Постхристианство и ислам - возможно ли мирное сосуществование?

Недавние – в исторической перспективе – теракты в Лондоне, равно как и сравнительно недавние – во Франции, заставляют нас вновь возвратиться к непростой и актуальной теме взаимоотношений постхристианской и исламской цивилизаций. Ведь, по меньшей мере, неразумно отрицать тот факт, что демографическая экспансия мусульман в Европу привела к культурологическому конфликту, который находит свое выражение, в том числе, и на бытовом уровне. Достаточно вспомнить узаконенные, не так давно, в Германии шариатские патрули, вызвавшие, разумеется, негативную реакцию со стороны коренных немцев. Нечто подобное, к слову, появлялось и в России – имею в виду инициативу чеченца Ислама Исмаилова «Стоп харам». Замечу, что неприятие западной цивилизации, ее исторических устоев, возникает не только у необразованной части мусульман, якобы жаждущих резать баранов на рафинированных улицах европейских городов. Немало исповедующих ислам интеллектуалов также с отчуждением относится к западной религиозно-культурной традиции – достаточно почитать интересные заметки современного политолога-мусульманина Руслана Курбанова «Темное сердце Европы». 

При этом нужно также отметить, что наплыв мигрантов из Ближнего Востока и Африки на тесные просторы Старого Света представляет собой прямое следствие осуществлявшейся, несколько веков назад, хищнической колониальной политики ведущих европейских держав. Тот же Курбанов в своих выступлениях нередко цитирует слова французского генерала Анри Гуро, в июле 1920-го наступившего на могилу Саладина и бросившего: «Мы вернулись». Этому военачальнику и в страшном сне, полагаю, не снились масштабы исламизации его родины, спустя менее чем столетие после произнесенной им высокомерной фразы. 

В этой связи раздаются голоса о невозможности мирного сосуществования европейцев – в большинстве своем давно уже не христиан, но мыслящих, в значительной своей части, пока еще в рамках христианской культуры, – и мусульман. Однако так ли это на самом деле? Не являясь футурологом, я не могу ответить на данный вопрос, но поразмышлять о нем, полагаю, стоит, тем паче, что на современном этапе исламизация не только западных стран, но также непосредственно и европейских регионов России, за исключением традиционно мусульманского Поволжья, происходит стремительными темпами. Другое дело, что ислам не однороден и делится на огромное количество направлений и сект, часто враждебных друг другу и малознакомых немусульманину. И от того, какие именно течения возобладают в России, зависит, во многом, и наше будущее. 

Разговор же об историческом опыте взаимоотношений мусульман и христиан – разумеется, краткий и неполный – я предлагаю начать с раннего Средневековья. Ведь как сказано в книге Екклесиаст: «Нет ничего нового под солнцем». И многие изменения в истории происходят в трансформации форм, но не сущности человеческой природы, да и парадигмы религиозного мышления достаточно консервативны, особенно в исламе. Так что предлагаемый мной экскурс вполне уместен. 

Итак, как же складывались взаимоотношения мусульман и христиан, когда они впервые познакомились друг с другом? Произошло это на закате античности и, даже больше того: знаменитый бельгийский историк Анри Пиренн утверждал, что эллинизированный мир Средиземноморья подвергся разрушению не в результате Великого переселения народов и последовавшей затем гибели Римской империи, а вследствие экспансии мусульман, коренным образом изменивших политический, этнографический и религиозный облик Евразии. Весомый аргумент, особенно на фоне того, что варвары в той или иной степени были инкорпорированы в мир римской культуры – достаточно вспомнить стремление Карла Великого воссоздать Римскую империю, а мусульмане изменили не только этнографической облик Средиземноморья, но и принесли в него новую религиозно-культурную традицию, в значительной степени повлиявшую и на западно-христианский мир. 

Напомню, что ислам возник на периферии двух высокоразвитых, но истощенных войной друг с другом, ойкумен – империи Ромеев (Византии) и персидской державы Сасанидов и, по меркам истории, мгновенно привел к пробуждению отсталых, в сравнении с названными цивилизациями, аравийских племен, завоевавших в VII-VIII веках огромные территории. Воины Аллаха сокрушили Персию, покорили принадлежавшую византийцам Святую Землю, взяв в 637 году Иерусалим. И вот здесь мы соприкасаемся с первым мифом, согласно которому ислам распространялся огнем и мечем. Нет, то что мечом – сомнений не вызывает, а вот огонь использовался далеко не всегда. И падение Иерусалима – тому свидетельство. Впрочем, прежде, нежели рассказать об обстоятельствах его капитуляции, напомню, что незадолго до нее, в 614 году, город взяли персы, устроившие в нем настоящую бойню, сопровождавшуюся осквернением христианских святынь, главную из них – Крест, на котором был распят Спаситель, завоеватели увезли в свою столицу Ктесифон. 

