Имевший возможность в течение длительного времени близко наблюдать деятельность П.А. Столыпина, сменившего на посту председателя Совета министров И.Л. Горемыкина, известный государственный деятель В.И. Гурко писал: «Кроме врожденной интуиции - этого высшего качества истинно государственных деятелей - Столыпин обладал и другим свойством - способностью вселять в своих слушателей и вообще в лиц, с которыми он имел дело, уверенность в искренности высказываемых им суждений. Какими-то невидимыми флюидами он привлекал к себе людей и внушал к себе доверие и даже привязанность. В сущности, Столыпин был рожден для лидера крупной политической партии, и, родись он в стране с упрочившимся парламентским строем, он, несомненно, таковым и был бы»[i]. То же подтверждал и хорошо знавший Петра Аркадьевича И.И. Тхоржевский, писавший о том, что премьер «был не столько администратором, сколько политиком»[ii].
Столыпин слишком резко скакнул во власть: всего три месяца потребовалось Саратовскому губернатору, чтобы сесть в кресло Председателя Совета Министров. Сторонники Петра Аркадьевича видели в этом одну лишь положительную сторону: «Не "объезженный" в петербургских канцеляриях...»[iii] Но как все-таки быть - при любых способностях - с отсутствием опыта чиновника общероссийского масштаба?..
Лишь немногие (вроде престарелого князя В.П. Мещерского, писавшего о П.А. Столыпине, что «он чист, как хрусталь, и честен, как агнец»[iv]) считали высшей похвалой для чиновника его чуждость бюрократии.
Далеко не все думающие современники, заметим, восхищались деятельностью нового премьера, подчеркивая, что «в качестве политического деятеля у Столыпина был серьезный пробел, а именно полнейшее отсутствие какой-либо собственной строго продуманной, сколько-нибудь целостной программы»[v]. Даже идея т.н. «Столыпинской» аграрной реформы, на самом деле, принадлежала Государю. Она разрабатывалась Им на протяжении долгого времени, о чем мы подробно писали в нашей книге «А кругом широкая Россия...».
Упоминали мы там и о личной жертве Государя: безвозмездной передаче Им для безземельных и малоземельных крестьян-переселенцев принадлежавших Ему лично земель на Алтае. По словам помощника начальника Переселенческого управления И.И. Тхоржевского, «в Сибирь шло ежегодно по несколько сотен тысяч крестьян, в особенности со времени отдачи под переселение всех Кабинетских земель Алтая. Этот широкий "алтайский" жест Русской Монархии прошел, кстати сказать, незамеченным, неоцененным. Единственный сибирский "помещик" - Кабинет Его Величества - отдал даром, без всякого выкупа от казны, громадные, ценнейшие земли Алтая, в заветнейшем крестьянском раю, переселенцам - Именем Государя. "И никакой благодарности". Помню эти спокойные слова отнюдь не политика, старого и спокойного министра Двора, графа В.Б. Фредерикса. В них не было укора, не было даже особой горечи: был просто факт, исторический и совершенно безспорный...»[vi]
Секрет этой «незамеченности» Царской жертвы открыл после февральского переворота 1917 г. во время допросов в ЧСК известный думец и масон А.И. Шингарев. «...Интересна была история, - говорил Андрей Иванович, - с легальным титулом по землям Алтайского округа, перешедшим к Кабинету. Эта история возникла в бюджетной комиссии потому, что Кабинет уступил (это уступил вместо пожертвовал лучше всего характеризует личную непорядочность думцев. - С.Ф.) под переселение [...] несколько тысяч десятин земли [...] Нас интересовал вопрос, почему, собственно, эти земли принадлежат Кабинету, откуда получилась собственность Кабинета на Алтайский округ. Опять стали приставать к ним, очень долго приставали, требуя легального титула. Этот вопрос так и не разъяснился, потому что нам сообщили опять-таки копию какого-то [sic!] Указа Елизаветы Петровны, Которая купила у Демидова на Алтае завод, медные и еще какие-то рудники и земли, вокруг лежащие. И вот земли, вокруг лежащие, оказались десятками тысяч десятин всего Алтайского округа. Причем самый Указ в подлиннике не предъявлен. Сказали, что хранится где-то в Барнауле, в каком-то управлении в малахитовой коробке. Мы его не видели»[vii].
