Мелкие разборки местного значения или правила игры на органе

Тема эта скромно и незаметно тлеет под натиском «более важных событий» уже не не один год. И даже не первое десятилетие.

Время от времени, когда локальная и региональная пресса не успевают удержать особенно терпкую информацию, осколки её прорываются в «ведущие издания», проходят мелким шрифтом, как шрапнелью, в паре абзацев, задевая щепотку дотошных читателей и спешно исчезают в непрестанно бурлящей воронке крупных и несоизмеримо более важных новостей.

Если вы ещё не заметили, обратите внимание : в любом не слишком крупном французском городе и тем паче в деревушках французской глубинки вы больше не можете спонтанно и свободно посетить католическую церковь, вне заранее анонсированных и афишированных расписаний официальных служб.

Сразу после служб церкви закрывают, если не находится постоянного служителя, способного дежурить в церковном помещении неотлучно.

Поскольку должности церковного сторожа официально не существует и вплоть до сравнительно недавнего времени реальной нужды в ней не ощущалось, очень немногие добровольцы имеют возможность личным присутствием поддерживать спокойствие и гарантировать неприкосновенность всех материальных ценностей, находящихся внутри.

А потому, только в самых крупных французских городах, где толпа и полиция на каждой улице кишмя кишат, бок о бок друг с другом, вы ещё можете спонтанно зайти в собор в любое время дня (а ведь когда-то и ночи…), для утоления ваших духовных потребностей или простого любопытства.

Я пишу об этом уже много лет, с тех пор, как в Богом и прессой забытой французской деревне, где никогда ничего не происходит, впервые обнаружила закрытую церквушку XII века неописуемой красоты. Церквушку мне открыла жительница дома напротив, пояснив, что так уж теперь у них заведено: мессы по очереди, каждую неделю то в одном городишке, то в соседнем. Туристы сюда редко попадают, местечко ничем не знаменитое. А кому интересно, всегда пожалуйста, только попросите.

Отчего ж такие меры предосторожности? Воруют. Да кто ж и что ворует? Цыгане. Такие хорошо организованные и прекрасно информированные группы сотоварищей. Наезжают и обчищают. Ни одного свидетеля. Трафик проверенный, отлично наработанный: продают целой сети барахольщиков и антикваров, со списком надёжных клиентов. Ни один пропавший предмет ни на какой витрине вы не обнаружите. Бывает, что жандармы находят что-то, по случаю. Но только тогда, когда похитителей и след простыл. Авось, не лыком шиты.

Через пару лет, в 2014, в другой французской глубинке, но уже в весьма приличных масштабов городе я с удивлением обнаружила, что в весьма приличных масштабов храме, средь бела дня, священник терпеливо дожидается выхода последних посетителей и возможности всё запереть, прежде чем отьехать самому на стареньком зелёном драндулете.

На мои расспросы, мне подробно рассказали, что на этот раз дело не только в когда-то непривычном, а теперь давно обыденном воровстве ценных предметов церковного культа и прочего антиквариата, но и в участившемся вандализме всех сортов. От порчи картин краской из баллончиков и откалывания голов гипсовым статуям, до прилюдного мочеиспускания в чаши со святой водой.

На вопрос, кто же занимается подобного уровня вещами (не цыгане же, в самом деле, у них таки другая известная специализация — брать, что плохо лежит…), священник совсем помрачнел. И, затравленно оглянувшись по сторонам, тихонько признался, что молодёжь нынче пошла какая-то бесхребетная, подверженная любым и самым дурным влияниям. А с тех пор, как муниципалитет понастроил в городе дешёвое жильё для «выходцев из…» (дальше шёпотом), то и местная молодёжь с воодушевлением перенимает их открытое презрение «к нашей религии» и скрытые повадки элементарного хулиганства. То они фильмов понасмотрятся, то дурных примеров понаберутся.

После этого откровения, пересекая Францию вдоль и поперёк по нескольку раз в год, подобные явления я стала констатировать повсеместно.

Да и в прессу (и не только в локальную) они стали регулярно попадать.

В 2015г, в канун Рождества, в одном и том же департаменте одновременно сгорело несколько церквей и было спилено сразу несколько крестов на лесных перекрёстках. С тех пор традиция вандализма в отношении христианских символов окончательно укрепилась и не замирала, но скорее совершенствовалась.

Каждый год, в разных уголках Франции регулярно оскверняют или безобразно вандализируют знаменитые рождественские вертепы. В одном селении фигуры Волхвов, деревянные статуи XV века, были вынесены из алтаря и брошены в реку. В другом — разбиты и растоптаны гипсовые статуи Девы Марии, Иосифа и нескольких святых. В третьем вертеп подожгли. В четвёртом подожгли алтарь.

Далеко не все такого рода события (и ещё менее — их детали…) попадают в прессу. Но почти все они особенно тщательно фиксируются организацией «Обсерватория христианофобии», наблюдающей за любыми проявлениями оной, по всему миру.