В ответ император Ираклий начал первую в истории христианства Священную войну за веру, можно даже сказать – Крестовый поход. Разгромив армию Сасанидов, предельно ослабив и их, и свою державу, басилевс возвратил Крест: непосредственно в Иерусалим облаченный в рубище Ираклий его внес на своих плечах, то есть, по сути став первым подлинным правителем-крестоносцем. Видимо, поэтому об эпохе Крестовых походов некоторые средневековые хронисты писали, по словам историка Светланы Лучицкой, как об «Истории Ираклия». 

Но ничего, подобного устроенной персами резне, не случилось в 637-м: «Подойдя к Иерусалиму, – пишет историк-арабист Олег Большаков, – он (халиф Умар – И.Х.) со свитой и сопровождающим войском стал лагерем, и к нему явились с изъявлением покорности патриарх Софроний и губернатор или комендант города (битрик). В город он вступил только на следующий день, во вторник. Патриарх Софроний показал ему главные храмы Иерусалима и провел на развалины ветхозаветного храма. Здесь Умар, показав своей свите личный пример, начал расчистку от мусора и обломков небольшой площадки под мечеть. Поскольку упомянутая в Коране «дальняя мечеть» (Масджид ал-Акса) связывалась в представлениях мусульман с Иерусалимом, то и мечеть, основанная здесь Умаром, стала называться Масджид ал-Акса». 

То есть никакого насилия над мирным населением – как, к слову, и в истории со взятием города помянутым выше Саладином в 1187-м – не было, в противоположность захвату Иерусалима не только персами, но и последовавшему, спустя столетия – рыцарями. Однако сам по себе факт мирной сдачи отнюдь не является свидетельством доброты одних и жесткости других, поскольку нужно понимать, что любой город, взятый в результате штурма, обречен на разграбление и резню. Исключений в истории не было. Нужно также помнить, что для зороастрийцев-персов Иерусалим не представлял собой святыню, а виделся им просто желанной добычей. Мусульмане же считают христиан и иудеев людьми Писания и поэтому относятся к ним отнюдь не как к язычникам. Во многом поэтому с такой легкостью, вслед за Иерусалимом, арабы покорили страну пирамид. Тут еще сыграло роль то, что потомки древних египтян – копты-монофизиты не принимали догматов Халкидонского собора, и поэтому испытывали не только военно-политический, но и религиозный гнет со стороны Константинополя. Население же павших под ударами арабской конницы североафриканских владений Византии довольно быстро приняло ислам, поскольку, в значительной своей массе, исповедовало арианство – я имею ввиду вандалов и алан, так как и еретик Арий, и Мухаммад следовали практически идентичному взгляду на Христа, отрицая в Нем божественную природу. 

Но как только мусульманская экспансия была остановлена военным путем, ислам замкнулся в себе. Нет, арабские и персидские путешественники, равно как и торговцы, стали привычными гостями в христианских странах, но они практически не занимались прозелитизмом, если не считать обращенное со стороны, вероятно, волжских булгар, предложение к кагану русов Владимиру принять ислам. Согласись он, баланс сил в Западной Евразии изменился бы радикальным образом в пользу мусульман: «Христианская Европа – пишет итальянский историк Франко Кардини – оказалась бы в тисках: в Средиземном море варяго-славянский флот сражался бы на стороне арабов, а не греков. У мусульман появился бы бастион на восточной границе Европы, и ислам мог бы распространиться в Скандинавии раньше, чем туда прибыли бы христианские миссионеры!»

Ну а если военным путем достигнуть успеха не удавалось, то адепты самой молодой в мире религии (впрочем, мусульмане с моим этим утверждением не согласятся, поскольку считают, что ислам представляет собой возврат к вере Авраама) не только не предпринимали активных попыток распространить свою верую путем проповеди, а, напротив – согласно утверждению Кардини: «Типичное свойство традиционной мусульманской цивилизации, обозначившееся с первых лет существования ислама: не проявлять интереса к прочим цивилизациям». Это является свидетельством того, что мусульмане не станут интегрироваться в чуждую им культуру, тем более либеральную. А вот когда на просторах Старого Света их станет большинство и они окажутся инкорпорированы во властные структуры, то эра либерализма на Западе завершится сама собой. 