А что, спросим, съездить было трудно, если уж так свербело? Что Барнаул находился в каком-то недоступном для думских пролаз Беловодье? Скорее всего, все-таки в Таврическом дворце знали, что бумага имеется и потому почли за лучшее оставить все как бы под сомнением. Таким образом, когда «лучшие русские люди» поняли, что опорочить Царский дар им не удастся, они его просто надежно замолчали.
Но это думцы. А что же высшая бюрократия?
«По старинной традиции, - писал чиновник старого склада Ю.С. Карцов, - Царский министр не дерзал быть популярным. Обаяние власти ставя выше всего, благое и популярное предоставлял он Царю, а неблагодарное и возбуждающее ненависть безропотно принимал на себя. Наступило время, когда, вместо того, чтобы закрыть Царя грудью, министры в союзе в общественностью против самовластия Его принимали меры. [...] В конце концов слуги Царя расхватали все, что могли, и ничего не оставили Царю, чем бы приобрести Ему любовь народа и укрепить Свою власть»[viii].
Всё это было весьма характерно уже в годы правления Императора Александра II. «Люди, создавшие у нас новые судебные учреждения, - писал К.П. Победоносцев, - сами не знали, что делали; но они успели раздуть и прославить свое создание и в мнении нашего невежественного общества, и в мнении ближайших советников покойного Государя»[ix].
Да, при Императоре Николае Павловиче такое было немыслимо.
Вернемся, однако, к новому русскому премьеру. По словам товарища министра внутренних дел В.И. Гурко, у прибывшего в Петербург П.А. Столыпина «было только весьма туманное в смысле способа его осуществления стремление примирить общественность с государственной властью»[x]. (Такую политику Петр Аркадьевич проводил еще в его бытность в Саратовской губернии по отношению к местным земцам.)
Русский дипломат и чиновник Ю.С. Карцов в специальном очерке так обрисовывал систему компромисса П.А. Столыпина между Царем и общественностью: «Интересы города и деревни, экономически противоположные, расходились в отношении идеала политического строя. Интеллигенция, - профессора, адвокаты, доктора и т.п., в честолюбивой уверенности, что судьбами России распорядятся они лучше, стремились из рук Царя вырвать или, по крайней мере, поделить с Ним власть, и требовали конституции. Нажившее деньги купечество мечтало о господстве плутократии и водворении в России буржуазной монархии короля Людовика Филиппа с ее девизом: - обогащайтесь! Сельское население, в вопросах права ничего не смыслившее, ждало материальной помощи, - земли и более обильных оборотных средств и, как всегда, с высоты Престола. Ограничению Царской власти по этой причине оно не сочувствовало.
Склонил весы в пользу города и против деревни заведомый сторонник городского населения и враг сельского - С.Ю. Витте. Когда Первая Государственная дума была разогнана, а вторая распущена, Правительство, при желании, имело возможность Самодержавную власть, которой оно себя лишило, восстановить в полном объеме. Дойти до конца, однако, оно не решилось и ограничилось полумерами. Избирательный ценз оно повысило и долю участия окраин поубавило. Законодательные права государственной думы остались нетронутыми, как они были. Для проявления Самодержавия придумана была лазейка: 87 статья Основных Законов. [...]
Значения исторического Самодержавия, создавшего и объединившего Россию, как надежного оплота в борьбе с революцией, Столыпин и Гучков не признавали. По их мнению, оно себя пережило и превратилось в балласт, который надлежало выбросить. Столыпин старался укрепить власть, но власть эта была власть Правительства вообще, т.е. бюрократии. Царю противопоставлял он Государственную думу, отодвигал Его и ставил в тень»[xi].
«Не забывайте, - внушал П.А. Столыпин директору Департамента полиции генералу П.Г. Курлову, - что Государю Императору благоугодно было даровать Русскому народу представительные учреждения. На нас лежит священная обязанность стараться, чтобы они могли правильно функционировать»[xii].
