Наука и вера сквозь призму «цельного знания»

«Человек – не дитя по своим познаниям, не помрачено его разумение, не мала мера его сведений. Он, источник изобретений, всю тварь покоряет себе. Но ведением своим хочет стать выше Творца, покушается исследовать Творца, как тварь, и ему назначить пределы. Адам хотел стать выше Творца, вкусив древесного плода, и потомки Адамовы домогаются этого своими исследованиями. Каково начало, таков и конец» (преп. Ефрем Сирин. Домостроительство спасения. М., 2017. С.493, 495).

I. Всем известна противопоставляемая связка «объективный – субъективный», где первому термину обычно придается значение положительного, истинного знания, т.е. знания, полученного в результате изучения свойств объекта (человека, явления, социального строя, природы и т.п.) как бы извне противостоящего исследователю; а второму – отрицательного, поскольку оно основывается на личной предрасположенности изучающего, а не на научных характеристиках объекта его изучения. Сразу же добавим, что обычно «объективное» знание ассоциируется с наукой, а «субъективное» – с областью религиозных ощущений и опыта, т.е. ненаучным познанием.

Приверженец «объективного» опыта не только не сомневается в том, что мир познаваем им во всей его полноте, он убеждён, что объект его исследования именно таков, каким он его себе представляет на основе полученных результатов. «Наша господствующая установка такова, что мир нам известен и что известное, знакомое, привычное нам есть весь мир» (Франк С.Л. Непостижимое // Франк С.Л. Сочинения. М., 1990. С.203). Потенциальная неполнота сведений об объекте компенсируется в нем уверенностью в том, что в последующем, при помощи еще более совершенных приборов и методов, наука постигнет и те области бытия, которые сейчас ей недоступны. Очевидно, личность исследователя, его пристрастия и вкусы при таком познании ничего не значат – вернее, не должны приниматься в расчет. Это – субъективные переживания и свойства, которые неуместны в ходе «объективного» научного исследования.

Напротив, субъективное познание всегда изначально наделяет объект личностными и даже нравственными характеристиками в зависимости от характера исследователя. Образно выражаясь, в отличие от «научного» познания, где действует алгоритм: «есть «я» и противостоящий «мне» мир, как объект моего познания; субъективное восприятие основывается на парадигме: «я» познанию мир, органической частью которого сам же и являюсь, и потому воспринимаю его «по-своему». «Мне» важны не все свойства изучаемого мира, а только те, которые открываются таковыми лично для «меня». «Я» отдаю себе отчет в том, что мир непознаваем во всей полноте, и потому не стремлюсь к всеобъемлющему знанию, которое расширяется до бесконечности за счёт перманентно получаемых отрывочных сведений об объекте; по сути – становится уже не знанием, а совокупностью информации о нем.

«Мне» что-то нравится или нет только потому, что «я» нахожу в объекте нечто привлекательное для «меня», или, напротив, отталкивающее. Поэтому можно любоваться штормом или «зимушкой-зимой», хотя «объективно» шторм – это всегда опасное и грозное стихийное явление, часто заканчивающееся трагически для кого-то, а «зимушка» вполне способна вывести из строя теплоцентраль, обрекая целый дом на не самое приятное времяпрепровождение. И «объективно» их следует оценить именно таким образом, а не исходя из лирического настроения исследователя.

Ладно бы, субъективное познание допускало такие вольности только относительно живой природы, но ведь оно стремится «одушевить» собой весь окружающий мир, чего «объективная» наука принять не может ни при каких условиях. Разве камень, подвернувшийся так вовремя в минуту опасности, может быть с «научной» точки зрения, т.е. «объективно», назван «спасителем человека»?! А лавина, внезапно спустившаяся с гор, «коварной»? С точки зрения «объективного» знания, это – всего лишь тысячи тонн снега, полученных в процессе его скопления на склоне гор и в соответствии с законами всемирного тяготения рухнувших вниз, погребая под собой всё живое. И наделять окружающую природу душой или волей по мнению науки совершенно недопустимо. Однако при более тщательном сравнении такое различие на самом деле выглядит очень и очень условным.