Однако не будем спешить и вернемся в эпоху раннего Средневековья. После битвы при Пуатье 732 года, основные военные действия между мусульманами и христианами развернулись на Пиренейском полуострове, где головной болью для омейядского эмира, с VIII века, стали норманны. Эмиру пришлось возводить против них береговые укрепления, которые защищали мурабитун – добровольцы, посвятившие себя джихаду, ставшему ответом на скандинавские набеги, то есть уже в названном столетии мусульманам, на ряде направлений, приходилось защищаться. Для западных христиан война с миром ислама постепенно принимает формы религиозного противостояния. Так, в 721 году, когда арабы подошли к Тулузе, папа Григорий II вручил герцогу Аквитанскому напрестольную пелену храма Святого Петра, ее разрезали на кусочки, проглоченные христианскими воинами. 

Таким образом, и христианам и мусульманам война виделась священной; причём, задолго до начала объявленного папой Урбаном II Крестового похода. И здесь интересная деталь – своего рода еще один миф: среди самих мусульман существует представление, что джихад стал ответом на Крестовые походы; в качестве контраргумента европейцами приводится сам факт арабских завоеваний в первые века после возникновения ислама. Это и так и не так; то есть, разумеется, глупо отрицать агрессивность политики первых халифов, именуемых в исламе «праведными», но вновь позволю себе процитировать Кардини: «Со временем рассказы о войнах в Средиземном море и на Пиренейском полуострове, которые пополнились невероятными приключениями, были подхвачены и развиты эпической традицией. Воспоминания об этих войнах стали, по праву или нет, тем "вызовом", на который были призваны дать ответ Крестовые походы». 

Однако у читателя может возникнуть вполне резонный вопрос: а только ли, в эпоху раннего Средневековья, воевали друг с другом христиане и мусульмане? Отнюдь нет. И если оставить в стороне джихад, то придется констатировать, что, несмотря на взаимные набеги, до XI века христианские паломничества на Святую Землю осуществлялись вполне мирно. В помянутом же столетии отношение европейцев к мусульманам – от знатного рыцаря до последнего крестьянина – радикально поменялось, вследствие, как писал знаменитый французский историк Жак ле Гофф, пропаганды, «выдвигавшей на первый план ненависть христиан к приспешникам Магомета». Таким образом «были подготовлены и искусно организованы Крестовые походы. Свидетельством этого переломного момента являются шансон-де-жест (рыцарский эпос. – И.Х), в котором воспоминания об исламо-христианском симбиозе на границах двух сфер перемешиваются с утверждением ставшего отныне беспощадным противостояния. Вся господствующая отныне мифология сводится к поединку христианского рыцаря и мусульманина… Борьба против неверных становится конечной целью рыцарского идеала». 

Таким образом, накануне Первого Крестового похода предшествующие века непростых отношений двух молодых цивилизаций были мифологизированы на Западе в угоду политической конъюнктуре. Впрочем, не стоит упрощать проблему и проецировать на раннее Средневековье свойственные нам, людям XXI столетия, представления. Дело в том, что неотъемлемой частью ментальных установок и христиан и мусульман той эпохи были апокалиптические ожидания. «Представления – пишет историк Дмитрий Харитонович, – о грядущем Страшном Суде пронизывают всё Средневековье, люди тогда жили, по выражению блаженного Августина, “в тени будущего”… для наступления Второго пришествия, для завершения земной истории оказывается просто обязательным приход христианского монарха в Иерусалим, и даже, поскольку Святой Город находился во владениях Империи, завоевание его». 

Словом, наряду с соображениями политическими, Крестовые походы были обусловлены и эсхатологическим мотивами, не чуждыми и мусульманам. В те времена они, как отмечает английский исследователь Роберт Ирвин: «Верили, что конец света наступит тогда, когда на западе встанет черное солнце, а за ним последуют варварские орды Гога и Магога». Надо полагать, что в крестоносцах мусульмане и увидели апокалиптических всадников. Но не верно думать, что они мыслили себя невинными жертвами агрессии. Тот же Ирвин обращает внимание на хадис, в котором «Мухаммад сказал: "Последний час не пробьет, пока Аллах не даст моему народу победу над Константинополем"». И далее: «Время перед появлением первых крестоносцев было для мусульман периодом напряженных эсхатологических ожиданий, в частности, в связи с приближением 500-го мусульманского года, что соответствовало 1106-1107 году от Рождества Христова». 