При этом - подчеркнем - убеждения Петра Аркадьевича базировались вовсе не на возникших (при его непосредственном активном участии!) юридических реалиях. Близко знавший премьера И.Г. Щегловитов так характеризовал его: «...Столыпин был человеком своеобразным, очень одаренным, очень пылким человеком, который юридической стороне придавал наименьшее значение, и если для него какая-нибудь мера представлялась необходимой, то он никаких препятствий не усматривал [...] Тут его рассуждения были таковы, что, когда в государственной жизни создается необходимость какой-нибудь меры, - для таких случаев закона нет... Отсюда и попавшее в Манифест, который сопровождал акт 3 июня, выражение об исторических правах, которые принадлежат Монарху. Это, собственно говоря, и была та подкладка, которая должна была сглаживать эту незакономерность, которая едва ли может быть оспариваема...»[xiii]
А вот как П.А. Столыпин, будучи премьером, управлял: «В действиях Правительства единства не было. В то время как Министерство внутренних дел в сознании безвыходности положения не знало, какими мерами воспрепятствовать революционному движению, - Министерство финансов, о безопасности государства совершенно не заботясь, продолжало капиталистическую политику привлечения иностранного капитала, стеснения внутреннего рынка и сокращения меновых знаков. Обрабатывающую промышленность, фабрики и заводы, вместо того, чтобы распределять их равномерно по лицу Империи, сосредоточивало оно в отдельных центрах, скучивало рабочий пролетариат и, таким образом, облегчало его распропагандирование»[xiv].
Кстати говоря, подтверждение этому мы находим в дневниковых записях весьма близкого премьеру Л.А. Тихомирова:
(2.12.1910): «Положение Правительства в СПб самое скверное. Столыпин не умеет объединять министров, и они с ним на ножах, как и между собой. Эта анархия министров отражается и на чиновниках. Все ждут чего-то скверного, а Столыпин утверждает, будто все обстоит превосходно»[xv].
(12.12.1910) «А студенческие-то волнения! В Одессе уже дошли до пальбы, кровь городовых уже пролита. Шибко идут. Теперь будут, вероятно, раскачивать рабочих. Ах, Петруша, Петруша, как бы ему не дожить до второй революции»[xvi].
Вообще образ этого известного государственного деятеля сильно мифологизирован.
«Оратором он был пылким, - писал В.И. Гурко, - но речи его составлялись другими лицами»[xvii].
В свое время В.В. Шульгин давал совершенно фантастический портрет этого, по его словам, «русского Дуче»: «...Предтеча Муссолини... По взглядам... либерал-постепеновец; по чувствам - националист благородной "пушкинской" складки; по дарованиям и темпераменту - природный "верховный главнокомандующий", хотя он и не носил генеральских погон»[xviii].
По словам близкого премьеру чиновника, «взрыв на даче 12 августа 1906 г., косвенным виновником которого был сам Столыпин, получивший накануне два предостережения [...], которым он по неопытности не придал значения, облек его обаянием героя и мученика и вызвал подъем общественного сочувствия. Долгая болезнь пострадавшей при взрыве дочери подогревала это сочувствие»[xix].
«П.А. Столыпин, - замечал В.В. Розанов, - получает своё историческое значение не от каких-нибудь умственных преимуществ, а исключительно от преимуществ своего характера. В нем нет того, о чем вздыхают русские патриотической складки вот уже 25 лет: "Боже, дай нам ¼ Бисмарка! Дай мужа железного, жестокого, который всех бы надул, и надул в нашу пользу". [...] В Столыпине нет не только "¼ Бисмарка", но и никакой его дроби: скорее эта дробь, и большая, была в С.Ю. Витте»[xx].
Ныне дело осложняется тем, что, несмотря на издание множества связанных с ним архивных материалов, в обстановке отсутствия должного критического их анализа, Петр Аркадьевич на глазах «бронзовеет», превращаясь в своего рода символ России.
На это явление обратил недавно внимание современный политолог С.Г. Кара-Мурза: «В преддверии новой попытки приватизации и продажи земли, уже в конце ХХ в. была предпринята крупная идеологическая кампания по созданию "мифа Столыпина". Тот, чье имя сочеталось со словом "реакция", стал кумиром демократической публики! В среде интеллигенции Столыпин стал самым уважаемым деятелем во всей истории России - в начале 90-х годов 41% опрошенных интеллигентов ставили его на первое место»[xxi].
Между тем внутреннюю политику П.А. Столыпина критиковали с самых разных позиций, причем далеко не последние люди.
