Источник: «Санкт-Петербургские ведомости»
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 215 (7052) от 17.11.2021 под заголовком «Было – не было».
ФОТО кадр из фильма
Я ждала выхода сериала «Седьмая симфония» со смешанными чувствами надежды и страха. Идея снять фильм о том, как для исполнения симфонии Шостаковича в блокадном Ленинграде собирали оркестр, казалась мне плодотворной.
В голове уже возникали сюжеты о том, как полувымышленная история – поскольку большинство деталей этого сбора сегодня уже исчезли, не оставив по себе почти никаких документов (не до того было) – обрастет подлинными деталями жизни города из потрясающей книги Адамовича – Гранина. О том, как реальные трагедии реальных ленинградцев будут отданы вымышленным персонажам и эти персонажи начнут жить той самой реальной – страшной жизнью...
Но пуще всех надежд терзал меня страх. Страх бестактности изложения. Не столько сюжета про музыкантов, сколько сюжета о городе.
Нет сегодня в кино о событиях той поры чего-то важного, что было в старых фильмах о войне – той правды человеческих характеров и отношений, благодаря которым наш народ смог выиграть эту войну. Ибо я совершенно уверена, что выиграли войну не полководцы, выиграли ее солдаты.
Выиграли ее дети, работавшие на заводах и вравшие на призывных пунктах, что им уже 18. Выиграли бабы, растившие и сберегавшие детей и с ужасом ждавшие визита почтальона. Выиграли ее такие, как Александр Васильевич Меркурьев, брат знаменитого актера Василия Васильевича Меркурьева, который умер в блокаду от голода, работая... директором хлебозавода.
Вот на появление этих безвестных, но великих людей я рассчитывала, ожидая фильма режиссера Александра Котта. И, не скрою, по мере его демонстрации почитывала то, что пишут об увиденном люди в «Фейсбуке».
Я не сомневалась, что к фактам начнут цепляться – и к ним цеплялись. Ну да, никто не арестовывал жену Карла Ильича Элиасберга, да и вообще многого из показанного на экране не было и быть не могло. Но лично я давно уже не беспокоюсь по поводу цен на папиросы в блокадном городе или разницы в цветах петлиц у различных родов войск. С этим все давно понятно, и рвать себе по этому поводу сердце не имеет смысла.
Я лишь обрадовалась тому, что сценаристы и режиссер одной монтажной склейкой «промахнули» страшную блокадную зиму и из осени 1941-го сразу вывели действие в весну 1942-го. Мне в этом почудилась тактичность создателей, не рискнувших даже пытаться показать то, что происходило с людьми в ту зиму...
Впрочем, насчет «тактичности» я, как выяснилось, погорячилась.
Авторский коллектив очень, кстати, любопытного состава, где собрались вместе сторонники «интересненького» (и мы получили сцену секса за кулисами) и «слезливенького» – и мы получили ужасающую своей дикостью историю бегства влюбленной санитарки с фронта в Ленинград или слезоточивый сюжет про мальчика Колю, прячущегося в шкафу и рисующего на дверцах шкафа крестики (советский ленинградский школьник, ага).
И дальше уже косяками началась мелодрама в духе телемувиков, где мальчик – обязательно хорошенький, с до блеска промытыми шампунем длинными волосиками (в блокадном Ленинграде) – раз за разом будет сбегать в пустую квартиру от еды и тепла...
И в результате мы получили этих идиотских полупомешанных примадонн, бродящих босиком по воде весеннего Финского залива в развевающемся голубом платье (режиссер сам-то пробовал босиком весной в Кронштадте по воде погулять?).
В общем, я, разумеется, перечислила далеко не всю клюкву, которой щедро снабдили свой сценарий авторы, а режиссер еще и от себя добавил. И, к сожалению, их вымышленные персонажи жили вымышленной жизнью, ничего не дающей ни уму, ни сердцу, – возникшей на экране лишь потому, что авторскому коллективу показалось, что без их «интересненького» и их «слезливенького» фильм смотреть не будут.
А сейчас о том – почему фильм на самом деле смотрели. И, судя по рейтингам, – смотрели хорошо, а не вырубили в сердцах телевизор посередине картины.
Этой причиной оказались люди.
И прежде всего Карл Элиасберг, сыгранный Алексеем Гуськовым. Он оказался не только протагонистом всего сюжета. Он оказался камертоном фильма. С возрастом набравший мощи актер нуждался в одном – в роли. Роли, которая потребовала бы всех сил и возможностей, помогла бы раскрыть весь потенциал. Роли, каких сегодня уже не пишут.
И он ее здесь наконец получил. И сыграл сухо, жестко, ни разу не сорвавшись в копеечную мелодраму – в которую тут хотя бы на пару эпизодов срывались практически все актеры.
Работа Гуськова – без всяких скидок – превосходна! Такая точная внутренняя интонация, такая внутренняя – именно, внутренняя – сосредоточенность! Такая эмоциональная скупость там, где, казалось бы, вот она – возможность развернуться, закричать, зарыдать, застонать – и вся прочая «повидла», какой сегодня в кино принято разукрашивать трагедию. Трагедию, практически исчезнувшую с экрана как жанр и замененную той самой мелодрамой с элементами «оживляжа».
Градус трагедии именно Элиасберг — Гуськов несет в фильме на своих плечах. Именно он не дает фильму скатиться в очередной вариант про «Маруся отравилась на войне».
Он и Борис Смолкин. Разработанная как очередной сюжет в жанре «повидлы» история слепого старого музыканта благодаря потрясающей игре Смолкина тоже выросла до масштаба трагедии. Его выбор – остаться в команде «слухачей» – был таким естественным, таким настоящим и таким пронзительным, что за это одно можно было забыть и про назойливые невские волны, омывающие гранит набережных, и про голубые платья, и про «музыкальную поддержку» актеров.
О да, об этом не сказать нельзя. Я не понимаю, почему в сегодняшнем кино режиссеры – даже талантливые, как Александр Котт, – совершенно не в состоянии довериться тишине и артисту. Я не понимаю, почему меня, зрителя, надо непременно «добивать» музыкальным аккордом там, где актеру положено вытаскивать эмоцию из себя и из меня без всякой внешней поддержки?
Но я понимаю, как легко возненавидеть даже хорошую музыку (композитор Юрий Потеенко), если тебя назойливо бьют ею по голове. И понимаю, как трудно удержать себя от раздражения, когда отличные актеры – Алексей Кравченко и Елизавета Боярская – постоянно вынуждаются флэшбэками «вспоминать» о своих прошлых драмах вместо того, чтобы просто играть возникновение чувства – и между собой, и между ними и музыкой. Это недоверие к актеру и к зрителю постоянно играет с режиссером злую шутку, когда эффект получается обратным желаемому.
Получился ли в результате фильм таким, на какой я – нет, не рассчитывала – но надеялась? Не получился.
Получила ли я от этого фильма те эмоции, которые ждала от заявленного сюжета? А вот, знаете, получила.
И не только благодаря выдающимся работам Гуськова и Смолкина. Но еще и благодаря тем рассыпанным по фильму – пусть и не собравшимся в единое целое – приметам жизни как подвига. Жизни, в которой чеховское «надо, хотим, будем» возникло, проросло и не отпустило до самого конца.
Из того зрительного зала во время исполнения симфонии, в котором вперемешку сидели живые и мертвые. Настоящие и вымышленные. Сидели в трагическом городе, который посреди ада и смерти жаждал музыки.
И это окупает все.
