Вспоминая свои университетские годы, великий русский писатель, классик Отечественной словесности, Иван Александрович Гончаров в весьма тёплых словах составил портрет своего наставника, профессора Николая Ивановича Надеждина (1804 - 1856). Выпишем замечательные строки с характеристикой этого видного учёного, читавшего в университете курс теории изящных искусств и археологии: «Это был человек с многостороннею, всем известною учёностью по части философии, филологии. Его известная диссертация о классицизме и романтизме имела огромный успех и сразу сделала ему имя в учёной литературе. Потом он получил кафедру и основал журналы «Телескоп» и «Молву».
Это был самый симпатичный и любезный человек в обращении, и как профессор он был нам дорог своим вдохновенным, горячим словом, которым вводил нас в таинственную даль древнего мира, передавал дух, быт, искусство и историю Греции и Рима. Чего только не касался он в своих импровизированных лекциях!
Он читал на память, не привозя никаких записок с собою. Память у него была изумительная. Он один заменял десять профессоров. Излагая теорию изящных искусств и археологию, он излагал общую историю Египта, Греции и Рима. Говоря о памятниках литературы, о живописи, о скульптуре, наконец о творческих произведениях слова, он касался и истории философии. Изливая горячо, почти страстно, перед нами сокровища знания, он учил нас и мастерскому владению речи. Записывая только одни его лекции, можно было научиться чистому и изящному складу русского языка».
Литературная критика, эстетическая мысль в современном мире стали основными темами его печатных выступлений. И этот жар его убедительного красноречия, его стояние на прочных основах национального самосознания и его пафос искателя правды и красоты сразу же выдвинули Н.И. Надеждина в первые ряды новых мыслителей и двигателей среди отечественных просвещённых интеллектуалов. К его «Телескопу» приникли все, кто жаждал свежих идей и прозрений, кто ощущал в себе потребность поработать ради блага России.
И мыслил он широко, не замыкаясь на одних собственных убеждениях, полагая, что для пользы дела нелишне знать и мнения инакомыслящих. И это-то обошлось ему весьма дорого. Поместив в осеннем номере своего «Телескопа» за 1836 год «Философическое письмо» П.Я. Чаадаева, он сопроводил публикацию обещанием давать и дальше небесспорные соображения автора, жёсткого критика действительности, ярого западника. Публикация оказалась равносильной ожогу, вызвав раздражение на самых верхах. Было назначено следствие, и по требованию Императора журнал закрыли, а издателя сослали. Автора письма объявили сумасшедшим. Николай Иванович отбывал ссылку в суровом Северном краю, где в ту пору среди лесных дебрей и бескрайних болот ютились разве что зыряне, по-теперешнему коми, народность по-своему замечательная, наделённая добрым характером и трудолюбием, не затронутая внешней цивилизацией. Молодой учёный деятельно переживал ссылку: изучал язык и быт местных обитателей, исследовал природу края, писал труды, что ему не запрещалось по суду. Но в климате исключительно неблагоприятном людям, выросшим в других условиях, не обойтись без потери для здоровья, и учёный наш получил ряд простудных заболеваний: преследовала боль в суставах, передвигался он, лишь опираясь на трость. И всё же Н.И. Надеждин нашёл в себе силы обозреть обширную местность, чтобы затем живо описать в своём географическом очерке, посвящённом северному ландшафту.
Через полтора года далёкой ссылки учёный получил разрешение жить в столицах, чем и не преминул воспользоваться. Пробыв недолго в Петербурге, Николай Иванович отправился в Одессу, где с помощью друзей получил возможность продолжить журнальную деятельность: ему доверили вести выпуски «Одесского Альманаха», заглавного рупора печати Новороссии. Не критика и эстетика теперь рассматривались им, а этнография, настоящая и прошлая жизнь народа, его историческая судьба и достояние самобытной культуры. Яркие, впечатляющие очерки свои и чужие стали постоянно появляться на страницах «Альманаха», излюбленная тема - Крым, куда на Сакские грязи учёный ездил лечиться от ревматизма, а чуть поправившись, он осмотрел и в подробности изучил природные и культурные памятники, завязал знакомства с интересными людьми.
Начинается новая полоса в творческой биографии Н.И. Надеждина - культуртрегерская, или культурологическая, как бы теперь её поименовали. Собственно, словом «начинается» не совсем точно пометим этот период познания земных пределов, как внутри Отечества, так и вне его рубежей. Ещё, будучи редактором московских изданий, он посетил Францию и Германию, и весьма обстоятельно поведал о своих впечатлениях. Многим читателям запомнились подробности его путешествия по Рейну, воскрешавшие многовековую историю центральной части немецких земель, питаемых этой могучей водной артерией. Позже пойдут очерки, посвящённые Вологодчине, потом Крыму. Именно с них откроется обширный цикл публикаций собственных впечатлений, почерпнутых от посещений Дунайских стран, Карпат и Турции. Разумеется, странам, где упрочилось Православие, где оно стало духовным оплотом жизни народа, Н.И. Надеждин посвятит особенно яркие страницы, согретые его талантом.
С переездом в Петербург перед учёным откроются иные перспективы. Новое место назначения - Министерство внутренних дел, должность - чиновник особых поручений. В секретном комитете ведомства, куда он и был определён, ему и его сподвижникам поручался сбор и анализ полученных сведений о современном проявлении раскола, причинах вспышек его активности, а также о причинах заражения сектантством части населения - скопческой, хлыстовской ересью и др. Разрабатывались планы по искоренению вредоносных еретических сект, пресечению пагубного их фанатизма, но в отношении раскола требовался более общий подход и более масштабный, с привлечением государственных структур. Для этого проводилось учёное обследование основных очагов раскола, выявлялись главные гнёзда как внутри страны, так и за рубежом. Аналитические записки чиновников этого комитета, кроме Надеждинских, сохранились за подписью Владимира Даля и Павла Мельникова (Печерского), все носят следы глубокого проникновения в суть поставленных вопросов и предлагают продуманную систему мер по сдерживанию и ликвидации проявленного зла. Записки поступали к министру внутренних дел графу Льву Алексеевичу Перовскому и дальше подлежали рассмотрению в соответствующих инстанциях, вплоть до Императора. Деятельность секретного комитета была инициативной лишь в пору управления министерством Л.А. Перовским (1841 - 1852), затем она ослабла, и важные документы были расхищены и даже пропали совсем. Впоследствии всё же ряд архивных текстов всплыл за рубежом. Так, в 1860 году в Лондоне В. Кельсиев, сподвижник А.И. Герцена, опубликует сборники правительственных сведений о раскольниках, и записка Н.И. Надеждина 1846 года «О заграничных раскольниках» появится во втором выпуске этого сборника. Таким образом, ценный для историков документ сохранится полностью и в каком-то смысле явится «слепком» подлинника. Интересно, что небольшое число служебных записок было тогда же считанным количеством экземпляров оттиснуто типографским способом (для очень узкого круга доверенных лиц). Надо заметить, что главным специалистам секретного комитета вменялись только учёные и аналитические обязанности, но никак не полицейские функции. Потому-то упрекать Николая Ивановича Надеждина, будто бы он запятнал свою биографию сотрудничеством с этим охранительным комитетом - оснований нет. Каждый из его сотрудников: и Владимир Даль, и Павел Мельников обогатили нашу национальную культуру своими ценными вкладами.
Необходимо отметить заслугу Н.И. Надеждина в издании «Журнала Министерства Внутренних Дел». Это был солидный печатный орган, освещавший разные стороны русской жизни, причём в руках Надеждина он сделался журналом влиятельным, и материалы, печатавшиеся в нём, имели принципиальный характер. В своих основательных статьях Николай Иванович исчерпывал взятую тему, что называется, до дна. Назовём лишь некоторые из таких публикаций: «Новороссийские степи», «Северо-западный край Империи, в прежнем и в настоящем виде» - всё сработано добротно, солидно. Весьма ценны в познавательном отношении монографические публикации «Армяно-григорианская церковь» и объёмное «Исследование о городах русских». В руках учёного и даровитого исследователя ведомственный журнал превратился в достойный научно-исследовательский орган, где находили себе применение крупные авторитеты из разных областей знаний. Блестящая литературная обработка текстов - это несомненная заслуга редактора. Внушительные тома журнала отнимали у него основное время, зато и остались они образцовыми среди всех номеров выпуска. Не прерывал Н.И. Надеждин и своё сотрудничество в «Записках Императорского Одесского общества истории и древностей».
А затем настал новый переход, на новую стезю - этнографическую. С перемещением министра Л.А. Перовского на другую, правительственную, должность отношение к секретному комитету власть предержащих резко поменялось, и при новом министре все сдерживающие пружины ослабли, обрушению подвергся даже сугубо служебный архив - записки исследователей, подробности и т.д. Действительный тайный советник Николай Иванович Надеждин, чьё статусное положение теперь поравнялось с генеральским, наконец, полностью перешёл на путь познания жизни своего народа. Наука, двигателем которой он стал, - народоведение, или этнография, - она только начиналась. Ею усиленно стали заниматься учёные на глазах возникшего Императорского Русского Географического Общества. Н.И. Надеждин вполне может почитаться отцом-основателем этого замечательного научного учреждения. Здесь маститый учёный возглавил отделение Русской этнографии. В круг его сподвижников вошли уже знакомые нам по прежнему поприщу - Владимир Иванович Даль и Павел Иванович Мельников, и тут же к ним подключился видный славист Измаил Иванович Срезневский. Необходимо было создать повременные издания Общества, разработать Программу для собирания этнографических сведений. Такую Программу разработал сам Н.И. Надеждин, она была издана большим тиражом в 1847 году и разослана во многие места России, где вызвала горячее сочувствие в самых разных слоях населения. В результате в Общество стали стекаться уникальные сведения о жизни простонародья, и эти сведения вплоть до нашего времени служат основой для создания трудов о подлинном быте, обычаях и воззрениях нашего народа. Будет создана и специальная комиссия собирания народных обычаев. Отделение деятельно включилось в издание «Вестника», «Записок» и «Этнографического Обозрения». В книге второй «Записок Русского Географического Общества» 1847 года была опубликована основательная статья Н.И. Надеждина «Об этнографическом изучении народности русской». Часть важных трудов осталась в рукописях и доныне света не увидела.
Тяжёлая болезнь - инсульт, а после недолгой поправки кончина помешали этому вдохновенному человеку довершить свой подвиг до конца. Но труды не исчезли, они постепенно возвращаются в отечественную науку и ещё долго послужат на пользу людям.
Публикацию подготовили библиографы Маргарита Бирюкова и Александр Стрижев.
О ЗАГРАНИЧНЫХ РАСКОЛЬНИКАХ
С самого происхождения наших расколов, относящегося, как известно, ко второй половине XVII столетия, изуверы, обуянные раскольничеством, отлагаясь от сыновнего повиновения Церкви, начали вместе отлагаться и от верноподданнических обязанностей к Отечеству. Таков русский человек по природе, и так воспитала его история, что в нём гражданская и религиозная стихия слиты нераздельно, что малейшая измена Русскому Православию неминуемо влечёт за собой измену и Руси Православной. Ещё в колыбели раскол поднял знамя открытого бунта против Церкви и против престола, из-за стен Соловецкого монастыря; потом, в несколько лет достиг до такой наглости, что в лице буйных стрельцов дерзнул - разбить мятежнический табор внутри самого Кремля, у священных врат Успенского собора, перед царственными ступенями Красного Крыльца. По счастью, в это время спасительные бразды самодержавия находились в руках хотя и дитяти, но дитя это был Пётр! К громам церковных проклятий присоединилась секира гражданской неумолимой кары, и мятеж был обезоружен, обезглавлен, задушен, только, к сожалению - не в сердцах мятежников! Видя невозможность бороться с порядком идей и вещей, им ненавистным, ожесточённейшие из раскольников принесли в жертву злобе бессильной, но непримиримой, все узы, привязывавшие к Отечеству. Многочисленными толпами, целыми деревнями и селениями они стали покидать родную землю; и, из самого сердца святой Руси, из-под стен белокаменной, золотоглавой Москвы устремились вне пределов тогдашней России, в страны, подвластные державам иноверным и иноплеменным, чуждым и враждебным имени Русскому; за «рубежи» - Шведский, Польский, Турецкий. Так произошли раскольники «зарубежные», или «заграничные» - явление великой важности и обширного значения в мрачных судьбах наших расколов!
Называвшаяся предпочтительно «рубежом», западная граница России в то время проходила весьма близко. Не только всё Балтийское побережье, из-под самого почти Новгорода, и весь Заднепровский край от Смоленска лежали вне пределов тогдашнего русского царства; но и по сю сторону Днепра значительная часть прежней Белоруссии оставалась в насильственном соединении с Польшею; все же почти степи нынешней Новороссии, оспариваемые друг у друга Казаками и Татарами, признавались Туречиной. Самая Малороссия, хотя уже присягнувшая царям и самодержцам Всероссийским, не вдруг включилась в общий состав Всероссийского Государства; она составляла особую область, дела которой не только на Москве, но уже и в Петербурге долго ещё ведались и управлялись совершенно отдельно, наряду с заграничными, иностранными делами. Следствием того было, что первоначальные притоны раскольников, бежавших из Отечества, располагались также не очень далеко: по берегам Ладоги и Пейпуса, в лесах Брынских и Стародубских, на степной опушке казацкой Украйны. Но, по неисповедимым судьбам промысла, с того ж самого времени Россия начала расти и раздвигаться быстрыми, исполинскими шагами, и притом именно на западе. Беглецы не успевали усесться и оглядеться за «рубежом», как этот «рубеж» перекидывали чрез них, и они снова видели себя внутри избегаемого Отечества.
Тогда неисправимейшим из них фанатизм давал новые крылья; они бежали всё дальше и дальше. Так наполнились постепенно раскольниками, после нынешних наших западных губерний, болотные пущи восточной Пруссии, предгорья Карпат в австрийской Галиции и обоих Дунайских княжествах, наконец, самое Задунавье, где и хребет Балкана не положил им преграды, где они, гонимые паническим страхом побед Русских, рассыпались до берегов Архипелага и Мраморного Моря, даже перебросились через Босфор в Азию. И вот теперь язва раскола, родившаяся в восточной России, заражающая и поныне исключительно одних великороссиян, детей Русского Востока, не только имеет обширные гнездилища - на всем пространстве Запада русского; но и вне пределов настоящего объёма Российской Империи, вдоль всей западной её современной границы, обложилась струпом, свойства самого злокачественного и тем более опасного, что тут вне всякого надзора и попечения, под влияниями неприязненными и злородными ничто не препятствует ему гноиться и смердеть всегда больною, никогда не заживающею раною...
Нельзя сказать, чтобы в прежние времена правительство русское вовсе не обращало внимания на этот отсед раскольничества вне России. Были даже иногда принимаемы в отношении к нему меры строгие, крытые. Такова, например, не раз повторявшаяся в прошлом веке так называемая «выгонка», или насильственное, при содействии вооружённой силы, возвращение беглых раскольников в Россию с Ветки, из-за тогдашнего польского рубежа. В царствование Императрицы Екатерины II употребляемы были средства более кроткие, но не менее деятельные. Раскольники приглашались отовсюду к возвращению в Отечество, с обещанием разных льгот и снисхождений. Всё это было вынуждаемо в полной мере основательным убеждением, что язва расколов, пожирающая Россию, состоя в живом сочувствии и непрерывной связи с её заграничными отпрысками, в них находит себе опасное питание и подкрепление. Правительство очень хорошо понимало, очень ясно видело, что заграничные притоны раскольников суть такие «чумные гнёзда», от которых невозможно оградиться вполне никакими карантинами. Государственная предусмотрительность требовала неусыпных попечений, если не о конечном их истреблении, то, по крайней мере, о возможном ослаблении. В настоящее время взгляд этот кажется изменившимся, хотя в самом положении вещей не произошло никакой существенной перемены. И этому главная причина, без сомнения, в том, что в последние времена, вследствие разных обстоятельств, заграничные раскольники были совершенно выпущены из виду, так что самое существование их сохранялось только в тёмных, никакой определительности не имеющих слухах. Где именно живут они теперь и в каком количестве, и каким сектам и толкам принадлежат, какой ведут образ жизни и какое имеют общественное и гражданское значение в приютивших их Государствах, в какой мере покровительствуются туземными правительствами, относятся между собою, и, наконец, что всего важнее, как относятся к своим собратиям и единомышленникам в пределах России - это всё скрывалось во мраке, которого никто не хотел, никто не считал нужным тревожить. Вот почему смею ласкать себя надеждою, что представляемые здесь сведения о нынешних заграничных раскольниках, собранные очевидным наблюдением и живыми, личными расспросами на месте, во время шестимесячного пребывания между ними, в их селениях и домах, будут, по крайней мере, иметь занимательность новости.
*
Обстоятельства воспрепятствовали мне быть в Пруссии и наблюсти лично тамошних раскольников. Знаю только из рассказов выходцев оттуда, с которыми неоднократно имел случай встречаться в других заграничных странах, что количество их там весьма значительно; что живут они во множестве деревень, рассеянных по разным округам восточной Пруссии, смежным непосредственно с Российской Империей и с царством Польским, преимущественно же в так называемой самими раскольниками «Зелёной Пуще»; что все они, известные у туземцев под общим названием «Филиппонов», принадлежат к секте «Безпоповщинской», отвергающей священство, впрочем, не без примеси и других злейших сектаторов, как то: Субботников, Молокан, Хлыстов и Скопцов; что, наконец, в России наиболее близкие и постоянные сношения имеют с раскольниками Рижскими и вообще Остзейскими, потом с Московским Преображенским кладбищем и Поморскими Скитами, главным гнездом Безпоповщины. В дополнение к этим, слишком общим и мало определительным, известиям считаю не излишним присовокупить из одной Прусской газеты, в конце предпрошлого 1844 года, официально от местного начальства обнародованные следующие любопытные сведения о настоящем состоянии Прусских раскольников, или, как принято там называть их, Филиппонов [1]: «Филиппоны составляют одну старинную секту русской церкви... Их религиозно-фанатическое ослепление против иноверных и происходящий отсюда политический сепаратизм, равно как особенная наклонность к независимости, служат причиною, что они везде являются врагами гражданского порядка, от которого всячески стараются уклоняться, почему и селятся только в уединённо-лежащих местностях, именно при больших, елико возможно ближайших к Государственной границе лесах, чтоб тем незаметнее предаваться там своему бесчинию. В то время как гнусные свойства их были ещё неизвестны, им допущено было в значительном числе поселиться в Зенсбургском округе, где они и разместились в 10 отдельных селениях недалеко от Старой-Укты. Но, чем далее текло время, тем более эти селения становились убежищем и притоном всякого рода дикой сволочи, составленной из приверженцев этой секты, которые, при недостатке приличных способов приобретения, начали угрожать и вредить безопасности всего окрестного пространства, так что признано было за необходимое учредить над ними особое местное полицейское управление, снабжённое особым уполномочением, с тем, чтоб оно озаботилось обузданием этого бесчиния и приобучением самих Филиппонов к гражданскому порядку. К сожалению, однако есть большое подозрение, что все те, которым этот новый порядок в тягость, или те, которых уже там не принимают, вместо того, чтобы возвращаться назад в отечество, рассеиваются по другим частям здешней провинции, что должно быть всячески возбраняемо, ибо чрез раскидывающиеся таким образом всё дальше и дальше связи, которые Филиппоны постоянно сохраняют между собою, существующее зло только что увеличивается, и всякий полицейский надзор за ними становится недействительным...»
В том же самом официальном извещении значится, что на основании такого понятия о Филиппонах, «окружное Кёнигсбергское управление, согласно с окружным управлением Сумбининским, циркулярным распоряжением от 13 Августа 1842 года уже воспретило всякое водворение Филиппонов в подлежащем им ведомстве, о чём и сообщило всем ландратам надлежащие наставления»... Что правительство Прусское, отличающееся высшей степенью терпимости в делах веры, нашло себя вынужденным прибегнуть к таким мерам относительно раскольников, тому должны быть причины слишком настоятельные и в совершенной точности дознанные. Нет сомнения, что этот отдел заграничного раскольничества отличается особенною энергиею фанатизма и буйною, мятежною деятельностью, которой, вероятно, только часть, и притом не самая значительная, истрачивается на Пруссию. Это даёт повод тем более сожалеть, что он остаётся до сих пор без исследования русским глазом, с русской точки зрения. Чтобы возместить этот пропуск, я поставляю себе в обязанность быть тем полнее и подробнее в описании раскольников, обозренных мною со всевозможною тщательностью в других заграничных Государствах, а именно:
1. В Австрийской Галиции;
2. В обоих Дунайских княжествах, Молдавском и Валашском;
3. За Дунаем, в разных областях Европейской и Азиатской Турции.
I.
Так называемая Буковина, или Черновецкий округ королевства Галицкого (Czernowitzez Kreis des Königreichs Galizien), есть единственный уголок владений австрийских, где живут раскольники. Здесь сосредоточены они в трёх больших слободах, называющихся: одна Бела-Керница или Фонтана-Алба (что на местно господствующих языках, Русинском и Молдаво-Валашском, значит одно и тоже: Белый Ключ, Белый Источник); другая Климовцы (по местному произношению Климоуц); третья у самих раскольников Соколинцы, у туземцев Миттока-Драгомирна (что значит по Молдаво-Валашски: поместье монастыря Драгомирны). Кроме того, в недавние уже годы, чрез выселение нескольких семейств из слобод Бело-Керницкой и Климовской, образовалась ещё особая небольшая деревушка, которая по речке, при которой лежит, называется Миходра или Мехидра.
Слободы Бела-Керница и Климовцы находятся в весьма близкой смежности одна с другою, в какой-нибудь версте расстояния, так что их можно считать почти за одно селение.
Лежат они в прекрасном, открытом местоположении, между городками Радауцем и Серетом, от первого верстах в 15, от второго верстах в 10 расстояния. Слобода Миттока-Драгомирна и посёлок Мехидра отстоят от них вёрст на 30, по противоположным направлениям: первая к юго-востоку, где находится у самой границы Буковины с Молдавией, верстах в 2-х от православного монастыря Драгомирны, от которого заимствует своё имя, и верстах в 7 от города Сучавы; вторая к северо-западу, между селениями Бергомет-на-Серете и Лукавец, тоже невдалеке от границы Буковины с Коломыйским округом Галиции; обе в местах уединённых и лесистых. Три главные слободы заключают в себе жителей каждая до 120 семейств; в Мехидру же до сих пор выселилось около 30 семейств. Итак, общий итог всех находящихся в Буковине раскольников простирается до 400 семейств; что, полагая на семейство круглым числом по 10 душ обоего пола, даст для всего раскольничьего населения Буковины, по меньшей мере, 4 000 душ. Больше половины этого итога скучено в двух смежных слободах Бело-Керницкой и Климовской, которые посему составляют главное, основное гнездо Буковинских раскольников. Гнездо это ближе обоих остальных селений к Черновцам или Черновцу, окружному городу Буковины, и именно верстах в 30 (с небольшим 2 австрийские почты); а потому ближе всех и к границе русской, от которой город Черновцы отстоит тоже около 30 верст (один почтовый перегон русский).
Все Буковинские раскольники, заключаемые здесь под общим наименованием Липован (die Lypowanez) суть чистые русские, выходцы из самого сердца России, из губерний околомосковных, а некоторые и из самой Москвы. О времени выселения их из отечества невозможно было достать точных сведений. В отношении же к водворению их на настоящих местах жительства, старейшими всех считают себя жители Соколинцев или Миттоки-Драгомирны, у которых хранится предание, что праотцы их поселились здесь ещё до присоединения Буковины от Молдавии к Австрии; что, как известно, совершилось в 1777 году, при Императрице Марии-Терезии вследствие конвенции, заключённой Австрией и Россией с Портой, 7 Мая 1775 года. Что касается до жителей Бело-Керницы и Климовцов, равно как и выселенцев Мехидрских, то они помнят себя пришедшими сюда уже под владычеством австрийским, именно в 1783 году, и притом не прямо из России, а из владений турецких, с берегов Дуная. Поводом к переселению их оттуда была, говорят, услуга, оказанная ими на Дунае одному из важных имперских генералов во время военных действий Австрийцев с Турками; Турки, к которым этот генерал попался в плен, собирались будто бы утопить его в Дунае, и действительно утопили бы, если б не подоспели и не выручили жившие в соседстве раскольники; в благодарность за то генерал, согласно просьбам своих спасителей, выхлопотал для их единоверцев в Буковине, отошедшей вслед за тем под власть Австрии, весьма важные привилегии, для воспользования коими они не замедлили и сами к ним присоединиться. Так ли точно было это, или иначе, но Буковинские Липованы действительно поныне пользуются чрезвычайными льготами и преимуществами, изображёнными в декрете, дарованном им от Императора Иосифа II в 1781 году, следовательно, в первые годы присоединения Буковины к Австрии. Подлинник этого декрета хранится в Миттоке-Драгомирне, что очевидно служит к подтверждению старейшинства этого поселения в крае пред остальными.