«Пишу вам об очень жалком человеке, - обращался 30 августа 1909 г. к Петру Аркадьевичу граф Л.Н. Толстой, - самом жалком из всех, кого я знаю теперь в России. Человека этого вы знаете и, странно сказать, любите его, но не понимаете всей степени его несчастья и не жалеете его, как того заслуживает его положение. Человек этот - вы сами. Давно я уже хотел писать вам и начал даже письмо писать вам не только как к брату по человечеству, но как исключительно близкому мне человеку, как к сыну любимого мною друга[2]. Но я не успел окончить письма, как деятельность ваша, все более и более дурная, преступная, все более и более мешала мне окончить с непритворной любовью начатое к вам письмо. Не могу понять того ослепления, при котором вы можете продолжать вашу ужасную деятельность - деятельность, угрожающую вашему материальному благу (потому что вас каждую минуту хотят и могут убить), губящую ваше доброе имя, потому что уже по теперешней вашей деятельности вы уже заслужили ту ужасную славу, при которой всегда, покуда будет история, имя ваше будет повторяться как образец грубости, жестокости и лжи. Губит же, главное, ваша деятельность, что важнее всего, вашу душу. [...] Да, подумайте, подумайте о своей деятельности, о своей судьбе, главное, о своей душе, и или измените все направление вашей деятельности, или, если вы не можете этого сделать, уйдите от нее, признав ее ложной и несправедливой»[xxii].
«Столыпин был баловень судьбы, - писал еще его современник. - Всё, чего другие достигали безконечным трудом, ценою разбитого здоровья и надорванной жизни, досталось ему само собою, падало с неба. Обстоятельства всегда складывались для него благоприятно. Достигнув власти без труда и борьбы, по силе одних лишь дружественных связей, он в течение недолгой, но яркой государственной деятельности на всем ее пути видел над собою руку благодетельного Провидения. Достигнув власти в тяжелую годину смуты и всеобщего замешательства умов, он пришел в то, однако, время, когда смута эта была уже раздавлена, когда многие протрезвели, когда состоятельная часть населения бросилась под защиту Правительства и из самых недр России подымалась волна отпора против дерзкого хозяйничанья обнаглевшей кружковщины. Волна взмыла и вынесла на гребне своем Столыпина, который сразу очутился на высоте, поднятый, как многим казалось и во что он сам вскоре уверовал, как бы собственными его силами»[xxiii].
Несмотря на его широко известную ныне правую риторику, Петр Аркадьевич был фактически весьма близок либеральным кругам.
В нашем конкретном случае очень важно понять мотивацию действий этого, несомненно, крупного государственного деятеля. К счастью, до нас дошли аналитические заметки о нем С.Е. Крыжановского (1861†1935). Последний Государственный секретарь Российской Империи, член Государственного Совета, при П.А. Столыпине он занимал пост товарища министра внутренних дел, т.е. хорошо всё знал изнутри.
«Для всех, служивших по ведомству внутренних дел еще за пятнадцать лет до крушения Империи, - вспоминал сенатор Д.Н. Любимов, - имя Крыжановского хорошо было известно и окружено всеобщим к нему уважением. Помню, - и по личному опыту знаю, - как губернаторы, приезжавшие по делам службы в Петербург, ранее чем приступить к хождениям по министерствам, всегда спешили повидаться с С.Е. Крыжановским, посоветоваться по своим делам и выслушать его авторитетное мнение. Познания его по самым различным вопросам прямо поражали...»[xxiv] Будучи в эмиграции[3], Сергей Ефимович редактировал пользовавшуюся заслуженной известностью «Русскую летопись».
В своих мемуарных заметках С.Е. Крыжановский описал историю политической карьеры П.А. Столыпина перед тем, как он появился на подмостках Большой истории, особенности его действительных, а не приписываемых ему, взглядов; довольно убедительно отметил особенности восприятия его личности и деятельности русским обществом:
«Будучи губернатором, он был склонен, по-видимому, к так называемым передовым течениям, дружил с Н.Н. Львовым, а из петербуржцев с А.А. Лопухиным и князем А.Д. Оболенским, который и вывел его в люди через посредство графа Витте. Оболенский говорил впоследствии, что в расценке губернаторов он считал П.А. вторым после князя Урусова[4]. [...] В Петербург П.А. приехал с несомненными склонностями к левому октябризму, пытался опереться на соответствующие круги [...], а когда убедился в их несостоятельности и неспособности принять на себя труд и ответственность, перестроился правее, а затем склонился к национальному течению и умер в облике национального борца и вождя.
