обед. Олег меня встретил очень дружелюбно и предложил в дальнейшем свою помощь. Познакомился я и с его товарищем Джуро Лабусом, человеком лет сорока, тренером по каратэ, который, имея двоих детей, добровольно отправился на войну в Краину в состав СДГ Аркана.
Задерживаться в Белграде я не хотел, и через несколько дней вернулся автобусом в Пале. Оттуда автостопом отправился до Праги. Один молодой серб подбросил меня до Подграба - села в нескольких километрах от Праги, где находился штаб местного батальона. Дальше я пошел пешком, по дороге встретил двух хорошо выпивших русских добровольцев, с которыми и добрался до двухэтажного дома, где располагался 2 РДО.
Здесь я встретил старых знакомых - Витю Десятова, питерских Валеру Г. и Игоря «Хозяина», харьковского Володю «Хохла», Сашу «Салоеда» с Радой, Николая «Узбека» и Валеру Быкова - «Меченного», а из новых - Андрея М., старого бойца 2 РДО, родом из Подмосковья, Петю Малышева из Москвы, члена РНЕ и приписного казака, в которые его приняли в Вышеграде и поэтому носившего казачью фуражку. Петя не раз появлялся в средствах массовой информации и не только в связи с войной, как в Республике Сербской, так и в Приднестровье, где он тоже успел повоевать. В Москве он был тренером верховой езды и поселил в своей московской квартире лошадь, о чем телевизионная группа «Взгляд» даже сняла передачу. Да и его дружба с одним из основателей «Памяти», ныне покойным Смирновым-Осташвили, характеризовала его как личность весьма незаурядную. Правда, он тогда иногда пил и у него по этому поводу начинались проблемы, вроде бросания гранат в реку, но позднее он совершенно перестал пить и я, сойдясь с ним, узнавал от него много интересной информации. Ещё одним новым лицом для меня был высокий парень, Толик Астапенков, родом из Перми. Как я узнал, он и пропавший без вести Гена Типтин были друзьями ещё в Перми, где вместе тренировались каратэ, и вдвоем отправились поступать во французский иностранный легион. Однако соответствующей визы у них не было, и они оказались в 1993 году в Республике Сербской. Здесь они сначала были в штурмовом отряде во Власенице, затем перешли в русский отряд под командованием Александрова. Когда последний погиб в минном поле, а Толик и Гена перебрались во 2 РДО.
В то время командиром 2 РДО был Миша Трофимов, который был родом из Винницы, но в последнее время жил в Одессе. В советской армии он был капитаном спецназа и три года провоевал в Афганистане. За Афган он получил орден «Красной Звезды», но был тяжело ранен в голову. Врачи закрыли ему перелом в черепе пластмассовой пластиной. В Одессе он начал работать начальником охраны какого-то казино, но дома ему не сиделось, и он решил ехать во Францию. Не знаю, пытался ли он поступить в легион, но туда бы его всё равно не взяли, так как по французской логике, людей с большими шрамами на теле в легион не принимали.
В Республику Сербскую, Миша попал весной 1993 года и сразу во 2 РДО. Питерский Эдик-«афганец» - майор артиллерии, бывший командир, тогда уехал, и за ним последовало ещё четверо или пятеро ребят, и Миша стал командиром, притом, хорошим. Его отряд часто шел в «акции». 7 июня, отряд пошёл в рейд в тыл врага, с целью захвата пленных по заказу из штаба Подграбского батальона. Они окружили дом на окраине села, Миша вошёл в него. При входе не заметил двери с соседнюю комнату. В другой комнате были женщины, пока Миша успел принять решение, из незамеченной им комнаты, в коридор подбросили ручную гранату, от взрыва который произошел, он получил осколок в горло. Пока его вытаскивали, из окна выскочили двое мужчин. Одного успели застрелить, но второй успел скрыться. Что было с Типтиным так никто и не знал. Уже после воны кто-то из сербов говорил, что какой-то русский, после боя с группой мусульман, погиб как раз в районе Горажде и позднее Борис Пичугин сумел после войны узнать о месте его захоронения.
Ребятам я рассказывал об Алексиче, но «Хохол» сообщил, что к ним приезжал Валера «Крендель» и с ним новый парень по имени Борис, но они сразу же их отправили ко мне. Задерживаться мне здесь не было смысла, и я отправился к себе на базу.
Приехав домой, я обнаружил в своей комнате полный беспорядок, словно «Мамай прошел». Было очевидно, что у меня в комнате хорошо погуляли. Я отправился к воеводе, который мне и рассказал, что ко мне в комнату подселили двоих русских, по его мнению, коммунистов. Разумеется, это были Валера и Борис. Видимо, они решили пошутить с четниками, расхваливая коммунизм и Брежнева, советский строй, а Борис решил продемонстрировать свои знания ругательств на английском языке жене воеводы.
Таким обстоятельствам я не очень обрадовался, но ругаться не стал, так как они оба всё сразу начали опровергать. Поводом же для их застолья в моё отсутствие послужил приезд какого-то кинорежиссера из Москвы. Ребята начали водить его по Грбовице, которую они сами толком не знали. Режиссёр, пробыв три дня, отбыл в Москву, оставив им свой фильм о Приднестровье. Фильм был снят неплохой, но сербы хотели увидеть бои, которых в нём не было, поэтому фильм они даже не досмотрели.
По приезду я узнал, что готовится новая акция, притом большая. Прибрав комнату, я отправился спать.
Продолжение следует