«Объективность», залогом которой выступает личностная отстранённость исследователя, вовсе не свидетельствует о полноте полученного знания. Начнем с того, что оно ограничено нашими органами чувств, и нам доступно только те свойства объекта, которые мы способны воспринять; не более того. Остальные его характеристики не просто нам неизвестны, они зачастую даже не могут быть квалифицированы каким-то системным образом или не имеют наименований в нашей лексике.

Поэтому, например, все теории о том, что минералы могут влиять на любовные страсти, предупреждать об опасности, лечить болезни, способствовать богатству и т.п. – для науки не более чем «миф». Почему? Да потому, что эти гипотезы не могут быть достоверно, т.е. «научно» подтверждены. Правда, сторонников «объективности» при этом не смущает тот факт, что они не могут быть и опровергнуты по тем же причинам.

Впрочем, нельзя не заметить, что еще век назад не без оснований и успеха доказывалось, что миф не есть выдумка или фикция, но логическая (!), диалектически необходимая категория сознания и бытия, жизненно ощущаемая и творимая вещественная реальность, личностное бытие или, точнее, образ личностного бытия, личностная форма, лик личности (Лосев А.Ф. Диалектика мифа // Лосев А.Ф. Из ранних произведений. М., 1990. С.457-459). Для серьезных ученых бесспорно, что «сфера имагинарного (мифов, легенд, сказаний. – А.В.) представляет собой совокупность представлений, выходящих за пределы, устанавливаемые фактическим опытом и дедуктивным мыслительным рядом, объясняющим этот опыт. Каждая культура, каждое общество имеют своё имагинарное. Граница между реальным и имагинарным неопределённая, всегда и повсюду одна и та же, поскольку она есть не что иное, как область человеческого опыта в целом, от самого социально-коллективного до самого интимно-личного» (цит. по: Гофф Ж.Л. Герои и чудеса Средних веков. М., 2022. С.7, 8).

Для науки бессмысленно рассуждать о Боге, поскольку, как справедливо утверждал классик нашей литературы, «в области разума никакого доказательства существования Бога быть не может» (Булгаков М.А. Мастер и Маргарита. М., 2020. С.12). Разум, оперирующий логическими суждения, для «объективности», как известно, высший судия, неотъемлемая часть научного познания. Именно он способен соединять данные различных опытов, анализировать и синтезировать полученные результаты, проверять и удостоверять, что именно это знание – «объективно» и истинно. И если на вопрос: «Существует Бог или нет» разум не даёт ясного, чёткого и категоричного ответа, подтверждённого доказательствами, то, следовательно, рассуждать на эту тему бессмысленно.

Беда, однако, заключается в том, что инструментарий разума, которым он так гордится, на самом деле либо условен, либо содержит в себе неустранимые противоречия, либо вообще свидетельствует о металогичности бытия, мира. Определённость, «объектность» нашего знания покоится, как известно, на трёх логических принципах: «тождества» («А» есть «А»), «противоречия» («А» не есть не- «А») и «исключенного третьего» («все, что не есть не- «А», есть «А»). Однако они работают только тогда, когда в процессе анализа целостного мира исследуемое определение-объект искусственно выделяется из сплошного органического единства бытия, в котором пребывает. Последствия этих логических упражнений выглядят несколько обескураживающе для «научного» познания. Поясним этот тезис на простом примере.