Истинно национального чувства у него, однако, не было, и окружал он себя людьми нередко совершенно другого направления. Из числа лиц, привлеченных им в Министерство внутренних дел по собственному выбору, один Макаров был человек русский[5], прочие были инородцы. Кноль - его правитель канцелярии - осторожный, но несомненный поляк. Немировский, бывший Саратовский городской голова, взятый им на должность управляющего отделом городского хозяйства, - крещеный еврей; им же назначен на должность помощника ветеринарного управления поляк Кучинский. Обстоятельства эти тем более резали глаз, что являлись в Министерстве внутренних дел невиданным дотоле новшеством и что общее число назначений по высшим учреждениям ведомства было при П.А. вообще крайне незначительным. Правой рукой его по политической литературе был крещеный еврей Гурлянд, человек весьма способный, одаренный искусным, злобным и ядовитым пером, но готовый ради повышения и выгод поддерживать этим пером кого и что угодно. [...]
Никогда, как мне кажется, перлюстрация не была поставлена так широко, как при Столыпине. Она обнимала не только всех политических деятелей, даже тех, с которыми Столыпин дружил в данную минуту, не только всех сотоварищей по Правительству, даже и самых близких к нему [...], но распространялась и на членов его семьи, особенно на брата Александра и на брата жены Алексея Нейдгардта.
Когда после смерти П.А. мне пришлось при участии этих двух его родственников и директора Департамента общих дел А.Д. Арбузова разбирать бумаги, хранившиеся в служебных кабинетах покойного, то в одном из ящиков письменного стола оказались кипы списков с писем Алексея Нейдгардта. [...] В тесной связи с этой способностью стояла страсть к сплетням и наушничеству и падкость на лесть»[xxv].
По верному замечанию директора Департамента полиции С.П. Белецкого, «в предпринятых Столыпиным начинаниях налаживания отношений Правительства с Государственной думой кроется весь секрет сознанной необходимости пребывания его на посту Председателя Совета Министров и министра внутренних дел и успех его борьбы с покойным П.Н. Дурново, окончившийся выездом последнего за границу незадолго до смерти Столыпина»[xxvi].
То же писал и С.Е. Крыжановский: «Важным качеством Петра Аркадьевича было умение обращаться с народным представительством. Проведя много лет на местной службе и присмотревшись к дворянской и земской среде, Столыпин принес с собою опыт и знание психологии общественных собраний, которого не было в то время у других министров. Он любил бурные прения и любил Думу как ристалище для красноречия, в котором он чувствовал себя сильным, и как подмостки для впечатления на общество. В этом была его главная сила, и в этом смысле он был несомненным и верным другом обновленного строя. [...] ...Но это же обстоятельство было источником его слабости. Любя рукоплескания, он постоянно жаждал их и выдвигал нередко на первый государственный план такие вопросы, которые, обезпечивая сочувствие большинства Думы, заслоняли более существенные и важные потребности. [...] Как хороший актер, Столыпин, пока был на подмостках и слышал рукоплескания, способен был к самым высоким порывам самоотвержения и благородства; но в тиши кабинета это был во многом другой человек»[xxvii].
***
Скажи мне, кто твои друзья, и я тебе скажу, кто ты.
Витте, говоря о Столыпине, писал, что тот управлял «при помощи III Государственной думы и верных ему молодцов, которыми командовал и командует господин Гучков»[xxviii].
Хорошо изучивший взаимоотношения этих двух людей А.И. Солженицын называл А.И. Гучкова «единомышленником» Петра Аркадьевича «по думской борьбе, чьим резким речам Столыпин больше сочувствовал, чем мог выразить внешне»[xxix].
А.И. Гучкова Сергей Юльевич называл «агентом Столыпина в Государственной думе»[xxx], «сателлитом»[xxxi]. Председатель II Думы Ф.А. Головин именовал Гучкова «прислужником Столыпина»[xxxii], утверждал что тот «пляшет под Столыпинскую дудку»[xxxiii].