Земля, на которой находится слобода Миттока-Драгомирна, в прежние времена принадлежала существующему доныне православному монастырю Драгомирне; земли же слобод Бело-Керницы и Климовцов составляли принадлежность упразднённого теперь православного епископства Радоуцкого. Вследствие нового устройства вещей, введённого Австриею, все недвижимые имения, принадлежавшие православной иерархии в Буковине, изъяты из непосредственного ведения духовенства и под именем «религиозного имущества» (Religionsgut), подчинены общему порядку управления Государственно-камеральных имуществ, действующему на месте чрез особо учреждённые хозяйственные ведомства (Wirtschafts-Directionen). Но на Липован и этот порядок не простирается. В силу дарованных им привилегий, за пользование землёю, на которой они живут и возделыванием которой питаются, от слобожан не требуется ничего, кроме единожды установленного изумительно малого, почти ничтожного оброка: каких-нибудь гульдена полтора с семейства, что на наши деньги не составляет и рубля серебром. Затем, они освобождены от всех прочих Государственных и земских повинностей, как денежных, так и натуральных; изъяты даже от общего закона конскрипции и рекрутства. Получив оброк, выплачиваемый общинами в массе, правительство вовсе до них не касается, предоставляя самим им всю заботу и все распоряжения по внутреннему управлению общин, не только хозяйственному, но и полицейскому. Положение выселившихся в Мехидру несколько стеснённее: здесь водворились они на земле, принадлежащей туземному помещику, бояру Иордаки Васильчику (по-немецки - Edler von Wassilko), к которому несут разные поместные обязанности. Впрочем, это нисколько не ограничивает их гражданских льгот, остающихся при них нерушимо, наравне с прочими собратьями.
Такая, можно сказать, независимость от общих условий местного порядка, устройства и быта много способствует к тому, что Липованы в Буковине составляют не только особый «класс» или «состояние», но совершенно отдельную «касту», как бы «вставку» в состав туземного населения, ни на что вокруг решительно непохожую. Посреди Русинов, Молдаван, Поляков и Немцев, из которых состоит населённость края, они кажутся выходцами с другого света, ибо до сих пор остаются неизменно такими, какими пришли сюда: совершенными Русскими, со всеми особенностями прародительской Великороссийской национальности. Весь домашний быт их есть быт наших околомосковных поселян: та же русская изба с углами и крышею под князёк, с русской печью, даже с русскими ухватами, кочергою и помелом; в доме и на дворе те же принадлежности, та же утварь, те же земледельческие и другие хозяйственные орудия; русская телега, с русской упряжью, с русскими хомутом и дугою; русская баня, с каменкою и полком; одёжа и наряды обоих полов также чисто русские, самое домашнее продовольствие и удовольствие: щи, каша и квас, мёд, брага и зелёное. Коротко сказать: встречаясь ли с ними, а тем паче заехавши в их слободы, не веришь, что находишься в Немецком Государстве, видишь себя как будто перенесённым в сердце России. Даже в языке не слышно ни малейших следов чуждого, разноплеменного соседства: это чистая великороссийская, подмосковная речь, без всякой примеси и порчи. Между тем, нельзя сказать, чтобы раскольники жили здесь совершенно уединённо, не имея никаких сообщений с прочими туземцами. Хотя главное занятие их состоит в земледелии и других ветвях сельского, околодомашнего хозяйства; однако ж, по обычаю русскому, они не чуждаются и других промыслов на стороне; в особенности же, занимаются разными мастерствами, как то: плотничным, каменщичеством, земляными работами и т.п., в чём, надо сказать, между туземными жителями нет им соперников. Это даёт им повод, особенно во время, свободное от полевых занятий, рассыпаться не только но всей Буковине, но и по другим смежным округам Галиции. Оттого мужчины, и в особенности нынешнего молодого поколения, почти все разумеют и говорят не только по-русински или по-русняцки (местным наречием языка малороссийского), но и по-молдавански; один лишь язык немецкий, несмотря на преимущества, присвоенные ему, как языку правительства, не даётся им также, как и всему туземному простонародью. Впрочем, этот навык понимать и объясняться на местных наречиях есть всё, что Липованы приносят домой со стороны. Другими же путями никакой сторонний элемент не проникает в заповедную ограду их семейств, вступающих в брачные союзы только между собою, и даже в качестве домашней прислуги не допускающих к себе никого из туземцев. Таким образом, народность русская, со всеми мельчайшими подробностями и оттенками, как будто окаменела в них, и пребывает в такой целости и чистоте, какую в настоящее время не везде сыщешь и в самой России. В крае сохраняется живая память, как блаженной памяти Государь Император Александр Павлович во время свидания с Императором Францем, бывшего в Черновцах 5 Октября 1816 года, изволил любоваться этой необыкновенной сбережённостью русской национальности в Липованах, представленных его величеству в числе трёх пар разного возраста: стариков, середовичей и молодых, удостоил их некоторых расспросов о житье-бытье их и отпустил с щедрыми подарками.
Само собой разумеется, что такой непоколебимой затверделости в древних праотеческих нравах и привычках, главнейшим образом, содействует раскольничество Липован, содержащее их не только во внешнем отчуждении, но и во внутреннем непримиримом отвращении от всех разноверцев, наипаче же от православных Русинов и Молдаво-Валахов, кои в Буковине суть господствующее народонаселение. Фанатизм раскола, который и был единственною причиною удаления их из Отечества, сохраняется в них в такой силе и с таким упорством, что не было доселе примера, чтобы кто из них изменил своим заблуждениям в пользу Православия, тем более другого всякого христианского вероисповедания. Секта, к которой большинство их принадлежит по расколу, есть секта Поповщинская: она исключительно господствует в слободах Бело-Кернице и Миттоке- Драгомирне. К секте Безпоповщинской относится семейств 30, водворённых в слободе Климовцах, и только. Нет сомнения, что это религиозное разъединение принесено сюда ещё первыми переселенцами, а не здесь возникло. Последователи обеих сект равно пользуются привилегиями Липован, в отношении к общественному и гражданскому быту. Между собою живут они, если не в совершенном братстве, то, по крайней мере, и не в открытой вражде, даже по наружности в ладу и добром согласии. Они не чуждаются вступать и в брачные союзы друг с другом, что иногда бывает причиною перехода лиц и семейств из секты в секту, преимущественно из Безпоповщины, которая есть слабое меньшинство, в Поповщину. Впрочем, это последнее не ослабляет, напротив, усиливает и раздражает внутреннее религиозное соперничество сект. Неизвестно, как и с которого времени, только в общую совокупность их прокралось и поползновение к высшего рода фанатизму, к сектаторству злейшему и опаснейшему обыкновенного раскольничества. В последнее особенно время, между Буковинскими Липованами обоих цветов, Безпоповщинского и Поповщинского, обнаружились признаки, свойственные ереси Хлыстовской, даже изобличилось настоящее Скопчество. Но тут вмешалось немедленно правительство: уличённые Скопцы были, все без изъятия, изгнаны из владений Австрийских, а на предбудущее время последовало строжайшее воспрещение впускать в пределы империи подобных уродов, кто бы они ни были, даже повелено осматривать на границе тех, кои показались бы подозрительными в оскоплении. Распоряжение, принятое с благодарностью самими Липованами: ибо и им в массе Скопчество кажется отвратительным, законопреступным и богоненавистным изуверством [2].
В числе привилегий, дарованных Буковинским раскольникам декретом 1781 года, заключается и то, что им дозволена полная свобода вероисповедания и богослужения, с правом иметь своего священника по собственному выбору и приглашению. Вследствие того, в слободе Бело-Кернице, которую можно назвать митрополиею раскольничества в Буковине, существуют: во-первых, приходская церковь во имя Козьмы и Дамиана, во-вторых, обширный монастырь, также с церковью во имя Покрова Богородицы. К первой, приход которой заключает в себе всех без изъятия Липован секты Поповщинской, священники исстари переманиваются из России. В настоящее время находится при ней точно такого качества чёрный поп, то есть иеромонах, по имениИероним, выбежавший сюда из России назад тому года три, но откуда именно - неизвестно. Я встретил этого беглеца в слободе Климовцах, где он ходил по домам с разрешительною на скоромное молитвою перед исходом Петровского поста; человек он ещё не старый, лет под сорок, с физиономиею и манерами, запечатлёнными глубоким лукавством, но в отношении к умственному образованию весьма недалёкий. Вообще Липованы жалуются, что подобные бродяги, приобретение коих стоит им больших трудов и издержек, несмотря на значительные, можно даже сказать, огромные выгоды, сопряжённые со званием единственного священника всех туземных раскольников, признающих священство, держатся на своих местах весьма не долго, года три-четыре, а потом, набив карман, также воровски, как пришли, убегают.
Причиною тому должны быть: во-первых, своеволие раскольников, видящих в попах только машины для исправления церковных треб и во всех прочих случаях не допускающих им никакого влияния и значения; во-вторых, зависть и кознодейство раскольничьих монахов, живущих в постоянном соперничестве и вражде с попами. Гнездо этих последних, монастырь Бело-Керницкий, находится среди слободы, окружённый со всех сторон высоким деревянным тыном. Тут, между деревьями и кустарниками, представляющими вид обширного парка, разбросаны уединённые келейки, обитаемые старцами: так называют себя раскольничьи монахи, какого бы, впрочем, ни были возраста. Не могу определить в точности числа их, но оно должно быть не мало. Во время богослужения, к которому я был допущен, их было налицо человек с пятнадцать; но в то время я слышал о многих, что они находятся в отлучке «на послушании», то есть на исправлении разных монастырских дел и поручений. Между ними нет ни одного облечённого саном священническим: почему ежедневная служба, совершаемая ими по всей строгости монастырского устава, состоит только из вечерни, утрени и часов, без литургии. Тем не менее, по наружному благочинию и благолепию служения, и ещё более по вкрадчивости и пронырству монахов, весьма ловко прикрывающихся личиною святошества, сюда предпочтительно привлекается суеверная набожность раскольников. Монахи, кажется, большею частью состоят из туземцев, но и меж ними главную роль играют так называемые здесь «свежаки», то есть выходцы, вновь прибежавшие из России. Таков именно нынешний настоятель монастыря старец Геронтий, равно как и два главные его сотрудники и клевреты, старцы Алимпий и Павел. Этот замечательный триумвират, ворочающий в настоящее время не только монастырём, но и всеми Буковинскими раскольниками секты Поповщинской, составлен из бродяг, очевидно, родившихся и воспитавшихся в России. Все они трое плуты первой руки, но с разными оттенками личности: Геронтий - без всякого образования, но удивительно ловкий и распорядительный; Алимпий - довольно наметавшийся в жизни, владеющий некоторыми практическими сведениями, даже навыками несколько лепетать по-немецки, что, между прочим, даёт повод к заключению о его давнишнем уже пребывании в крае; наконец, Павел - голова чрезвычайно бойкая, отличный говорун, большой начётчик, искушённый во всех тонкостях раскольничьего суемудрия; от этого человека, ещё молодого, лет под тридцать, так и пышет свежею, живою Москвою. Во время пребывания моего в монастыре, Алимпия не было: он находился в Черновицах. Геронтий, в качестве настоятеля, принимал и угощал меня в своих кельях, убранных весьма недурно, даже с некоторым, можно сказать, щёгольством. Между тем, Павел, приглашённый, как я не мог не заметить, нарочно настоятелем, не оставлял меня ни на минуту, занимая и, главное, выпытывая своей краснобайной беседой. Оба они выдавали себя передо мной за природных туземцев, родившихся в Буковине, но обман был слишком очевиден и даже не раз изобличался обмолвками, вырывавшимися у обоих в увлечении разговора.
Затем, в обеих остальных слободах: в Климовцах и в Соколинцах или Миттоке-Драгомирне существуют для общественного богослужения часовни, устроенные наподобие церквей, только без престолов. Поп служить в них редко, наезжая из Бело-Керницы. Для постоянного же управления ходом службы при каждой из них находится дьяк, выбираемый в это звание на всю жизнь из туземных грамотеев; его называют здесь ещё «даска» (слово, испорченное из греческого «даскал» или «дидаскалос», то есть - «наставник»). Таким даскою ныне в Соколинцах весьма бойкий и разбитной старик, по имени Иван Парамонов, с которым я очень сблизился, гостя у него в доме. В нём можно было изучить тип настоящего природного Буковинского Липована, ибо он родился и состарился здесь, не бывав никогда в России, зная только по преданию, что род его происходит из самого сердца её, из-под Калуги.
Что касается до Безпоповщинцев, живущих, как было уже замечено, только в Климовцах, то и у них в этой слободе есть своя особая молельня, устроенная в виде часовни. При ней есть также свой дьяк; но сан наставника принадлежит не ему, а одному из туземных стариков, отличающемуся не только книжною начитанностью, но и домовитым, зажиточным хозяйством, по имени Михайлу Фёдорову Сасинову. Это также природный Буковинский Липован; но предки его происходят из самой Москвы, из торговцев Лапотного ряда, как говорит сам старик. Он имеет большое нравственное влияние на всех своих единоверцев и, сколько я мог заметить, обязан тем не лукавству и пронырливости, составляющим отличительный характер Безпоповщинских наставников, а единственно превосходству своего ума и характера. Даже и Поповщинцы его уважают; но он, живя с ними в ладу по наружности, внутренно не расположен к ним и в особенности не жалует управляющих ими кознодеев-монахов. Его откровенности обязан я многими на счёт их сведениями и замечаниями.
Природные Буковинские Липованы вообще отличаются трудолюбием, трезвостью и тихими, миролюбными нравами. Их почти не слышно в крае, хотя они всюду попадаются на глаза, резко отличаясь от туземцев своею русскою физиономиею и русским нарядом. Мне довелось видеть огромное сборище их в Сучаве, по случаю праздника св. Иоанна Сучавского, совершаемого 24 июня; тут было их до несколько сот обоего пола; и, между тем, я не заметил между ними ни пьянства, ни буйства, не слыхал даже шумных, разгульных песней, обыкновенно сопровождающих праздничные собрания русского простонародья. Туземные хозяева чрезвычайно дорожат ими, как работниками; а правительство не может нахвалиться их смирным, спокойным поведением. Со времени утверждения здесь владычества австрийского, не было примера уголовных преступлений и даже важных полицейских беспорядков, в которых бы замешаны были Липованы. Года четыре тому назад, один случай поразил было весь край изумлением: явился негодяй Липован, которого за грабёж и убийство присуждено было повесить; но по следствию оказалось, что это был не природный здешний туземец, а «свежак», то есть новый выходец из России. Таких новых выходцев, к сожалению, немало бывает в Буковине, и некоторые из них, как уже я имел случай заметить по поводу Бело-Керницких монахов и попа, водворяются здесь на более или менее продолжительное время. Это делается в отношении к попу явно, с ведома правительства, на основании привилегии Липован; но в отношении к прочим беглецам не иначе, как тайно, через обман местного начальства. Вообще надо сказать, что австрийское правительство относительно своих Липован соблюдает со строжайшею точностью буквальный смысл данных им привилегий, но никак не более. Оно оставляет старожилов жить, как они жили; и хотя в течение более полувека число их значительно умножилось естественным путём рождений, оно не увеличило ни крейцером положенного с них оброка, но зато не увеличило ни пядью и земли, предоставленной им первоначально в пользование; это-то и служит причиною, что некоторые из них, ради тесноты, стали выселяться во владения помещичьи, с принятием на себя поместных тягостей. При такой системе действования, тем менее можно ожидать от правительства, чтобы оно дозволило и без того уже теснящемуся населению Липован приумножиться ещё новыми пришельцами, без всякой пользы для Государства. Притом, эти пришлецы обыкновенно бывают люди беглые, беспаспортные, каким образованные правительства не дают у себя приюта. Но вот как умудрилась русская сметливость, чтобы надувать чопорных немцев! Буковина находится возле Молдавии, к которой некогда и принадлежала. Туда часто отправляются здешние Липованы на работы, по разным другим делам и просто без дел; тем более, что там исстари живёт тьма раскольников, с которыми они, и по единоверию и по соседству, исстари же ведут знакомство и дружбу, даже нередко вступают в близкие родственные связи посредством браков. Случается, что иной умрёт за границею, другие же, оженясь или найдя иные выгоды, решаются там остаться навсегда; тогда паспорты их приобретаются желающими пройдохами, которые таким образом, под чужими именами австрийских Липован, беспрепятственно впускаются в Буковину и водворяются в раскольничьих слободах. Было уже замечено, что надзор местного начальства вовсе не проникает в эти слободы; сами же слобожане подобных беглецов не выдают; напротив, принимают и держат весьма охотно, дорожат ими как представителями России, в которой ненавидят только существующий ныне порядок, но которая, сама по себе, никогда не перестаёт быть для них драгоценною и священною.В этом, конечно, нет ещё слишком большой важности, что несколько бродяг находят себе убежище у своих собратий по происхождению и вере; но то дурно, что эти бродяги обыкновенно бывают если не отъявленные негодяи и мошенники, как тот, который попал на виселицу, то непременно, все без изъятия, ужасные интриганты, настоящие, что называется, выжиги, подстрекатели страстей, сеятели смут и козней. Самый религиозный фанатизм у старожилов Буковинских состоит только в закоснелом упрямстве; не встречая вокруг ни противодействий, ни даже споров, этот фанатизм у большинства спит мирно в блаженном самодовольстве и, конечно, спал бы так у всех, если б эти пройдохи ради своих выгод, чтобы придать себе больше значения и весу, не старались намеренно будить его, раздражать и приводить в беспокойную деятельность, которою потом и заправляют. Им-то именно, а не природным Буковинским Липованам, которым бы не достало на это ни настойчивости, ни средств, принадлежат затеи и хлопоты об учреждении в Буковине епископской кафедры для всех, обитающих вне и внутри России, раскольников: нелепость, которая, к сожалению, увенчалась неожиданным успехом, теперь ещё не осуществлённым окончательно, но в будущности угрожающим последствиями весьма не лестными для Православия вообще, для православной же России в особенности. Это важное событие, волнующее теперь умы всех заграничных раскольников и отозвавшееся уже внутри России всюду распространившимися слухами, я преследовал со всею тщательностью в его происхождении и развитии; и вот сведения, которые я успел собрать о том, как дело это делалось и в каком положении находилось во время пребывания моего в Галиции, в июне прошлого 1845 года.
Мысль иметь собственного своего архиерея не есть новость у раскольников. Она почти современна происхождению самого раскольничества, которое, в отпадении своём от Православной церкви, отнюдь не имело в виду восставать против правил и уставов церковных, напротив, провозгласило себя единою истинною православною церковью, где эти уставы и правила предназначены к неизменному сохранению во всей их первоначальной целости и чистоте. По счастью для Православия, раскол при своём появлении не увлёк никого из тогдашних русских епископов, кроме несчастного Павла Коломенского, который в то же время был извергнут из своего сана, сослан в дальнее заточение и там вскоре умер, оставя между раскольниками память священномученика. Таким образом, с притязаниями быть единою истинною церквою, раскольничество на первом шагу увидело себя лишённым главного, краеугольного основания, без которого нет и не может быть Церкви, то есть священства и неразрывно сопряжённых с ним прочих церковных таинств. Это обнаружилось со всей неотвратимой бедственностью своих последствий, когда вымерли, наконец, все старые попы, рукоположенные до патриарха Никона, с которым, по мнению отщепенцев, погибла всякая истина и всякая святыня в церкви русской.
Что тогда было делать? Наиболее ожесточённые фанатики решили, что, поелику неоткуда брать правильно поставленных священников, ибо нет уже нигде правильных епископов, то не остаётся ничего более, как обходиться вовсе без священства, следовательно, и без таинств, для которых необходимо священство: отсюда произошла Безпоповщина. Другие, не столь отчаянные - чтобы спасти себе употребление таинств, от которых совершенно отречься не ставало у них дерзости, сдались на сделку со своим фанатизмом и согласились пробавляться новопоставленными в Православной церкви попами, с тем только, чтоб они были непременно беглые и потом, в знак совершенного разрыва с оставленною ими церквою, перекрещены ими, по крайней мере, перемазаны вновь миром: это образовало Поповщину. Но ни то, ни другое, очевидно, не могло быть вполне успокоительно: ни то, ни другое не давало скопищам изуверов не только сущности, но ни даже благовидности правильного церковного устройства. В самой Поповщине не могло заглушиться чувство, что беглые попы, сколько их ни крести и ни мажь, самым побегом своим от посвятившей их церкви уничтожают полученное ими посвящение, что они, следовательно, не суть истинные священники, а потому и совершаемые ими таинства не суть истинные таинства, а поругание таинств. Это повлекло за собой сильное, настойчивое домогательство, в особенности со стороны Поповщины, промыслить во что бы то ни стало собственного архиерея и тем обеспечить себе непрерывное продолжение правильного, не зазорного священства. И вот, потянулся длинный ряд затей и усилий, наполнивший прошлое столетие многими частью смешными, но более жалкими и отвратительными историями, театр которых был почти исключительно за границей, но которые оттого не менее, или даже тем ещё более, заключали в себе семена волнений и тревог, не безопасных для внутреннего спокойствия и мира России. В то время главное гнездо Поповщины было за тогдашним Польским рубежом, на Ветке, рукаве реки Сожи, недалеко от местечка Гомеля, в нынешней губернии Могилёвской. Там, под особенным покровительством помещика, пана Халецкого, собралась бездна раскольничьей сволочи из всех стран России, для которой беглые попы старого, до-Никоновского рукоположения выстроили церковь и освятили на украденном, тоже старом, до Никона освящённом, антиминсе. При этой-то церкви, бывшей и без того уже как бы митрополией всего раскольничьего мира секты Поповщинской, решено было завесть раскольническую епископскую кафедру. Вследствие того, около 1730 года, Ветковцы, с согласия всей Поповщины, обратились к Молдавскому митрополиту с просьбою посвятить им епископа. Подкреплённое всякого рода происками и убеждениями дело пошло на лад и, конечно, сделалось бы, если б, по счастью, Константинопольский патриарх, заблаговременно предупреждённый, не успел своим запрещением расстроить умысел изуверов. Но это не прекратило, а только изменило план их действий. Почти всдед за тем желанный клад сам дался им в руки, в лице святотатца Епифания, монаха Киeвопечерской лавры, который бежал за границу с подделанною фальшивою грамотою, будто бы от тогдашнего Киевского архиепископа, желавшего иметь его своим викарием, и на основании этой грамоты действительно посвятился в Яссах во епископа Чигиринского; после чего, водворясь на Ветке, начал ставить попов и дьяконов, рассыпавшихся оттуда не только по всему Зарубежью, но и внутрь России. Несколько раз этот лже-епископ был схватываем русским правительством, и несколько раз из-под крепкого караула имел искусство спасаться бегством назад в свою Зарубежную берлогу, где, несмотря на торжественное снятие с него не только святительского сана, но и самого священства и даже монашества, был принимаем и распоряжался, как истинный епископ, пока, наконец, в последний раз пойманный в 1735 году, засажен был в Киевскую крепость и там кончил мятежную жизнь свою.
Прошло после того лет пятнадцать, и у Ветковцев, около 1750 года, явился другой беглец из России, из Воскресенского Ново-Иерусалимского монастыря, по имени Афиноген, который, быв не более как иеродиаконом, не заблагорассудил вовсе и хлопотать о каком бы то ни было посвящении, а просто-напросто выдал себя за епископа и начал действовать по-архиерейски. Этот полный самозванец не ограничился только ставлением попов и дьяконов. Некто Анфим, из раскольнических монахов, скитавшихся за границею, купил себе у него сан архимандрита, а потом захотел и епископства, в чём также не получил отказа от бродяги. К совершению нечестия и соблазна, оба негодяя распорядились так, что это последнее поругание святыни должно было совершиться ими заочно; в назначенный день и час Афиноген, находившийся на ту пору в Волошине, обещался читать молитвы рукоположения, и Анфим, остававшийся на Ветке, должен был облачаться в архиерейские одежды. Между тем, слух о самозванстве самого Афиногена начал распространяться и колебать доверие к нему раскольников. Почуяв беду, обманщик убрался заблаговременно внутрь Польши и там, сбросив маску, вступил в службу короля в звании официала. Уже он разгуливал в Польском кунтуше, с саблею при боку, оголя бороду, как наступил срок, условленный с Анфимом. Не зная ещё ничего о случившемся, тот по условию облачился в архиерейские одежды, и начал себе святительствовать, как настоящий епископ. С одной стороны - наглость, с другой - невежество и упрямство дошли до такой степени, что когда, наконец, вся история самозванца Афиногена вышла наружу, новый самозванец Анфим продолжал преспокойно воображать себя архиереем и нашёл себе множество приверженцев. Кончилось, однако, тем, что раскольники-казаки, жившие тогда под покровительством Турецким в нынешней Новороссии, приняли сначала этого святотатца со всеми почестями, потом, когда узнали истину, утопили его в Днестре. С тех пор, никому не приходило более охоты повторять комедию самозванства, разыгравшуюся так трагически. Но усилия добыть себе настоящего епископа, как бы нибудь, только действительно посвященного, долго ещё колебали не только Поповщину, но и некоторые толки Безпоповщинские, которые на сей конец присоединились к Поповщинцам. В Москве, с согласия обоих знаменитых кладбищ, Поповщинского - Рогожского и Безпоповщинского - Преображенского, образовалась было чудовищнейшая затея: тайным, воровским образом совершить посвящение епископа чрез возложение руки с. митрополита Ионы, мощи которого почивают в Успенском соборе. К этому сделаны были все приготовления, в том числе устроена богатая архиерейская ризница; только, остатки ли совести, убоявшейся посягнуть на такое беспримерное оскорбление святыни, или страх кары, которая не замедлила бы постигнуть совершившееся преступление, удержали изуверов от последнего окончательного шага. Пошли происки опять за границей; в Крыму и в Грузии, тогда ещё не принадлежавших России, в Польше, в Венеции, в разных областях Турции, одним словом, везде, где только, вне тогдашней России, Восточная церковь существовала в полном иерархическом устройстве. Правительство русское всё это знало; и потому, когда Императрица Екатерина II соизволила объявить заграничным раскольникам приглашение возвратиться в Отечество, кн. Потёмкин-Таврический, для вящего их привлечения, входил с ними в сношения о даровании им если не полного епископа, то, по крайней мере, хореепископа (сан низший епископского, но высший священнического, который в древние времена существовал в Православной церкви, но впоследствии совершенно упразднился). Отчасти и это обнадежение, которым долго ласкались раскольники, но более воспоследовавшее с тем вместе общее ослабление строгих в отношении к ним мер и происшедшее отсюда удобство снабжать себя беспрепятственно беглыми попами, не только остававшимися без всякого за то пресдедования, но даже и не подпадавшими извержению из своего сана - были причиною, что волнение по поводу епископства начало мало-помалу стихать и, наконец совершенно утихло внутри России. За границею же, и именно за Дунаем, во владениях Турецких было, говорят, даже в нынешнем уже столетии новое со стороны раскольников покушение обзавестись своим архиереем, и такой архиерей, уверяют, отыскался было между греческими епископами, но не успел прийти и водвориться у казаков, из которых преимущественно состоят тамошние раскольники, как увидел совершенную невозможность с ними ужиться, и тотчас убрался восвояси.
