Фидель умер — детство ушло навсегда!

В младенческой памяти хорошо запечатлелся ташкентский визит главного кубинского Барбудоса — Фиделя Алехандро Кастро Руса в Мае 1963 года. Мне тогда было всего пять лет и пять месяцев. Но я хорошо помню в деталях многие и более ранние события именно по личным воспоминаниям, конечно, отрывочным, но совершенно ярким до сих пор.

Памятны дни, связанные с полетом Юрия Гагарина в Апреле 1961-го. И очень хорошо помню сообщение по радио в Августе того же года о полете Германа Титова.

Мы тогда жили на берегу Чулии в большом замкнутом дворе, состоявшем из десятка одноэтажных домиков с террасками. Двор был в самом конце Полторацкого тупика. Он выходил на Полторацкую улицу (ныне улица Нукус или Нукусская, называлась в честь туркестанского комиссара Павла Полторацкого) — напротив кинотеатра «Ударник», неподалеку от Успенского собора, Госпиталя и Госпитального рынка. Мой Отец — Евгений Михайлович Болотин, тогда собкор «Экономической газеты» по республикам Средней Азии, узнал заранее, что по радио будет сообщение о полете нового советского космонавта. Но домашних и соседей он предупредил общо, просто сказал, что будет транслироваться важная новость. Отец вынес наш радиоприемник «Рига-10» на терраску и включил его на самую полную мощность. До сих пор в памяти картина и как стоял этот приемник, и как нещадно хрипели всей мощью динамики голосом Левитана. И восторженные восклицания всех нас… А мне тогда было три с половиной года. Хорошо запомнил проводы Мамы в Болгарию, а потом — нашу семейную большую поездку к Черному морю летом 1962 года.

По поводу острова Свободы Куба, по поводу безстрашных барбудосов мы, немногочисленные мальчишки нашего двора — мой сверстник Гера и младший школьник Серега, буквально «бредили». Одним из любимых наших лакомств был кубинский тростниковый сахар в виде бледно-голубоватых мелких граненых леденцов в небольших плоских коробочках, открывавшихся с торца, голубого цвета с белыми надписями нерусскими буквами. В каждой коробочке с целлулоидным окошком было штук 10—12 таких «магических» кристаллов. Опустошенные коробочки коллекционировались и обменивались на разные другие детские ценности. И все наши мальчишки и девчонки сразу наизусть запомнили новую песню, которую с осени 1962 года передавали по радио почти ежедневно:

Словосочетания «Карибский кризис» с той поры я, конечно, не помню, но от собственного пения-крика «Слышишь чеканный шаг? Это идут барбудос!» с маршировкой по двору становились дыбом волосики, а кожа покрывалась «мурашами». Поэтому, когда мы — уже «политически подкованные» — узнали в начале Мая 1963 года, что в Ташкент прилетит сам Фидель, сам главный Барбудос, половина наших детских разговоров и фантазий была именно о том, как попроситься к нему и встать в ряды Кубинской армии, чтобы воевать со злобной Америкой.

Во все дни пребывания Фиделя в Средней Азии мой Отец был в «пуле» сопровождавших его советских журналистов. Кажется, к тому времени он уже был собкором «Известий». Либо наш азиатский земляк А.И.Аджубей, сопровождавший Фиделя, пригласил моего Отца работать к себе в редакцию сразу после того визита. Конечно, в архиве Отца есть документы об этом, но и без них так думаю потому, что в начале лета 1963 года мы из нашего крохотного домишки сырцового кирпича перебрались на третий этаж пятиэтажки — в трехкомнатную «известинскую» квартиру в первом квартале Чиланзара (ташкентские «Черёмушки»). Её до того занимала семья отцовского друга Леонида Васильевича Топоркова (1931 — +1997), мы же дружили с его сыном Костей. Аджубей тогда отправил Л.В.Топоркова собкором, кажется, в Ростов-на-Дону…

А во время майского визита Кастро в Ташкент, видимо, Отец приходил с работы уже поздно ночью, и потому я не мог тогда у него удовлетворить своего живого любопытства. Видел только то, что показывали по телевизору, доставшемуся нам по наследству после недавней смерти Деда — Михаила Ипатьевича Болотина.

Перемещения по Ташкенту лидера Кубинской революции непременно сопровождались народным ликованием — на всем протяжении проспектов, площадей и улиц, где он проезжал, выстраивались люди. Возможно, кого-то собирали специально — студентов, школьников, сотрудников каких-нибудь предприятий и учреждений. Но множество народа приходило поприветствовать знаменитого Бородача по зову сердца. И вот в один из дней пребывания Фиделя в Ташкенте — 11—13 Мая — у нас во дворе стало известно, что его кортеж поедет по близкой к нам улице Тараса Шевченко, идущей от центра города к железнодорожному вокзалу. Возможно, о том маршруте и приблизительном времени проезда соседям сообщил и мой Отец. Узнал о том от них и я, принялся у Мамы канючить, что хочу увидеть Фиделя, хочу увидеть Фиделя, хочу увидеть Барбудос.

