Источник: Культура
Он был срастным книгочеем и неутомимым правдоискателем, строгим критиком в отношении собственных и чужих стихов. Та внимательность к окружающему миру и просвещению, которую проявлял когда-то весьма смышленый, напоминавший толстовского Филипка мальчишка в лаптях, сохранилась в нем до последних дней. А стихи его все так же, как и тридцать, пятьдесят, восемьдесят лет назад, звучат в России повсеместно. И согревают — как родной огонек.
Он был срастным книгочеем и неутомимым правдоискателем, строгим критиком в отношении собственных и чужих стихов. Та внимательность к окружающему миру и просвещению, которую проявлял когда-то весьма смышленый, напоминавший толстовского Филипка мальчишка в лаптях, сохранилась в нем до последних дней. А стихи его все так же, как и тридцать, пятьдесят, восемьдесят лет назад, звучат в России повсеместно. И согревают — как родной огонек.ТЕПЛЫЙ, ЛАСКОВЫЙ ГОЛОС
Михаил Исаковский родился на Смоленщине, в деревне Глотовке. Его крестьянское детство было далеко не безоблачным. Из тринадцати братьев и сестер выжили только пятеро, остальные умерли слишком рано. И все же поэт вспоминал о своих первых годах с нежностью:
Есть во Всходском районе деревня такая,
Где оставил я детство свое,
И, куда б я ни шел, мне звучал, не смолкая,
Теплый, ласковый голос ее.
В наше время его назвали бы вундеркиндом. Отец и дед Михаила почти не умели читать, он же быстро освоил грамоту и, несмотря на близорукость, увлекся книгами. Благодаря народным песням, которые звучали в доме, научился слагать стихи. Писал для односельчан письма, в том числе на фронт. На выпускной экзамен земской школы явился босым и прочел изумленным наставникам собственное стихотворение о Ломоносове. В 1914 году одно из его детских произведений — «Просьба солдата» — было напечатано в московской газете «Новь»: постарались учителя, послали в редакцию более или менее удачные экзерсисы крестьянского подростка:
Светит солнца луч
Догорающий...
Говорит солдат
Умирающий:
«Напиши, мой друг,
Ты моей жене:
Не горюет пусть
О моей судьбе.
А еще поклон
Напиши ей мой
Напиши, чтоб меня
Не ждала домой...
Если жить вдовой
Ей не нравится,
С тем, кто по сердцу,
Пусть венчается».
Фольклорные интонации здесь хорошо узнаваемы, обнаруживают родство с классической солдатской или ямщицкой песней. В этих простодушных строках уже слышится настоящая исаковская лирика. С началом войны, которую нарекли Великой, нахлынула патриотическая волна. В газетах появлялись воинственные, бравурные стихи о скорой победе, а безвестный юный автор неожиданно выступил с печальным напевом.
На малой родине его заметили и даже перевели в четвертый класс гимназии. Одаренному ученику бескорыстно помогал внук знаменитого историка Михаил Погодин, ведавший народным образованием в Ельнинском уезде. С тех пор Исаковский уверовал, что мир не без добрых людей, и в дальнейшем не разочаровался в этой простой истине.
НОВЫЙ ЧЕЛОВЕК
Осенью 1918 года он стал большевиком, честь по чести получил партбилет. Поэта притягивала революционная романтика, вдохновляли идеи равенства, вселенского переустройства. Исаковский нисколько не походил на неистовых разрушителей старого мира, суровых комиссаров в кожанках, не размахивал маузером. С некоторой самоиронией признавался:
Я ж любил под этим небом чистым
Шум берез и мягкую траву.
И за то отсталым коммунистом
До сих пор в ячейке я слыву.
Был он в то время просветителем, селькором, редактировал газеты, публиковал свою и чужую поэзию. К середине 1920-х прославился на всю Смоленскую губернию. В 1927-м вышла его книга с программным названием «Провода в соломе». Рапповская критика приняла ее без энтузиазма, но молодого автора поддержал Горький, сравнивший протеже с признанными народными поэтами XIX столетия Алексеем Кольцовым и Иваном Никитиным.
«Исаковский — тот новый человек, который знает, что город и деревня — две силы, которые отдельно одна от другой существовать не могут, и знает, что для них пришла пора слиться в одну необоримую творческую силу», — рассуждал Алексей Максимович, чье благословение значило в те годы много. Его протеже сразу же занял заметное положение в советской литературе. Михаила Исаковского стали часто публиковать. В нем даже увидели своего рода противовес Есенину: те же крестьянские мотивы, та же любовь к «стране березового ситца»; не без лирической печали, зато без «упадничества» и уж точно без апологии собственного хулиганства; в полном соответствии с официально признанной злобой дня... Как-никак поэт состоял в рядах ВКП(б) и подчинялся партийной дисциплине, а в те времена с подобными вещами, как известно, не шутили.
