В одном из прошлых номеров нашей газеты вышла статья ко Дню памяти новомучеников и исповедников Российских. В ней предлагалось, полистав православный календарь, подробнее узнать о святых ХХ века. Мы решили продолжить эту тему и рассказать о двух новомучениках, память которых празднуется в марте. Вглядимся в лица, обратимся к судьбам тех, кто так полюбил Христа, что ради Него принял страдания, кто претерпел страшные годы.
***
4 марта (по новому стилю) - день памяти мученика Димитрия Волкова.
Будучи выходцем из крестьянской семьи, уроженцем Владимирской губернии,
он почти всю жизнь проработал столяром, жил в городе Орехово-Зуево.
Застав революцию в возрасте 46 лет, он по-прежнему сохранял крепкую
христианскую веру.
В 1938 году последняя городская церковь осталась без священника и была закрыта. Что же оставалось делать? Смириться, опустить руки: ведь храмы закрывались по всей стране. Однако верующие Орехово-Зуево не согласились с решением власти, и - невиданное дело! - стали хлопотать о том, чтобы храм открылся вновь. Оказывается, по советским законам, если находилось достаточное число людей, открыто заявляющих о своей вере и готовых взять ответственность за содержание культового здания, храм действительно должны были вновь открыть. Но решались на эту ответственность немногие, ведь, несмотря на обещанную в советской Конституции «свободу вероисповедания», в стране шли жестокие гонения, выходили указы о массовых репрессиях, и объявить себя православным было опасно для жизни.
«Двадцатку» представителей церковной общины закрытого храма в честь Рождества Пресвятой Богородицы возглавил Дмитрий Волков. К тому времени ему исполнилось 69 лет, и все свободное время и средства он уделял Церкви. Положительного ответа от властей так и не было, зато всякий раз появлялись новые препоны: то нужно зарегистрировать священника, то отремонтировать храм. Бездействие власть оправдывала и тем, что против открытия церкви митингуют рабочие местных фабрик. Прихожане выполнили все взятые на себя обязательства, собрали большие по тем временам деньги - три тысячи рублей, на них сделали ремонт, заплатили все налоги. Но, очевидно, храм открывать никто не собирался. Может быть, старосте, получившему массу отговорок, пора было закончить с бесполезными и опасными хлопотами?..
Местный отдел НКВД тем временем завербовал в осведомители одного из членов общинной «двадцатки», решив помешать открытию храма провокациями и ложными свидетельствами. В показаниях против Дмитрия Волкова доходило до абсурдного: «...намеревается войти в сношения с иностранными посольствами и просить их оказывать помощь в деле открытия церкви».
22 июня 1941 года, в первый день Великой Отечественной войны, руководство Московского НКВД постановило арестовать церковного старосту. Обвинялся он в контрреволюционной деятельности, и его предположение - «возможно, я арестован за участие в церковном совете, за ходатайство об открытии церкви» - обрывалось настойчивыми обвинениями в том, чего он не совершал. Его приговорили к пяти годам ссылки в Омскую область. Однако, несмотря на приговор, так и не освободили из тюрьмы.
Автор множества житий новомучеников игумен Дамаскин (Орловский) пишет в жизнеописании мученика Димитрия: «Преклонный возраст, едва переносимые условия этапа, изнурительные круглосуточные допросы, содержание в тюрьме на голодном пайке, да еще во время войны, когда и солдаты не получали в достатке продуктов, быстро приблизили его смерть. Церковный староста Дмитрий Иванович Волков скончался 4 марта 1942 года в омской тюрьме № 1 и был погребен в безвестной могиле».
***
11 марта (по новому стилю) Церковь вспоминает священномученика Иоанна (Пашина), епископа Рыльского. В этот день в 1938 году по приговору НКВД он был расстрелян в городе Чибью, в Коми.
В житии святого мученика Иоанна, созданном игуменом Дамаскином, приводятся строки из следственных дел. Расстрелян владыка был за нечто совершенно абсурдное: его обвиняли в том, что он якобы развесил католические кресты в парке культуры и отдыха в Чибью, где с начала лета 1937 года занимался работами по озеленению. Как отмечает автор книги, «этому событию была предана значимость преступления против государства». Кроме того, указывается, что происшествие это было в октябре, притом что епископ с сентября уже работал сторожем аптекобазы. Но владыке все-таки было предъявлено обвинение «в проведении контрреволюционной пропаганды с использованием «религиозных предрассудков и в практической религиозной деятельности, выразившейся в распространении крестов путем развешивания их на деревьях парка культуры и отдыха Ухтпечлага НКВД» и вынесен приговор.
Это был не первый арест владыки. Ранее, в 1932 году, на епископа Иоанна было заведено дело о контрреволюционной церковно-монархической организации «Ревнители Церкви». Создав обвинительный акт (по делу было арестовано 413 человек, в том числе три епископа), следователи прикрыли массу проблем: нашлись и были наказаны «виноватые» в неурожаях, разорении крестьянских хозяйств: «Следствием была установлена связь контрреволюционной организации "Ревнители Церкви" с антиколхозным движением...».