Предметное познание исходит из предпосылки, что в некоем хаосе бытия, в некоем «Х», присутствуют объекты «А», «В», «С» и т.д. принадлежащие этому непознанному еще миру. Это «предварительное» знание оформляется суждением «Х есть А» (или «Х» есть «В», «Х» есть «С»), что означает, с одной стороны, что в природе «Х» можно усмотреть некие «А», «В», «С»; с другой, что «А», «В», «С» принадлежат именно к «Х», органично входят в его состав, укоренены в нем. Но если это так, то сам мир («Х»), бытие, из которого рационально вычленяются объекты-определения («А», «В», «С».), не подвержен логическим принципам и суждениям, возвышается над ними, глубже их. И потому, как несложно убедиться, указанные выше принципы «тождества», «противоречия» и «исключенного третьего» явственно указывают на существование более глубинного слоя окружающей нас реальности, свидетельствующего о металогическом единстве бытия.

В итоге, в самом «логичном» суждении мы постоянно сталкиваемся с непостижимым («сверхобъективным»), выходящим за пределы «объективного» знания, неизменно, с точностью закона природы свидетельствующим о том, что бытие, мир не может быть «объективирован» без ущерба для истины. И что истина – антиномична и являет собой органическое сочетание противоположностей, которые формальная логика, настроенная на внешне-объектное исследование, квалифицируется одной лишь отрицательной формулой («А» есть «не-А»), когда выбранный объект как бы вырезан из мира (Флоренский Павел, свящ. Столп или утверждение Истины. Опыт православной теодицеи в двенадцати письмах. М., 2012. С.52, 158).

Как следствие, любителям «объективности» волей-неволей приходится констатировать, что на самом деле бытие есть нечто трансрациональное, непостижимое по своей сути, тайна. Причём тайна не в том смысле, она вполне постигаема через последовательное и постепенное накопление знаний; она такова по своему существу. Мы только потому не замечаем этого, что окружающий нас мир – общий фон, всепроникающая среда для нашего опыта и познания. И как постоянное, всеобъемлющее и вездесущее, эта тайна, содержащаяся в бытии, пронизывающая его, ускользает от нашего внимания. Реальное бытие есть всегда некое безусловно нераздельное сплошное первичное целое, и его конкретное содержание лишь выражается в наших понятиях, но не совпадает с ними и ими не ограничивается (Франк С.Л. Непостижимое. С.201. 227, 233, 271, 280, 281).

II. Получается, что ключевая проблема «объективного» знания заключается как раз в том, что она преподносила в качестве своего отличительного и высшего свойства – оно всегда противополагает человека объекту его изучения. Но если в мире всё взаимосвязано, и человек является его элементом, частицей этих процессов, то с точки зрения той же самой логики он никак не может изучать их «со стороны». Он сам – «объект» среди других объектов. И потому его познание всегда, как только он пытается изучать бытие «объектно», «субъективно» и неполно.

Поэтому, познавая один конкретный объект, мы не можем понять его связи с другими, а вынуждены прибегать к гипотезам и предположениям; проще говоря, додумываем их. Человек видит объекты, способен фиксировать какие-то связи и взаимоотношения между ними и найти некоторые закономерности в силу повторяемости наблюдаемых им процессов. Но не может понять, в частности, как долго эти повторяемости будут иметь место, или, напротив, постепенно исчезнут, хотя бы и через тысячи лет; какие силы влияют на них, какому закону природы подчинены движения тел, и в каких границах эти законы природы вообще действуют. Ведь давно известно, что законы, открытые Исааком Ньютоном, актуальны лишь в пределах нашей планеты. Что при скорости света материальный объект теряет форму, хотя наше сознание противится признанию этого феномена. И помимо Эвклидовой геометрии есть еще и геометрия Н.И. Лобачевского, где параллельные прямые все-таки пересекаются, и многое, многое другое.

Человек изучает, анализирует лишь то, что видит и слышит. Но, в частности, духовный мир закрыт для нас по Божьему обетованию. Однако он и происходящие в нём явления объективно существуют и оказывают на нас лично серьёзное влияние, хотя и непостижимы для чувств и рассудка подавляющего большинства из нас. Исключения составляют лица, которые своей высоконравственной жизнью получили от Бога дар духовного зрения. Причём, не в качестве «награды за заслуги», а для несения своего духовного служения.