По меркам авангардных двадцатых Исаковский был махровым консерватором, литературным старовером, трудно найти стихотворца, столь же далекого от рваных ритмов Маяковского и Хлебникова. Он словно явился из XIX века, где его окружали Кольцов и Некрасов, звучали старинные крестьянские песни и городские романсы.
Уже на склоне лет Михаил Васильевич признался: «Я никогда не любил и не люблю так называемых новых, этаких вихляющихся и хромающих стихов, в которых нет никакого ритма, где слова и фразы какие-то нелепые, надуманные, неестественные, чаще всего непонятные не только «простому смертному», но и смертному далеко не простому. Что касается рифмы, то ее в таких стихах или нет вовсе, или она такая, что держит строчки — извините за грубое выражение — как бы «на соплях»: до того все неточно, непрочно и вообще произвольно».
С такими убеждениями утвердиться в литературном сообществе было непросто. Помогал «аттестат» Горького, а еще — дружба с Твардовским, который не без ревности относился к «эстрадной» славе смоленского земляка.
МЫ ТАКОГО НЕ ВИДАЛИ НИКОГДА
Больше ста стихотворений Михаила Исаковского превратились в песни, и почти все они стали, по сути, фольклорными — такого история отечественной литературы прежде не знала. Он не был записным поэтом-песенником, крайне редко работал по заказу киностудий или эстрадных коллективов, композиторы сами обращались к его певучим строфам. «Я писал просто стихи, то есть материал, рассчитанный на то, чтобы его можно было читать. Если же, думал я, будет к тому же написана и музыка, то тем лучше», — рассказывал стихотворец.
Первым замечательную музыкальность его сочинений расслышал руководитель Хора имени Пятницкого Владимир Захаров. Однажды в хрестоматии он наткнулся на стихотворение, в котором актуальность сочеталась со старорусской напевностью:
Вдоль деревни, от избы и до избы,
Зашагали торопливые столбы;
Загудели, заиграли провода, —
Мы такого не видали никогда;
Нам такое не встречалось и во сне,
Чтобы солнце загоралось на сосне.
В итоге хор записал эту песню, а Захаров даже не известил автора о созданной им композиции. Песню на свои стихи Исаковский услышал случайно, в кинозале. Вскоре она стала всенародно известной. С нее-то и началась слава Хора имени Пятницкого — без преувеличения, голоса эпохи, точнее, даже многоголосия, зычного и притягательного. Затем появилась «Комсомольская прощальная» на музыку братьев Покрасс — как предвестие грозных и печальных событий:
Дан приказ: ему — на запад,
Ей — в другую сторону...
Уходили комсомольцы
На Гражданскую войну.
Созданные им образы исполнены печали и в то же время светлы, полны жизнеутверждающей силы. Поэт любил гармонию, предпочитал мягкие, теплые тона, потому и стал для читателей-слушателей добродушным собеседником, умеющим морально поддержать, посочувствовать, пожалеть — вопреки максиме Горького, заявлявшего, что жалость унижает. В суровые военные годы доброе слово ценилось на вес золота.
За Исаковским стояла старинная песенная традиция. Кажется, что его стихи — такие, например, как «Одинокая гармонь» или «На закате ходит парень» — сложились задолго до XX века: так объяснялись в любви и в стародавние времена, и в эпоху ДнепроГЭСа.
ПАРОЛЬ: «КАТЮША»
В 1938 году в руки композитору Матвею Блантеру попал недописанный стих, начинавшийся строкой: «Расцветали яблони и груши». Позже он вспоминал: «Катюша» без остатка заняла мое воображение. Вслушиваясь в слова Исаковского, я заметил, что в стихотворении его очень звонкая интонация. И, в частности, вот это: бéрег, нá берег! Какая причудливая игра ударений!» Премьера нового шлягера состоялась в Колонном зале Дома союзов осенью 1938-го — в исполнении солистки джаз-оркестра Валентины Батищевой. Ну а в дальнейшем кто только «Катюшу» не пел и какие ее переделки не ходили в народе.
В военные годы начался настоящий бум: в простодушной песенке запечатлелись драгоценные воспоминания о мирной жизни, для многих бойцов всего важнее была вера в то, что «любовь Катюша сбережет». Михаил Исаковский гордился тем, что в честь его героини назвали оружие славных побед, боевую машину реактивной артиллерии. В Италии, Болгарии, во Франции «Катюша» стала партизанским паролем. «Песенку девичью» знали повсюду, о ней ходили легенды. Одну такую узнал от бойцов автор крылатого текста: «Однажды под вечер, в часы затишья, наши бойцы услышали из немецкого окопа, расположенного поблизости, «Катюшу». Немцы покрутили ее раз, потом поставили второй раз, потом третий. Это разозлило наших бойцов: мол, как это подлые фашисты могут играть нашу «Катюшу»?! Не бывать этому! Надо отобрать у них «Катюшу»! В общем, дело кончилось тем, что группа наших солдат совершенно неожиданно бросилась в атаку на немецкий окоп. Завязалась короткая, молниеносная схватка. В результате — немцы еще и опомниться не успели, как «Катюша» — пластинка с патефоном — была доставлена к своим».
