Начало поискам информации о предках моего рода Волковских было положено не мной. Папа мой, Василий Александрович Волковский, оставил детские воспоминания о жизни нашей семьи в саратовских селах — Питерке и Сосновке. Зная, что мой дед был священником, я обратилась в Казанскую церковь Саратова к протоиерею Лазарю Новокрещеных (1935–2019) и получила от него выписку из книги памяти о репрессированном протоиерее города Покровска Феодоре Волковском. Поиски продолжились в саратовском госархиве, где мной были найдены и первые поколения Волковских, начиная от дьячка Волгского соборного храма Леонтия Семионовича (рожден в XVIIIвеке) и его семерых сыновей с дочерью. Потомки отца Леонтия служили по духовному ведомству в городах и селах по обе стороны Волги. Сначала это была Саратовская епархия, а после образования Самарской губернии левый берег вошел в ее состав.
Благодаря помощи коллег из образовавшегося в 2011 году в Саратове общества «Возрождение» (его председатель — Евгений Леонидович Лебедев) и доступу к электронному читальному залу самарского госархива мной было получено немало информации о представителях рода Волковских. В 2015 году я присоединилась к проекту Спасо-Преображенского Соловецкого ставропигиального мужского монастыря «Духовенство Русской Православной Церкви в ХХ веке» (https://pravoslavnoe-duhovenstvo.ru) и стала помогать в создании этой базы данных.
Вместе с теплыми поздравлениями на это Рождество Христово я получила от создателей этого сайта уникальные подробности последних лет жизни двоюродного брата моего деда — протоиерея Александра Константиновича Волковского, которыми хотела бы поделиться с читателями газеты.
Александр родился 22 апреля 1868 года в семье диакона Преображенского храма Самары Константина Петровича Волковского. После окончания Самарской духовной семинарии он 24 июля 1889 года был назначен надзирателем духовного училища города Николаевска (ныне г. Пугачев Саратовской области). С 1 сентября 1892 года он стал законоучителем и учителем Феодоровской церковно-приходской школы Самары.
10 июня 1893 года он был рукоположен в сан иерея епископом Самарским и Ставропольским Гурием (Буртасовским) и назначен в Иоанно-Предтеченский храм села Куриловка Новоузенского уезда, а вскоре, 3 января 1894 года, переведен в Троицкий храм села Екатериновка, где прослужил до 14 октября того года.
Впоследствии отец Александр служил во Введенской церкви при Самарском епархиальном женском училище, был законоучителем параллельных классов и делопроизводителем совета Самарского епархиального училища, духовником Самарской духовной семинарии и законоучителем образцовой школы при семинарии, членом Самарского епархиального училищного совета, Самарского отделения Императорского Палестинского общества, Самарского епархиального Алексеевского братства. 16 сентября 1906 года стал секретарем правления Самарской духовной семинарии, казначеем (в 1907 году) и действительным членом Православного миссионерского общества по Самарскому комитету. В сан протоиерея он был возведен в 1910 году и около 1917 года служил помощником смотрителя духовного училища в г. Мариуполе.
После большевистского переворота и закрытия училища, в 1920 году, протоиерей Александр Волковский эвакуировался из Новороссийска на предоставленном англичанами для русских беженцев судне в Египет. После долгого и тяжелого морского перехода на переполненном корабле попал вместе с другими соотечественниками в семейный палаточный лагерь для русских беженцев Телль аль-Кебир, устроенный англичанами в Египте, посреди пустыни. Воспоминания об этом морском переходе и жизни в лагере содержатся в книге русского журналиста и писателя А. А. Яблоновского «Гости английского короля»:
«В нашем лагере, в общей сложности, было миллионов сорок денег, но исключительно русских: глупых “керенок” и дурацких “колокольчиков”. В Египте эти деньги иногда покупали для коллекции богатые греки. Но биржевой ценности они, конечно, не имели никакой. Луковицу нельзя было купить за миллион “керенок”.
И оттого весь лагерь был объят каким-то “безденежным унынием”. Это совсем особенное чувство, когда вы знаете, что в кармане у вас нет ни одной копейки — и нет, и не будет, — и что вы не можете купить даже коробки спичек или марку на письмо. <…> Это безденежье и эти общие копеечные драмы, в которых все мы принимали невольное участие, налагали печать безнадежности на весь лагерь.