Например, преподобный Исаак Сирин описывает, как к отцам-пустынникам приходили Ангелы Божии, исполняли всякое желание монахов, а иногда учили, как следует жить Ангельской жизнью, открывали тайны бытия, прошлое, настоящее и будущее, спасали от ядовитых змей, других напастей. Иногда, когда враги нападали на святых, Ангелы придавали им смелость и отвагу. В иное время совершали через них исцеления или исцеляли самих пустынников, подвергшихся каким-либо страданиям. Порой телам их, изнемогшим от аскетических подвигов, прикосновением руки или словами сообщали сверхъестественную силу и укрепляли их; иногда же приносили хлеб и овощи (преп. Исаак Сирин. Слова подвижнические. М., 2021. С.483, 484). Безусловно, эти картины взяты преподобным не из чужих рассказов, он видел их воочию. Но многие ли могут сказать, что сами лицезрели нечто подобное?!

Даже в тех случаях, когда при помощи приборов фиксируется нечто, невидимое и неосязаемое нами (наличие других космических тел, «черных дыр», атомов и т.п.), мы все равно не можем ни подтвердить, ни опровергнуть те характеристики, которые придаём этим объектам. Нам остаётся лишь догадываться о них и верить, что наши предположения верны в той или иной степени. Таким образом, вопрос о достоверности «объективного» познания сводится в итоге к вопросу о критериях (Флоренский Павел, свящ. Столп или утверждение Истины. Опыт православной теодицеи в двенадцати письмах. С.30).

Однако здесь возникает новая проблема: приняв их в виде законченного списка, мы тем самым отбираем из невероятного множества потенциальных критериев лишь те, которые лично нам представляются «объективными», договорившись, что только при их наличии полученные результаты исследования будут считаться истинными. Но где же, спрашивается, здесь объективность? Напротив, налицо субъективная предрасположенность, выдаваемая за свою противоположность.

Мы твёрдо знаем (или всё же верим?), что где-то существуют другие галактики, полные небесных тел, что весь мир пронизан физическими явлениями, что звёзды испускают свет, рассеивающийся по Вселенной и доходящий до Земли. Однако достоверно не в состоянии сказать, как именно они влияют на климат планеты, человека и природу. То, что эта связь имеет место, мы знаем по вспышкам на Солнце, весьма активно действующим на электромагнитное поле планеты, а потому и на наше самочувствие, работу приборов и т.п. Хотя и в этом случае едва ли можем твёрдо и доказательно утверждать, что эти виды воздействий – единственные, и что не существует других, для нас невидимых и ещё непознанных. Но почему не допустить и той гипотезы, что наша Земля (микрон в мире необъятного Космоса) самим фактом своего существования также влияет и весьма существенно на какие-то космические тела в далёком созвездии Центавра, к примеру? Какие приборы могут это подтвердить или опровергнуть?!

Существование некоего «субъективного толчка» для последующего анализа внешнего мира признавалось уже в античные времена. Например, изучая причины движения, Аристотель основывался на идее движения тела от одного источника к другому. Ведь если шарик покатился, то, значит, его кто-то или что-то толкнуло. Но, идя по этой цепочке, великий философ делал вывод, согласно которому причины движения уходят в бесконечность, а этого он субъективно допустить никак не мог: как любой грек, Аристотель ненавидел бесконечность. А поэтому считал, что тело, на которое ничто не воздействует, будет находиться в состоянии покоя, т.е. в естественном для себя состоянии.