В настоящее время всего б менее можно было ожидать возобновления подобной затеи от Буковинских раскольников, которых и число невелико и материальные способы весьма ограничены, и, наконец, самый фанатизм отличается только закоснелым упорством, а не беспокойною, тревожною энергиею. Нужно было стечение особых могущественных влияний и обстоятельств, чтобы раздуть пожар в этой куче пепла. По уверению туземцев, знающих хорошо весь ход дела, первая искра брошена была нынешним Галицким униатским митрополитом, который, раз объезжая свою епархию, к коей принадлежит и Буковина, заехал в церковь к Бело-Керницким Липованам и, узнав, что у них в то время вовсе не было священника, и что они вообще весьма затрудняются в прибретении себе попов из России, присоветовал им обратиться с просьбою о епископе к Австрийскому правительству, уверяя, что им, конечно, не будет в том отказа. Такой совет мог быть просто внушён христианским состраданием; но, если принять в соображение, что митрополит этот есть известный Михаил Левицкий, отчаянный папист и заклятый враг православия, который в последние годы беспрестанно выпускал возмутительные манифесты против совершившегося в России воссоединения униатов с Православною церковью, то нельзя не дозволить себе весьма основательного подозрения, что тут руководствовался он намерениями не чистыми и не добрыми. Так ли, впрочем, иначе ли, только мысль эту с жаром подхватили Бело-Керницкие монахи, во главе которых, как уже было объяснено, стоят ныне три сущие мошенника, выбежавшие из России. Не мог я дознать в точности меры, в какой каждый из этих трёх коноводов участвовал в ходе и производстве дела, но то всем известно, что Алимпий, знающий, как я уже заметил, несколько по-немецки, заправлял им лично, как поверенный Липован, во всех инстанциях: в Черновцах, в Лемберге и, наконец, в Вене. В самой Буковине дело это встретило сильное противодействие со стороны местного православного духовенства, которое, надо отдать ему полную справедливость, и крепко в вере и если не всё вообще, то в большой части членов своих, достаточно просвещённо. В особенности, православный епископ Буковинский, преосвященный Евгений Гакман, муж, соединяющий с высоким образованием пламенную ревность к Православию, и притом по происхождению своему чистый русин (настоящая фамилия его не Гакман, аХибайло), со своей стороны употреблял все усилия, чтобы задушить зло в самом начале. Он входил с формальным протестом к местному начальству (die Landstelle), в котором, на основании канонических правил церкви вообще и православной восточной церкви в особенности, разъяснил и доказал всю нелепость и беззаконность раскольничьих домогательств. Но всё было безуспешно; и это, как сам преосвященный сознался в дружески-откровенной со мною беседе, не от чего другого, как вследствие тайного сочувствия к умыслу раскольников со стороны Австрийского правительства, угадавшего тут недобрую будущность для Православия вообще и для Православной России в особенности. Дело перешло в Лемберг, в губернское управление (das Gubernium). Туда отправилась целая депутация Липован под предводительством Алимпия. Нужно было сыскать хорошего адвоката, и раскольники обратились для того к г. Дионисию Зубрицкому, природному русину, который с репутациею опытного юриста соединяет заслуженную славу первого в Галиции знатока истории и древностей русских. Но тут они ошиблись в расчёте: г. Зубрицкий есть истинный русский в душе; он тотчас понял всё, что в замысле раскольников заключалось антирусского, и потому отклонил от себя всякое в нём участие. Это, впрочем, не помешало найтись другому, нисколько в этом отношении не щекотливому адвокату, который пустил дело в ход. Чтобы соблюсти порядок, правительство потребовало от раскольников подробного изложения их вероучения. И за тем дело не стало. Такое изложение написал для них ещё в Буковиве один из тамошнего православного духовенства, иеродиакон Виктор Кокоряк. Этот иеродиакон, родом волох, одарённый большими способностями и получивший основательное классическое образование, начал было прекрасную карьеру, был отличным профессором в Черновецком Теологическом Институте и готовился занять там место ректора, но, по несчастью, свихнулся в поведении, ударился в пьянство и другие пороки и теперь, отрешённый от всех должностей, живёт на смирении в монастыре Драгомирне. Тут сыскали его раскольники и, пользуясь его страстью, обратили его в своё орудие. Владея в совершенстве языками немецким и латинским, зная местные законы и формы делопроизводства, он служит им секретарём по всем официальным делам, пишет для них всякую всячину за рюмку водки, за бутылку вина, за кружку пива. Так, настрочил он и требовавшееся от них изложение вероучения, в котором, по собственному сознанию, высказанному мне с циническою откровенностью, «сам ничего порядочно не понимает», но которое при всем том правительство нашло совершенно удовлетворительным. В подкрепление своих домогательств, раскольники не скупились и на денежные доказательства, к которым австрийское чиновничество вообще не нечувствительно, и в этом отношении замечено было у них чрезвычайное изобилие, которому не может быть другого источника, кроме России. Таким образом, дело в Лемберге было выиграно беспрепятственно, и пошло оттуда в Вену на окончательное утверждение. С сим вместе, туда ж отправились и депутаты Липован, предводительствуемые тем же Алимпием. Как там действовали они, и кто именно помогал им и покровительствовал, я не знаю, потому что не был в Вене. Конец, однако, всему был тот, что Буковинским Липованам, на основании ходатайства губернского управления Галиции, высочайшим Императорско-королевским декретом утверждено право иметь своего епископа. К этому присоединено только одно условие, чтобы для этого епископа Липованы сами, из собственных своих способов, обеспечили предварительно ежегодного жалованья 12 000 австрийских гульденов (на наши деньги около 7750 руб. сер.) Но тут нет и не должно предполагать никакого со стороны правительства противодействия или стеснения, ибо точно также на счёт самих прихожан устроена большая часть настоящих православных епископских кафедр в Австрийской Империи, и именно все семь епископий, которые существуют в Венгрии [3].
Так совершилось событие, до сих пор не бывалое в мире раскольничьем, и такое, о каком раскольники не смели и помыслить в самых дерзких, в самых заносных мечтаниях. Прежде все их искательства и надежды никак не простирались дальше какого-нибудь воровски украденного архиерея, которого бы они также воровски могли держать у себя где-нибудь в Турции или в Польше, под кровом постоянно господствовавшего там безначалия и беспорядка. Теперь, вдруг, благоустроенное, могущественное Государство, какова Австрия, торжественно дарует им всеми формами гражданской законности обеспеченную епископскую кафедру - и, следовательно, раскол, доселе пресмыкавшийся тёмной, отверженной сектой, возводит на степень официально признанной церкви!.. Понятно, какой восторг, какое потрясение должно было произвесть это во всем мире раскольничьем. У Буковинских раскольников, главных виновников торжества, по общему отзыву туземцев, с тех пор обнаружилось чрезвычайное одушевление и движение. Я сам, посещая их, был лично свидетелем, что у них только и мыслей, только и речей, что о будущем архиерее. Недостаточность их собственных средств к выполнению финансового условия, положенного правительством, нисколько не ослабляет их энтузиазма; напротив, подстрекает тем к живейшей и настоятельнейшей деятельности. Как скоро получили они дозволение, составлявшее цель их домогательств, то дальнейшие надежды их и усилия привести дело их к окончательнону успеху все устремились туда, куда всегда обращались: в сердце России, где раскол владеет и ворочает миллионами. И вот, в начале 1844 года, из змеиного гнезда, каким сделался теперь монастырь Бело-Криницкий, двое главных коноводов зла, Геронтий и Павел, отправились в Россию. Как далеко они здесь были, в точности дознать я не имел возможности; знаю только наверное, что они доходили до Москвы, о чём и сами они предо мною проговорились, и впоследствии я слышал от Московских раскольников, видевшихся и беседовавших с ними лично. Природные Буковинские Липованы, в своём простодушном неведении существующего порядка вещей, были твёрдо уверены, что они воротятся к ним и с деньгами и с готовым уже архиереем, которого им непременно хотелось иметь не иначе, как из России. Эту последнюю уверенность поддерживали в них сами эти бездельники, когда вовлекали их в длинные и тяжкие хлопоты пред австрийским правительством, и даже высказывали её самому правительству, когда то изъявляло сомнения в сбыточности их замысла. Между тем, они очень хорошо знали Россию, в которой родились и выросли; почему, обманув Буковинцев ложною надеждою, что сыщут им тотчас архиерея в России, перед русскими раскольниками сплели другой обман, что архиерей уже отыскан за Криницей и, как только будут деньги, немедленно явится на свою кафедру. В подтверждение этой басни, они привезли с собой в Москву портрет, или, как говорится на языке раскольничьем, «лик» этого мнимонайденного архиерея, который возбудил всеобщий восторг фанатиков, быстро разлившийся по всем концам России. Но настоящие времена - не то, что прежние. Восторг этот не помешал раскольникам принять некоторые меры осторожности. Они развязали свои мошны и отсыпали вестникам такой радости значительную сумму денег, только с тем, чтобы они употребили их на первые необходимые приготовления к принятию епископа; обеспечить же ему постоянное содержание, сообразно требованию австрийского правительства, положили и обязались подпискою не прежде, как когда епископ действительно прибудет и водворится в Буковине. К этому времени некоторые из Московских богачей обещались даже будто бы совершенно выселиться в Буковину, переведши туда все свои капиталы. Делать было нечего: бродяги воротились назад восвояси, по крайней мере, не совсем с пустыми руками, и тотчас решились пуститься на поиск архиерея. Это приняли на себя уже не Геронтий и Павел, а Павел и Алимпий. Они провели в странствовании всю последнюю половину 1844 года и первые месяцы 1845 г., так, что воротились назад домой незадолго перед прибытием моим в Буковину. Сколько я мог разузнать, в это время были они в Молдавии и в Валахии, в Сербии, в Венгрии, в Далмации, в Чёрной-Горе, в Венеции. Удачи, однако, нигде им не было: везде получили они чистый отказ; а Черногорский владыка велел даже будто выгнать их из своих владений с нечестью и с угрозою, что если они появятся опять, то им будут обрублены уши. Слухи есть, что они в особенности рассчитывали на Венецию, где с давних лет проживает бывший некогда православный епископ Далматинский, Венедикт Кралевич, жизнь которого исполнена странных и необыкновенных приключений, который, говорят, был в старину мусульманином, потом, попавши в архиереи Далмации при Наполеоне, под Австрийским владычеством обнаружил поползновение в унию, за что едва не погиб от руки православных Далматинцев и был принуждён искать спасения в бегстве из своей епархии. Такой человек, конечно, способен на всё, и раскольники очень могли на него надеяться; говорят даже, что портрет, который они возили с собой в Россию, был список с его портрета: так велика была их уверенность, что тот, кто решался на унию, не погнушается расколом. Но дело и с ним не сладилось: без сомнения, потому что старик, вслед за побегом своим из Далмации обеспеченный от Австрийского правительства щедрым пенсионом, живёт себе теперь припеваючи и, конечно, не имеет никаких выгод променять великолепную, блестящую Венецию на какую-нибудь Бело-Криницкую трущобу. Впрочем, Бело- Криницкая шайка тщательно скрывает безуспешность своих поисков. В народе пущен слух, что один из архиереев, находящихся в Молдавии, охотно идёт на раскольническую кафедру: только, дескать, сумнительно, можно ли принять его, потому что он крещён обливаньем, а не в три погружения. Между тем, на деньги русских раскольников, согласно их назначению, открыто и с особенною спешностью делаются все нужные приготовления к принятию и водворению епископа, точно будто он уже в дороге. Собирается ризница и другие принадлежности, необходимые для архиерейского священнослужения; дому, где должен помещаться архиерей со своею свитою, предначертан план, заготовлены материалы и очищено место внутри монастыря; монастырская церковь перестраивается, чтоб получить размеры и вид, достойные предназначения её быть кафедральным собором епископии. Всё это я видел собственными глазами; всё это показывали мне сами Бело-Криницкие монахи, с видом смиренно-лукавого торжества. Когда я изъявлял удивление, откуда они берут к тому средства, то вития Павел начал мне описывать с большим восторгом и красноречием, что их, блюстителей древняго благоверия, находится вне России неисчислимое множество, «яко звёзд небесных или песка морского», что отселе, не только вплоть до Царьграда и до Святой Горы, но даже до Иерусалима, тянется непрерывная цепь раскольничьих селений с многочисленными церквами, монастырями и скитами, что в них каждый готов отдать последнюю лепту для блага церкви, особенно на предмет такой необычайной важности, как приобретение епископа; что, наконец, самые Безпоповщинцы, до сих пор враги их, теперь, когда явилась возможность иметь истинного архиерея, и чрез него истинное священство, соединяются с ними в одно стадо Христово, в одну благоверную церковь и, со своей стороны, также не скупятся на жертвования. Хитрец, очевидно, с намерением хранил предо мною глубокое молчание о России; но я наверное знаю из других источников, что уже пред самым Австрийским правительством официально заявлено о намерении русских раскольников переселяться в Буковину, как скоро архиерей явится там налицо, и что даже сделаны попытки формального ходатайства об испрошении всем подобным переселенцам таких преимуществ и льгот, какими пользуются нынешние Буковинские Липованы, и уверением, что тогда все без изъятия раскольники перейдут из России и из других Государств в Австрию; правительство же на это ничего пока не приказывает, но и не отказывает...
Итак, об Австрийских раскольниках, средоточивающихся исключительно в Буковинском округе Галиции, вот что дознано достоверными наблюдениями и исследованиями на месте:
1) Численное количество их невелико, но полученное ими дозволение иметь епископа угрожает сделать из них средоточие всего раскольничьего мира;
2) Епископа ещё нет пока; но он отыскивается всеми деятельно и настойчиво, и к принятию его делаются все нужные приготовления;
3) Дело это, при общем участии туземных раскольников, заправляется и орудуется выходцами русскими, чрез средства, в изобилии получаемые из России;
4) Православное население Буковины и, в особенности, духовные власти, негодуют на то, понимая весь вред, какой может произойти отсюда для Православия. Но,
5) Австрийское правительство и явно не противодействует, а втайне положительно покровительствует успеху затей раскольничьих; и это, конечно, не с добрыми видами для Православия вообще и для России в особенности.
II.
Из двух так называемых Дунайских княжеств, раскольниками преимущественно изобилует Молдавия, граничащая непосредственно с Россиею; в Валахии же они находятся в незначительном количестве. Как там, так и здесь, они известны под тем же, что и в Австрии, общим именем Липован (по-туземному - Липовени).
В Молдавии Липованы рассеяны по всему её пространству, в городах и в деревнях, совокупно с туземцами и особняком. Из городов, кажется, нет ни одного, где бы не было хотя несколько, хотя двух или трёх семейств их, занимающихся ремесленничеством или торговлею. В столице Молдавии, Яссах, из них составлено значительное общество, живущее в отдельном предместии города, за Бахлуем, и заключающее в себе много богатых купцов, ворочающих порядочными капиталами. Затем, отдельными же обществами, живут они в городах Ботошане, Тыргул-Фрумосе, Хирлеу, Бикео, Васлуе: там есть тоже между ними изрядные капиталисты, особливо в Боташане и Хирлеу. По деревням Липованы преимущественно гнездятся в Верхней Молдавии (Цара-де-Сос), главным образом в цинуте Сучавском. Во всей же Молдавии-Нижней (Цара-де-Джиос) известны только две небольшие их деревушки, обе в степях цинута Галацкого. Замечательно при этом, что в самом городе Галаце, центре туземной торговли и промышленности, их вовсе нет, или, по крайней мере, не заметно. Сколько всех Липован разбросано таким образом по всей Молдавии, определить с точностью нет никакой возможности; приблизительно же можно полагать, что число их здесь простирается, по меньшей мере, тысяч до двадцати душ, в обоих полах.
Несмотря на такое примечательное количество, составляющее около двух процентов всего населения туземного, гражданское состояние Липован в Молдавии не определено никакими положительными однообразными постановлениями. Живут они, по различию местных условий и обстоятельств, тут так, там иначе, с разными обязанностями и правами, на разных степенях общественного устройства и домашнего довольства. Многие из них, как уже было замечено, живя в городах, занимаются городскими промыслами: торговлею и ремесленничеством. Торгующие производят торг преимущественно товарами русскими, за которыми богатейшие из них сами ездят в Россию на ярмарки, преимущественно в Харьков. Один из таких торговцев, жительствующий в Хирлеу, городке цинута Ботошанского, до того разбогател, что там снимает на аренду поместья и живёт настоящим бояром. Впрочем, и в самых городах большинство, а по деревням все без изъятия имеют главным занятием земледелие и другие соприкосновенные отрасли сельской промышленности. Никто, однако, из них не владеет землёй на правах полной собственности; но и работают и живут они на землях, принадлежащих разным другим туземным владельцам, большей частью, на церковных и монастырских, за пользование которыми подлежат разным поместным обязанностям. В этом отношении и горожане, в сущности, нисколько не отличаются от поселян, так как не имеют и никаких особенных прав, по той причине, что здесь городского состояния в собственном смысле нет даже и у самих туземцев. В прежние времена все повинности Липован здесь, как поместные, так и земские, были очень легки; почему Молдавские Липованы жили вообще весьма достаточно. Но теперь, когда и церковные имущества стали отдаваться с публичных торгов арендаторам, поместные отношения их становятся год от году тяжеле: где прежде отделывались сотнею карбованцев, там ныне требуют тысячи. Самое туземное правительство, довольствовавшееся прежде небольшою поголовною податью, теперь, кроме других поборов, взыскивает с них значительные суммы за рекрутскую повинность. При всем том, им и ныне могло б быть очень хорошо. Народ смышлёный, ловкий, проворный, один за дюжину Молдаван, они охотно приглашаются туземными помещиками не только для временной работы, но и для постоянной оседлости на их землях, с весьма выгодными условиями. Только та беда, что вино и водка здесь очень дёшевы, а в Молдавии Липованы не похожи на Буковинских трезвостью. Старики ещё довольно воздержны; но молодёжь любит покутить по-русски, особенно где-нибудь на стороне, вдали от грозы отеческой. Первое знакомство моё с Липованами на земле Молдавской было в уединённой, середи степи заброшенной корчме, где, остановясь ночевать, я нашёл толпу молодых, работавших по соседству ребят вокруг кувшинов с вином, заливающихся весёлыми русскими песнями, что продолжалось всю ночь напролёт. Разумеется, такое удальство не может вести к добру. Между здешними Липованами не редкость встретить горемык, которые, что называется, спились с кругу, пропили с себя всё до нитки. А это не может не иметь влияния и вообще на нравственность, как домашнюю, так и публичную, в чём, надо сказать, и самые туземцы представляют пример весьма соблазнительный. Оттого так называемые здесь «окна» или солскоини, куда ссылают преступников в каторжную работу, берут постоянную дань с Липован, изобличающихся в воровстве, мошенничестве, буйстве и более или менее важных нарушениях общественного порядка.
В отношении религиозном, большинство Молдавских Липован принадлежит к секте Поповщинской. Безпоповщинцы, кроме кое-где разбросанных одиноких семейств, живут общинами только в двух местах: в слободке при городке Васлце и в одной из деревушек около Галаца; обе эти общины состоят из недавних пришельцев, выселившихся сюда из Пруссии вследствие усилившихся там строгостей против Филиппонов. Что касается до Поповщинцев, то их переселение сюда из разных мест России началось с времён давнишних, и до сих пор не перестаёт обновляться свежими выходцами. Старейшим из всех поселений раскольничьих в Молдавии считается Мануиловка или Маноли, большое село всё из Поповщинцев, лежащее верстах в 12 от городка Фольтичени, главного в цинуте Сучавском. Тут имеется у раскольников церковь, устроенная во имя Покрова Богородицы, и сверх того существуют три монашеские скита: два мужские и один женский. В настоящее время при церкви находится беглый русский поп, по имени Алексей, человек лет уже за пятьдесят, с женою и взрослыми детьми; а в скитах настоятельствует старец Иоиль, кажется, из природных туземных Липован. Другая церковь раскольничья существует в Яссах, в предместье Забахлуйском. Тут также прежде бывали особые попы, набегавшие из России; но теперь нет. Затем, по остальным местам жительства Липован находятся только часовни, из которых примечательнейшие: в городах Тыргул-Фрумосе, Хирлсу, Вислуе и в селениях Липовени, близ города Ботошана, и Братлоти, между Тыргул-Фрумосом и Мануиловкою, от обоих верстах в 25 расстояния. При них исстари держатся одни дьяки или даски. Стало быть, в теперешнее время во всей Молдавии единовластительствует Мануиловский поп Алексей; оттого он очень богат, имеет хорошенький домик, ездит в красивой Венской коляске четвернёй; и сыновей своих, вывезенных взрослыми из России, переженив здесь, пустил в торговлю на собственные изрядные капиталы.
Я был лично в большей части главных притонов здешних Липован; и в Мануиловке, которую можно назвать средоточием и митрополиею раскольничества в Молдавии, прогостил довольно долго. По самому местоположению своему это есть настоящий вертеп, затаённый в дремучей лесной чаще, на дне глубокого крутоярого оврага. Земля, на которой находится селение со всеми своими принадлежностями, составляет достояние монастыря Проботы, «подклоненного», как здесь говорят, то есть укреплённого со всеми имуществами в собственность Святому Гробу в Иерусалиме, откуда, чрез насылаемого патриархом монаха с титлом экзарха, и управляется, то есть отдаётся в аренду в пользу патриархии [4]. Жителей в селении начтётся с сотню и более семейств, живущих особыми домами, выстроенными на русский манер, со всей физиономией великороссийских деревенских изб. Церковь возвышается посреди селения; она существует исстари, но её недавно перестроили, распространили и украсили на деньги, присланные из Москвы, так как здешние богачи, по уверению самих Липован, холодны к вере и служат мамону, а не Богу. Впрочем, этот последний упрёк не падает на Мануйловцев, ибо между ними вовсе и нет богачей. Есть только более или менее зажиточные хозяева, в числе которых первое место принадлежит старику по имени Афанасью Захарову, давшему мне гостеприимный приют в своём доме. Этот Афанасий своей сановитой фигурой, природным умом и нравственным влиянием на единоверцев припомнил мне Буковинского Михайлу Фёдорова. Он также большой грамотей и читает не одни только старинные церковные книги, но и новые, мирские, разумеется, русские, содержания нравоучительного и исторического; таких книг я заметил у него довольно и был свидетелем, как он читал их, а собравшиеся раскольники, в том числе и сам старец Иоиль, настоятель Мануйловских скитов, слушали с почтительным вниманием, в особенности, когда он, приостанавливаясь, изустно объяснял им про русских патриархов, митрополитов, царей и даже великих князей. При всем том, а, может быть, и именно потому, что он так близок с книгами мирской, гражданской печати, я не заметил в нём особенной горячности к раскольническому суеверию. Про предметы религиозные он говорил со мной очень мало и с большой умеренностью; насчёт попа Алексея отзывался весьма неблагоприятно, называя его корыстолюбцем; да и с настоятелем скитов, старцем Иоилем обращался без всякого уважения, даже с некоторым презрением. Впрочем, надо и то прибавить, что здешние монахи, все, как видно, из природных туземцев, большего и не заслуживают. Это люди простые, грубые, необразованные, редко даже сколько-нибудь грамотные и притом живущие в крайней бедности, еле-еле добывающие себе насущное пропитание. Скиты их, из которых два, мужской и женский, разделённые друг от друга одним только ветхим, разваливающимся плетнём, находятся возле селения, а третий стоит особняком в лесу, верстах в 3 расстояния, суть не что иное, как собрания маленьких, тёмных, грязных конур, почти землянок, где гнездится по нескольку жильцов или жилиц. В одной из таких конурок я нашёл самого настоятеля, занимавшегося слесарным мастерством, которое есть его ремесло, босиком, в одной рубашке. И за право жительства в этих норах, да за пользование небольшими клочками земли вокруг, где набрасывается несколько грядок под огородные овощи, как монахи, так и монахини, обложены подушным налогом в пользу поместной экономии, возвышенным ныне до 3 карбованцев с души. Всё это, содержа их в крайней нищете, не дозволяет им подняться ни умственно, ни нравственно. С горя они не прочь от чарки, где бог пошлёт; и потому весьма не редко встречать их шатающихся публично в виде вовсе не приличном иноческому сану; это случилось с самим старцем Иоилем, который от Афанасия, на моих глазах, едва потащил ноги в свою отшельническую конуру. Что касается до попа Алексея, то он, хотя поведения и хорошего - то есть не питущего, но в книгах такой же невежда, как и Иоиль; в этом я удостоверился из собственных моих разговоров с ним. Отсюда понятно неуважение к ним такого грамотея и книгочия, каков старик Афанасий; и из подобного чувства в отношении к лицам, которые по званию своему должны быть вождями веры, естественно объясняется и та холодность к вере, которую я заметил в старике, и которая в молодом поколении обнаруживается ещё сильнее и явственнее. Сын, например, Афанасия, по имени Малафей, детина весьма бойкий, который, несмотря на то, что у него ус едва пробивается, состоит уже в звании ватава, то есть, как бы старосты в Мануйловке, с глазу на глаз со мной показал в себе совершенного вольнодумца, чуть-чуть не безбожника.
