«Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?»

Мы знаем, что Крест Христов и Его страдания не были внезапными и случайными: «Так написано, и так надлежало пострадать Христу» (Лк. 24, 46). В Евангелии от Матфея сказано, что после того как Петр исповедал свою веру во Христа Сына Божия, которую не плоть и кровь открыли ему, а Отец, Сущий на небесах (Мф. 16, 17), «Иисус начал открывать ученикам Своим, что Ему должно идти в Иерусалим и много пострадать от старейшин и первосвященников и книжников, и быть убиту, и в третий день воскреснуть» (Мф. 16, 21). На сей час Христос явился в мир (Ин. 12, 27) — об этом вся Его проповедь. Когда Он говорит: «Блаженны нищие духом, блаженны плачущие, блаженны кроткие», Он возводит тайну этого блаженства к тайне Креста: «Блаженны изгнанные за правду, блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня». Его слово о Хлебе жизни так же устремлено к этой тайне: «Хлеб же, который Я дам, есть Плоть Моя, которую Я отдам за жизнь мира» (Ин. 6, 51). Его откровение о Добром Пастыре свидетельствует, что Его служение, как Его Крестные страдания, заключается во всецелой отдаче Себя Богу: «Я есмь пастырь добрый: пастырь добрый полагает жизнь свою за овец» (Ин. 10, 11). «Потому любит Меня Отец, что Я отдаю жизнь Мою, чтобы опять принять ее», — говорит Господь (Ин. 10, 17). Он свободно отдает ее. «Никто не отнимает ее у Меня, но Я Сам отдаю ее. Имею власть отдать ее и власть имею опять принять ее. Сию заповедь получил Я от Отца Моего» (Ин. 10, 18). Крест поистине исполнение воли Отчей, которую Он принимает в полноте свободы во всем величии этого выбора.

Когда мы созерцаем Того, о Ком Евангелие от Матфея говорит «Иисус, называемый Христос» — имя Мессии, Помазанника Божия, Его Божественное имя; когда мы исповедуем веру Церкви, выраженную в семи Вселенских Соборах; когда утверждаем, что Он единосущен Отцу, что Он той же Божественной природы, что и Его Отец, и в то же время подобен Приснодеве Марии, а значит, и нам, Ее чадам, единосущен нам, во всем уподобившись братьям Своим; когда рассматриваем Его Богочеловеческую личность в единстве ипостасей, соединенных без смешения или разделения; когда мы стараемся ничего не потерять из богатства Его Божества, ничего не возвысить из Его самоуничижения, Его вольного взятия на Себя нашей человеческой ограниченности и наших человеческих немощей, — тогда умолкает всякое наше слово о Нем, и мы понимаем со страхом и трепетом, где мы стоим, перед лицом какой непостижимой тайны. Действительно, только по благодати, которая была дана апостолу Петру в час его исповедания, может нам приоткрываться эта тайна Божественной чистоты и вечной любви, присутствующая в человеческой жизни Спасителя. Бесконечная полнота Божества Того, Кто явился в рабии зраке (Флп. 2, 7).

Мы исповедуем эту веру, мы пытаемся благоговейно умом и сердцем, всей нашей жизнью приблизиться к ее пониманию. Но когда в Гефсимании Он говорит Своим ученикам: «Душа Моя скорбит смертельно» — кто может это слышать? Как Слово Божие может дойти до такого предела, как Слово Божие может так говорить! Многое из того, что происходит в Гефсимании и на Голгофе мы можем понять.

Я понимаю трех Его самых близких учеников, которые спят, потому что я сам, когда в церкви на Великом покаянном каноне поют: «Душе моя, душе моя, востани, что спиши, конец приближается», продолжаю стоять, пусть на коленях, но в окамененном бесчувствии. Или в среду и пятницу в течение всего года, в дни, посвященные Страстям Христовым, я только соблюдаю формальный поверхностный пост, почти забывая о смысле его. И порой за Божественной литургией перед таинством Тела и Крови Христовых я и часа не могу побдеть с Господом, волнуемый совершенно посторонними мыслями.

Отречение Петра — теперь я его все больше начинаю понимать. Предательство Иуды — и это я понимаю. Трусость Пилата — столько вокруг подобных примеров, достаточно внимательнее посмотреть на собственную жизнь. Заушение, заплевание, терновый венец, жажда Господа — да, понимаю. И смерть, и Крест — все понимаю. Боже, милостив буди мне грешному! Это я грехами своими повинен в смерти Твоей, но до сих пор не принесу Тебе подлинного покаяния. И, может быть, видя это, Господь говорит: «Душа Моя прискорбна до смерти».