Однако позже Исаак Ньютон выдвинул совершенно иной принцип («первый закон Ньютона»): тело, не подвергающееся воздействию никакой силы, будет двигаться по прямой с постоянной скоростью. Естественным состоянием, таким образом, для него оказывается уже не покой, а движение. Это весьма наглядный пример различия мировосприятия между видящим идеал в покое человеком античности и постоянно к чему-то стремящимся человеком Нового времени. Добавим, что после открытия теории относительности в XX веке стало очевидно, что ни одна из двух точек зрения не более истинна и не более ложна, чем другая; всё гораздо сложнее (Суриков И.Е. Полис, логос, космос: мир глазами эллина. Категории древнегреческой культуры. М., 2012. С.198).

Чем более познание стремится к «объективности», дистанцируя исследователя от объекта его познания, тем более оно становится рассеянным. В результате с некоторого момента возникает эффект специализации, когда, как, например, в медицине, единое тело человека изучается по отдельным органам, как будто все они существуют сами по себе без какой-либо связи. И чем дальше – тем больше возникает дисперсия этого сомнительного в своем существе познания. Раньше был один эскулап, который лечил все болезни, затем появилась специализация, делящая врачей на терапевтов, педиатров, кардиологов, урологов и т.д. Спустя короткое время каждая из указанных специальностей еще более разделилась в себе, так что теперь доктора, который мог бы самостоятельно целиком и полностью диагностировать самочувствие больного хотя бы при помощи аппаратуры – нет.

Аналогичные процессы происходят и в юриспруденции, социологии и в других науках. Так, к примеру, уже Н.М. Коркунов сетовал, что более нет правоведов, а есть лишь специалисты по отдельным узким отраслям права (Коркунов Н.М. Лекции по общей теории права. СПб., 1898. С.12). Сегодня специализация и в правоведении достигла ужасающей степени. Цельное знание, как явление, в таких условиях сформироваться никак не может. Нужно ли говорить, что такая «объективность» весьма далека от реальной действительности?

III. С другой стороны, личностная пред-оценка объекта исследования, в которой упрекают «субъективизм», на самом деле имеет весьма здоровую основу: ведь в этом случае исследователь исходит из аксиомы органической взаимосвязи себя с объектом своего изучения, со всем миром, Космосом. Даже если эта аксиоматичность, религиозная по своей сути, возникает неосознанно, интуитивно, цельности познания такой подход никак не вредит; напротив, позволяет увидеть то, что «объективному» исследователю недоступно.

Например, вода, понимаемая как дар Божий, исполняется в глазах «субъективиста» духовной значимости. Да и просто ощущение холодной, ключевой, сладкой воды, которую пьют под жарким солнцем, далеко оставляет позади себя физиологические свойства этой жидкости; разве ими вода, как явление, в такие минуты ограничивается?! Вода осознаётся живой, чувствующей и отзывчивой, в ней есть душа, и она находится под особым покровительством Ангелов стихий. В религиозных сочинениях вода радуется вместе со святым и горюет вместе с ними. В некоторых иконографических произведениях, например, Крещения Господня в Иордане, вода вообще изображается в человеческом виде. И это – не прихоть художника, а иконописный канон, созданный соборным разумом Церкви (Флоренский Павел, свящ. Философия культа (Опыт православной антроподицеи). М., 2018. С.221, 222).

Практически все земледельческие культуры в основе своей предполагают органичное соединение с природой. Вся природа и земля, в частности, окружались ореолом святости, как та область творения Бога, в которой и с которой человек должен жить дружно, по-соседски. В народном фольклоре природа неизменно одушевляется: «Вода – дочь Ульяна, земля – мать Татьяна, камень – брат Пётр». Землёй клянутся, земля, завёрнутая в тряпицу, символизирует образ Родины для уходящего на войну солдата. Лежать лицом вниз на земле считалось ее осквернением, грехом (Шафаревич И.Р. Россия и мировая катастрофа // Шафаревич И.Р. Сочинения. В 2 т. Т. I. М., 1994. С. 431, 432).