Самого Исаковского на фронт не пустили. Рвался в военкоры, но врачи отказали: он страдал болезнью глаз, терял зрение, стал бы на передовой обузой для товарищей. Поэт разделил участь миллионов эвакуированных, оказался в тылу. В Чистополе его поселили в бревенчатой избе вместе с Борисом Пастернаком. «Оба были почти насильно увезены от опасности, считали, что с ними поступили несправедливо, тяжко переживали свою физическую немощь и удаленность от событий войны. И это их сближало», — вспоминал ненадолго заезжавший в Чистополь Евгений Долматовский. Михаил Васильевич дотошно отслеживал фронтовые сводки, мог рассказать о боевом пути каждой армии. Ведь где-то там сражался брат, погибали и побеждали его преданные читатели.
Он продолжал творить и публиковаться, создавал сборники стихов. В большинстве песен той поры поется о любви и верности, ведь это неизбывная лирика вечной России, которая все перетерпела и превозмогла. И если поэт сказал: «Уходили в поход партизаны, уходили в поход на врага», — значит, вернутся с победой, а враг будет разбит.
КОМУ НЕСТИ ПЕЧАЛЬ СВОЮ?
Сразу после войны появилось самое горькое и, быть может, самое сильное стихотворение Исаковского «Враги сожгли родную хату». В 1946 году его опубликовали в журнале «Знамя». Затем родилась и песня. Блантер отнесся к произведению Михаила Васильевича предельно тактично, умело подчеркнул расставленные им акценты. Получился пронзительный монолог о судьбе вернувшегося с фронта бойца. «Слеза несбывшихся надежд» непрошено выступает даже в победные дни, когда герои оказываются на пепелище и их безжалостно давит трагедия страшных потерь.
И песня, и стихи официально считались несвоевременными, чересчур безотрадной выглядела доля героя-солдата: ни дома, ни близкого человека — все отняла война. От всего по-настоящему дорогого в жизни остался лишь «травой заросший бугорок». Но разве мало было подобных судеб? По радио песня прозвучала только единожды, потом ее исполняли вполголоса — не с эстрады, где придется: в чайных, в поездах, на поминальных застольях, под гармонь, а то и под трофейный аккордеон. Пели инвалиды и физически здоровые, фронтовики и тыловики. «Многие были почему-то убеждены, что Победа исключает трагические песни, будто война не принесла народу ужасного горя. Это был какой-то психоз, наваждение. В общем-то неплохие люди, они, не сговариваясь, шарахнулись от песни. Был один даже — прослушал, заплакал, вытер слезы и сказал: «Нет, мы не можем». Что же не можем? Не плакать? Оказывается, пропустить песню на радио «не можем», — вспоминал впоследствии Михаил Исаковский. Она пробилась в эфир лишь спустя полтора десятка лет — в исполнении Марка Бернеса. Вскоре ее записал и краснознаменный ансамбль. Возможно, так и должно было случиться — для первых послевоенных лет мотив и пафос песни оказались слишком горестными, требовалось время, чтобы рубцы страшных ран затянулись...
После Победы Исаковский написал еще одно стихотворение, ставшее всенародно известным, — «Слово к товарищу Сталину»:
Спасибо Вам, что в годы испытаний
Вы помогли нам устоять в борьбе.
Мы так Вам верили, товарищ Сталин,
Как, может быть, не верили себе.
«Вождя народов» в ту пору прославляли на все лады — и поэты, и художники, и кинематографисты, и драматурги. Часто оды и полотна воспринимались как «обязательная программа», как профессиональное задание на актуальную тему. Исаковский же написал бесхитростное, вполне искреннее признание, к которому после войны могли присоединиться миллионы соотечественников. Прошли годы, и те стихи нередко цитировали, вспоминая о своей безоглядной вере, даже вконец разочаровавшиеся в вожде люди. Культ разоблачили, а воспевшие его строчки остались — настолько правдиво они передают массовые чувства-настроения 1945 года, что оказаться забытыми им было не суждено.
К концу жизни он являлся депутатом Верховного Совета РСФСР, Героем Социалистического Труда, признанным мэтром советской поэзии, его произведения входили в школьную программу с первых классов. Издавали с размахом, песни на его стихи знал каждый гражданин СССР. Некоторые ценители изящной словесности относились к нему эдак снисходительно — как к выходцу из низов, который пишет простейшие вирши для непритязательной аудитории.
«Эстетам-знатокам» не дано было понять, как же все-таки трудно достичь этой «исаковской» гармонии!
Материал опубликован в CВОЙ. Журнал Никиты Михалкова. Январь 2020
Источник: Культура