Но когда Он говорит: «Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?» — несмотря на Вселенские Соборы, на учение святых отцов о благословляющей и попускающей воле Божией, я перестаю что-либо понимать. Я верую в спасительность этого события, я захвачен глубиной этой тайны, но эти слова в устах Христовых: «Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?» превосходят мое понимание. Я понял бы их, если бы их произносил какой угодно человек. Я понимаю их, когда их произносит Иов Многострадальный.

Я понимаю их, когда они были сказаны одной тяжело больной женщиной, умирающей от рака, которую я причащал. Во время такого причастия Господь дает иногда узнать священнику, как Бог любит страдающего человека, окружая Его Своей благодатью, и так было здесь. Но она сама уже не знала этого. Может быть, ее угасающее сознание терзала только одна искусительная страшная мысль, что ничего не существует. На самом деле она даже не могла произнести этих слов псалма: «Боже мой, Боже мой», вся ее жизнь была в этот момент только воплем: «Зачем Ты меня оставил этому нечеловеческому страданию в час смерти?»

Этот вопль отчаяния, исходящий от умирающего человека, я понимаю. Но невозможно его понять, когда он исходит от Господа Иисуса Христа, от Превечного Слова, от Сына Божия, Который является сиянием славы, образом Ипостаси Отца Небесного. От Того, Кто от Отца пришел и к Отцу идет. От Того, о Ком мы услышим среди ликования первой Пасхальной литургии на всех языках: «В начале было Слово и Слово было у Бога и Слово было Бог». От Того, Кто говорит: «Моя пища есть творить волю Пославшего Меня» (Ин. 4, 34). И от Того, Кто говорит: «Я от Себя не творю ничего, то, чему научил Меня Отец, то говорю» (Ин. 5, 30). И «Отец не оставил Меня одного, ибо Я всегда делаю то, что Ему угодно» (Ин. 8, 29). «Я и Отец — одно» (Ин. 10, 30). Весь смысл земного служения Христова в том, чтобы открыть тайну Пресвятой Троицы, которую Он носит в Себе. Разве эти слова: «Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил» не отменяют все остальное?

Воистину мы стоим перед бездной бесконечного отчаяния, в которую человечество падает в течение тысячелетий. Мы знаем, что в конце Господь скажет обо всем словами, взятыми из того же псалма: «В руки Твои, Отче, предаю дух Мой» (Пс. 30, 6). И я знаю, что причиной смерти, страданий Христовых, этого Его «Боже Мой, Боже Мой» являются наши грехи, раскрытые с беспощадной обнаженностью до конца, пережитые Им здесь в самых крайних своих последствиях. Господь Бог, ставший человеком, видит наше человеческое естество в предельной его пораженности грехом. Мы всегда более или менее слепы ко греху. Но Он, заступающий место каждого из нас, видит всю глубину зла.

Да, причину Его Крестных страданий я знаю, но эти слова: «Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?» — как Он мог их произнести? Мне кажется, что здесь начинается область, в которую мы не можем проникнуть.

В Евангелии сказано: «Потом приходит Он с ними на место, называемое Гефсимания, и говорит ученикам: побудьте тут, пока Я пойду помолюсь там». Между этим «тут», где они должны остаться, и этим «там», куда Он идет помолиться, — неисследимая, несоизмеримая ни с чем бездна. Между этим «тут» и «там» как будто нет ничего общего. Жизнь, како умираеши? Как предается погребению жизнь? Это невозможно постигнуть, даже если мы знаем, что благодаря этому погребению жизнь побеждает.

«И, взяв с Собой Петра и двоих сыновей Зеведеевых, начал скорбеть и тосковать», — слышим мы в Евангелии. Тогда говорит им Иисус: «Душа Моя скорбит смертельно, побудьте здесь и бодрствуйте со Мной». «И отошед немного, пал на лице Свое». Между этим «тут» и «отошед немного» нет никакого соприкосновения. С одной стороны — грешный человек, умаленный до предела в своем бессилии, который призывается только к одному — бодрствовать, а с другой — Святый Божий, Агнец Божий, оставленный всеми, один на один не со Своей, а с нашей человеческой смертью, с вольным принятием ее в этом страшном сражении: «Не как Я хочу, а как Ты хочешь».

С одной стороны — лучшие ученики Христовы, которые оказываются настолько немощными и отягченными своим грехом, что спят в этот час. В этот час человек спит в своем грехе. А с другой стороны — Господь, Который так бодрствует и так раздавлен взятым на Себя нашим грехом, что Он входит, как говорят святые отцы, живым в смерть. И это есть мера Его страданий. Никто не может проникнуть в них, если он не Ангел, который являет собой любовь Божию, укрепляющую Его.