По одному селению нельзя, конечно, заключить о всех. Но личные наблюдения в разных местах удостоверяли меня, что Молдавские Липованы вообще не отличаются жаром и силою раскольнического фанатизма. Причины тому, однако, совсем другие, чем в Буковине. Там религиозное раздражение смягчается благонравностью раскольников, следствием окружающего их внутреннего и внешнего благоустройства; здесь, напротив, на ослабление религиозных чувств вообще, в том числе и изуверства раскольничьего, действует господствующее во всех общественных отношениях неустройство и происходящая отсюда шаткость нравственности, домашней и публичной. Сверх того, в Молдавии это усиливается ещё совершенно почти отсутствием людей книжных, посвящённых во все таинства раскольнической мудрости. Я старался узнать, есть ли такие люди между здешними раскольниками, и везде слышал только одно имя какого-то Семёна Евтеева, живущего в Тыргул-Фрумосе, с которым, к сожалению, не имел случая лично познакомиться. Кто бы, однако, и каков бы ни был этот пресловутый мудрец, его одного, конечно, недостаточно на десятки тысяч невежд, рассеянных на довольно значительном пространстве. Посему можно бы было надеяться, что если б такой порядок, или лучше беспорядок вещей продолжился, то раскольничество в Молдавии, несмотря на свою количественную значительность, никогда б не возвысилось на степень силы, возбуждающей опасения. Но, по несчастью, событие в Буковине простёрло уже сюда своё заразительное влияние и угрожает существенным переворотом в духе и направлении здешних Липован. Весть об учреждающейся там раскольничьей епископской кафедре, распространясь между ними, носится пока из уст в уста любопытною новостью; но эта новость, возбуждая общее участие, приучает разобщённую доселе массу устремлять мысли к одному предмету, сосредоточивать желания на одну цель. Наиболее ощутительно это в монахах, которые, по близости их скитов от границы Буковинской, всего вёрст на 15, или много на 20, находятся в постоянных сношениях с тамошними собратиями, и притом по самому званию своему доступнее фанатизму, чем прочие единоверные туземцы. В них господствует непоколебимая уверенность, что дело это сбудется, и тогда наступят для раскола красные дни полного торжества. Правда, старец Иоиль заметил мне с сокрушением, что приходившие сюда из Буковины миссионеры Алимпий и Павел произвели здесь больше любопытства, чем истинного сердечного участия, и воротились более с обещаниями, нежели с вещественными наличными пособиями к окончательному осуществлению вожделенной цели. Но «Бог милостив, - прибавил простодушный старик, - на Москве благочестие не оскудеет! Будет у нас един пастырь, и будет едино стадо».
В Валахии число Липован незначительно: всего тысячи три душ обоего пола. Живут они главным образом в Браиле - городе, пограничном Молдавии, верстах в 20 от Галаца, который, в свою очередь, не далее отстоит от границы Русской, именно от Рени, городка области Бессарабской. Здесь, впрочем, они теснятся не столько внутри самого городка, сколько в подгородной слободе, лежащей при самом слиянии рек Серета с Дунаем, где и занимаются преимущественно рыболовством. Затем, далее есть только две небольшие деревушки, ими населённые: одна на протоке Дуная, называемом Борч, между Браилом и Каларашем; другая на землях монастыря Знагова, при речке Кода-Знагову, впадающей в Яломицу, верстах в 20 от Букареста. Жители обеих этих деревушек старожилы, поселившиеся здесь издавна; о Борчовцах даже есть предание, что они в прежнее время были гораздо многочисленнее, но в недавние годы выселились за Дунай. Что касается до Браиловских Липован, то они все пришли сюда недавно, уже по возведении Браила в настоящий вид, вследствие последней войны России с Портою и совершившегося затем преобразования Дунайских княжеств.
По расколу, все Валашские Липованы Поповщинцы. Без сомнения, малочисленность и ограниченность средств не дозволили им до сих пор обзавестись собственною церковью. У них нет даже и своего попа; за самонужнейшими духовными требами они вынуждены посему обращаться в Молдавию: прежде в Яссы, а ныне в Мануйловку, вёрст за 200 от Браилы, а от Борча и от Знагова ещё дальше. Такое удаление от единственных, каких бы то ни было представителей священства и неизбежно следовавшая за тем отвычка от церковных таинств, были причиною, что между ними едва не зародилось горшее зло, отпадение из обыкновенного раскола в гораздо пагубнейшую ересь. Назад тому лет пять в Браиле явился вышедший из России неизвестного звания человек, чрезвычайно строгой нравственности, постник, девственник, чуждый всяких мирских страстей, весь преданный молитве и богомыслию. Он приобрёл к себе безграничное уважение и доверенность здешних Липован, которые, надо сказать, далеко превосходят Молдавских изуверною преданностью расколу. Вскоре этот таинственный пришлец вызвал для них, из России же, священника, такого же святошу, как и он сам. Тогда вдвоём уже они начали, общими силами, внушать раскольникам мало-помалу учение совершенно новое, по всему тому, что я слышал, должно быть Хлыстовское. Обольщение было ведено так искусно, что невежды вовсе не подозревали, куда их завлекают. Наконец, стали проходить слухи, что священник их, которым они хвастались на весь край, есть потаённый скопец. Долго упорствовали они не верить этой молве, считая её клеветою, выдуманною из зависти; но напоследок, чтобы прекратить распространившиеся всюду насмешки и укоризны, решились дать полное торжество истине, освидетельствовав лично своего пастыря. Оказалось, что слухи совершенно были справедливы, что у святого мужа не было действительно половых мужских органов. Тогда они пришли в такую ярость, что, избив несчастного калеку до полусмерти, бесчувственного перевезли за Дунай и там кинули на произвол судьбы. Клеврет его, однако, остался, вероятно, потому что не был действительный скопец, и продолжал своё дело. Между тем, весть о скопце попе разнеслась по Молдавии, и оттуда примчался раскольничий поп, находившийся в Яссах. Он ужаснулся, увидев, что не только в домашнюю жизнь, но и в самое общественное богослужение, совершающееся в часовне Браиловских Липован, взошли уже многие еретические новости, нехристианские обряды, пения и даже иконы. Усилия его образумили обольщённых, и главный обольститель избежал участи своего сотрудника только тем, что тишком неизвестно куда скрылся. Впрочем, остатки этого соблазна, говорят, кроются и доныне в некоторых семействах Браилы.
Кстати о настоящих Скопцах. Этих жертв и жрецов чудовищного заблуждения в обоих княжествах, Валахии и Молдавии, довольное количество. Притонами им служат обе столицы, Букарест и Яссы, где они живут большими, человек во сто и более, обществами. Сверх того, человек до десяти приютилось в двух главных торговых городах княжеств, Галаце и Браиле. Скопцы столичные занимаются почти исключительно так называемым здесь «дрожкарством», то есть городовым извозничеством. В двух последних городах они держат и исправляют почтовую гоньбу. Как те, так и другие не только явно терпимы, но пользуются особыми чрезвычайными преимуществами, под защитой присвоенного им не так давно имени подданных Русских: в этом качестве они получают паспорт от местных российских консулов и им одним подсудны, так что туземные власти не имеют никакого права до них касаться. В отношении религиозном, между Ясскими и Букарестскими скопцами примечается некоторое, впрочем, наружное только, различие. Первых обстоятельства заставили быть осторожнее и скрытнее, чем последние. Назад тому лет пятнадцать, бывший митрополит Ясский Вениямин обратил было на них строгое внимание и хотел очистить от них совершенно Молдавию. Тогда они употребили все усилия, чтобы доказать безвредность своих правил и невинность вероучения. Кончилось тем, что им дозволено было оставаться в Яссах по-прежнему, но с условием входить в церковь и исполнять все обязанности православных христиан. Так теперь и делается «по явности»! Скопцы приобрели себе одну из Ясских церквей, посвящённую имени с. Харалампия, и содержат при ней священника, у которого ежегодно исповедуются и причащаются. Но это, разумеется, одна личина. Перед самым прибытием моим в Яссы, в тамошнее русское консульство поступила просьба от одного сочлена Ясского скопческого общества, детины ещё молодого, здорового и, по-видимому, не вполне доскоплённого, которой просьбой он искал себе защиты от притеснений родного отца и вообще от всего общества скопцов, преследующих его за то, что он решился отклониться от них и, как сам говорит в просьбе, впредь придерживаться веры христианства [5]. Главным старейшиной скопцов в Яссах некто Ермолай, старик, издавна здесь живущий и наживший собственный каменный дом, в котором совершаются настоящие таинства скопческой ереси, без огласки, с возможною скрытностью. Не то совсем в Букаресте. Там, при совершенном равнодушии к ним туземных властей, как гражданских, так и духовных, скопцы действуют открыто, нисколько не притворяясь и не лицемеря. У них нет ни церкви, ни какого бы то ни было христианского богослужения; но есть моленная, устроенная по их еретическому мудрованию, которая всем известна и всем, кому угодно, доступна. Антихристианского отвращения своего от всякой православной святыни они нисколько не скрывают и безбоязненно говорят во всеуслышание, что самые святые тайны Христовы, преподаваемые православными священниками, не что иное, как «прокислая тюря», приготовляемая погаными, скверными руками. Главой их здесь чрезвычайно злой изувер Максим Спиридонов Силин, кажется, из беглых солдат русских. Войдя в близкие сношения со многими из них и имев одного проводником от Букареста до Константинополя, я удостоверился до несомненности, что содержимое ими вероучение до мельчайших подробностей есть то же самое, как и у скопцов русских. Они веруют в батюшку-царя-искупителя, Петра Фёдоровича, и с нетерпением ожидают его славного пришествия в Москву, куда при звоне Успенского колокола соберутся они к нему со всех концов света, а оттуда торжественного и победоносного переселения с ним в Петербург, где, будто бы, в ожидании его стоит особый дворец, запечатанный и окружённый крепкою стражею. Это, полагают они, должно случиться тотчас по пресечении царствования ныне благополучно державствующего Государя Императора; Государь же наследник, по их безумным толкам, уже будто изъявил согласие уступить престол свой батюшке-искупителю, на что изготовлен уже и манифест, подписанный Синодом и Сенатом. В таких сумасбродных мечтах и надеждах они поддерживают беспрерывные братские сношения со скопцами Молдавскими и ещё более Русскими...
Отсюда извлекаются следующие главные данные насчёт раскольников в Молдавии и Валахии.
1) Их здесь очень много, и чем ближе к границе России, тем более. Впрочем,
2) По причине их разбросанности и неустройства внешнего и внутреннего, от них самих, несмотря на многосложность, опасаться бы нечего.
3) К сожалению, учреждение раскольничьего епископства в Буковине угрожает сосредоточить большинство их, состоящее из Поповщины, и тогда они могут образоваться в значительную силу, которая, без сомнения, примет враждебное и опасное направление для Православия вообще и для Православной России особенно.
4) До тех же пор, господствующая между ними общественная и религиозная безурядица даёт уже к ним свободный доступ другим, злейшим сектам, имеющим гнёзда в России; в том числе, главным образом, религиозно и политически отвратительному Скопчеству.
III.
Раскольники не совсем неправы, утверждая, что собственно в Турции, по ту сторону Дуная, или, как они говорят, за Дунаем, их собратья распространены до Константинополя, и далее. Но этого не должно разуметь о больших, людных поселениях, где бы они жили целыми общинами, как в Буковине и обоих Дунайских княжествах. Отдельными лицами, а иногда и семействами, разбросаны они точно по всем придунайским и приморским городам Булгарии и Румелии, начиная от Видина до Царьграда. Я видел их собственными глазами в Тульче, в Кюстенджи, в Варне, в Адрианополе; слышал про них в Рущуке, в Силистрии, в Шумле, в Ахиало, в Бургасе. Но массами скучены они:
Во-первых, в так называемой Добрудже, полуострове, который описывается последним изгибом Дуная от Силистрии к Чёрному Морю;
Во-вторых, в промежутке Мраморного моря и Архипелага, близи залива Геносского;
В-третьих, на опушке Малой Азии, в край морей Мраморного и Чёрного, от полуострова Кизигского на первом, до бухты Самсунской на последнем.
В недавние времена значительное количество их было отправлено самим правительством Турецким ещё дальше, в Сирию; но есть ли там ныне их следы, я не знаю.
Между Турецкими раскольниками, не столько в религиозном, сколько в политическом отношении, должно различать два их разряда: простых, обыкновенных раскольников, которые, выбежавши из России, нашли себе здесь приют на общих основаниях туземного порядка или, лучше, беспорядка, и Раскольников-Казаков, живущих на особом военном положении, с особыми обязанностями и правами. Первые называются и здесь вообще Липованами; последние известны поди именем Игнат (или Егнат) Казаков (по-русски Некрасовцев).
Раскольники, рассеянные по городам Булгарии и Румелии, состоят из обыкновенных Липован, селений же, обитаемых подобными Липованами, я привёл в известность только два, оба в Булгарском Подунавье: одно, называемое Татарица, верстах в 30 от Силистрии; другое, называемое Камень, вёрст 15 от Мачина. Первое содержит в себе около 50 семейств; в последнем насчитывают их далеко за 100. Как там, так и здесь, жители главнейше занимаются рыболовством по Дунаю; впрочем, не чуждаются и земледелия, держат сады, огороды, бахчи, а некорые имеют и виноградники. По суеверию, городские Липованы принадлежат к разным сектам раскола; но более, сколько известно, к Поповщине. То же слышно и об обоих селениях. Впрочем, церквей нет у них нигде; не было и попа в моё время. Для богослужения селение Камень имеет общественную часовню; в Татарице же каждая семья молится у себя дома, своим иконам, на свой манер. Это последнее даёт повод подозревать - не таится ли здесь, под видом раскола, особенное сектаторство, вроде Хлыстовщины: к такому заключению ведёт и господствующая между туземными христианами молва, что Липованы имеют у себя женщин, которых признают и величают богородицами. Что касается до скопцов, то их прежде очень много было во всей Европейской Турции, оставшихся после пребывания русских войск за Дунаем во время последней войны; но так как Турки подобных уродов ненавидят гораздо более, чем христиане, и терпят только для употребления при гаремах, то они мало-помалу разбрелись отсюда в разные стороны, так что теперь по всему Задунавью остаётся их только трое или четверо в Тульче [6].
В обыкновенных Липованах Турецких нет вообще ничего важного и достопримечательного. Но Раскольники- Казаки представляют явление, заслуживающее особенного внимания. Я стану говорить об них по порядку, в каком они были открываемы мною.
Главным местопребыванием Казаков-раскольников или Игнат-Казаков в Турции остаётся и теперь северо-восточный приморский угол Добруджи, непосредственно смежный с Россиею. Тут по-прежнему населяют они три огромные слободы, все в недальнем расстоянии от Тульчи, и ещё ближе от Бабадага. Из этих слобод самая большая есть Серакой или Сари-Кой, перековерканная русским выговором в Серяково, кругом почти омываемая разветвлениями огромного Дунайского лимана, известного под именем озера Разельм: в ней считается более 600 домов. Другая слобода Слава разбросана в дремучем лесу по речке Славе, изливающейся в лиман Головицу: тут тоже около 600 домов. Слобода третья Журиловка лежит между Головицею и Разельмом, против самого Портицкого гирла Дуная: домов в ней до 500. Между всеми ими расстояния не более, как вёрст пятнадцать; и на этом малом пространстве скучено, выходит, до 1700 семей: что составляет население, по меньшей мере, в 8000 душ. Я не буду распространяться о происхождении и прежних судьбах этого населения, которые всем известны. Скажу только, что возвращение в отечество Некрасовцов, удостоившихся всемилостивейшего прощения во время последней войны с Турциею, нисколько не разорило этого гнезда дикого, свирепого изуверства, соединённого с непримиримою ненавистью к России. Убыль вознаградилась новоприбывшими беглецами, наследовавшими дух и нравы своих предшественников. Хотя большая часть их теперь уже не казаки по происхождению, а просто всякого рода сволочь из простонародия русского, но они продолжают себе присваивать, и никто не оспаривает у них, страшное имя Игнат-Казаков, что и у самых Турков равнозначительно имени «разбойников». Впрочем, нынешнее мирное время, лишая их случаев привыкать к сценам грабежа и кровопролития с оружием в руках, отчасти способствовало к некоторому их смягчению: теперь не слышно уже об убийствах, бывало, грозивших неминуемо всякому страннику, которого неосторожность или несчастье заводило в их вертеп. Главный промысел, которым они питаются, есть рыболовство. Но, как этот промысел может быть производим с успехом только в зимнее время, то лето, употреблявшееся прежде казаками на походы, теперь остаётся у них праздным. Вследствие того, они вынуждаются принимать участие в земледельческих работах соседних поселян, преимущественно состоящих из Булгар, которые за то платят участием в плодах жатвы. Это сближает их, но отнюдь не примиряет вполне со смирными, добродушными Булгарами. В прошлых 1843 и 1844 годах, по поводу тревог, обнаружившихся в Валахии от скопища некоторых беспокойных выходцев из-за Дуная, им приказано было от Турецкого правительства вооружиться и в особенности наблюдать туземных Булгар. Тогда они чуть их всех не перерезали. Только присутствие военной регулярной силы Турков, сосредоточенной в Бабадаге, могло обуздать дикарей. Обыкновенных же местных властей они не слушаются и не уважают, тем более, что по дарованным им от прежних султанов привилегиям, которые и ныне не считаются уничтоженными, они, как в войне, так и в мире, подведомы только собственным своим начальникам, называемым по-казацки атаманами.
Другой притон Казаков-раскольников, того же происхождения и духа, находится на противоположном конце Европейской Турции, между Мраморным морем и Архипелагом, неподалёку от устья реки Марицы, вливающейся в залив Геносский. Место это отстоит от Константинополя часов на 40, по-нашему вёрст на 200; а от Адрианополя, столицы Румелии, вдвое ближе. Казаки двинулись сюда всею своею ордою из Добруджи во время предпоследней войны России с Портою, когда войска наши перешли через Дунай, а как война эта кончилась - присоединением всего Бессарабского Буджака к России, вследствие чего граница русская примкнулась к самой Добрудже, то и по заключении мира многие из них не захотели возвращаться на старое пепелище, в ненавистное соседство Русское, и потому оселись здесь навсегда. Правительству Турецкому не нравилось это перемещение всегда готового к войне полчища в ближайшее соседство столицы, где оно было у него под рукою на всякий нужный случай; почему и главному атаману всех Турецких казаков, обыкновенно носившему титул гяур-баши или казак-баши, указано было иметь резиденцию тут, а не в отдалённой Добрудже. Во время Греческой революции большая часть этих переселенцев, употреблённых в дело против Греков, погибла. Но последняя война России с Турками восполнила эту потерю новыми приливами Добруджан, из которых упорнейшие и ожесточённейшие опять не захотели возвращаться назад, в места, ознаменованные только что совершившимся раскаянием проклинаемого ими Гладкого. Впрочем, этому новоселью, верно, суждено быть несчастным для раскольников. Во время последней схватки Мегмет-Али с султаном Махмудом три тысячи казаков были отправлены отсюда на театр войны, в Азию - и назад не воротились. Говорят, однако, что не все они там погибли, но некоторые остались в Сирии, где будто бы и живут доныне. На месте же прежнего их водворения в Румелии осталась теперь небольшая деревенька, называемая Казак-Кой. Жители в ней занимаются рыбной ловлей и земледелием. Они всё ещё продолжают считаться казаками; но за малочисленностью не призываются к военной службе, и оттого вовсе почти не слышны, даже в ближайших окрестностях.
Наконец, Анатолия или Малая Азия. Кто бы мог подумать, чтобы стихия раскольничья и казачья проникла даже сюда и пустила здесь глубокие, широко раскинувшиеся корни! На деле, однако, выходит так. Первое и главное гнездилище раскольников-казаков находится в соседстве Мраморного Моря, между местечками Магаличем и Биндерманом, от Бруссы, главного города края, в 24 часах, то есть с небольшим верстах во 100. Тут скучены они в огромном селении, которое, по небольшой речке, при нём протекающей, называется Мандроз и, сверх того, известно ещё под именем Бин-Эвле, что по-Турецки значит - «тысяча домов», название, которого не должно считать восточною риторическою фигурою, ибо число живущих в нём казаков простирается едва ли ещё не свыше 1000 семейств. Затерянные так далеко, среди населения совершенно иноплеменного и иноверного, эти казаки по происхождению одно тело, а по фанатизму один дух с Добруджанами, живут уже здесь настоящими зверями; так что заходить к ним без особенных предосторожностей всякому, а русскому преимущественно - значит неблагоразумно рисковать своею головою. Я слышал от одного Липована, что даже он, вздумавши искать у них гостеприимства, совершенно было погиб от их руки, забитый как собака, хотя явился к ним, божась и крестясь раскольничьим двуперстным крестом, что он их собрат и единоверец. Живут эти дикари, главным образом, тоже от рыболовства. На этот промысел они каждую зиму выезжают на лодках по Босфору в Чёрное Море, где, на Азиатском же берегу, пристают зимовать близ лимана Деркон, часах в двадцати от Константинополя. Некоторые из них остаются здесь и на лето, для оберегания шалашей и прочих промысловых заведений и снарядов; почему это место можно считать вторым пунктом осёдлости Игнат-Казаков в Малой Азии. Кроме того, по тому же берегу Чёрного Моря, дальше к востоку, между городами Синопом и Самсуном, близь устья реки Кизил-Ирмак, находится другой постоянный притон раскольников, по ремеслу также рыболовов и по нравам также полузверей, который должен быть давнишним выселком из Бин-Эвле. Но ближайших подробностей об этом последнем отпрыске раскола в Малой Азии никто не знает; ни даже наша миссия в Константинополе, которой самое существование его вовсе неизвестно.
В отношении религиозном, все находящиеся в Турции Казаки-Раскольники принадлежат к секте Поповщинской, суеверия и заблуждения которой держатся со всем ожесточением дикого, ничем необузданного, на вольном просторе до зверства освирепевшего фанатизма. Большей частью сущие невежды, не знающие даже грамоты, они не мастера на слова; но зато дубиною и кистенём готовы отстаивать каждую мелочь внушённых им предрассудков и лжеучений, готовы и сами скорее на плаху или на виселицу, чем потерять один волосок из бороды, или в богослужении прибавить один лишний поклон, одну лишнюю аллилую. Оттого они крайне дорожат священством и прочими таинствами. А между тем, во время моего пребывания, у них во всей Европейской Турции не было ни одного попа. К довершению уничижения, раздражающего всю их желчь, последний, незадолго пред тем исправлявший для них священнические требы в Добрудже, был тот самый пройдоха Скопец, который, как было упомянуто, наделал столько тревоги в Браиле. Отдохнув от полученных побоев, этот бродяга дотащился до казачьих слобод, и там, разумеется, скрывая свою окалеченность, принят был за священника. Но после нескольких месяцев его здесь служения, стали и сюда приходить об нём слухи из-за Дуная; вследствие чего он не заблагорассудил дожидаться повторения истории Браиловской, которая могла б кончиться гораздо большею развязкою, и поспешил убраться в Тульчу, где и пребывает поныне живым позором для фанатиков, сложив с себя всякое притязание на священство. Отсутствие попа, конечно, не заменимо изобилием в монахах и монахинях, которых в скитах, окружающих слободы Добруджан, считается сот до двух. Впрочем, это полчище имеет свою роль, полезную для фанатизма; кроме воспламенения ревности ко всем мелочам раскольнического суеверия, монахи служат ещё для сношения здешних изуверов, закупоренных в своих логовищах, с остальными, как туземными, так и заграничными собратиями. Что касается до Мало-Азиатцев, то они счастливее своих братьев в Европейской Турции. У них священствует теперь лицо весьма примечательное; наш, российский беглый архимандрит, по имени Виссарион. Этот несчастный, к сожалению, принадлежит к членам нашего образованного духовенства: имеет степень магистра богословия, полученную при С.-Петербургской Духовной Академии и был некогда инспектором и профессором Вологодской Духовной Семинарии. Дурное поведение было причиною, что он, по распоряжению духовного правительства, был уже посылан на смирение в Соловецкий монастырь; но потом, получив прощение и свободу, выпросился установленным порядком на богомолье к святым местам, и действительно был в Афонской горе и в Иерусалиме, да уже на возвратном пути из Царьграда дозволил сманить себя раскольникам, у которых и проживает теперь, священнослужительствуя в Бин-Эвле.
Само собою разумеется, что такая особенная напряжённость фанатизма в Казаках-раскольниках не может не делать их особенно доступными и тому волнению, которое возбуждается во всем раскольничьем мире слухами о новоучреждающемся епископе. Посему, нисколько не удивительно, что Буковинские миссионеры, приходившие уже сюда с этою благодатною вестью, нашли у них братский приём и единодушные обеты содействовать всячески успеху и упрочению дела, столь великого для раскола. Содействие это, конечно, не будет денежное; ибо казаки в Турции вообще не богаты. Довольно, однако, если они свою дикую энергию примкнут к числительности Молдаво-Валашских Липован; и тогда эта масса силы, подчинённая одному жизненному средоточию, утверждённому внутри Государства под явным покровительством умного и слишком хорошо знающего свои выгоды правительства, не может не угрожать будущностью весьма благоприятною расколу и весьма нелестною для Православия.