И, однако же, были и среди нас люди, которые даже и в этой обстановке не теряли энергии и работали не для себя, а для всех.
И первым среди них был наш пароходный батюшка, неутомимый хлопотун, отец Александр. Это был очень трогательный и очень милый старичок с добренькими серыми глазами и с дремучей бородой Черномора. О нем и об его семинарском аромате в лагере ходили всевозможные анекдоты. Но о. Александр был положительно обаятелен в своем бескорыстии. Он ходил в старенькой, заштопанной и заплатанной рясе и в заплатанных сапогах с какими-то рыжими голенищами. Но он наотрез отказывался брать с нас какую бы то ни было плату за требы. Он вечно хлопотал о религиозных нуждах своих прихожан и с первых же дней нашего поселения в лагере задумал построить православный храм.
Это была до наивности смелая мысль — построить церковь из ничего. И наши скептики считали долгом своим предостеречь увлекающегося героя. Я первый расхохотался.
Да что такое вы говорите, о. Александр? Ведь у нас, как говорится, ни коня, ни воза — из чего же строить-то? Из песочку, что ли?
— А Христос на что?
Он сказал это с такой наивной и детской, совсем детской верой, как будто Христос стоял у него за спиною и только что обещал сотворить чудо.
Мое недоверие разделял и весь лагерь.
Ведь у вас, батюшка, ни одного камня, ни одной доски и ни одного гвоздя. Как же строить?
— А Христос на что?
Через неделю, однако, о. Александр в нашей общей столовой самодовольно поглаживал свою дремучую бороду Черномора и говорил:
— Выпросил у англичан для сооружения храма навес... Изволите знать, где старые больничные койки хранятся?.. Англичане весьма любезно согласились.
Мы все знали этот навес и только плечами пожали. Представьте себе несколько столбов, вбитых в землю, и на них соломенная крыша. Вот из этих-то столбов о. Александр и задумал создать храм Божий.
Но ведь ни стен, ни дверей при навесе нет?
— А Христос на что?
А через два дня о. Александр опять гладил свою пушистую серую бороду, расстилавшуюся веером по впалой груди, и говорил:
— Выпросил у англичан старые циновки из купален, где они душ берут. Ежели циновочки протянуть от столба к столбу, так и стены получатся... Завтра и к делу приступаем: молодые офицеры и гимназисты весьма любезно согласились помочь.
А через два дня опять:
— Господа художники согласились написать весь иконостас. Это поразительно любезно с их стороны. (Не исключено, что в написании икон участвовал знаменитый иллюстратор и художник Иван Яковлевич Билибин, в это время находившийся в том же лагере.— О. В.).
Участие художников в замысле о. Александра несколько поколебало общее недоверие. Но скептиков было еще много.
— Позвольте, батюшка, но ведь у вас нет даже церковного облачения?
— Действительно нет, ничего нет...
— Так как же вы будете служить? В чем?
— А Христос на что?
Мы опять пожали плечами, но дня через четыре о. Александр снова объявил в столовой:
— Ездил я, господа, к Патриарху Александрийскому и Антиохийскому и умолил Его Святейшество пожертвовать нам церковное облачение и церковную утварь. Облачение, хотя и в ветхом состоянии, однако же вполне еще пригодно...
Признаюсь, эта энергия совсем разогнала мой скептицизм.
Циновки уже были натянуты между столбами и была уже сделана какая-то дверь, и о. Александр “умолил англичан” дать дерева на сооружение креста над храмом, и какие-то люди уже этот крест делали и уже совещались, как его водрузить. А о. Александр все носился по лагерю в своей заплатанной и ветхой-ветхой рясе и все “умолял”, склонял, уговаривал и затем объявлял в столовой:
— Организуется, господа, церковный хор... Я умолил наших певцов и певиц, и сегодня вечером состоится первая спевка... Прошу покорнейше пожаловать.
— А ноты где же у вас?
— По счастью, имеются и ноты. И в великолепном состоянии и образцовом порядке.
