28 марта родилось много великих людей и еще больше умерло.
Такой вот день выдался.
Но для меня этот день навсегда останется днем рождения ИэМа – Иннокентия Михайловича.
Задолго до моего появления на «Ленфильме» его уже многие там за глаза называли заглавными буквами имени, и потом точно так же – заглавными буквами – стали называть Юрия Владимировича Никулина: ЮВ.
До сих пор не могу понять, как Смоктуновский, совершенно гениальный актер, мог «не глянуться» кому-то из режиссеров, когда обивал пороги московских театров? Где были их глаза?
Он, нечаянно попав на съемочную площадку к Ромму, внезапно получил роль в фильме «Солдаты» – тоже совершенно случайно.
А уж там его лейтенанта Фарбера – разумеется, случайно – увидел всесильный Товстоногов, репетировавший в ту пору «Идиота», и имевший вполне приличного исполнителя главной роли – красивого и популярного Игоря Озерова.
Увидел, завопил «вот же он, Мышкин!» – и с появлением Смоктуновского мгновенно утратил всякий интерес к Озерову...
Великие карьеры чуть ли не всегда начинаются с «его величества случая», или, как говорил сам ИэМ (и я так же думаю) «с перста Божия, внезапно указавшего на тебя».
Он не любил своего «Гамлета», считая, что Козинцев снял «не то и не про то».
Я с ним не согласна: чем больше я смотрю фильм Козинцева, тем более совершенным он мне кажется. Мне нравятся там и Названов, и Эренберг, и Радзиня, и Вертинская, и Толубеев.
Мне нравится музыка Шостаковича и эпичное изображение Йонаса Грицюса.
Я знаю, что многим это кино – как и самому Смоктуновскому – не нравится. Это их право. Меня вполне устраивает мой главный единомышленник – Лоренс Оливье, считавший фильм и работу в нём Смоктуновского гениальными.
Смоктуновскому нравился фильм «Берегись автомобиля». Не нравился только один персонаж и его исполнитель: Папанов. Я и в этом с ним не согласна.
Я считаю совершенным шедевром его роль мелкого мерзавца в короткометражке «Ночной гость», которую мало кто видел, и такими же совершенными актерскими шедеврами считаю его отвратного Порфирия Петровича в кулиджановском «Преступлении и наказании» и Цейдлера в «Звезде пленительного счастья». ИэМ всегда умел себя противопоставить общему строю и стилю фильма, и на этом противопоставлении только выиграть.
Он был совершенно необычного дара актёр, с совершенно необычной манерой интонирования, и с добавлением к любой роли совершенно необычных смыслов…
Я видела его фантастического царя Фёдора Иоанновича и то, как он существовал в этом спектакле – поперёк всей стилистики старой гвардии Малого театра – придавало роли совершенно космическое звучание.
Но точно так же поперёк всей стилистики он существовал и в роли Иванова в спектакле ефремовского МХАТа. Я даже не знаю, специально он так делал, или у него получалось так само – но получалось именно так.
...Я мало с ним была знакома.
Слышала от многих о какой-то его запредельной вежливости и воспитанности, но вот мне он «показался» другой стороной...
У него была неприятная манера делать вид, что он тебя не знает (даже если знал), а потом как бы вспоминать...
Он вообще был с большими странностями.
Имел право: гений.
И он был единственным на моей памяти актером, который вообще не играл: он либо жил на сцене и в кадре какой-то совершенно особой жизнью, буквально всё, происходящее с героем, пропуская сквозь себя, испытывая самую настоящую физическую боль и подлинные душевные муки, потрясая воображение смотрящего, становясь своего рода проводником между тобой, ничтожным, и Высшими силами – либо просто «отбывал номер», и середины тут не было.
Рассказывали, что после каждого спектакля «Идиот» он несколько дней просто приходил в себя...
Это именно про него было сказано
«...взамен турусов и колес
Не читки требует с актера,
А полной гибели всерьез.
Когда строку диктует чувство,
Оно на сцену шлет раба,
И тут кончается искусство,
И дышат почва и судьба»…
Я с этим его удивительным свойством столкнулась вживую.
Я училась в аспирантуре в Москве и регулярно из Ленинграда наезжала в столицу, оповещая, естественно, всех друзей: «я еду, готовьтесь!». И все готовились – кто как мог.
Любимый Александр Петрович Свободин «подбирал» спектакль, на который надо меня обязательно сводить.
Однажды приехала, только собралась вечерком всласть тусануться, звонит АП: «Ира, мы сегодня идем в театр. Вы это непременно должны увидеть!».
Ну, если совсем честно, тусоваться-то мне в тот момент хотелось куда больше, чем искусства, но против АП не попрешь. «Да, Александр Петрович, конечно, спасибо, какое счастье!».
Идем во МХАТ на «Господ Головлевых» со Смоктуновским в главной роли.