Но едва ли не важнее ещё следы другого брожения, вовсе не религиозного, хотя и получающего главное своё подкрепление от религиозного же изуверства казаков: следы, на которые привелось мне напасть ещё в Добрудже, но которые окончательно прояснились для меня уже в Константинополе. Корень этого брожения в Париже, а главные и непосредственные деятели Поляки. При самом первом вступлении моём на Турецкий берег Дуная, в Тульче, я встретил одно чрезвычайно таинственное лицо, живущее там уже несколько лет под именем турка Ахмед-Бея. Этот Ахмед-Бей одевается и живёт по-турецки; но, между тем, говорит свободно на всех почти европейских языках: по-французски, по-немецки, по-английски, по-итальянски, и с христианами нисколько не совестится разрешать на ветчину и на пунш с ромом, даже в заповедные дни Рамазана. Выдаёт он себя за араба по происхождению, с детства привезённого в Константинополь и оттуда посыланного учиться в Париж и в Лондон по назначению покойного султана Махмуда. Но и физиономия и все манеры, как он ни притворяется, ясно изобличают в нём ренегата из европейцев. Я даже имею все причины думать, что он природный поляк [7]; ибо по уверению русских, живущих в Тульче, он объясняется с ними понятным для них языком, чему, однако, со мною не подал ни малейшего вида. Как бы то ни было, только этот таинственный человек, тотчас по прибытии моём в Тульчу, поспешил сблизиться со мною, ходил ко мне каждый день раза по два и по три, оказывал все возможные услуги, снабжал французскими и немецкими газетами (которых имеет примечательный выбор, например: «National» и «Algemeine Zeitung»), беспрестанно заводил разговор о современных политических вопросах и пуще всего о «Славянских» и о «Панславизме». Я тотчас заметил, что он в самом мне подозревал рьяного поборника и даже тайного агента Панславизма в видах и интересах русских, почему, для ограждения своей безопасности, я вынужден был к некоторым намёкам и полуобъяснениям, имевшим целью возбудить в нём совершенно противное убеждение. Это имело успеха более, чем я предполагал: ибо Ахмед-Бей вскоре сам увлёкся к намёкам и признаниям довольно ясным, что он тоже предан Панславизму, как единственному средству цивилизации и спасения самой Турции, но только отнюдь не под знаменем России, а во имя восстановления независимости всех славянских народностей, чему начало должно быть с Польши! Тут он обратил моё внимание на турецких Казаков-раскольников, выхваляя их воинственный дух и патриархальную суровость нравов, которые, по его мнению, заключают в себе твёрдый залог счастливой будущности для восстановления самобытности всех вообще казаков, возможного, впрочем, не иначе, как в союзе с Польшею. Затем сам предложил познакомить меня лично с Добруджскими казаками, и для того вызвался ехать со мной на большую ярманку, которая именно в это самое время происходила в урочище Kapa-cy, на так называемом Трояновом-Вале, между Костюнджи и Чернаводой, верстах в 70 от Тульчи. Видя себя на краю какой-то тёмной бездны замыслов и интриг, в которых этот необъяснимый человек играет значительную роль, я должен был усугубить свою осторожность. Это, однако, не помешало мне заметить, что в казаках посеяна какая-то беспокойная, тревожная мысль, которой Ахмед-Бей служит проводником и истолкователем, что эта мысль облечена в формы вовсе не азиатские, что она идёт издалека и целит далеко; в особенности же поразило меня то, что каждый казак, являясь к Ахмед-Бею, прежде всего показывал ему половинку какой-то медали с особенною таинственностью и торжественностью; после того начинались между ними отрывистые разговоры, в которых слышались имена Дуная и Дона, Сечи и Москвы, князя Адама и благополучно царствующего Государя Императора! Я расстался с Ахмед-Беем весьма дружески, и даже никак не мог отговориться взять у него даром верховое седло, в котором имел нужду, и которого нельзя было достать за деньги; но с тем вместе, не мог никак упросить его, чтобы он на память написал мне в дорожный альбом несколько слов по-турецки или по-арабски, что служит для меня новою уликою в его не восточном и не мусульманском происхождении. Уже в Константинополе объяснилось мне всё, что я видел и слышал в Добрудже; кроме, однако, лица самого Ахмед-Бея, про которого и там никто ничего не знает. В Константинополе я узнал из верных источников, что в 1843 и 1844 годах были здесь два поляка, эмиссары из Парижа, агенты князя Адама Чарторижского, по имени Михайло Чайковский и Викентий Равский, которые ездили отсюда к Казакам-раскольникам, и в Добруджу и в Анатолию. Им покровительствовало здешнее французское посольство и помогало богатое общество монахов-лазаристов. В Анатолии Бин-Эвлевцы сначала приняли было их очень неласково. Но потом, мало-помалу они успели снискать доверенность атамана их, Тихона Осипова Бутука, который изъявил готовность продолжать с ними сношения, и действительно, сносился чрез чиновников здешней французской миссии. Дело шло о возбуждении казаков к общему, дружному восстанию за казачество и за старую веру, «когда придёт время». Изуверам, ненавидящим Россию, это было по сердцу, но по свойственной им подозрительности и дикости, они побоялись ввериться незнакомым им людям, и дали чрез атамана такой последний ответ, что «решение их будет зависеть от согласия Добруджских собратий». Это заставило смутников отправиться в Добруджу, где, как видно, действия их были успешнее. Что потом воспоследовало, и куда девались эти оба поляка, я уже не мог дознаться. Между тем, тяжкая болезнь, постигшая меня ещё на дороге в Константинополь, воспрепятствовала мне лично посетить Анатольских казаков, к чему я промыслил было все нужные способы и возможность обеспечения насчёт личной безопасности. Вследствие того, в декабре прошлого, 1845 года, я был вынужден возвратиться в Отечество, не доследовав на месте этой нити преступных ковов, случайно было попавшейся мне под руки. Быть может весьма, что тут не без связи со взрывом, в начале текущего года обнаружившимся в Австрии и в Пруссии.
Таким образом, дознанное мною о раскольниках собственно Турецких, заключается в следующих главных результатах:
1) Обыкновенные раскольники находятся там не в значительном количестве, и в них нет ничего важного и достопримечательного;
Но 2) Раскольники-казаки не могут не возбуждать особенного внимания, и это не столько по своей числительности, сколько по характеру и духу;
Ибо 3) В этой орде, дикой и свирепой, религиозный фанатизм - тесно соединён с политическою враждою к России. Почему,
4) Нельзя не провидеть вредных последствий, если они вступят в ближайший союз с прочими заграничными раскольниками, чрез архиерейскую кафедру, учреждаемую в Буковине. Наконец,
5) Ещё горшее зло может произойти, если начавшиеся уже на них действия политических врагов России в продолжение времени разовьются шире и укоренятся глубже.
*
Представив по частям краткий, но возможно полный очерк совершенного положения раскольников вне империи, я признаю неизлишним в общем заключении совокупить воедино главные достоверно дознанные факты вообще о заграничном раскольничестве, с обращением особенного внимания на его отношения к России. Они заключаются в следующем:
I.
В заграничном раскольничестве должно различать строго две группы, отделяемые географически друг от друга царством Польским: одну северную - Прусскую; другую южную - Австрийско-Турецкую. Между ними нет почти никаких, ни внешних, ни внутренних связей; ибо прусские раскольники все Безпоповщинцы, а в Австрии и в Турции, за немногими исключениями, преобладает Поповщина.
II.
Австрийско-Турецкие Поповщинцы, хотя весьма разъединены географически и политически, но в отношении религиозном тесно связаны между собою и, находясь в непрерывных сношениях, составляют довольно значительную массу тысяч до сорока душ. Из них только 4000 приходится на Австрию; до 20000 находится в Молдавии и Валахии; за 10000 остаётся на Задунайскую Турцию.
III.
Масса эта, беспрерывно подновляемая свежими выходцами из Отечества, вообще питает горячую любовь к Земле Русской, но исполнена неприязненных чувств к порядку вещей, существующему в России, а потому и к правительству, которым этот порядок введён и поддерживается. В этом последнем отношении, всех превосходят Турецкие Казаки-раскольники, у которых неприязнь к нынешней России ожесточена до непримиримой, заклятой ненависти.
IV.
При бывшем доселе положении дел, всё это не могло бы ещё возбуждать слишком важных опасений, прямо относящихся к существенным интересам России. Но в настоящее время, формальное учреждение раскольничьей епископской кафедры в Буковине заслуживает особенного внимания со стороны русского правительства.
V.
За границею раскольничье епископство будет важно тем, что массу Поповщинцев соединит ещё ближе и свяжет ещё теснее. Что Австрия, во владениях и под покровительством которой учреждается епископская кафедра, приумножит тем своё политическое влияние, в особенности на Молдавию, где раскольники Поповщинцы составляют значительную долю в общественном составе населения: это не может подлежать сомнению. Не точно ли также основалось то могущественное влияние, которое Россия имела на все те страны, где существует Православие, в том числе преимущественно на Турцию?
VI.
В отношении же собственно к России, опасности, могущие произойти от раскольничьего архиерея, водворённого за границей, пока ещё вполне неисчислимы. Видно уже, однако, и теперь нечто. Одно лишь пока известие о начале дела, распространясь всюду по Империи, производит уже общее волнение в раскольниках, и не только в Поповщине, но даже и в некоторых Безпоповщинцах. Будет ли это или не будет на самом деле - но действительно, многие богачи похваляются или, лучше сказать, грозятся, что, как скоро явится в Буковине ожидаемый архиерей, то они немедленно переселятся туда со всеми своими капиталами. Затем, появление архиерея непременно должно будет наводнить Россию раскольничьими попами, к истреблению которых правительство принимает ныне столь деятельные меры. Для раскольников это так несомненно, что они теперь занимаются только совещаниями и рассуждениями: как надо будет принимать и укрывать подобных пришельцев, которых свой епископ насвятит им в изобилии? Во всяком же случае, пока ещё и нет действительного епископа, нехорошо уже то, что масса народа грубого и невежественного волнуется мыслями и надеждами, тем более вредными, что совершения их люди русские приучаются ожидать вне пределов отечества.
(1846)
ПРИЛОЖЕНИЕ К ЗАПИСКЕ НАДЕЖДИНА
I.
Извлечения из дел Министерства внутренних дел об устройстве за границей раскольничьей митрополии и о сношениях оной с нашими раскольниками.
При отношениях от 11 и 12 Января 1847 г., за №№ 130 и 158, обер-прокурор Св. Синода препроводил к бывшему министру внутренннх дел рапорт митрополиту Московскому Кашировского ратмана Барышникова, и копию с доставленной министру народного просвещения записки Лембергского корреспондента Археографической Комиссии Зубрицкого.
Барышников доносил митрополиту, что из перехваченной им переписки местных раскольников он усмотрел, что священство раскольничье за границею не только не иссякает, но даже ещё привезён митрополит в Белую Криницу из Австрии.
В записке же Зубрицкого от 12/24 Декабря 1846 года говорилось: «Ещё во время царствования Императора Австрийского Иосифа поселились в Буковине на определённых им правительством пустых землях несколько сот душ вышедших из России раскольников в трёх селениях. Трудолюбный народ этот умножился более чем до 3000 душ обоего пола и нуждался в священнослужителях.
Располагая очень значительными денежными средствами, раскольники решились, два или три года тому назад, учредить у себя епископство по своему вероисповеданию и избрали для хождения по сему делу двух монашествующих братьев своего монастыря. Эти два мужа жили нисколько месяцев в Львове и Вене и получили позволение правительства искать для себя святителя. Они пустились в путь, посетили Египет и Иерусалим, скитались по Малой Азии и, наконец, приискали в Константинополе какого-то митрополита, лишённого престола и получающего пропитание от патриарха. Этот митрополит условился быть святителем раскольников, обещавших ему хорошее содержание. Патриарх, может быть, рад был освободиться от издержек на прокормление митрополита, благословил его на этот чин, и он чрез Вену и Львов приехал в октябре в свою паству. Он торжественно был встречен народом; ему поднесли многие подарки, драгоценную, бриллиантами осыпанную панагию, присланную из Москвы, великолепные святительские ризы, и пр. Первым его долгом было поставить четырёх священников. После этого, по условию, заключённому в Константинополе, народ требовал немедленного избрания другого епископа, опасаясь, что если б Митрополит скончался, не оставя преемника, то весь труд был бы напрасный, и священноначальство, которое стало так дорого, должно бы было прекратиться. В кандидаты на епископа народ избрал двенадцать человек из новорукоположенных и монашествующих, и одного мирянина, сельского уставщика. Из этих кандидатов избрал митрополит с священнослужителями трёх: двух священников и мирского, и обнародовал общему собранию, что из этих трёх лиц будет епископ избран по жребию. После литургии пал жребий на уставщика, и он пострижен на шесть недель в монахи, а в январе 1847 года будет рукоположен в епископы. Избранный этот простолюдин довольно сведущ в Священном Писании и уставах церковных. На место приходских священников на первый раз избраны старшие из поселян; но впредь, желающий священства обязан обучаться богословию четыре года, и правительство дозволило завести училище - на собственное иждивение общины. Митрополит не разумеет почти совсем славянского языка: он литургисает на греческом, а возгласы переведены на славянский и списаны для него греческими буквами. При нём есть переводчик из Константинополя. В настоящее время в Львове живёт один из депутатов, странствовавших по Азии для исходатайствования у правительства продажи монастырю восьми казённых деревень».
Вскоре после этого Киевский военный, Подольский и Волынский генерал-губернатор, от 17 Января за № 58, уведомил, что задержанный в Киеве прусский подданный Иванов, на допросе 20 декабря 1846 года показал те же сведения, о которых сообщал Зубрицкий, с добавлением, что доставленный в Белую Криницу митрополит Амвросий, находясь в одной из греческих епархий в Турции, донёс султану о каких-то беспорядках местного паши. Султан сменил пашу; назначенный на его место донёс на митрополита, и синод сместил архиепископа.
К этим уведомлениям, чиновник по особым поручениям, статский советник Надеждин в записке, представленной 5 февраля 1847 года, дополнил следующее:
«Раскольники, живущие в Буковине, уже более трёх лет испросили у Австрийского Императора формальное дозволение иметь своего епископа». В бытность г. Надеждина в 1845 году в Буковине, епископ ещё не был найден; но для принятия его уже делались приготовления: строили собор, запасали ризницу, отделывали кельи и т. п. Слобода Белая Керница иначе Фонтана-Альба, находится невдалеке от Буковинского городка Серета. Почти смежно с ней лежит другая раскольническая слобода Климоуцы. Кроме этих слобод, в Буковине есть ещё два раскольнических поселения Миттока-Драгомирна или Сокольницы, близ Сучавы, и дер. Мехидра близь селения Бергомет на границе Буковины с Галициею. Во всех этих 4 местах считается жителей до 400 семейств, что составит, по меньшей мере, 4000 душ. Все они с самого переселения сюда пользуются особыми привилегиями, предоставляющими им свободную и почти независимую жизнь по своим обычаям и порядкам. Вообще живут они в довольстве, занимаясь различными сельскими работами и промыслами, хотя богачей между ними нет. Только в слободе Климоуцы, и то немногие семейства, раскольники Безпоповцы; все прочие жители раскольники Поповщинские».
«В Белой Кринице большая церковь во имя Покрова Богородицы деревянная; при ней беглый из России поп Иероним. Собор, предназначаемый для архиерея, существует особо в монастыре, где монашествующих до 40 человек при настоятеле Геронтии, беглом из России».
«Мысль иметь епископа, по уверению туземцев, возникла от униатского Галицийского митрополита. Местные власти, Буковинская и Галицийская, оказывали приведению её в исполнение заметное доброхотство. Вообще, со стороны католиков и униатов предприятию раскольников оказывается видимое сердечное сочувствие».
«Главными орудиями этого дела были белокриницкие монахи, Геронтий, Алимпий и Павел, недавние выходцы из России. Бумаги к правительству по этому предмету писал православный иеродиакон Виктор Кокоряк, бывшийпрофессор и ректор Черновицкой семинарии, сосланный впоследствии за пьянство и распутство в православный монастырь Драгомирну. Монах Алимпий, знающий немного по-немецки, был главным поверенным от имени общества раскольников и лично отправлялся в Лемберг и Вену. Они же, Алимпий и Павел (последний родом из Валдая), скитались для архиерея по Венгрии, Сербии, Далмации, Чёрной-Горе и Венеции, но без успеха. В Константинополь они, верно, пробрались в истекшем, 1846 году».
«При дозволении архиерея было постановлено в непременную обязанность раскольников обеспечить содержание епископа. Деньги на это, равно как и прочие расходы, раскольники получают главным образом из России. В 1846 году Геронтий и Павел были за этим в Москве, где собрали значительные суммы и получили на будущее время богатые обещания».
«Раскольнический митрополит прибыл в Белую Криницу 25 октября 1846 г. и был встречен торжественно, с иноками и хоругвями».
Все сведения эти бывший министр внутренних дел от 9 февраля, за № 391, представлял Секретному Комитету, присовокупляя:
1) Что по его предположению, патриарх не благословлял Амвросия на лжепастырство; но вероятно, только снабдил его свидетельством о его сане.
2) Что влияние раскольнического епископа на Россию угрожает двумя последствиями: снабжением Поповщинский раскол попами и привлечением наших раскольников к переселению за границу.
И 3) что действительною в сих обстоятельствах мерою было бы церковное отлучение лже-епископа Константинопольским патриархом.
Какое последовало по этому представлению в Секретный Комитет разрешение, из дела не видно; но дальнейшая переписка показывает, что главный начальник III отделения собственной его Императорского величества канцелярии, от 28 февраля 1847 года, за № 491, сообщал министру иностр. дел об учреждении раскольнической епископской кафедры в Буковине.
Между тем, всеподданнейшим докладом 6 февраля, министр внутренних дел доводил до высочайшего сведения, что по полученным им частным образом известиям, 6 января 1847 года (в праздник Богоявления) в Белой Кринице был торжественный крестный ход в присутствии местного Австрийского начальства и наряженного в церемонию отряда войск; на завтраке, который был дан после того в монастыре, когда пили здоровье Австрийского Императора, солдаты производили ружейную пальбу. Митрополит посвятил в архиереи раскольничьего монаха, родом русского, бывшего прежде настоятелем Покровского раскольничьего монастыря в Черниговской губернии.
Другим докладом 22 февраля, министр всеподданнейше представлял, что по донесениям Синоду преосвященного Черниговского и министерству начальника Черниговской губернии, весть о дозволении заграничным раскольникам иметь своего епископа разнеслась по всем слободам, и что более почтенные из наших раскольников собрались в Покровский монастырь и делали совещание просить для себя от Русского Императора того же, что сделал Австрийский для Буковинских раскольников, т. е. дать им митрополита.
Отношением от 12 марта, за № 607, бывший шеф жандармов объявил, что Государь Император признаёт необходимым, по возможности, привести в известность, в чём именно состоят сношения наших раскольников с раскольниками, живущими за границей, и положить преграду сим сношениям.
На это министр внутренних дел от 24 того же марта, за № 773, отозвался, что для приведения в известность всего относящегося до сих сношений, необходимо усилить сколько возможно наблюдение за всеми действиями раскольников, особенно в главных пунктах их средоточения и силы, с тем, чтобы получить достоверные сведения: откуда, куда, чрез какие места, какими путями и чрез какие главные лица направляются сии сношения. Но для верного и полного успеха необходимо наблюдение это устроить так искусно и вести так тайно, чтоб об нём действительно никто не знал и не мог знать, ибо, в противном случае, малейшее подозрение может только запугать раскольников и заставить их, свойственными им хитростями и пронырством, затерять и те следы, которые до сих пор удалось открыть правительству.
В разрешение сего, генерал-адъютант г. Орлов, от 7 апреля за № 808, уведомил, что по докладу его, Государь Император на предложение д. т. с. Перовского, изложенное в приведённом отношении, высочайше соизволил с тем, чтобы ближайший за сим надзор и действие по обстоятельствам было возложено на мин. внутр. дел, шеф же жандармов оказывал бы всевозможные содействия.
Из последующей затем переписки министра внутренних дел с главным начальником III отделения собственной Его Величества канцелярии можно заключить, что по сделанному графом Орловым сношению с почтовым ведомством, письма наших раскольников в Серет, в Белокриницкий монастырь и из сего монастыря в Россию под разными адресами, были перелюстрованы и сообщаемы в копиях министерству; некоторые же докладываемы г. а. графом Адлербергом самому Императору.
Существенное открытие, сделанное этим путём, заключалось в обнаружении присутствия в Москве настоятеля Белокриницкого монастыря, архимандрита Геронтия.
Всеподданнейшим докладом 16 апреля 1847 г. министр Перовский доносил, что в рассуждении Геронтия открыто, что он находится в Москве под видом Австрийского подданного, приехавшего будто бы по торговым делам, и что согласно предначертанному обще с генерал-адъютантом гр. Орловым порядку действий, удостоившемуся Высочайшего одобрения, учреждено над ним бдительнейшее секретное наблюдение, с тем, чтобы воспользовавшись сим случаем, разъяснить, по возможности, ход, сцепление и обширность вообще сношений наших раскольников с заграничными. Наблюдение сие открыло уже весьма любопытные подробности, как-то: имена главных Московских раскольников, чрез которых производятся заграничные сношения; делаемый сбор денег и приготовление разных церковных утварей для отправления за границу, под распоряжением сказанного Геронтия; переписку его с Казанью, Курском, Валдаем и другими городами и получение оттуда пожертвований деньгами и вещами; отправление из Москвы в Австрию депутатов для разрешения возникшего между раскольниками религиозного спора и т. п.
Успех сделанных открытий зависел единственно от того, что ни Австрийский выходец, ни Московские раскольники не имели ни малейшего подозрения, что за ними беспрерывно следят и наблюдают. Для продолжения успеха нужно продолжать неизменно тот же способ действования, и посему воздерживаться от всякого употребления обыкновенных мер полицейского вмешательства. На сем основании будет дано знать секретно местному начальству, дабы оно, со своей стороны, ограничивало действия бдительным и с тем вместе глубочайше осторожным надзором.
На докладе сем положена 17 апреля следующая Собственноручная резолюция Государя Императора.
«Предъявить Секретному Комитету: ежели с одной стороны подобное тайное наблюдение представляет некоторые пользы, то с другой явные уже действия раскольников и дерзость их требуют решительных ныне же мер, дабы зло не расплодилось так, что силой придётся останавливать».
В деле нет записки по этому предмету в Секретный Комитет; но из дальнейшей переписки можно заключить, что, по сношению с шефом жандармов, предписано было местному начальству - ведомства мин. внутренних дел и жандармскому, следить неутомимо за Австрийским выходцем и всеми его действиями; чиновник же министерства, посланный для исполнения сего поручения, был снабжён открытым предписанием от главного начальника III отделения собственной его величества канцелярии.
5 мая министр Перовский всеподданнейше докладывал:
Чтобы извлечь всю возможную пользу из открытия проживающих в Москве агентов заграничных раскольников, по соглашении с генер. адъют. графом Орловым, предполагается учреждённый за ними надзор заключить следующими распоряжениями:
1) Так как эти агенты намереваются скоро выехать обратно, то поспешить предписанием об их задержании.
2) Задержание это произвести не в Москве, дабы не возбудить тем тревоги между Московскими раскольниками, а также и для того, чтобы сказанных агентов захватить со всеми вещами и бумагами, которые они могут взять с собою.
3) Посему распорядиться, чтобы задержание произошло на дороге, там, где это признано будет удобнее, и притом сколь возможно осторожнее, без огласки.
4) Задержанные лица со всем, что найдётся при них, немедленно препроводить в С.Петербург.
5) Для сего, имеющему произвесть сие чиновнику дать в помощь секретно двух жандармов, которые и привезут сюда обоих преследуемых выходцев.
6) Дальнейшие за сим распоряжения укажутся обстоятельствами.
На докладе сем того же 5 мая положена Собственноручная резолюция Государя Императора: «Исполнить, доставив прямо к нам в штаб».
Во исполнение сего, в конце того же мая задержаны и доставлены в С.Петербург Геронтий Леонов и Абрам Ушаков и прикосновенные к ним: иностранец Австрийский подданный Иоганн Миллер, Киевский 2 гильдии купец Конон Булышкин, сын его Тимофей, Новгородской губернии государственная крестьянка Анна Ефимова с малолетним сыном Александром Дмитриевым и государственная же крестьянка Московской губернии Степанида Иванова.
Об лицах этих по высочайшему повелению произведено действит. стат. советником Липранди строжайшее исследование, под непосредственным наблюдением шефа жандармов и министра внутренних дел.
По исследованию сему названные выше лица оказались виновными:
Геронтий Леонов (должно быть, беглец из государственных крестьян Новгородской губернии, Демьянского уезда), в принятии начальства над Белокриницким монастырём, коего он был настоятелем в звании архимандрита, посвящённого митрополитом Амвросием, в приезде в Россию в качестве миссионера, с целью убедить наших раскольников к единодушному признанию над собой духовной власти заграничной митрополии.
Абрам Ушаков (беглый государственный крестьянин Новгородской губернии Дмитрий Иванов), в принятии за границей иночества (Дионисий) и в возвращении в Россию с фальшивым паспортом Австрийского подданного.
Иоганн Миллер, в приезде из Буковины с заграничными агентами для их действий.
Бульшкин отец, в посредстве сношений заграничных раскольников с нашими, устроением у себя в доме, в Киеве, перепутья проникающим в Россию раскольникам и сосредоточия, куда со всех сторон России стекались письма и посылки за границу.