— А требники, а богослужебные книги, батюшка?
— А книги у меня с собой привезены.
Через две недели нельзя было узнать бывшего старого навеса, в котором хранились больничные кровати. Политый водой и утрамбованный песок походил на плотный пол. Прекрасный иконостас горел свежими, яркими красками и казался таким новеньким, наивным, светлым и чистым. Внутри циновочные стены были убраны очень изящно пальмовыми ветками (о. Александр “умолил” кого-то привезти эти ветки из соседнего оазиса). Откуда-то появились коврики, появились тесовые аналои, задрапированные и расшитые дамами. Откуда-то появились старые иконы прекрасного письма, кто-то соорудил амвон, кто-то затянул его ковром. А по вечерам, тут же, возле бывшего навеса, гремел огромный, мощный, поистине замечательный хор. О. Александр ходил как именинник. Все такой же заплатанный, заштопанный, старенький, больше похожий на нищего, чем на священника, он, казалось, земли под собой не слышал. И целые дни он носился, как дух животворящий, и все созидал, творил, вдохновлял...
В последний раз, перед освящением храма, я видел, как он с гимназистом Петей строил “колокольню”.
К высокому столбу на проволоке был подвешен кусок рельса, и о. Александр учил Петю “звонить” в этот “колокол” железной палкой.
— Едва, знаете, умолил Петю быть нашим звонарем... Ну, Петечка, еще раз. Повтори к “Достойно…” Так, сынок, так, весьма хорошо. Именно, именно так.
Все это было, конечно, жалко. Все “по-разбойничьи”, но мелодия была слышна и в этих ударах железной палкой по висящему рельсу. Но когда зазвонили к первой обедне и когда по зыбучему африканскому песку потянулись со всего лагеря мужчины и женщины, дети, потянулись в “свой” храм — на многих лицах я видел слезы.
Это был, во всяком случае, самый лучший православный храм из всех, какие я видел».
Известно, что после этого лагеря, с декабря 1922 года, протоиерей Александр служил в Сербии. Ежемесячно проводил беседы в Обществе попечения о духовных нуждах православных русских, регулярно летом принимал в своем доме в с. Блиня детей из малообеспеченных русских семей, был любим русскими прихожанами в Загребе, часто выступал в загребском Русском детском доме. В 1942 году местность, где он служил, попала в подчинение враждовавшего с Сербией Независимого государства Хорватия, союзного гитлеровской Германии и развернувшего террор против православного сербского населения. Пережившим его православным было разрешено создать свою церковную структуру с условием неподчинения ее Сербской Православной Церкви. В клир так называемой Хорватской православной церкви вошли многие остававшиеся на территории Хорватии священнослужители РПЦЗ и Сербской Православной Церкви. Отец Александр служил в монастыре в Хопово, окормлял паству в Ириге и Ривице.
После падения Независимого государства Хорватия практически все духовенство было расстреляно пришедшими к власти коммунистами во главе с Иосипом Броз Тито. Достоверно место и дата расстрела протоиерея Александра Волковского неизвестны, он был расстрелян в Загребе в составе большой группы священнослужителей, осужденных вместе с главой этой структуры, в свое время бывшим ректором Саратовской духовной семинарии, митрополитом Гермогеном (Максимовым), то есть в скором времени после 29 июня 1945 года — даты заседания рассматривавшего дело Военного суда командования г. Загреба. Возможно, что отец Александр Волковский погребен на загребском кладбище Мирогой, на русском участке которого он 4 ноября 1928 года освящал мемориальную церковь-часовню Воскресения Христова.
Признаюсь, я ощущаю объединяющее действие наших пращуров на нас нынешних. Прошлой осенью на Воскресенском кладбище Саратова были найдены могилы протоиерея Сергея Волковского с дочерью и Сергея Никифоровича Востокова с сыном Василием Сергеевичем. А фото отца Александра — из семейного альбома Надежды Викторовны Волковской-Востоковой — выпускницы Самарского женского епархиального училища. И эти связи не случайны.
Газета «Православная вера» № 02 (646)
Ольга Волковская,
Подготовил Валерий Теплов
Источник: Православие и современность