Тем не менее, повторю, взаимоотношения двух цивилизаций определялись не только войной, но и мирным контактами. Кому неизвестна история о том, как в 802 году аббасидский халиф Харун-ар-Рашид прислал императору франков Карлу Великому в дар слона; да и паломничества христиан в Иерусалим не встречали препятствий со стороны мусульманских властей города, разделенного на кварталы по религиозному признаку. Нельзя также отрицать культурное и интеллектуальное влияние арабского мира на страны Запада в эпоху раннего Средневековья. Пик этого влияния приходится на время правления династии Аббасидов (VIII-XII вв). В одном из своих выступлений Курбанов произнес: «Был период, когда в одной библиотеке Багдада хранилось книг больше, чем во всех странах Европы в Средние века». В чём же причины подобного культурно-интеллектуального возвышения исламского мира? Ответ даёт французский историк Ален де Либера: «Цивилизации получают наследство по мере собственного развития. В случае эпохи Аббасидов следует говорить о "великом наследии человечества". Действительно, заимствование велось из шести известных на то время литератур – еврейской, сирийской, персидской, индийской, латинской и греческой, при этом для розыска книг отправлялись экспедиции в Персию, Индию, Константинополь. Что же именно переводили? Да почти всё, что угодно. Это означало, что наряду с прочим переводились великие труды греческих философов (в первую очередь Аристотеля), научные тексты, труды по алхимии и медицине».

Эти, выполненные в Багдаде и других городах халифата переводы, оказали значительное влияние на западный мир. Достаточно вспомнить общеизвестный факт: пытаясь соединить христианство с греческой философией, средневековые западные богословы использовали дедуктивный метод Аристотеля, с трудами которого познакомились благодаря переводам ибн Рушда, более известного под именем Аверроэса. И не в последнюю очередь благодаря арабскому влиянию американский историк Чарльз Хаскинс имел основания написать, применительно к Западной Европе, о «возрождении XII века». Влияние было, правда, в большей степени персидское, нежели арабское, ибо большинство выдающихся ученых «Золотого века ислама» принадлежали именно к этому народу – врач и философ Абу ибн Сина, математик и астроном Абу-ль-Вафа аль Бузджани, «отец алгебры», а также астроном и историк Аль Хорезми. Примеры можно приводить и дальше. 

Поразительно, что даже после взятия крестоносцами Иерусалима и устроенной в нем жестокой резни мусульман, отношения между ними и христианами нередко принимали вполне мирный характер. Вот как об этом пишет испано-мусульманский хронист Ахмед ибн Джубайр, во время путешествия в Палестину в 1184 году: «Христиане взимают с мусульман на своей территории определенный побор, который был установлен с доброго согласия. Со своей стороны христианские купцы платят на мусульманской территории пошлину со своих товаров; между ними существует совершенное согласие и во всех обстоятельствах соблюдается равенство. Воины заняты войной, народ же пребывает в мире. В этом смысле ситуация в сей стране настолько необычна, что и длинное рассуждение не смогло бы исчерпать тему…». Посетивший Иерусалим в 1095 году арабский ученый и мистик Ибн Ал Араби (не путать со знаменитым арабским мистиком XII века), по словам историка Кэрола Хиллебрандта: «Не даёт оснований полагать, что местные христиане страдали от притеснений со стороны мусульманских властителей». И далее исследователь отмечает: «Нет никаких сведений о том, что христианским пилигримам, будь то из Византии или из Западной Европы, препятствовали в посещении святых мест Иерусалима». 

Таким образом, обе цивилизации знают опыт мирного сосуществования на культурно-бытовом уровне, причём, в исторический период, когда ни одна из сторон не доминировала в военно-экономическом отношении, несмотря на постоянные войны. Ситуация меняется, начиная с XIII века, после того как исламский мир был ослаблен монгольским вторжением; характерно, что именно в этом столетии родился арабский теолог ибн Таймия, ставший богословом, представлявшим, по словам французского исследователя Анри Корбена, «наиболее враждебную по отношению к философам тенденцию в исламе». Собственно, как произнес в одном из своих выступлений философ Виктор Лега: «От философии в исламе отказались в XII веке», следствием чего стала стагнация, начиная с позднего Средневековья, исламского мира в области науки, что привело его к существенному отставанию от Запада – прежде всего в военно-технической области, непреодоленному и по сей день. С тех пор в исламе фактически прекращается серьезное изучение античной философии. 

И как итог: на мой взгляд, самим мусульманам нужно, как бы это парадоксально ни звучит, вернуться в доваххабитское интеллектуальное Средневековье, что может стать для мира ислама трамплином для подлинного культурного возрождения, которое позволит преодолеть отсталость и выстроить добрые отношения с соседними цивилизациями, что, собственно, на современном этапе и происходит в России, среди интеллектуальной элиты которой немало и христиан и мусульман, равно как и людей других конфессий. Кроме того, в последние годы мусульмане, по крайней мере на Ближнем Востоке, сумели убедиться, кто является их подлинным другом, а кто – врагом.