Крестьянки Ефимова и Иванова, в побеге за границу по раскольническому фанатизму. За таковые проступки, по Высочайшему повелению, последовавшему в 27 день июня 1847 года на всеподданейшем докладе шефа жандармов и министра внутренних дел, подвергнуты:
Геронтий Леонов - заключению в Алексеевском Равелине.
Дмитрий Иванов (Абрам Ушаков) - в Шлиссельбургской крепости.
Иоганн Миллер - в Шлиссельбургской крепости.
Булышкины - взысканию отосланных чрез них за границу 1 442 руб., строжайшему надзору местного начальства и обязанием подпискою, что впредь не будут участвовать в сношениях с раскольниками.
Анна Ефимова и Степанида Иванова - отсылке в дальние женские монастыри.
Александр Дмитриев - обращён в военные кантонисты.
Из показаний этих лиц, данных при исследовании, усматриваются следующие сведения, относящиеся собственно до устройства Белокриницкой митрополии:
Раскольнический монастырь в Буковине находится в округе Галиции, в местечке Белой-Кернице, или Кринице, иначе Фонтана-Альба; в монастыре этом имеет пребывание сманенный раскольниками беглый Греческий митрополит, равно как и посвящённый им епископ. Поэтому монастырь сей раскольники называют лаврою или митрополиею. С избранием в 1841 году и утверждением местным Буковинским начальством в настоятели сего монастыря Геронтия, усилились происки к обеспечению полной самостоятельности раскола дозволением иметь епископа. Когда сие дозволение, после многих затруднений, главным образом, со стороны православной иерархии в Буковине, воспоследовало в 1844 году, то общим советом Буковинских раскольников было положено возвестить о том в соседственных с Австриею державах, наиболее в России, с приглашением здешних раскольников признать их епископа и заимствоваться от него священством. Вследствие сего Геронтий Леонов, в том же 1844 году, отправился в Россию, был в Москве и Петербурге, и прожил в первой до шести месяцев, покупая иконы и книги и принимая от тамошних раскольников пожертвования. В 1846 году нашёлся Греческий митрополит, который согласился пойти в раскол; тогда Геронтий снова отправился в Москву, чтоб оправдать себя перед тамошними раскольниками в справедливости прежних своих известий, а с тем вместе пригласить их к участвованию в избрании епископа, долженствующего быть наместником и преемником митрополиту; но в этом Московские раскольники ему отказали. Митрополит, между тем, лично представясь в Вене главным властям и Австрийскому Императору, получил формальное дозволение жить в Буковине у раскольников и там совершать для них священнодействие и рукоположение. Прибыв в октябре 1846 года в Белую Криницу, митрополит начал свои действия тем, что Геронтия, по общему избранию и согласию, посвятил З ноября в иподиакона и диакона, а 8 ноября в иеромонаха. Потом выбраны были раскольническим собором три кандидата на степень епископа, наместника и преемника митрополита; жребий пал на простого слободского мужика Куприяна Тимофеева, который потому и посвящён в епископы, а Геронтий в архимандриты, 6 декабря того же 1846 года. В начале 1847 года Геронтий отправился в Москву для приобретения церковных вещей и сбора пожертвований, а также, чтобы согласить наших раскольников рассмотреть правила священнодействия в Буковине, и по рассмотрении представили бы с молением к его Императорскому величеству, дабы, на основании оных, позволил им заимствоваться рукоположением священства от Буковинского митрополита и епископа; но и в этот раз не имел будто бы успеха.
Кроме того, исследование сношений наших раскольников с заграничными служило поводом к составлению, в августе 1847 года, по соглашению шефа жандармов с министром внутренних дел, проекта мемории нашего правительства к Австрийскому. В этой бумаге говорилось между прочим следующее:
Так называемый Липованский Бело-Криницкий монастырь в Буковине состоит преимущественно из русских беглецов, которые уходят туда из отечества тайно, без должного дозволения и законных видов, часто для уклонения от лежащих на них государственных и общественных обязанностей, а иногда и для избежания заслуженных преступлениями наказаний.
На основании положительных государственных законов Австрийской империи, в 1842 году, императорско-королевское губернское правление Галиции и Ладомирии, ведомству коего подлежит Буковина, декретом 21 марта (2 Апреля) за № 11613, подтверждённым 16/28 октября того ж года за № 39976, признало Бело-Криницкий монастырь противузаконным и к дальнейшему существованию недозволительным и нетерпимым.
Но, вследствие рекурса поверенных Бело-Криницких бродяг в следующем 1843 году от 1/13 июня, высшее правительство в Вене, решением 12/24 сентября 1844 года, не только даровало сему монастырю законное утверждение в качестве религиозного института, но и дозволило иметь в составе своём верховного духовного сановника, со всеми свойственными архиереям правами и преимуществами.
Ободренные сим необычайным последствием Белокриницкие раскольники, после продолжительных тщетных поисков, в начале 1846 года успели сманить одного из безместных Турецких митрополитов, лишённого чести и власти Константинопольским патриархом и находившегося под каноническим запрещением, без права совершать священнодействие иначе, как с особого на всякий раз письменного разрешения. Этот митрополит, ушедши с раскольниками из Константинополя тайно, без ведома и благословения патриарха, явился в Вене и утруждал Императора лично поданною 11/23 июля 1846 года просьбою, испрашивая дозволения принять предложенное ему избрание в верховного пастыря всех вообще раскольников в Австрийской и соседственных с нею державах, причём число сей паствы означил до 3 миллионов, тогда как во владениях Австрийского Императора, по официально публикуемым сведениям, всех раскольников находится около 4000 душ, а во владениях Оттоманской Порты известно их до несколько десятков тысяч.
Просьба эта тем не менее была принята, и по ней воспоследовало решение, объявленное Галицко-Ладомирскому губернскому правлению декретом из Императорско-королевской гоф канцелярии от 15/27 ноября 1846 года за № 34987, а оттуда сообщённое в Буковинское окружное правление от 11/23 декабря того же года за № 64955, именно: «что бывшему митрополиту Боснийскому Амвросию дозволяется пребывать в Белокриницком монастыре в Буковине и совершать там священнодействие, и что даже может он, господин митрополит Амвросий, согласно решению от 12/24 сентября 1844 года, постановить себе в наместники и другого епископа».
Всё это исполнилось вслед за сим, и вследствие того Белокриницкий монастырь сделался источником постоянных вылазок и нашествий эмиссаров, высылаемых внутрь России с целью приглашать наших раскольников к несовместному с государственным порядком подчинению чужеземной духовной власти, и тем вовлекать их в противозаконные связи за пределами отечества.
На проекте сем рукою покойного Императора начертано:
«Сообщить Г. Нессельроду, с тем, чтобы повторил моё решительное требование от Австрийского правительства, чтобы мнимый монастырь был немедленно закрыт, а самозванец Епископ выслан как бродяга, и объявить Австрийскому Правительству, что ежели Я не получу скорого удовлетворения в справедливых моих настояниях, Я вынужден буду прибегнуть к иным, крайне мне прискорбным мерам».
Каким образом было исполнено это Высочайшее повеление - из дела не видно; поступившее же от 13 февраля 1848 года за № 363 от шефа жандармов отношение свидетельствует, что сношение с Государственным канцлером производилось не чрез министерство внутренних дел. При означенном отношении и при записке от 26 февраля того же года за № 461 препровождены были две копии с уведомлений г. министра иностранных дел генерал-адъютанту графу Орлову.
Из уведомлений сих усматривается: из уведомления от 11 февраля:
Вследствие отношения шефа жандармов от 28 февраля 1847 года за № 491, об учреждении епископской раскольнической кафедры в Буковине, были требуемы сведения от пребывающей в Константинополе миссии. По этим сведениям оказалось, что избранный раскольниками епископ Амвросий прежде был православным епископом в Боснии, что по отрешении от сей паствы он проживал в Константинополе, откуда и бежал тайно в Буковину, где и дозволил себе священнодействовать и рукополагать священников по обряду раскольников.
Посольству нашему в Вене поручено было, по Высочайшему повелению, войти с представлением к Австрийскому правительству о пагубном влиянии, которое имело у нас на раскольников учреждение между их единоверцами в Буковине епископской кафедры и в особенности ложные слухи, умышленно распространённые о том, что патриарх Константинопольский будто бы благословил избранного раскольниками епископа, вследствие чего и было предписано графу Медему домогаться удаления епископа Амвросия из смежной с Россиею области, а равно и упразднения устроенного в Белой-Кернице скита.
Представления посольства нашего были вполне уважены Венским кабинетом. Из полученного от поверенного в делах наших донесения явствует, что епископ Амвросий действительно удалён из Буковины и прибыл уже в Вену.
Касательно же упразднения Бело-Криницкого скита, то мера сия не могла ещё быть приведена в исполнение, по представившемуся затруднению согласовать оную с законами Иосифа II о веротерпимости и, в особенности, с правами, дарованными в 1783 году Липованцам. Не менее того, Австрийское правительство ныне занимается изысканием средств удовлетворить и по сему предмету домогательства Российского двора.
Из уведомления от 24 Февраля 1848 года: пребывающий в Вене поверенный в делах наших донёс, что повелением Императора Австрийского определено упразднить раскольнический Белокриницкий скит. Находящиеся в оном иностранцы имеют быть высланы в своё отечество, а туземцы водворены на прежних местах жительства. Таким образом, удалением из Буковины бывшего епископа Амвросия, и состоявшимся ныне повелением об упразднении вышеозначенного скита, Австрия вполне удовлетворила домогательству нашего правительства.
II.
Извлечение из дел министерства внутренних дел об учреждении Белокриницкой митрополии.
(Из частных писем и показаний раскольников).
По возникшему в России гонении не принявших исправленных патриархом Никоном церковных книг, с реки Кубани переселилось несколько семейств на Дунай в Турецкие владения и основали там слободы, промышлявшие рыбною ловлею на Чёрном море. В царствование Императрицы Екатерины II, родственник Австрийского Императора попался в руки Турецких морских разбойников. Корабль, с которым плыл он, потерпел в Чёрном море крушение; пленник готовился уже погибнуть, когда на помощь к нему подоспели Кубанцы (или Некрасовцы). В награду за спасение, Некрасовцы просили исходатайствовать позволение беспрепятственно жить в Австрии, свободно исправлять богослужение по древним обрядам и не платить повинностей (рукопись, отобранная чинов. Мельниковым).
Вознаграждение за эту услугу, декретом 9 декабря 1783 г., Австрийский Император Иосиф II дозволил Задунайским староверам переселиться в Буковину и пользоваться привилегией не ставить рекрут, не отбывать постойной повинности и ведаться своим судом с провинившимися.
Перешедшие в силу этого декрета староверы построили в Белой Кринице церкви во имя св. Козьмы и Дамиана, и Николы и основали староверский монастырь.
Монастырь пользовался дарованными ему преимуществами, но не имел особенного значения до июля 1843 г., когда уполномоченные его иноки Алимпий Милорадов и Павел Васильев подали Австрийскому Императору прошение, в котором, по случаю смерти всех иеромонахов монастыря, испрашивали привести епископа из заграницы, кроме неблаговолящей России. При этом уполномоченные прибавляли, что и епископ и сам монастырь будут содержаться на свой счёт и от правительства никакого пособия они не требуют.
Кроме прошения Императору, уполномоченные подали о своём домогательстве прошения же брату Императора Францу Карлу, дяде его Людвигу, министру внутренних дел Коловрату, тайным советникам Истлю и Вайсу, министру Инцали и барону Миниху.
Когда на это прошение последовало Высочайшее соизволение, и о дозволении Белокриницким монахам искать за границей, кроме России, епископа был дан именной указ, то те же иноки Алимпий и Павел обошли (обтекли) Сербию, Валахию, Молдавию, Египет, Александрию и Иерусалим и, наконец, в Царьграде нашли Греческого митрополита Амвросия, уволенного от Боснийской митрополии по клевете паши, который донёс на него, что он толкует Туркам о греческой вере.
Амвросий был природный грек из г. Еноса, происходил из духовного звания и был в своём роде двадцать третий священник; все духовные чины он проходил в своём отечестве в разных местах и в 1835 году был назначен митрополитом в Басан, а в 1841 году из митрополии удалён в Царьград. Когда приходили к нему уполномоченные Белокриницкого монастыря, ему было 63 года (рукопись Чишукова).
Алимпий и Павел долго уговаривали Амвросия согласиться на их предложение, представляли ему доводы староверческой церкви и, наконец, убедили его решиться пройти до Австрийской державы тесною струею (стр. 56, 364).
По письменному условию, заключённому в Константинополе уполномоченными Белокриницкого монастыря, уволенный на свободное жительство митрополит Амвросий Попович, не по нужде и не по какой-либо страсти, обязался: поступить в староверческую религию верховным пастырем надо всеми духовными и мирскими людьми, состоящими в староверческой религии; по прибытии в Белокриницкий монастырь принять, по долгу христианскому, духовного отца из тамошних священников и учинить то, что будет предлагать духовник необходимое в присоединении церковном, согласно Соборным правилам св. отец, а потом поставить себе в наместники другого епископа из Белокриницкого духовенства.
Со своей стороны, монастырь обязался: содержать митрополита и положить ему жалованье в год по 500 червонцев австрийским золотом, пока будет жить и исполнять правила св. отец без нарушения и монастырский устав. Кроме того, перевезти на свой счёт из Боснии родного сына митрополитова, Георгия Поповича и его жену, купить им в Белой Кринице в вечную собственность дом со двором и огородом и в случае смерти его родителя вознаградить по усмотрению (стр. 310).
Депутаты клялись митрополиту в верности исполнения условия пред св. Евангелием и целовали оное (рукопись Чмигунова).
Решившись ехать в Белую Криницу, Амвросий с сыном и его невестою сел на пароход, и Чёрным морем достиг до Тульчи. Здесь встретили его жители всех Дунайских слобод и через семь дней отправили на пароход же по Дунаю в Вену (стр. 56, 364 рукопись Чмигунова).
Прибыв в столицу, митрополит, совокупно с уполномоченными Белокриницкого монастыря, подал Австрийскому Императору прошение о желании преступить к уставам староверческой церкви, совершать по древнему чину богослужение и вступить в Австрийское подданство. При прошении этом он представил грамоту, данную ему 9 Сентября 1835 г. от Григория архиепископа Константинопольского, нового Рима и вселенского патриарха, удостоверяющую действительность его духовного сана и разрешающую ему служение в Бешикташской церкви (стр. 56 и 120).
Император, разрешив митрополиту приступить к богослужению по старопечатным книгам, послал в Царьград к своему министру повеление справиться о митрополите, и когда были доставлены удовлетворительные сведения, приказал принять его в своё подданство и публиковать, что у староверцев есть митрополит (стр. 56, 244, 249).
26 сентября 1846 г. Амвросий прибыл из Вены в Белокриницкий монастырь и был принят там по долгу и по правилам св. отец. Он проклял свои заблуждения и ересь, и принял староверчество. Проклятие ересей произведено было по требнику, по третьему чину; проклятия же своих ересей ради политики не читалось (стр. 56, 306 и рукопись Чмигунова).
По исправлении, митрополит вступил в надлежащие действия святителя и открыл митрополию: посвятил попов и диаконов, 6 января 1847 г. в архимандриты бывшего настоятеля и в епископы бывшего Белокриницкого уставщика, которого правительство признало наместником, и сварил собором миро (стр. 56, 117, 134). При посвящении епископа находилось множество народа и австрийские чиновники. На 5 и 7 числа января гости были отменно угощены, устраивались балы с пальбой и огненными потехами (рукопись Чмигунова).
Вместе с тем, Амвросий поставил для Некрасовцев в Задунайские слободы (в Турцию) архиепископа Аркадия (стр. 333, 337) и многих других епископов, священников и диаконов (рукопись Чмигунова и Мельникова).
Самая митрополия стала обогащаться новыми постройками (стр. 114) и постоянными приношениями, главнейше из России, вещами и деньгамих [8]. Последние составляли значительную сумму, и Белокриницкий монастырь обратился с ходатайством у Австрийского правительства о продаже ему восьми смежных имений (стр. 152, 166).
Вместе с устройством произошли в митрополии и беспорядки: некоторые из слобожан возродили сомнение в правильности крещения Греков и говорили, что новопоставленный митрополит не погруженец, а обливанец, потому что Греки в последнее время приняли этот обряд от папистов. Споры заходили так далеко, что для разрешения их были посланы уполномоченные на родину митрополита, в Енос (стр. 189, 192, 195, 297). Хотя и оказалось, что в Еносе и во всей Греции иерей погружает младенца до плеч трижды, а потом из той же купели трижды обливает правою рукою, но вопрос об этом остался всё-таки не вполне разрешённым (стр. 316, 487).
Пребывая в митрополии, Амвросий служил только в большие праздники; чаще же его и почти постоянно служил его наместник Кирилл (394 стр.). Вскоре (в декабре 1847 г.) митрополит был вызван в Вену по жалобам со стороны Российской и Греческого патриарха (который, видно, только тогда хватился), возникшим, вероятно, потому, что прошение митрополита, в котором он ходатайствовал о подданстве, выражаясь жёстко насчёт Греческой веры, дошло до Русского правительства, а от него до патриарха (стр. 411).
Запросы митрополиту со стороны Русской заключились в следующих 9 пунктах:
1) По какой причине мог митрополит оставить своего патриарха и без благословения его принять чужую паству?
2) Как могли в монастыре Белокриницком, без высшего позволения, принимаемы быть Русские подданные,
3) В числе которых некоторые подсудимые;
4) Другие, из Русских монастырей беглые монахи;
5) А иные от наказания убежавшие за границу?
6)Как мог настоятель монастыря с сопровождающим его монахом, под ложным званием, как купцы, три раза ходить в Россию? [9]
7) Как мог монастырь непрестанно проповедников посылать в Россию?
8) Как мог митрополит простирать расширение власти своей в России.
И 9) Как мог, без полученного позволения, Русских подданных посвящать во священники?
От патриарха же была прислана целая эпистолия, в которой ужасным витийством угрожал и убеждал митрополита, выставляя правила соборов и св. отец, воспрещающие епископу производить хиротонию вне своей епархии, и наиболее самовольную его отлучку. При этом, патриарх грозил извергнуть из сана как самого митрополита, так и всех, кого он рукоположил, обещая дать ему митрополию и прочие привилегии, если возвратится в Царьград. Эпистолию эту патриарх заканчивал следующими словами: «Рассудив убо себе полезнейшее соствори, как то пишем тебе, увещевая тя, чтобы была и благодать Божия с твоим преосвященством».
Министр, которому поручено было это дело, требовал, чтобы митрополит на все вопросы дал объяснения в восемь дней.
Между тем, в монастыре производилось следствие о живущих там, и о том, что делал митрополит, каких людей посвящал в священство.
Против вопросов с Русской стороны митрополит отвечал:
На первый пункт: по какой причине я оставил патриарха и здесь пожелал принять паству уже объяснено было в прошении моём к Императору, когда просил быть принятым в Австрийское подданство, и снова повторяю то же.
На 2, 3, 4 и 5 пункты общий и краткий ответ: в пребывание моё в Белокриницком монастыре из русских подданных туда ни одного человека принято не было.
На 6 пункт: настоятель монастыря поехал в Россию для покупки церковных и прочих вещей для монастыря, а не священнодействовать - действительно, с ведома моего; но какой он получил от Австрийского правительства на выезд в Россию паспорт, о том ничего не знаю.
На 7 пункт: от монастыря в Россию никогда проповедники посылаемы не были.
На 8 пункт: я никогда не расширял власти моей в России и не думал об этом, и ничего никогда даже не написал в оную.
На 9 пункт: я поставлял во священство самих монастырских жителей, коих я по прибытии нашёл в монастыре, также и прочих лиц староверческих обществ, добродетелью и ревностью от того же народа о благочестии засвидетельствованных; но не в Россию и не подданных Русских».
А на эпистолию патриарха митрополит отозвался достойным оправданием и решительным словом, что он возвратиться не желает, а на означенные апостольские и соборные правила кротким и ясным ответом отписал в следующих словах:
«Я пришёл в Буковину по позволению самого Австрийского самодержателя, и не бродяжничества ради, но по призванию самого народа, не имевшего у себя духовного пастыря, которых я не хищением похитил, не отнял от кого, не внёс насильно в чужое стадо, ни в чужую епархиюи ниже свою покинул без вины и удалился в чужие пределы, а на моей первой митрополии ещё за 5 лет прежде сей моей отлучки, кроме всякого моего порока и греха, уже определён другой пастырь противу всех священных правил, то подобало ли мне там быть, где священные правила попираются? а всяко беззаконие возложенному светильнику под спудом стоит, почему и не могут оные, приводимые вами правила, меня осудить, и как я провидением Божиим и его неведомыми спасительными судьбами принял сиюсиротствующую паству, в оной до кончины своей и желаю пробыть, благодаря Бога».
Несмотря на ясность и убедительность ответов митрополита, несмотря на денежные пожертвования Бело-Криницких прихожан, дело получило невыгодный оборот для митрополии. Высочайшим решением 22 февраля 1848 года повелено:
Бело-Криницкую митрополию на время (провизориально) запечатать; из монахов: иностранцев выслать в их места, а местных отправить в их сельские общества.
Митрополиту Амвросию воспретить возвратиться в Буковину;
и 3) Учредить комиссию из лиц, которые могут судить не только светские обстоятельства, но и духовные дела, чтобы определила, каким образом должны быть устроены староверческие общества, не отступая от дарованных им привилегий, и отстранить поводы к неудовольствиям и прекращению жалоб со стороны соседних Государств.
Вместе с этим, Император Австрийский прекратил все свои милости к митрополиту: не приказал принимать от него никакого слова и в Вене дозволил оставаться только неделю. Однако, Амвросий дерзнул подать Императору прошение, ходатайствуя у него одной милости: не отправлять его из Австрийских владений, потому что, приняв подданство Австрийское, он не имеет ни сил, ни духа возвратиться живой в Турцию к патриарху.
Когда прибывшая в Белую Криницу комиссия распорядилась запечатанием монастыря и рассылкою монахов, в самой Вене совершился важный политический переворот: Императора принудили подписать конституционные правила, а главного виновника всей напасти на монастырь, министра иностранных дел князя Меттерниха едва не убили.
По условиям конституции, всем нациям и религиям объявлена полная свобода: в Белокриницком монастыре снова открылось богослужение и посвящение попов; но митрополит Амвросий с сыном, невесткою и новорождённым внуком отправился на вечное поселение по дороге из Триеста в г. Циль. На место его митрополитом поступил бывший его наместник Кирилл, нынешний митрополит, не получая уже никакого содержания, так же, как и прочие епископы.
Монастырь Бело-Криницкий поселён с боку деревни того же имени и обращён на улицу слободы. Вокруг его сделана деревянная ограда, а посредине разведён отличный сад. В монастыре две церкви: старая святителя Николая Чудотворца с трапезою, а другая новая во имя Покрова Богородицы; так как здесь позволяется немцам и прочим иноверцам входить в церковь и смотреть на богослужение, то в церкви устроены для них хоры.
Скота и птиц в монастыре нет; лошадей же держат. Земли при нём очень мало, так что хлеб и прочие жизненные припасы покупают на рынке. Кельи митрополита и братии устроены в двух обширных двуэтажных корпусах, имеющих прекрасные залы, особенно причетнические.
Все чины митрополии состоят в ведомстве местного начальства, земских повинностей монастырь не отбывает и пользуется во всех случаях в высшей степени благорасположением правительства и свободою. Святители имеют права одинаковые с Государственными чинами: митрополиту в Австрии и Молдавии военный караул отдаёт полную честь, как генералу, а епископам - противу их чинов. Во всех дальних путешествиях митрополит ездит в экипаже четвернёю, с кучером и форейтором и с прислугою сзади, a прочие святители ездят в открытых каретах.
Ныне царствующий Император Иосиф, проезжая в декабре 1852 года через Черновцы, находящиеся в 40 верстах от Белой Криницы, дозволил митрополиту Кириллу приехать его поздравить с приездом. Кирилл предстал перед Императором в полном святительском облачении, в соборной мании, с двумя иноками, которые поддерживали его под руки. Император принял митрополита с ласкою, спрашивал его чрез толмача, молится ли он о царёвом здравии, и когда получил утвердительный ответ, поблагодарил митрополита и отпустил счастливо жить в Бело-Криницком монастыре.
Весь монастырь содержится на общем братском иждивении, доставляемом от Московских христолюбцев, а потому для всех вообще чинов, не исключая и митрополита, содержание производится приличное их сану. Причет церковный одевается исключительно богатыми ризами и ходит весьма чисто; вообще вся братия изобилует в одежде.
В богослужении, трапезе и прочих отношениях монастырской жизни соблюдается благочестие, какого в других монастырях найти нельзя; братия живёт между собою мирно и согласно, хотя и не имеет совершенной евангельской и апостольской любви. В свободное от занятий время монастырские жители упражняются в трудах и разноделиях. Вечерня с канонами и повечернею продолжается до 3 часов, а с ужином 4 часа; всенощная 6 и 7 часов, а соборная 8; утреня 4 часа; литургия 2 ½ часа, соборная же до 4 часов. Трапеза братняя поставляется в 10, 11 и 12 часов утра. Предлагаемое в достаточном изобилии и вкусе: на холодное дают грибы с картофелем, огурцами и постным маслом, а в скоромные дни с кислым молоком; щи с капустою отличные, в постные дни с постным, а в скоромные со скоромным маслом; в праздники же рыба; каша крупяная и больше картофель, иногда мамалыга тоже с постным или коровьим маслом. На закуску подают свежие и мочёные яблоки и варёную сушь. Вино подают по годовым праздникам по три чашицы. Хлеб житный, чистый, а в праздники белый. В среду, пятницы и понедельники едят единожды; в прочие дни по дважды, а в посты по единожды, кроме праздников. Во все четыре поста братия исповедуются и причащаются св. тайн с воздержанием по силе Священного Писания. Четь-минеи на весь год Киевские с Исусами, и чтутся на жертвеннике.