АП весь в нетерпении от того, как я буду рыдать от восторга – он относился к той категории людей, которым обязательно надо поделиться счастьем. В одиночку «жрать из тумбочки» этим людям неинтересно. И потому.
Сидим. Смотрим.
Я ёрзаю и подыхаю со скуки.
Он сначала укоризненно смотрит на меня, потом, какое-то время спустя – в недоумении на сцену.
Понимаю (не без злорадства): что-то не так, как он ждал.
Смоктуновский пуст, бессмыслен, вообще никакой – просто ужасный.
Спектакль – еще хуже, чем Смоктуновский.
Да еще и предлинный, просто бесконечный!
Мучаясь, досидели до конца. На Свободине лица нет, но я – молодая свинюха – беспощадна: «Да, Александр Петрович, конечно! Зачем мне с друзьями-то водку пьянствовать, лучше уж во МХАТе поспать!».
АП обиженно сопит.
Проходит пара месяцев. Я везу в Москву очередную главу нескончаемой диссертации, на горизонте опять нарисовался АП.
– Ира, мы с вами просто обязаны посмотреть «Головлевых» еще раз!
– Не, АП, не вопрос! Никаких друзей, никакой водки, только искусство. Жаль, я подушку из Ленинграда не захватила!
– Ира, прекратите хамить! Словом, идём во МХАТ.
Я смотрю на АП с недобрым ехидством и разговариваю как бы сама с собой: – А вот интересно, если сразу в первом антракте уйти, все уже пьяные будут, или еще ничего?
АП сопит молча.
Сели. Свет погас. И что-то случилось. Гениально всё: и паузы, и звуки, и казавшиеся дурацкими мизансцены, и комок уже даже не в горле, а ворочается где-то посредине груди и от каждого поворота этого комка – больно... Больно почти физически...
Смоктуновский – за гранью человеческих возможностей, что-то невероятное.
Спектакль пролетает на одном дыхании, и хочется, чтоб он не заканчивался никогда.
Я вся в соплях. Свободин счастлив и злораден. Ведет меня в гримерку к Смоктуновскому.
Тот усталый, какой-то весь расслабленный, сидит и разговаривает голосом тяжелобольного, с одышкой и странными паузами. Пока АП рассказывает ему, как я в прошлый раз нехорошо себя вела, и как я теперь пристыжена, ИэМ некоторое время всматривается во что-то позади меня, словно я стеклянная, словно и нет тут меня, но потом меняет гнев на милость и «узнаёт» меня:
– Ира, в чем-то вы правы: прошлый спектакль был... ммм... не совсем удачный...
Понимаю, что от меня ждут всхлипов раскаяния, и всхлипываю.
ИэМ, уже забыв про меня, Свободину, чуточку капризно и несколько даже надменно, с какой-то женской интонацией (нет, не просто женской – с интонацией признанной красавицы, у которой недавно был прыщик на лбу, а теперь прошел):
– А вообще, сам иногда не знаю, прорвет-не прорвет. Когда прорывает – даже дети (недовольное движение плечом в мою сторону) это чувствуют...
Мы уходим.
АП мною опять недоволен: я должна была хрюкать от восторга не в зале, а в гримёрке.
В следующий раз при встрече на «Ленфильме» ИэМ снова меня «не узнал».
Из ленфильмовских легенд.
Г.М. Козинцев репетирует со Смоктуновским, Толубеевым и Радзиней сцену убийства Полония в спальне у королевы.
Григорий Михайлович, знатный шекспировед, долго и подробно рассказывает о том, что чувствуют Полоний, Гертруда и, разумеется, Гамлет в каждую секунду события. Воспитанная спокойная Эльза Радзиня вежливо слушает, Юрию Владимировичу Толубееву вообще наплевать, он весь в себе и всё сам знает лучше всех. ИэМ нервничает и порывается что-то спросить.
Наконец, Козинцев на секунду замолкает, и Смоктуновский вставляет-таки своё слово:
– Григорий Михайлович, это всё понятно. Просто скажите, что я в это время делаю?
– Ну, как что, я же столько времени вам рассказывал...
– А если в двух словах?
– Ну, в двух словах – вы разбиваете ей сердце.
– Не понял... А что я в это время ДЕЛАЮ?
Козинцев уже тоже раздражается:
– ВЫ – РАЗБИВАЕТЕ – ЕЙ – СЕРДЦЕ!
– Отлично! Дайте мне молоток, и я разобью ей сердце, будьте покойны!!!
Из разговора с интервьюером (со мной).
– Иннокентий Михайлович, вот вы говорили, что Пол Скофилд – первый актёр современности в Англии. А кто, по-вашему, первый актёр современности в России?
ИэМ, грозно:
– Как – кто? Я, разумеется! А у вас что, были на этот счет другие версии?