А впервые конфликт с властями у владыки возник спустя год после архиерейской хиротонии во епископа Мозырско-Туровского, викария Минской епархии,- в 1924 году. Тогда еще молодой 42-летний архипастырь взял за правило частое посещение храмов и, пользуясь тем, что власти законодательно не запретили частное преподавание Закона Божия и всего, относящегося к православной вере, регулярно собирал у себя детей, разучивал с ними церковные песнопения и рассказывал о Христе. Оснований для предания епископа суду не нашли, но он был выслан из города. В Великий Четверг он в последний раз совершил Божественную литургию на родине - в белорусском городе Петрикове - и, испросив прощения у прихожан, вышел из собора. Жизнеописатель рассказывает, что люди шли за владыкой до пристани, а затем еще долго брели в холодной воде за баржей, на которой его увозили.
Последовала череда этапов, тюрем, лагерей, которая завершилась только с мученической кончиной епископа Иоанна. И если о беззакониях советской власти свидетельствуют следственные документы, то о внутренней жизни владыки, насколько она могла отразиться в подцензурных письмах, мы узнаем из его переписки с Татьяной Гримблит, которую заключенные нередко называли современным Филаретом Милостивым за ее любовь к несчастным и обездоленным. В 17 лет она устроилась воспитательницей в детскую колонию и почти все, что зарабатывала, а также то, что ей удавалось собрать по храмам Томска, меняла на вещи и еду и пересылала заключенным - сначала в томскую тюрьму, а впоследствии и по всей Сибири.
Вот одно из писем к Татьяне: «Родная, дорогая Татьяна Николаевна! - обращается к ней владыка Иоанн. - Письмо Ваше получил и не знаю, как Вас благодарить за него. Оно дышит такой теплотой, любовью и бодростью, что день, когда я получил его, был для меня одним из счастливых, и я прочитал его раза три подряд, а затем еще друзьям прочитывал: владыке Николаю и отцу Сергию - своему духовному отцу. Да! Доброе у Вас сердце, счастливы Вы, и за это благодарите Господа: это не от нас - Божий дар. Вы, по милости Божией, поняли, что высшее счастье здесь, на земле, - это любить людей и помогать им».
Рассказывает владыка и о тяготах лагерной жизни. В письме от 1936 года он вспоминает: «И мне уже в марте исполняется десять лет разного рода уз, а в лагерях уже три с половиной года. [...] За дня три до Святой Пасхи прибыли в Темниковский лагерь. И сразу на работу - убирать и жечь сучья в лесу. Но поработал я только недели две, а затем заболел сыпняком. Отвезли в центральный госпиталь. Думал, не выживу: ведь сердце слабое, но Господь сохранил еще на покаяние. Месяца полтора лежал, а затем последовательно побывал на трех лагерных пунктах в течение года, и хотя сразу был зачислен в инвалиды, но по воле и неволе работал всякого рода работку (до 30 видов), но больше на заготовке дров. Месяца два эту работу мы исполняли маленькой бригадой: три епископа и протоиерей. Епископы: знакомый Вам владыка Николай Орловский, Кирилл Пензенский и я грешный. Интересно было глядеть на нас: как мы по пояс в снегу искали валежник, пилили его, рубили, а то спиливали сухие деревья и с пня - значит, было дело вроде лесоповала».
Пишет епископ Иоанн и о том, что стал все больше думать о смерти: «Молитва святителя Иоасафа Белгородского на каждый час стала моей любимой молитвой: "О, Господи Иисусе Христе Сыне Божий, в час смерти моея приими дух раба Твоего в странствии суща - молитвами Пречистыя Твоея Матери и всех святых Твоих. Аминь"».
Татьяна приняла мученическую кончину за полгода до смерти владыки Иоанна - 23 сентября 1937 года. Когда за ее спиной уже стояли сотрудники НКВД, готовые вести ее на расстрел, она завершала письмо близкой подруге такими строками: «Я знала, надев крест, тот, что на мне: опять пойду. За Бога не только в тюрьму, хоть в могилу пойду с радостью».
С какой любовью принимали эти люди свою жизнь, что умирали с молитвой благодарности? Само по себе страдание, оказывается, не спасает, ведь не все принимают мучения ради Христа. Чему можно научиться у святых, свидетельствующих о Христе своей жизнью и кончиной? Начнем с простого - с принятия тех сравнительно небольших горестей и трудностей, которые выпадают каждому из нас, и старания благодарить Бога за все. Ведь если не претерпеть и не принять с благодарностью малого, как надеяться на то, что выдержим большее? Господин его сказал ему: хорошо, добрый и верный раб! в малом ты был верен, над многим тебя поставлю; войди в радость господина твоего (Мф. 25, 21).
Фото из открытых интернет-источников
Газета «Православная вера» № 04 (552)
Подготовила Мария Ковалеваwww.eparhia-saratov.ru/Articles/uprazhnenie-v-lyubvi