Что любопытно: виновников осквернений и вандализма никогда не находят. Или во всяком случае, после очень кратких заметок о «происшествиях», как локальная, так и «монументальная» пресса теряет к ним всякий интерес и не утомляет читателей хроникой или результатами полицейских расследований.

По мнению самых бдительных и неутомимых наблюдателей, в этой категории правонарушений на сегодня смешалось всё: обыкновенные хулиганства, неумелые игры в плохо сознаваемые «ритуалы» и откровенно заявляемая христианофобия.

Поскольку точной информации о каждом конкретном случае представителям официальной прессы не выдаётся, а когда и выдаётся, то в печать не попадает, — общая ситуация на сегодя такова, что храмы приходится кое-как защищать на местах, подручными средствами.

Достаточно фешенебельный старинный французский город, километрах в 50 от Парижа. И сам город старый (на этом месте селились ещё во времена неолита), и церковь не нова, хоть и отстраивалась неоднократно, с 1123 г. Точнее говоря, не церквушечка — храм.

Вне расписания служб в храм не попасть — всё солидно законопачено, какую центральную дверь или боковую дверцу ни подёргай. Так и хочется сказать, подняв вверх большой палец, как в мультфильме Маша — медведю : «Во, заколотились!»

Элен почти семьдесят. Она одна из трёх приходских органистов, остальные два — мужчины: играют по очереди на службах в разных церквях одного прихода. В промежутках между службами, если она приезжает репетировать одна и открывает храм своим ключом, обязательно запирается внутри на всё время репетиции.

Даже в субботний, солнечный и спокойный день, в центре пусть и небольшого, но таки нормально населённого (4500 жителей) европейского города.

— «Если я вижу хороших людей у входа, спрашиваю, хотят ли посетить и пускаю с удовольствием. Пока они ходят, смотрят, я спокойна. Всё-таки не одна. Но когда уходят, запираюсь. Пока я играю, я же не вижу, кто войдёт: и что я одна смогу сделать, если опять начнут безобразничать…

Знаете, сначала не верится, что такое возможно. Потом, если вам хоть раз доведётся быть свидетелем такого вот хулиганства — просто страшно. Страшно. Что я могу?. Пока вы вызовете помощь, они уже всё разгромят и уйдут. Хорошо, если вас не тронут….

Пресса нами не интересуется: если бы мечеть «обидели», или хотя бы синагогу — тогда сразу шум. Много шума. Из-за мечетей вообще шума теперь гораздо больше даже чем из-за синагог. Ну вы же знаете. Все знают. Это как бы по умолчанию. А мы никому не нужны. Мы наоборот — мешаем своими мелкими неполадками. Мы должны терпеть молча. Мне один мосьё с телевидения прямо так и сказал, так раздражённо сказал: «проявите терпение и снисходительность к чужим несчастьям!» Это когда здесь побили статуи, выкрали кубок, несколько ваз и золочёную даровницу из алтаря.

А потом в репортаж почти ничего и не попало: ничего не показали, только фото со входа и такое, знаете, уклончивое сообщение: подвергся вандализации такой-то храм, в таком-то городе, такой-то департамент. А чаще всего вообще ничего о нас не говорят. Дальше локальной прессы это не идёт. А все местные и без прессы в курсе, что творится.

Вы ведь знаете, что ещё до пожара в Нотр-Даме пытались поджечь собор Сент-Эсташ, помните? Возгорания были сразу в нескольких местах, чуть сообщили, быстро потушили и всe, всe замолчали!

Так вот и у нас здесь, в окрестностях, во многих церквях подобные случаи — и никто, никто не знает. Все молчат…»

— «В 2015, под Рождество, сгорели храмы в Фонтенбло и Венё-ле-Саблон, местная пресса об этом писала. И кресты пилили. И вертепы громили, где-то в провинции. Помнится, статуи 12 века в речку покидали. Об этом тоже писала только местная пресса…»

— «А писала местная пресса, как в рождественском вертепе из ясель изяли младенца и набросали мясных отребьев?.. Пресса об этом не написала, ни одна газета. Все замерли и молчали. Когда какие-то хулиганы поросячью голову подбросили к мечети — всё гудело возмущением. А о нас нельзя даже упоминать. Нам говорят, это мелкие разборки  местного значения…»

— «Насколько я могу судить, это давно уже не местные, а повсеместные разборки. Где, строго по прейскуранту, все равны, но некоторые равнее. А у вас лично есть идея, кто всё это делает и зачем?»

Она удручённо пожимает плечами и смотрит на зелень во дворе через полуоткрытую дверь:

— «Что-то сломалось в этом мире. Как будто втихаря открутили гайки и болты внезапно сорвало. Я это так ощущаю. У нас, два года назад, после наводнения, пришлось заменить орган. Старый оказался безнадёжно испорчен. Один из органистов говорил, неважно, давайте оставим так, всё равно никто не заметит, что местами фальшиво и что-то не так. Но всё-таки заменили. Новый оргàн поменьше, попроще, но играет чисто, и мы стараемся. Так вот, у меня впечатление, что нам всем когда-то незаметно подменили инструмент, а мы всё продолжаем играть и делать вид, что звучит не фальшиво…»