Разумеется, «субъективное» познание далеко не ограничивается этими чувственно-романтическими образами. Оно не может не основываться на сенсорных ощущениях, полагать в основу своих умозаключений логические суждения и данные, полученные опытно-умозрительным путём, или игнорировать открытые закономерности. Как бы мы ни были пристрастны, но не сможем назвать горячее – холодным, горькое – сладким. А потому «субъективное» познание так же стремится к объективности, как и «объективное» основано на субъективности. Хотя, безусловно, результаты обоих подходов далеко не сходны между собой, в первую очередь – содержательно.

Сравнить «объективное» и «субъективное» познание можно на примере с тёмным окном, которое человек, быть может и совершенно случайно, протирает и обнаруживает, что за серой пылью на стекле ему открывается за каждым движением руки с тряпицей многообразный и невероятно красивый мир. Вначале «наглухо закрыты ставни и задернуты непроницаемые шторы в солнечный день; узость и теснота, страх и страхование, и все непроницаемый свет, и все непроницаемо свету» (Шмеман Александр, протопр. Дневники. Вторник, 5 октября 1976 г. // Шмеман Александр, протопр. Дневники 1973-1983 гг. М., 2007. С.295). Но по мере того, как стекло очищается, мир этот становится всё более и более богатым, разноцветным. Одна незадача – он всегда как бы находится вовне, за стеклом, хотя бы уже и чистым. Нужно великое усилие, чтобы человек, не только протерев его, но уже открыв окно, вошёл в тот мир, который разглядывал ранее со стороны, стал частью его. Согласимся, личностное восприятие мира в первом и во втором случае кардинально разнится между собой. Одно дело – смотреть на океан по телевизору, и другое – купаться в нем, вдыхать соленый ветер стихии, любоваться полетом птиц над волнами и рыбами в глубине вод.

До тех пор, пока этого сверхусилия не произошло и человек «не вошёл» в мир, для его сознания всё окружающее пространство ограничено комнатой, в которой он пребывает, и стеклом. А потому самые беспристрастные и «объективные» суждения будут являться на самом деле знаниями лишь о части мира, а не обо всей Вселенной. И носить, разумеется, весьма ограниченный характер, основанный на сенсорных ощущениях, при помощи которых это избирательное, видимое пространство открывается нашему взору. Хотя в действительности небо и земля представляют собой «два образа бытия единого мира, единого творения, мир идеальный и реальный, горний и дольний, которые смотрятся друг в друга и соотносятся между собой» (Булгаков Сергий, прот. Лестница Иаковля. Об Ангелах // Булгаков Сергий, прот. Малая трилогия. М., 2008. С.422).

В это можно только верить, поскольку человек сам по себе, собственными усилиями и разумом, объективно соединить в своем сознании эти два мира никак не в состоянии. Мы познаем любой объект во времени и пространстве. Однако нельзя не согласиться с Давидом Юмом и Иммануилом Кантом, что они лишь субъективные рефлексии нашего сознания, а в действительности время и пространство – другие, не такие, какими мы их себе представляем. Они не линейны, на самом деле «прошлое воздействует на настоящее, а настоящее придаёт значение прошлому, повествуя о нём» (Майнарди А. Понятие времени в древнерусской агиографии // Майнарди А. Встреча с братом: христианское предание между Востоком и Западом. Киев, 2012. С.86).

Идя по пути «объективного», т.е. вне-религиозного познания, мы вольно или невольно изучаем мир в статике, каким он открылся нам здесь и сейчас, то, каким мы его увидели в данную секунду. Всё остальное, желаем мы это признать или нет, мы домысливаем. Но ведь мир на самом деле динамичен, также как время и пространство. Л.П. Карсавин справедливо утверждал, что в каждый миг своего развития мир является вполне определённой пространственной величиной, но во времени он всегда меняется, то уменьшаясь, то увеличиваясь, так что может стать больше или меньше любой пространственной величины. У мира нет конца во времени, тем самым он бесконечен. Вместе с тем мир конечен, т.е. имеет начало и конец, ибо он – творение Божье, всегда и постоянно находится в процессе создания его Богом, т.е. в процессе своего возникновения из ничего (Карсавин Л.П. О личности // Карсавин Л.П. Религиозно-философские сочинения. Т.1. М., 1992. С.133, 134).