Однако не о сладком небесном утешении Господа в этот час идет речь. Во всей Своей жизни Господь призывает нас разделить с Ним все. На Тайной Вечери Он говорит Петру: «Если не умою ног твоих, не будешь иметь части со Мной». И, предлагая Евхаристию, говорит: «Разделите это между собой. Вы имеете часть со Мной». В Царстве Небесном мы призываемся разделить с Ним жизнь во свете. «Иду уготовать вам место в Доме Отца Моего», — говорит Господь.

Но среди этих страданий все остается неприступным, непостижимым. Он оставлен Богом и оставлен людьми. И что бы нам ни объясняли о глубине этой тайны мудрые богословы, невозможно постигнуть, как Он произносит эти остающиеся всегда непостижимыми слова: «Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?» Апостол Павел в Послании к Галатам произносит нечто страшное. Он говорит, что Бог сделал Христа за нас клятвой, то есть проклятием, ибо «проклят всяк, висящий на древе». Мы часто можем слышать о том, что слова «Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?» — начало пророческого 21-го псалма, который заканчивается песней победоносной надежды: «Буду возвещать имя Твое братьям Моим, посреди собрания восхвалять Тебя». Но здесь Господь не произносит этих слов.

Для чего сегодня мы так подробно останавливаемся на этом? Для того чтобы постараться понять: мы торопимся, мы слишком быстро хотим перейти от этого часа тьмы к победе, как можно скорее вкусить от ее плодов. Но в Гефсимании и на Голгофе Христос не произносит заключительных слов псалма. Существует великий духовный соблазн: не пройдя вместе с Господом через тьму, через всю тьму, которая является нашей тьмой, через всю тьму, через которую Он прошел, желать быть сразу с Ним в Пасхальном свете.

Свет победы Божией непонятным образом присутствует там, где уже совершенно нет света, где полная оставленность Христа Богом и людьми, где абсолютная власть тьмы и торжество тьмы, как это будет при торжестве антихриста. И этот свет светит, как услышим мы посреди Пасхи, и тьма не может объять его. Этот свет растет среди тьмы и становится все более видимым, заполняя собой все.

Но прежде чем радостно воскликнуть со всей Церковью: «Христос воскресе», как возвещают об этом последние строки пророческого псалма, постараемся воспринять в полноте то, что говорит псалом о Крестном страдании Христовом. «Боже мой! Боже мой! Для чего Ты оставил меня? Далеки от спасения моего слова вопля моего. Боже мой! я вопию днем, — и Ты не внемлешь мне, ночью, — и нет мне успокоения. Но Ты, Святый, живешь среди славословий Израиля. На Тебя уповали отцы наши; уповали, и Ты избавлял их; к Тебе взывали они, и были спасаемы; на Тебя уповали, и не оставались в стыде. Я же червь, а не человек, поношение у людей и презрение в народе. Все, видящие меня, ругаются надо мною, говорят устами, кивая головою: он уповал на Господа; пусть избавит его, пусть спасет, если он угоден Ему. Но Ты извел меня из чрева, вложил в меня упование у грудей матери моей. На Тебя оставлен я от утробы; от чрева матери моей Ты — Бог мой». Вы слышите — о Божией Матери, стоящей у Креста, сказано в этих словах псалма. И далее снова вопль ко Господу: «Не удаляйся от меня, ибо скорбь близка, а помощника нет. Множество тельцов обступили меня; тучные Васанские окружили меня, раскрыли на меня пасть свою, как лев, алчущий добычи и рыкающий. Я пролился, как вода; все кости мои рассыпались; сердце мое сделалось, как воск, растаяло посреди внутренности моей. Сила моя иссохла, как черепок; язык мой прильпнул к гортани моей, и Ты свел меня к персти смертной. Ибо псы окружили меня, скопище злых обступило меня, пронзили руки мои и ноги мои. Можно было бы перечесть все кости мои; а они смотрят и делают из меня зрелище; делят ризы мои между собою и об одежде моей бросают жребий. Но Ты, Господи, не удаляйся от меня; сила моя! поспеши на помощь мне; избавь от меча душу мою и от псов одинокую мою; спаси меня от пасти льва и от рогов единорогов, услышав, избавь меня».

Вот через что прошел Христос лично ради каждого из нас. Задумаемся об этом, до каких глубин возлюбил нас Господь. Будем исповедовать Его не только как Сына Божия, воплотившегося от Духа Свята и Марии Девы и вочеловечшася, но и как Того, Кто в Своем Воплощении дошел до последнего предела нашей обезбоженности, до самого дна человеческого отчаяния вследствие совершенной утраты человеком Бога и возопил: «Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?» Да, поистине, слово Крестное для внешних — соблазн и безумие, а для нас, призванных, — непостижимая Божественная мудрость и сила Сына Божия, возлюбившего меня, как говорит апостол, и предавшего Себя за меня.