В общем, с Мамой и сестрой отправились по Полторацкой с уже перекрытым движением в сторону Шевченки. На перекрестке свернули налево и прошли немного в сторону улицы Чехова. Народу было уже множество, люди заполнили почти весь узкий тротуар, поэтому дальше пробираться Мама не захотела: встали как раз напротив школы. Сейчас у неё № 94. Какой тогда был — не помню. Знаю только, что в той школе во время Великой Отечественной войны был госпиталь, и в нем в хирургии трудилась моя Бабушка — Надежда Михайловна Пархоменко. А после уже в восстановленной школе совсем недолго преподавала моя Мама или, возможно, проходила там университетскую практику. В памяти как-то отложилось, что о госпитале в школе и о мамином преподавания в ней я узнал тогда же от Мамы, когда мы довольно долго ждали проезда высокого гостя.

Во время нашего ожидания произошел комичный случай. Издалека со стороны центра раздался мотоциклетный треск и клики «Ура!», почему-то смешанные с каким-то веселым гулом голосов и даже неуместным смехом. Через несколько секунд мне, проникшему за ограждающую веревку и глядящему влево, стало ясно, отчего: посередке улицы Шевченки, рыская из стороны в сторону, мчалась серая мотоколяска СЗА — «инвалидка-кабриолет» Серпуховского завода с совершенно растерянным водителем за рулем.

Он, очевидно, хотел съехать за веревочное ограждение на тротуар. Но особенностью ташкентских улиц является почти обязательное наличие по обеим сторонам между тротуаром и дорогой небольших арыков. Каналы эти неглубокие, может перешагнуть и пятилетний ребенок. И большей частью года они сухие. Но для мотоколяски с маленькими колесами препятствие было неодолимым. Проезды же от домов через арыки были нечасты. Видимо, попытками увидеть такой проезд и объяснялась вихлявая траектория «инвалидки». Народ, уже утомившийся ожиданием и застоявшийся, заржал и рядом с нами. И теперь наша часть улицы огласился шутливыми «ура», заорал и я. А тут как раз напротив нас у «инвалидки» с переднего колеса отскочил алюминиевый колпак и с дребезжанием покатился вперед, обгоняя машину. Наконец, на перекрестке с Полторацкой милиционеры остановили «хулигана» и велели свернуть за ограждение из машин. Кто-то из встречающих участливо поднес водителю СЗА колесный колпак, до того скатившийся в арык.

И буквально через считанные минуты после забавного происшествия совсем другое — раскатистое и радостное «ура» — пошло волной вдоль улицы. Мать, схватившись за мой воротник, вернула меня за ограждающую веревку. Но я как конек-горбунок весь устремился вперед.

К нам навстречу — не очень быстро ехал торжественный кортеж с черным фаэтоном ЗИС-110Б (оборудованным для военных парадов) в центре и мотоциклистами по бокам.

Истинный герой моих младенческих мечтаний! В величаво движущемся автомобиле с радостной улыбкой Барбудос стоял, слегка придерживаясь левой рукой о поручень, а правой рукой махал всем нам и вглядывался в наши лица. Отчего все мы начинали орать «ура» ещё громче. И тогда он приветственно сжимал правую кисть кулак, а махал нам уже левой рукой! Вот это было зрелище!!!

Он притягивал к себе всё людское внимание, и народ совершенно не замечал тех, кто был рядом с Фиделем. Лично у меня осталось в памяти, что в автомобиле стоял только он один, по праву Команданте принимая парад советских людей. А остальные люди в автомобиле сидели.

На снимке того же времени, снятом в другом месте Ташкента, видно стоящего слева от Кастро ещё довольно молодого первого секретаря ЦК КПУз Шарафа Рашидовича Рашидова. Позади них стоит ещё какое-то официальное лицо. Но в моей памяти стоящим остался только Барбудос в лихо заломленным берете, который, глядя прямо мне в глаза, с улыбкой потрясает своим кулаком.

После дома я неоднократно пытался напяливать на себя сестринскую вязанную пёструю беретку и выходить в ней во двор, чем, видимо, вызывал смех у взрослых, но только не у моих друзей, которые сами что-то подобное надевали на себя… Вскоре Отец привез мне из Москвы настоящий темно-синий чешский берет с клетчатой шелковой подкладкой. Взрослый берет был мне очень велик, и Мама аккуратно подшила кожаный обод внутри него, чтобы головной убор не падал с моей головы. Тот берет я проносил все детсадовские и школьные годы, и даже на первом курсе журфака продолжал его носить, пока мне кто-то из однокурсниц не сделал замечание по поводу его крайней изношенности.

Потом менялись мои политические взгляды, мiровоззрение, постепенно приходила вера… И порой на ум приходило: а что там мне «какой-то» Кастро — революционер, левак, атеист?! Но даже в пору воцерковления, в пору «православного нигилизма», когда с размаху отвергалось все прежнее и до того привычное, теплое чувство к свободолюбивой Личности Фиделя, нет-нет да и трогало сердце. Необъяснимо, нерационально, непоследовательно… И особенно оно возросло, когда «эта ельцинская страна» предала Кубу. А Куба благодаря Фиделю всё равно выстояла в противостоянии мiровому жандарму людоедского либерализма. И в итоге подала пример моей России, России Путинской! Не раз сегодня всплакнул об ушедшем Команданте, моля у ГОСПОДА нашего ИИСУСА ХРИСТА хоть какой-то милости для его души, за его стойкость и непреклонность перед мiровым злом…