И наш великий философ А.Ф. Лосев говорил, что время в каждый конкретный момент есть точка, которая начинает развертываться в пространстве. Исходно время есть подвижный образ вечности. Его подвижность предполагает пространство, в пространстве располагаются раньше и потом, т.е. происходит развёртывание времени. Попытка свести на «объективное» время все события и действия обречена на провал, поскольку живое время невозможно высчитать. «Древние имели смелость сказать: да нет никакого времени! Есть вечность, и есть жизнь» (цит. по: Бибихин В.В. Алексей Федорович Лосев. Сергей Сергеевич Аверинцев. СПб., 2022. С.145, 146).

То, что время разное, хотя внешне остаётся одинаковым, несложно обнаружить и визуально на собственном бытовом опыте. Есть детские лица, которые уже выглядят старыми, пожившими. И есть лица пожилых людей, которые по-прежнему выглядят детскими. О таких говорят: «Время над ним не властно». Потому и не властно, что у них – другое время, длинное, бесконечно длящееся для тех, кто бегает греха. Разве в Раю Адам и Ева не менялись бы во времени? Наверняка. Но они были бы всё равно бессмертными (Быт. 2:17). Есть время и для Ангелов, хотя они приобщены к вечности и пребывают в блаженстве своего боговедения; и это время также – другое (Булгаков Сергий, прот. Лестница Иаковля. Об Ангелах С.410, 411).

Мир пребывает в Боге, как бы «в середине Его» (Антоний (Сурожский), митр. Человек перед Богом. М., 2022. С.70). Поскольку же Господь по Своей природе непостижим, непостижим «объективно» и сотворённый, и творимый Им мир. Человек видит только то, что открыто его телесному зрению, насколько протёрто стекло, через которое мир открывается ему. Но поскольку ему, спасённому для вечной жизни, суждено стать сотворцом Бога, то, очевидно, ничего непостижимого в Космосе для него в перспективе оставаться не может. Ведь именно через человека и вместе с человеком произойдёт обожение всего тварного мира, земного и духовного (Алипий (Кастальский-Бороздин), архим.; Исаия (Белов), архим. Догматическое богословие. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1999. С.223, 224). «Бог владеет всей полнотой бытия, человек может ею овладеть, и по мере того, как он действительно овладевает полнотой бытия и становится настоящим царём мироздания, он уподобляется Богу» (Соловьев В.С. История и будущность теократии // Соловьев В.С. Собрание сочинений. В 12 т. Т.4. Брюссель, 1966. С.341).

Таким образом, подытожим, подняться над внешними «объективными» представлениями возможно для человека при помощи науки, которая даёт материальное знание о мире, Вселенной. Но, главное, деятельной верой, молитвой, как способом общения человека с Богом и уподобления Ему. Поэтому так неразрывно связаны наука и вера, и, хотя влияние их на человека различно, они преследуют единую цель – приблизить его к Богу через то синтетическое «цельное знание», которое даётся из обоих источников.

По мере духовного восхождения человека все тайны миры будут сняты по Божественной благодати нашей же верой «изнутри». Во Христе во всем полнота и она достижима только через Него (Кол. 2:9-10). Нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, ни сокровенного, что не сделалось бы известным и не обнаружилось (Лк. 8:16). Бог будет «всяческое во всем» (блаж. Феодорит Кирский. Творения / под ред. А.И. Сидорова // Библиотека Отцов и Учителей Церкви. М., 2003. С.426). Бог познал человека, человек познает Бога – и вся полнота во Христе станет полнотой в человеке. Тогда каждому откроется «полнота во всём»…

Величко Алексей Михайлович, доктор юридических наук