Из монастыря никого не пускают в слободу, разве ради великия нужды, пьянства отнюдь не дозволяют.
Кроме Австрийской митрополии имеются ещё архиерейские в Турции, за Дунаем, где в 1854 году русскими войсками взяты в плен архиепископ и епископ (Аркадий и Алимпий); оставшийся же третий епископ уехал в Царьград. В России учреждены две епархии: Владимирская с архиепископом и Симбирская с двумя епископами; этому священству последуют Польша, Бессарабия и весь западный край России.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ К ЗАПИСКЕ
О ЗАГРАНИЧНЫХ РАСКОЛЬНИКАХ
Сколько можно видеть из предложенных выводов о современном собрании заграничных раскольников, самое важное в настоящем и самое опасное для будущности, есть учреждённая для них в Буковине епископская кафедра, то со стороны русского правительства, смею думать, не бесполезно было бы в неукоснительном времени принять деятельнейшие меры: во-первых, к воспрепятствованию заместить эту кафедру действительным епископом; во-вторых, к пресечению связей заграничных раскольников с нашими, которые, в настоящем случае, для первых служат главным собранием средств и пособий к приведению в окончательное исполнение их зловредных затей; последних же, т. е. наших раскольников, содержать в беспокойном раздражении ожиданиями и мечтами, кои, если б даже и остались долго не осуществлёнными, отнюдь не должны быть терпимы в народе русском. В рассуждении обоих этих предметов, я осмеливаюсь представить следующие соображения и замечания:
А.
По чину Православной церкви, которой раскольники считают себя единственными истинными представителями, епископская кафедра может быть замещаема только двумя способами: или посвящением, для ней собственно, нового лица, не бывшего дотоле епископом; или переводом на неё уже посвящённого епископа с другой кафедры. До сих пор, как уже было мною замечено, раскольники обращались и обращаются только к последнему способу. Даже первая мысль их была: сманить к себе посвящённого уже епископа, непременно из России! Но это, при известной твёрдости нашего духовенства и, в особенности, высших церковных сановников, есть очевидная нелепость. Сами раскольники убедились теперь в том после тщетной посылки в Москву Бело-Керницких миссионеров; почему поиски их устремились в иные страны, вне России, где есть православная иерархия и, следовательно, есть православные епископы. Такие страны, в настоящее время, суть: Австрийская империя, Греческое королевство, находящаяся под покровительством Великобритании область Ионических островов и, наконец, обширные разнообразные владения Оттоманской Порты, поглотившие в себе наибольшую часть древнего православного Востока. В первых трёх я также не думаю, чтобы кто-нибудь из существующих православных архиереев мог дозволить раскольникам склонить себя. Епископы австрийские все люди просвещённые и к православию ревностные; притом же, все они находятся при местах, имеют свои епархии, которыми нет для них никакой выгоды жертвовать постыдному бегству в вертеп раскольничий. Даже старик Кралевич, который один только в Австрии живёт без епархии и которого ревность к православию весьма неблагонадёжна, как видно - не захотел срамить своих седых волос таким отступничеством! Не могу с такою ж положительностью отозваться о Ионических островах и о королевстве Греческом, где я не бывал лично: думаю, однако, что и там, во-первых, малочисленность, во-вторых, просвещение и обеспеченность епископов - воспрепятствуют найтись охотнику идти к раскольникам. Остаётся за сим Турция, в её если не существенной, то именной обширности, распространённой по трём частям света: Европе, Азии и Африке. И тут должен я признаться с глубокою горестью, но на основании полного убеждения, что раскольники могут иметь успех, если будут продолжать действовать с неутомимою настойчивостью. Православная иерархия в Турции, доведённая вековым рабством до невообразимой степени и нравственного и умственного уничижения, наполнена епископами, не только внутренним достоинством, но и внешним положением, большей частью, недостойными своего высокого имени. Даже те из них, которые имеют в своём управлении действительно существующие епархии, редко обеспечены столько, чтобы быть, не говоря уже - богатыми, по крайней мере - не нищими. У иного митрополита вся епархия заключает не более 10, 12 церквей. Между тем, место надо купить весьма дорого, и покупщик находится в непрерывном опасении, что кто-нибудь из новых искателей, которых всегда множество, даст больше и столкнёт его прежде, чем он успеет выручить со скудной паствы своей заплаченные деньги. Таковы «местные» архиереи. Но, кроме сих, сколько ещё находится безместных или лишившихся своих епархий, вследствие разных обстоятельств, или посвящённых на несуществующие вовсе епархии, которые были когда-то, в старину, но от которых теперь не осталось ничего, кроме одного пустого титула! Эти «безместные» архиереи, во всех отношениях, суть крайний позор своего сана. Их находится немало, даже в Молдавии и Валахии, странах, имеющих больше просвещения и устройства, чем другие области Турции; и я сам видал неоднократно, собственными глазами, как они - в Яссах или Букаресте - взяв под мышку узел со своим архиерейским облачением, бегут на похороны или на другую какую-нибудь церковную церемонию, вовсе непрошенные, с тем, чтобы получить за работу какую-нибудь полтину серебра или много карбованец. Между такими бродягами удивительно ещё, что до сих пор не отыскался охотник продать себя выгодно раскольникам. Счастье то, что раскольники сами не имеют большой охоты до природных греков и молдаво-валахов, из которых исключительно производятся все Турецкие архиереи: и это по той главной причине, что они вовсе не знают по-славянски и вследствие того не могут служить по единственно священным для раскольников старопечатным славянским книгам. Но нужда решается на всё. Может весьма случиться, что фанатики, наконец, пожертвуют своею нынешнею разборчивостью; да и между сказанными бродячими архиереями может отыскаться со временем такой, который решится выучиться хоть как-нибудь по-славянски. Что касается до упомянутой мною молвы, ходившей в моё пребывание в Буковине, будто бы один из подобных архиереев не принимается Бело-Криницкими коноводами только потому, что крещён обливаньем, а не погружением, так это есть сущая нелепость, вследствие невежества раскольников, которое легко может быть рассеяно. Итак, в отыскании раскольниками для своей кафедры уже посвящённого епископа из тех, которые находятся в Турции, совершенной невозможности отнюдь не предвидится.
Но положим, что этот способ почему-либо не удаётся. Остается ещё другой: добиться посвящения совершенно нового, для новой кафедры, епископа. Тут представляются следующие особые обстоятельства. Посвящение вновь православного епископа может быть произведено опять только там, где существует православная иерархия и, сверх того ещё, по установленному канонами порядку, не иначе как несколькими епископами, с разрешения верховной иерархической власти. В настоящее время, вне России, верховная иерархическая власть православной церкви принадлежит: во-первых, 4 вселенским патриархам, которые все находятся в пределах Турции; потом синоду Греческого королевства и австрийскому Карловецскому митрополиту со своим синодом. О последних можно сказать утвердительно, что нет никакой возможности раскольникам подсунуть им своего кандидата к посвящению: как в Австрии, так и в Греции действия синодов подчинены определённым правилам, за точным соблюдением которых, особенно в таком важном предмете, как хиротония нового епископа, строго наблюдают местные правительства, посему если бы в самых синодах возникло умышленное или неумышленное потворство в пользу раскольников, то ни греческое, ни даже австрийское правительство никак не решатся допустить их до такого явного отделения от канонов, православною церковью содержимых. Что касается до патриархов, то насчёт Константинопольского вселенского патриарха также можно иметь уверенность, что он, независимо от других уважений, никак не отважится на подобное беззаконие, уже по тому одному, что находится под глазами нашей миссии, неусыпно бдящей за всеми его действиями. Но что может успокаивать за трёх остальных патриархов, в чине церковном совершенно равных и равновластных Константинопольскому? Из них особенно Антиохийский и Александрийский до того бедны, что едва имеют насущное пропитание, а для раскольников, при пособиях, так обильно текущих из России, что значит какой-нибудь миллион пиастров, по-русски - не более 200 000 р. ассигн., по-турецки же - огромное, баснословное богатство!.. Боже сохрани меня подвергать подозрению личность нынешних святителей, занимающих эти призраки патриаршеских кафедр, которых притом я вовсе и не знаю! Но в Турции лица так часто меняются. Что невозможно ныне, то может делаться лёгким завтра... Удалось же некогда святотатцу Епифанию похитить для себя архиерейский сан в Яссах! Подобное счастье может выпасть и ныне какому-нибудь пройдохе Павлу или, скорее, несчастному Виссариону, который притом уже и архимандрит... Что раскольники не будут очень разборчивы в кандидатах, лишь бы только дело пошло на лад: это я заключаю из слов, которые слышал в Буковине, в слободе Соколинцах, или Миттоке-Драгомирне. Туда провожал меня иеродиакон Кокоряк, который, как я уже рассказывал, служит тамошним раскольникам по письменным делам. Этот беспутный пьяница нисколько не чинился перед суеверами: нюхал табак в самой их часовне и вовсе не по-монашески обращался с молодою женщиною, женою дьяка или даски Ивана Парамонова, у которого в доме мы оба с ним останавливались.
И на всё это старик Парамонов заметил мне потихоньку, что жаль, очень жаль, что «такое светило помрачено винопитием», но что это всё ещё ничего, а «если бы не проклятое табачное зелье, так им лучше и не надо бы было епископа!..» Следовательно, и второй способ приобретения раскольниками архиерея, т.е. выбор и посвящение нового кандидата, хотя, конечно, затруднителен, но совершенной невозможности также не представляет.
Чем же можно воспрепятствовать этому несчастью? Конечно, не иным чем, как усилением бдительного надзора там, где тем или другим способом раскольники могут достигнуть своей цели, т.е. в пределах Турецкой Империи. Наши дипломатические агенты могут много к тому содействовать. Но их деятельности, всегда более или менее стеснённой официальными формами, и притом и без того чрезвычайно разнообразной и обширной, недостаточно. Всего бы лучше иметь особого тайного агента, которому поручить бы одно только это дело, с тем, чтоб он посредством тщательных неусыпных разведываний предусматривал всякую попытку раскольников и своевременно предуведомлял о том правительство. Таким агентом непременно должна быть духовная особа, но отнюдь не из природных русских, и даже не из явных русских подданных, ибо в Турции в настоящее время всё русское возбуждает к себе недоверчивость и подозрение, не только в самых турках, но едва ли ещё не более и в греках, особенно в их высшем духовенстве, которое очень хорошо начало понимать, что ему от влияния России нечего ожидать, кроме обуздания господствующей в нём крайней безнравственности и злоупотреблений, наносящих стыд православию. Я смел бы думать, что для этого назначения весьма мог бы пригодиться живущий ныне в Константинополе православный архимандрит Владимир Сухонан, родом из буковинских русинов. Этот замечательный человек владеет отличным образованием, которое получил в австрийских университетах. Он долгое время был профессором и ректором православного теологического института в Черновцах, имел даже все права и все надежды к занятию православной епископской кафедры в Буковине. Но судьба обрушила на него ряд несчастий, вызванных отчасти слишком живым и самолюбивым сознанием собственных достоинств, которое есть единственный порок этого, во всех прочих отношениях безукоризненного, человека. Вследствие разных неприятностей и притеснений он вынужден был решиться оставить свою родину и вовсе отказаться от подданства Австрии. Его приняли очень хорошо в Молдавии и сделали ректором же митрополитанской семинарии в Яссах. Но и тут счастье ему недолго служило, особенно при последних иерархических переменах в Молдавии, против которых он обнаружил себя очень неосторожно. Теперь он живёт в Константинополе изгнанником, без должности, без приюта и без всяких средств, в совершенной крайности, так что получает насущное пропитание единственно от благотворительности одного служащего в нашей тамошней почтовой конторе чиновника. Впрочем, он не безызвестен и нашей миссии в Константинополе, которая, как я мог удостовериться из личных разговоров, разумеет его с хорошей стороны и оказывает ему всё зависящее от ней участие и покровительство. Я нашёл и покинул его намеревающимся искать себе способов существования где-нибудь ещё дальше: в Греческом королевстве или Сербском княжестве; куда, однако, судя по письму, недавно мною от него полученному, он ещё не отправлялся. Нет сомнения, что в таких обстоятельствах каких-нибудь 200 или 300 червонцев ежегодного содержания будут слишком достаточны преклонить его к посвящению своих способностей и знаний на пользу православия. А что он способен быть полезным действователем именно в настоящем случае, в том ручаются: во-первых, совершенное знание им языков ново-греческого, молдаво-валахского и немецкого, во-вторых - близкое, большей частью на личных наблюдениях основанное, знакомство с современным состоянием православной иерархии в Турции, чему доказательством служит, между прочим, составленное им, собственно для меня, полное и подробное обозрение всех существующих ныне архиерейских кафедр на Турецком Востоке, с именным списком занимающих их патриархов, митрополитов, архиепископов и епископов.
Между тем, нельзя оставлять без внимания, или лучше, должно обратить самое деятельное внимание на главное гнездо раскольничьих козней и затей, т. е. на Буковину. И тут, смею думать, ничем нельзя воспользоваться с большим удобством и благонадёжнейшею успешностью, как существующею уже неприязнью туземного православного духовенства к раскольникам, в особенности к затеянному ими епископству. Я уже имел случай говорить о преосвященном епископе Буковинском Евгении, который в беседах своих со мною сам высказал мне своё крайнее негодование против этого замысла и готовность противодействовать исполнению его всеми зависящими от него средствами. В искренности этого расположения нельзя сомневаться уже потому одному, что здесь, кроме ревности к своему долгу, дело идёт о личном самосохранении: «И теперь, - говорит преосвященный, - мне тяжко бороться с архиереями католическими и униатским, делающими беспрерывные посягательства и набеги на мою паству; что ж будет, когда посреди нас водворится новый волк, лжеепископ раскольничий?» Итак, остаётся только поддерживать в нём это похвальное расположение. В настоящее время, конечно, нельзя уже переделать того, что сделано. Но для воспрепятствования окончательному успеху замысла раскольников, преосвященный может ещё много содействовать. Будучи, по званию своему, духовным членом галицийских чинов (geistliches Mitglied der Galizischen Herren-Stände), он имеет право делать официальные представления правительству, если не для введения новых, то для поддержания существующих уже законов в должной строгости. Таким образом, он может, во-первых, обратить внимание местного начальства на главных кознодеев в Буковине, которые, как я уже говорил, суть свежие русские выходцы, живущие там под чужими именами, с фальшивыми, присвоенными паспортами умерших или оставшихся за границею старожилов буковинских: как скоро этот противозаконный подмен лиц, наводняющий край беспокойными бродягами, огласится официально, то можно надеяться, что австрийское правительство, при всей своей снисходительности к Липованам, не станет терпеть его далее; а это будет уже очень важный выигрыш для дела, ибо обессилит и обезглавит туземных раскольников. Во-вторых, если даже и потом буковинские Липованы сами сыщут себе какого-нибудь лже-архиерея, то, как это ни в каком случае не может совершиться со строгою правильностью, с полным и точным соблюдением всех канонических условий, постановленных православною церковью, преосвященный Буковинский всегда найдёт возможность своим протестом затруднить и даже вовсе остановить признание его австрийским правительством, слишком известным своею педантическою привязанностью к наружным формам законности. При сем, конечно, небесполезно иметь и других ревнителей, которые бы преосвященного епископа ободряли и подкрепляли в этих полезных действиях. И в этом отношении я имею причины полагать крепкую надежду на пребывающего в Сучаве, при мощах св. Иоанна Сучавского, протосинкелла Буковинской епископии, архимандрита Мельхиседека Лемени, с которым удалось мне войти в весьма близкие, можно сказать, дружеские отношения. Старец уже, но ещё бодрый и телом и духом, он пользуется всеобщим уважением в крае не только между своими православными, но и у немцев, составляющих местное правительство, и даже, наконец, у самых туземных раскольников. Между тем, кроме горячей ревности к православию, он предан в душе России, потому что родился в Бессарабии, где родной брат его находится доныне приходским священником в Бендерском уезде, а три родные племянника состоят в государственной службе, в том числе двое военными офицерами; от австрийского же правительства, напротив, чувствует себя глубоко оскорблённым по той причине, что оно никак не соглашается признать его в сане архимандрита, дарованном ему уже лет 12 тому назад от Молдавского митрополита. Такой человек готов будет в огонь и в воду за православие, особенно при малейшем поощрении. В качестве богомольца, за оказанное мне от него гостеприимство, я обещал ему прислать для управляемой им церкви св. Иоанна сделанную в России плащаницу, и это очень его обрадовало, так что он лично провожал меня до самой границы Молдавской, напутствуя всеми возможными услугами, ласками и благословениями. По делу, о котором идёт теперь речь, содействие его может состоять во влиянии: во-первых - на просвещённого епископа Буковинского, который имеет к нему особенное уважение; во-вторых - на всех представителей правительства в крае, с которыми состоит он в весьма близких, уважительных сношениях; в-третьих, наконец - на самых раскольников. Между этими последними весьма не бесполезно посевать сомнение и недоверчивость к успешному выполнению их замысла. К этому, как я уже заметил, особенно предрасположены уже Липованы, принадлежащие к секте Безпоповщинской и, главным образом, их наставник Михайло Фёдоров. Почему надо только стараться укреплять их в этом расположении: что, по моему мнению, с особенным успехом может быть выполнено отцом Мельхиседеком. Впрочем, само собою разумеется, что со стороны нашей всякое влияние на лица должно быть сопровождаемо крайнею осторожностью, чтобы не возбудить подозрения туземного правительства и тем, вместо успеха, не повредить более делу.
Б.
Затем, что бы ни случилось, будет ли, не будет ли ожидаемый в Буковине лже-епископ, необходимо принять деятельные меры к прекращению связей, существующих между нашими и заграничными раскольниками. Связи эти, простирающиеся на всю Россию, изумительны своею бесстрашною наглостью. Я уже не говорю о свободно происходящих ежегодных свиданиях купцов на ярмарках западных и южных губерний, преимущественно на Харьковских. Не настаиваю даже и на то, что Бело-Криницкие пройдохи, Геронтий и Павел, приходили беспрепятственно в Москву, и там безбоязненно проповедовали об имеющем быть у них архиерее, даже показывали его вымышленный образ, с которого списки ходят и теперь по раскольникам: это мог быть исключительный, счастливо удавшийся случай. Но вот что обратилось в постоянную уже привычку. На границах австрийской и молдавской периодически бывают огромные сборища, куда наши раскольники стекаются со всех сторон, с жёнами и с детьми, для свидания со своими заграничными собратьми. Это делается в Новоселице и Скулянах, известных пограничных местечках Бессарабской области: в первом - между Вознесеньем и Троицыным днём, во втором - около Петрова дня. Тут обыкновенно сбираются по нескольку сот человек и живут, пируя, по нескольку дней! В Молдавии, на третий день после Петрова праздника, я лично встретился с толпою Липован, возвращавшихся с подобного сходбища. Пристав с ними ночевать в одной корчме, я узнал от них, что на сходбище были раскольники из Смоленской, Костромской, Нижегородской губерний, не говоря о ближайших к границе. Зло, происходящее отсюда, так очевидно, что нет причины о нём распространяться. Кроме взаимной передачи вестей, взаимного сообщения друг к другу общих страхов и общих надежд, без сомнения, тут выходят из России за границу денежные и другие пособия и, главное, тут же обдумываются и решаются побеги, которыми изо всех концов империи беспрерывно приращается масса заграничных раскольников.
К прекращению этих открытых сборищ, может быть, достаточно будет усиления обыкновенных мер полицейского надзора со стороны местных начальств. Но затем останутся ещё связи и сношения потаённые, коим удивительно как благоприятствует географическое размещение раскольников по пространству Империи. Случай ли простой, или умышленная дальновидная предусмотрительность тому причиною: только одного взгляда на карту, достаточно, чтобы видеть какою непрерывною сетью раскол покрывает наши юго-западные губернии. Сеть эта двумя концами непосредственно касается двух главных заграничных гнездилищ раскола: Буковины и Добруджи. Отсюда, точно две цепи, идут две почти не прерывающиеся полосы раскольнических жилищ, которые чем далее углубляются внутрь России, тем ближе сходятся между собою, замыкаясь, наконец, Москвой в один общий узел. Если б нарочно устраивать телеграфические линии для сообщения Москвы с Прутом и с Дунаем, то нельзя лучше придумать распределения местностей. Между тем, на карте означены только те города и селения, в которых, по официальному расследованию 1826 года, дознано существование церквей, часовень и других молитвенных зданий раскольнических, где, следовательно, раскольники живут официально известными, более или менее многолюдными общинами. Сколько ж может быть ещё таких мест, где раскол таится во мраке, который тем непроницаемее, тем благоприятнее всякого рода затеям и козням!
О МЕРАХ К УНИЧТОЖЕНИЮ СНОШЕНИЙ НАШИХ РАСКОЛЬНИКОВ С ЗАГРАНИЧНЫМИ
(Подано в виде доклада от Мин. Внутрен. Дел)
Высочайше учреждённому ныне комитету повелено: изыскать меры к уничтожению сношений наших раскольников с заграничными.
Из подробной по сему предмету записки, которую я имел счастье представлять на Высочайшее воззрение, видно, что способы, коими сношения сии производятся суть:
1) ежегодные, в условленные сроки, сборища наших и заграничных раскольников в пограничных местах, каковых в настоящее время дознано два: в Бессарабских местечках Новоселице и Скулянах; 2) приезд заграничных раскольников, под видом торговли в качестве купцов, на ярмарки наших западных и южных губерний, в особенности на Харьковские; наконец, 3) бродяжничество выходящих из заграницы раскольников по всем краям Империи и пребывание более или менее продолжительное даже в столицах, особенно в Москве, без сомнения, с благовидными предлогами, не возбуждающими подозрения местных начальств.
Касательно пограничных сборищ раскольников, первое, что представляется вниманию, есть то, что сроки сих сборищ в дознанных местечках (в Новоселице между Вознесеньем и Троицыным днём, в Скулянах около Петрова дня) в нынешнем году уже прошли. Посему к принятию мер для их уничтожения можно приступить не иначе, как с будущего года. И тогда для успешного достижения сей цели, я признавал бы полезнейшим действовать не через местные начальства, которые, из опасения подпасть ответственности за допущение подобных беспорядков в предшествовавшее время, естественно, будут заботиться не столько об истребления, сколько о сокрытии зла. Всего лучше будет отправить туда особых доверенных чиновников, и им поручить действовать, наблюдая притом всевозможную осторожность, так чтобы имеющие быть сборища не могли состояться и сами собой рассеялись, без огласки и шума, неуместных в особенности на границе. Сим чиновникам должно поставить в главную обязанность замечать тщательно всех раскольников, кои будут являться в те места к срокам сборищ, и не подвергая их без особых причин никакому преследованию и взысканию, об их именах, званиях и местопребываниях доносить неукоснительно высшему правительству, которого долг уже будет учредить за ними бдительный надзор, дабы и на предбудущее время воздержать от возобновления подобных путешествий. Такое действие, может быть, окажется нужным повторить и в следующие годы до тех пор, пока наблюдаемые местечки очистятся совершенно от привычных ныне сборищ.
Что касается до раскольников, проникающих из заграницы внутрь Империи, то относительно их следовало бы озаботиться двумя предметами: во-первых, затруднением пропуска их через границу; во-вторых, учреждением строгого надзора в государстве за теми из них, кои в оное впустятся. Первого трудно достигнуть без стеснения соседственных сношений с государствами, в коих живут раскольники. Считаясь подданными тех государств, они получают от тамошних правительств облечённые всеми видами законности паспорты, которых нет никакой причины отвергать нашим пограничным начальствам. В Молдавии и в Валахии можно ещё в этом случае сделать такое распоряжение, чтобы наши консульства не давали визы на паспорты раскольников, отправляющихся в Россию, подобная мера годилась бы, может быть, и для Пруссии, где есть наше консульство в Кёнигсберге. Но ни за Дунаем, ни в Австрийской Буковине, откуда особенно опасны выходцы в настоящее время, никаких дипломатических представителей наших нет; почему выходящих оттуда раскольников с законными видами ни распознавать, ни благовидно задерживать на нашей границе возможности не представляется. Остаётся довольствоваться надзором за таковыми выходцами внутри государства; а для этого нужно, чтобы правительство имело об них точные и своевременные сведения. Вследствие сего, я полагал бы необходимым: во-первых, так как все заграничные раскольники, даже и те, которых отцы и деды родились не в России, сохраняют язык, одежду и всю наружность русских, то обязать пограничные начальства о всех пропускаемых чрез границу, по заграничным паспортам, людях происхождения очевидно русского, доносить немедленно высшему правительству, означая, куда именно, чрез какие места, на сколько времени и под какими предлогами они показали себя следующими; а затем, правительство должно будет принять меры, чтобы таковые люди, во время пребывания их в государстве, были сопровождаемы неослабным наблюдением, и в случае обнаружения сношений и других злонамеренных действий на наших раскольников, были высылаемы назад за границу, или по мере вины подвергаемы строжайшим взысканиям по закону.
Сими мерами, благоразумно устроенными и в точности выполненными, без сомнения, обуздаются и сократятся пагубные связи, которых самый меньший вред состоит в том, что чрез них вывозятся значительные суммы денег и сманивается множество беглецов из государства. Но при известной хитрости и изворотливости раскольников, а главное, при мраке, в котором скрывается всё, до них относящееся, ожидать от мер сих полного и совершенно удовлетворительного успеха можно только тогда, когда со стороны правительства будут употреблены особенные, на твёрдых началах основанные, в одну стройную систему сосредоточенные, и не на частные только случаи, но против самого корня зла устремлённые усилия. По уничтожении раскольнических сборищ в двух обнаруженных теперь пограничных пунктах, нельзя не опасаться, что подобные сходбища, с большей только осторожностью и скрытостью, перенесутся в другие места нашей обширной западной границы. Известно, что на всех пограничных заставах постоянно съезжаются всякого рода люди для свиданий и переговоров по разным делам, в особенности торговым: раскольники станут являться туда в качестве купцов, купеческих приказчиков, или извозчиков, привезших купеческие товары - без особенных указаний трудно будет и распознавать, что это раскольники. Затем, на всякой заставе, с обеих сторон, есть множество факторов, преимущественно или почти исключительно жидов, которых искусство и ловкость во всякого рода сводничестве, в переносе вестей и соглашений, в устройстве свиданий и переговоров невозможно уследить никаким наблюдением; если, например, до сих пор, при всей строгости таможенного надсмотра, не найдено средств к совершенному прекращению контрабанды вещей, то о совершенном уничтожении контрабандного размена сношений не может быть и речи. Относительно же выходцев раскольнических из-за границы, содержание их под должным надзором, при настоящем положении дел, будет встречать постоянные затруднения в том, что обширное пространство России всюду усеяно жилищами раскольников, в которых бродяги будут находить приют и укрывательство, тем более безопасное, что правительство большей частью не в состоянии проникать в них своим наблюдением, ибо вовсе их и не знает.
Всё сие утверждает нас в уверенности, что для совершенного достижения Высочайше указанной комитету цели, необходимо приведение в возможно полную и определительную известность всех гнездилищ, притонов, равно как связей и прочих религиозных и гражданских отношений раскола в государстве.
До какой степени нужно это при настоящем предмете, очевидно из следующих простых соображений. Собранные в настоящее время сведения открывают, что большинство заграничных раскольников в Австрийских и Турецких владениях принадлежит к так называемой Поповщине, в Пруссии же к Безпоповщине. Итак, если б современное положение этих двух раздельных видов раскольничества в самой России было приведено в должную известность, если б правительство знало, где та и другая секта имеют своих представителей, кто у них главные наставники и споспешники, как велико их число и обширны средства, в какой мере и какими путями и способами поддерживается между ними общий дух и братское единство, то надзор за сношениями их с заграничными единомышленниками естественно облегчился бы и упростился. Ибо, как вследствие изъяснённого различия, на юго-западной границе нужно подвергать особенному вниманию Поповщину, а к северо-западной - Безпоповщину; то раздробленный таким образом надзор можно б было и удобнее и успешнее учредить: во-первых, в главных гнездилищах обеих сект; потом, в тех большей частью потаённых притонах, которыми сии гнездилища связываются с границею; наконец, и на самой границе, где тогда было б возможно снабдить определительными наставлениями, откуда и каких людей подвергать наблюдению преимущественно. Само собою разумеется, что и выходцам из-за границы было бы труднее укрываться от бдительности (полиции) правительства, когда б точно и положительно оно знало, где кого должно следить и что в ком надсматривать.
Но ещё более оказывается необходимым прояснить по возможности тайны тех сект, которые, заключаясь под общим именем раскола, существенно различны от обыкновенных его видов - Поповщины и Безпоповщины. В настоящем случае, имеющиеся сведения показывают, что из таковых сект существует за границею секта Хлыстовская, которая с собратьями своими в России находится также в постоянных сношениях. Уследить за сими сношениями не представляется уже решительно никакой возможности, когда самые Хлысты у нас составляют, можно сказать, какую-то неуловимую тень. Секты этой и имени нигде официально не встречается: нет даже между именами сект, упоминаемых в своде законов и в новом уложении о преступлениях и наказаниях. Между тем, дела по ней беспрерывно возникают на всем пространстве Империи, и притом всегда почти в огромных размерах, с прикосновенностью многих десятков, иногда сотни и более лиц, рассыпанных по разным, часто весьма отдалённым губерниям, что достаточно свидетельствует о сильном и обширном распространении секты в виде тайного, тесно соединённого и прочно устроенного союза. Уже и того одного достаточно б было, чтобы обратить особенное внимание правительства на явление, никоим образом не уместное в благоустроенном государстве; но в настоящее время, по ближайшем рассмотрении, оказывается, что сей тайный, широко распространённый и твёрдо организованный союз, к коему принадлежат люди всех сословий, даже высшего гражданского значения - кроме религиозного заблуждения, состоящего в дикой и чудовищной мечтательности, в отношении к практической жизни, чтит и содержит странные, неведомо как, когда и откуда закравшиеся в народ русский правила; а именно: признание совершенного равенства между людьми, общность имуществ и безусловное отвращение от всех связей, отношений и постановлений существующего общественного и гражданского порядка, а следовательно, и от охраняющих сей порядок властей. Это предугадывал отчасти покойный Московский военный генерал-губернатор князь Д.В. Голицын, у которого в Москве неоднократно открываемы были огромные сборища Хлыстов: раз (в 1838 г.) до 150 человек в одной столице, кроме соприкосновенных с ними иногородних; государственный муж сей, которого, конечно, нельзя было подозревать в излишестве фанатизма и нетерпимости, постоянно жаловался на невнимание и крайнюю снисходительность высшего правительства к этой секте, и сии чувства свои неоднократно принимал смелость выражать во всеподданнейших представлениях, повергаемых непосредственно на Высочайшее благоусмотрение Е.И.В., на что, как видно из дел, Государь Император всякий раз изволил обращать особое внимание. При всем том, сия секта поныне продолжает скрываться и действовать в глубоком мраке; так что не дальше как 25 числа прошлого мая месяца, среди столицы Московской, деятельностью тамошнего обер-полицмейстера генерал-майора Лужина, вновь открыто и захвачено сборище Хлыстов, состоящее из 68 человек обоего пола, о чём и начато местными властями формальное следствие. Откуда ясно следует, что если и впредь будет господствовать по сему предмету такая же неизвестность, то о пресечении связей и сношений сектаторов вне государства невозможно и думать.
Изложенные здесь обстоятельства и соображения не могли не представляться мне и до настоящего случая; ибо они равно имеют приложение ко всем вообще делам, касающимся раскола. По сему, во вверенном мне министерстве внутренних дел, сколько то позволяли находящиеся в распоряжении моём средства, приняты уже меры и положены некоторые начала к рассеянию сей смутной и сбивчивой неизвестности, на каждом шагу действия правительства останавливающей и всякое распоряжение затрудняющей, и обессиливающей всякое постановление.
Предположено именно: 1) составить полные и подробные описания всех существующих в настоящее время в государстве сект, с объяснением их происхождения, религиозного и ещё более гражданского духа и знания внутреннего и внешнего устройства, взаимных связей, общих интересов и вообще всех отношений и обстоятельств, поддерживающих их существование и упрочивающих влияние, 2) привести в известность и положить на карту все местопребывания сектаторов, с означением, где из них находятся главные святилища каждой секты в религиозном отношении, где главные средоточия общественной их силы (то есть жилища наставников, капиталистов и других значительных по каждой секте лиц), где, наконец, гнёзда частных интриг, притоны укрывательств, сборища бродяг и беглецов и т. п.; наконец, 3) разобрать, привести в порядок и сосредоточить самые сведения о лицах, принадлежащих к расколу, по всем сектам, так чтобы, во-первых, было известно в возможной близости к истине, сколько каждая секта сильна вообще числительностью, и потому - в какой степени заслуживает внимания и опасений правительства; а затем, чтоб и об отдельных лицах, подпадающих формальному следствию и суду, в руках правительства имелись всегда достаточные данные к определительному заключению. Столь обширный и многосложный труд предпринят и ведётся независимо от течения дел о раскольниках в министерстве по общему порядку. По существу своему он требует особенных способов и усилий, недостижимых обыкновенными официальными мерами.
В настоящем случае, для осуществления сообщённой комитету Высочайшей воли Государя Императора, требовалось бы только дать большее развитие этому труду, который с тем вместе, несомненно, положит прочное основание всем вообще действиям правительства в рассуждении раскола и на будущее время. Нужно паче всего поспешить составлением сказанной географической карты раскола по всем сектам, для которой приготовлены уже у меня некоторые, впрочем, далеко ещё не полные, материалы; по мере успеха сей карты можно б было и устраивать надзор за раскольниками соответственно потребностям каждой местности, следовательно, с вероятнейшею надеждою на успех. Для этого же потребны: во-первых, некоторые денежные средства; во-вторых, дружное участие и содействие именно тех лиц, из коих составлен комитет, каждого по вверенному ему управлению. Находящиеся в губерниях офицеры корпуса жандармов могут в сем деле оказать существенную пользу своими сведениями и наблюдениями; а о православном духовенстве в этом отношении и говорить нечего.
В заключениях всего, считаю необходимым обратить внимание комитета на то, в настоящем случае, особенной и существенной важности обстоятельство, что, как видно из представленной мною о заграничных раскольниках записке, главная пружина всех современных движений раскольничества за границей и главный предмет живейших сношений его с Россией в нынешнее время, есть учреждение в Буковине раскольничьей епископской кафедры. Событие сие в будущности угрожает ещё важнейшими и опаснейшими последствиями; почему нельзя не желать, чтобы оно подавлено было в своём зародыше и не допущено до полного осуществления, т. е. до занятия учреждённой кафедры лжеепископом. Может быть, не признано ли будет возможным достичь сего дипломатическими сношениями у Австрийского правительства, не придавая предмету сих сношений особой важности; хотя впрочем, нет сомнения, что правительство Австрийское очень хорошо знает и знало, какой обильный источник зла сим учреждением приготовлен для Православия вообще и для православного Государства Российского в особенности.
ИЗВЛЕЧЕНИЕ ИЗ ДЕЛ СВ. СИНОДА 10 МАРТА 1847 ГОДА
О мерах против бежавшего из Константинополя и водворившегося между раскольниками в Буковине бывшего Боснийского епископа Амвросия, сделавшегося впоследствии основателем и расплодителем раскольнической лжеиерархии в России.
В мае 1847 г. исправлявший должность обер-прокурора д.с.сов. Карасевский, в предложении своём Св. Синоду изъявлял:
В начале того 1847 года, получена была обер-прокурором Св. Синода от министра народного просвещения, присланная из Лемберга корреспондентом археографической комиссии Зубрицким записка от 12/24 декабря 1846 г. о том, что по приглашению живущих в Буковине раскольников русского происхождения прибыл к ним из Константинополя греческий архиерей, будто бы с разрешения святейшего Константинопольского патриарха, и таким образом учредилась у них епископская кафедра. Вслед за тем сообщены были гр. Протасову, по Высочайшему повелению, более подробные сведения по сему предмету, собранные по министерству внутренних дел. Между тем, вследствие состоявшегося Высочайшего повеления, о поручении нашей миссии в Константинополе собрать нужные на месте сведения касательно означенного архиерея, государственный канцлер иностранных дел сообщил графу Протасову доставленные к нему г. действ. ст. советником Устиновым сведения из Константинополя от 14/26 марта того же года, из которых явствовало, что Константинопольской синод никогда не отправлял никакого епископа на служение в Буковину; но около 8 месяцев тому назад, один бывший епископ Боснийский, по имени Амвросий, отставленный от управления своею епархиею и проживавший в Константинополе в бедном положении, при оказываемых ему, впрочем, ежемесячных пособиях от патриархии, внезапно скрылся неизвестно куда, и, хотя до святейшего патриарха дошли сведения, что означенный епископ нашёл убежище в Австрии, в монастыре близь Вены, и приняты были меры к розысканию о сем, однако ж, обстоятельство сие не подтвердилось никаким положительным известием. Не взирая на то, его святейшество синодальным посланием, от 14/26 октября 1846 г., вошёл в сношение с православным митрополитом Карловичским Иосифом, в ведении которого состоит означенный монастырь, с тем чтобы предупредить его, на всякий случай, о бегстве епископа Амвросия, и вместе с тем убедить его не допускать сего ослушного против церкви и беглого епископа ни к какой должности. На послание сие от Карловичского митрополита ответа не получено; но как не представляется сомнения, что появившийся между Буковинскими раскольниками епископ должен быть не иной кто, как упомянутый Амвросий, то г. Устинов признал нужным просить Константинопольского патриарха написать к православному Карловичскому митрополиту второе письмо, в котором изъяснить ему, с большею против прежнего определительностью, каким подлогом успел проникнуть и утвердиться в Буковине помянутый епископ, не имевший на то никакого полномочия, и сколь необходимо, в видах охранения веры и поддержания достоинства церкви, обличить того епископа в ложно-присваиваемом им себе значении и даже удалить его из мест, где присутствие его не может быть долее терпимо без важных и несомненно вредных последствий.
К сему граф Нессельроде присовокупил, что вместе с тем предписано им, по Высочайшему повелению, посланнику нашему при Венском дворе войти по настоящему делу в объяснение с Австрийским правительством и обратить его внимание на предосудительные действия епископа Амвросия в Буковине, явившегося самовольно между пребывающими в том краю раскольниками православной церкви. В то же время доставлена была новая записка от г. Зубрицкого, от 5/17 того же марта, а также поступили в Св. Синод и к графу Протасову некоторые сведения по сему делу от г. Киевского военного, Подольского и Волынского генерал-губернатора и от преосвященных: митрополита Московского и архиепископов Черниговского и Пермского, из которых оказалось, что слух о нахождении греческого архиерея у Буковинских раскольников распространяется постепенно между раскольниками в России и, утверждая их в расколе, колеблет умы даже и тех, кои недавно приняли единоверие.
По представлении всего вышеописанного на Высоч. усмотрение, Государь Император высоч. повелеть соизволил: при настоящем участии в сем деле государственного канцлера иностран. дел, предоставить Св. Синоду войти, посредством канонического послания, в сношение с св. патриархом Константинопольским, дабы означенный переселившийся в Буковину греческий архиерей был, на основании канонических постановлений, подвергнут, сверх настоящего запрещения, церковному осуждении и отлучению, если он не загладит своего преступления, немедленно явясь к патриарху с принесением раскаяния в оном, прекратив всякое сообщение с раскольниками, торжественно осудив оное и все свои действия в Буковине признав греховными и мятежными.
О таковом Высоч. повелении объявляя Св. Синоду к надлежащему исполнению, дейст. ст. сов. Карасевский приложил, в переводе, сообщённые г. государственным канцлером иностр. дел по настоящему делу копии: а) с конфиденциальной депеши дейст. ст. сов. Устинова, от 14/26 марта 1847 и б) полученного от г. Устинова синодального послания Вселенского патриарха к православному митрополиту Карловичскому Иосифу, от 14/26 октября 1846 года.
По внимательном рассмотрении всего вышеизложенного, Св. Синод, определением 16/28 июня того же года, положил: 1) в исполнение выше объявленной Выс. Его Имп. Вел. воли изготовить от Св. Синода св. патриарху Константинопольскому Анфиму следующее каноническое послание:
Святейшему Анфиму, архиепископу Константинополя, Нового Рима, Вселенскому патриарху
Святейший Правительствующий Всероссийский Синод,
О Господе радоватися.
«Православная Всероссийская церковь, по началу своему дщерь св. Константинопольския церкви, всегда тщилась и тщится сохранять с нею и со всею вселенскою восточного исповедания единомыслие веры и единодушное общение. В настоящее время имеет особую причину указать на пример таковых отношений из церковных событий седмагонадесять столетия. Когда Всероссийская церковь возымела нужду вновь удостовериться в правости некоторых чиноположений и обрядов против некиих сомнящихся и непокорствующих, она приобрела сие удостоверение чрез совещание с церковью Константинопольскою, как свидетельствует грамота св. патриарха Паиссия и бывшего с ним собора лета 1654 г.
В уверенности, что таковое единодушное попечение об общем мире и благосостоянии церквей продолжается и продолжится также неизменно, как неизменно Господне обетование, что врата адова не одолеют церкви Его, мы обязанностью почитаем обличить пред Вашим Святейшеством и сущим с вами синодом случай столько же оскорбительный для достоинства Константинопольской иерархии, сколь неблагоприятный для церкви Российской. Известным сделалось нам, что некий епископ Амвросий, удалённый от управления Боснийскою епархиею, и пребывавший в Константинополе под кровом милосердия патриаршего вселенского престола, внезапно сделавшись и непокорен и неблагодарен, без благословления Вашего Святейшества удалился в Буковину и там вошёл в общение с людьми, подобно ему непокорными, которые упорно держась некоторых, несогласных с церковью обрядов, ещё от предков, отлучили себя от неё, а хуления на неё возносят, а потому и святою церковью от общения отлучены и постановлением Московского собора лета 1667 г., которое и восточными блаженнейшими патриархами Паисием Александрийским и Макарием Антиохийским и другими от священного чина восточной церкви утверждено, и неблагословенный оный у неблагословенных священная действовать начал.
Мудрость Ваша не требует от нас изъяснения, какой суд на таковых неправедных, нарушающих мир церковный, делателей изрекают священные правила и особенно десятое святых апостолов, второе Антиохийского и тридесять пятое Лаодикийского соборов.
Но по общему долгу охранения мира церковного, и по предосторожности, чтобы зло раскола не распространялось, мы не можем остаться бездейственными зрителями столь дерзновенного нарушения священных правил; и сего ради убеждаем и молим Ваше Святейшество употребить силу сих самых священных правил и данной Вам от Бога власти, чтобы пересечь сей новый соблазн, чтобы побудить непокорного епископа принести покаяние, отвергнуть и осудить общение раскольническое и возвратиться в истинное общение церковное, а в противном случае, осудить его с самоосужденными, к которым он приобщился; и если он отважился совершать неблагословенные рукоположения, то и оные силою церковных правил упразднить.
Верховного же пастыреначальника, прошедшего небеса Господа нашего Иисуса Христа, смиренно молим, да своею Божественною благодатию, обильно на служение Ваше излиянную, вину споспешествует вам посредством священно-пастырских подвигов и посредством руководимых вами добрых пастырей, невредимо соблюдать стадо Божие от наёмников, которые пасут себе самих, а не овец господних, и потом бегут и предают овец ещё худшим себя волкам, не щадящим стада. В С. Петербурге, в лето спасения 1847, месяца июня, в 30 день.»
2. По изготовлении и подписании Св. Синодом такового послания, препроводить оное, посредством обер-прокурора Св. Синода, к г. госуд. канцлеру иностранных дел, для доставления святейшему патриарху Анфиму.
ПРИМЕЧАНИЯ Н.И. НАДЕЖДИНА:
[1] Вот подлинные слова газеты: «Berlinishe Nachrichten von Staats und gelehrten Sachen. 1844, № 283». Rastenburg, 23 Nov. (K. A. Z.):
Der hiesige Landrath Graf zu Gulenburg fordert in dem heutigen Kreisblatt durch einen Erlass zur Verhinderung der Ansiedelung der Philiponen auf. Es heisst darin : «In Uebereinstimmung mit der K. Regierung zu Gumbinnen, hat die K. Regierung zu Konigsberg, mittelst Circular-Verfugung vom 13 August 1842, die Niederlassung von Philiponen im hiesigen Regierungsbezirk verboten, und samtlichen Landrathen darauf bezugliche Instructionem zu gehen lassen. Die Philiponen bilden eine alte Secte der russischen Kirche... Ihre religios-phanatische Schwarmerei gegen Andersglaubende, und ihr darauf sich grundender politischer Separatismus, so wie ihr grosser Hang zur Unabhangigkeit, lasst sie uberall als Feinde der burgerlichen Ordnung erscheinen, der sie sich auf jede Weise zu entziehen suchen, wesshalb sie sich auch nur an isolirt-gelegenen Punkten, namentlich in der Nahe von grossern, wo moglich der Landgrenze benachbarten, Waldungen ansiedeln, um dort ihr Unwesen desto unbemerkbarer treiben zu konnen... Zu einer Zeit, wo man unbekannt mit ihren gehassigen Eigenthumlichkeiten war, wurde einer grossern Zahl derselben die Einwanderung nach dem Sensburger Kreise gestattet, woselbst sie sich unfern von Alt-Ucta in 10 verschiedenen Kolonien ansassig gemacht haben. Je langer, je mehr sind diese Kolonien aber eine Zufluchts- und Freistatte fur allerlei wildes Volk geworden, - welches, dieser Secte angehorig, in Ermangelung ergiebiger Erwerbquellen die Sicherheit der ganzen Umgegend zu beunruhigen und zu gefahrden begonnen hat, so dass es nothwendig geworden ist, fur dieselben eine besondere Iосal-Pоlizei-Verwaltung zu bilden, welche mit grosser Machtvoll-kommenheit ausgerustet, diesem Unwesen steurn und die Philiponen selbst an burgerliche Ordnung gewohnen soll.
«Leider drangt sich aber die Vermuthung auf, dass alle diejenigen, welchen diese neue Ordnung lastig wird, oder welche dort keine Aufnahme weiter finden, sich, statt in ihre Heimath zuruck zu kehren, nach andern Theilen der hiesigen Provinz ubersiedeln werden, was unter allen Umstanden verhindert werden muss, weil durch das vorhandene Uebel dergleichen weitverzweigte Verbindungen, welche die Philiponen stets unter sich halten, nur noch grosser werden, und alle pohzeiliche Controlle uber sie unwirksam machen wurde...»
[2] Что Скопчество, обнаружившееся у Буковинских Липован, было следствием прокравшейся к ним потаённой ереси вроде Хлыстовской, про это нельзя было ничего разузнать от самих Липован, которые вообще не любят говорить об этом оскорбительном для них предмете. Я основал своё удостоверение на показаниях других туземцев, из которых не считаю излишним привести одно напечатанное в кратком описании Буковины, изданном прошлого 1845 года под заглавием: «Die Bukowina im Königreiche Galizien, von Theophil Bendel»: «Den Priester wahlen sie (die Lypowaner) aus ihrer Mitte... Das Fluchen, Schlagen, Blutvergissen, der Gebrauch geistiger Getranke und des Rauchtabaks ist nach ihren Religionsgrundsatzen verboten... haufig findet man bei ihnen Castraten und selbst Ehemaner lassen sich nach einigen Jahren ihrer Ehe die Zeugurgwerkzenge ganz abnehmen. Die Taufe schieben sie bis zum reiferen Alter hinaus ...» (s. 15). Составитель этого описания, отец Феофил Бенделли занимает ныне должность ректора православного богословского института в Черновцах.
[3] Все изложенные здесь подробности узнал я из личных бесед как с самими Липованами, так и с разными другими лицами из туземцев Буковинских, между которыми считаю долгом поименовать: г. Дионисия Зубрицкого в Лемберге, преосвященного епископа Буковинского Евгения Гакманаи ректора Богословского института от. Феофила Бенделлу в Черновцах, протосинкела епископии Буковинской от. архимандрита Мельхиседека Лемени в Сучаве, от. игумена Геннадия Захароста в монастыре Путне, наконец, от. игумена Артемона Бортника и самого несчастного иеродиакона Кокорякав монастыре Драгомирне. С последним я так успел сойтись, что он готов был отдать мне все черновые бумаги, писанные им для Липован; только у этого пьяницы, к сожалению, не отыскалось ни одного лоскутка. Между тем, г. Зубрицкий, с которым я знаком издавна, дал мне, со своей стороны, обещание достать в Лемберге копии со всего производства дела о раскольническом епископстве и переслать их для передачи мне в Прагу, на имя общего нашего знакомого, известного г. Шафарика. Я знаю, что это обещание исполнено; но мне не удалось попасть в Прагу, и бумаги лежат теперь там без всякого движения, так как пересылка подобных вещей через почту невозможна.
[4] Во время пребывания моего в Молдавии Мануиловку держал на аренде российский подданный князь Леон Кантакузин, которого радушному и, можно сказать, дружескому содействию я обязан тем, что проник туда и собрал предлагаемые здесь сведения.
[5] Просьба эта находится у меня в подлиннике.
[6] Провожавший меня от Букареста до Константинополя скопец, по имени Савелий Лебедев, рассказывал о себе, что он сам был из числа скопцов, оставшихся в Турции после выхода оттуда Русской армии по окончании последней войны. Судьба передала его в руки знаменитому визиру Решид-Паше, у которого он прожил несколько лет в качестве блюстителя гарема; причём должен был сопутствовать ему в разных походах в Европейской и Азиатской Турции, даже до несчастного сражения, в котором храбрый военачальник, покинутый своим войском, должен был отдаться в плен Ибрагим-Паше, чем окончилась его карьера, а потом вскоре и самая жизнь. В это время русский скопец выучился отлично по-турецки и свыкся со всеми обычаями мусульман. Тем не менее, лишась своего господина, обращавшегося с ним очень милостиво, он не захотел больше оставаться в Турции и переселился в Букарест. Во время проезда нашего до Константинополя, тщетно наведывался он и про других скопцов, которых здесь оставил; кроме Тульчи, где один скопец родной ему брат, он не нашёл никого во всей Булгарии и Румелии - включительно с самым Константипополем.
[7] По словам Лондонских Польских изгнанников, это был Михаил Чайковский.
[8] Большая часть писем, составляющих известную правительству переписку заграничных раскольников с нашими, заключает изъявление благодарности Белокриницких монахов за приношения.
[9] Геронтий Леонов и Иван Ушаков, под видом Австрийских купцов-подрядчиков, были три раза в Москве и в последний раз (в мае 1847 г.) пойманы и посажены в крепость.
Николай Надеждин