Действительно, мало кем дорожил Петр Аркадьевич так долго, как дорожил он А.И. Гучковым; его политической думской помощью.
«...Был он человек самонадеянный, - писал о П.А. Столыпине человек, хорошо его знавший по совместной работе, - скажу больше, высокомерный, не любивший быть кому-либо обязанным. Но мало кем дорожил Петр Аркадьевич так открыто, так безбоязненно, как дорожил он А.И. Гучковым, его политической думской помощью»[xxxiv].
Столыпин, по словам графа С.Ю. Витте, «соглашался или мирволил Гучкову во всех его аппетитах и выступлениях [...], но зато Гучков был его человеком, а потому, состоя главою самой влиятельной партии Государственной думы, мирволил Столыпину во всех его произвольных действиях...»[xxxv]
А.И. Гучков, по свидетельству И.И. Тхоржевского, в Думе был «неизменным союзником и "суфлером" Столыпина, советчиком его по части разной "хитрой механики", в которой покойный А.И. был так силен»[xxxvi].
Постоянно общавшийся с А.И. Гучковым глава думской канцелярии Я.В. Глинка замечал: «...В разговорах со мной ежедневных употребляется имя Столыпина: Столыпин по этому поводу сказал то-то, Столыпин желает так-то, я говорил со Столыпиным, Столыпин говорил со мною. Не могу совершенно понять, кто же, наконец, кого поддерживает - Гучков Столыпина или Столыпин Гучкова?»[xxxvii]
Выгода, подчеркнем, была обоюдной.
* * *
В высшей степени интересную характеристику Петра Аркадьевича находим мы в мемуарном очерке И.И. Тхоржевского, одного из близких его сотрудников: «Столыпин был диктатором. "Временщиком" звали его враги. Он властно вел русскую политику, круто направлял ее в определенное русло и одно время добивался в Царском Селе всего. А вместе с тем умел оставаться внешне [sic!], служилым рыцарем своего Государя»[xxxviii].
Ту же мысль мы находим и у близкого премьеру А.И. Гучкова, пытавшегося после переворота 1917 г., насколько это было возможным, очистить и причесать в глазах пришедших к власти либералов образ своего друга: «...Видимой власти Столыпина приходилось вести тяжкую борьбу и сдавать одну позицию за другой. [...] ...Но ответственность за реакционную политику, ознаменовавшую эти годы, приходится перекинуть все-таки на сторону безответственных влияний и главным образом, сказал бы я, влияний придворных. [...] Как ни странно, но человек, которого в общественных кругах привыкли считать врагом общественности и реакционером, представлялся, в глазах тогдашних реакционных кругов, самым опасным революционером»[xxxix].
«По мере успокоения страны, по мере упрочения и своего личного положения, - читаем в мемуарах В.И. Гурко, - менялся и Столыпин. Власть ударила ему в голову, а окружавшие его льстецы сделали остальное. Он, столь скромный по приезде из Саратова, столь ясно отдававший себе отчет, что он не подготовлен ко многим вопросам широкого государственного управления, столь охотно выслушивавший возражения, возомнил о себе как о выдающейся исторической личности. Какие-то подхалимы из Министерства внутренних дел принялись ему говорить, что он, Петр Столыпин, второй Великий Петр-преобразователь, и он если не присоединялся сам к этой оценке его личности, то и не возмущался этим. К возражениям своим словам, своим решениям он стал относиться с нетерпимостью и высокомерием. Разошелся он наконец и с октябристской партией, найдя ее недостаточно послушной»[xl].
«...Ровно год - с осени 1910 г., - отмечал служивший в МИДе В.Б. Лопухин, - когда ушел Извольский и министром иностранных дел был назначен свояк Столыпина Сазонов, и до осени 1911 г., когда был убит Столыпин, - именно он фактически руководил нашею внешнею политикою, руководя действиями номинального главы дипломатического ведомства Сазонова»[xli].
Современники отмечали эту амбициозность премьера, подогреваемую, видимо, в том числе и его домашними. «...Однажды жена Столыпина, урожденная Нейдгарт, устроила у себя званый обед. Приглашены были разные сановники, статские и военные. Был обычай, что в таких случаях снимали оружие, то есть оставляли шашки в передней. При оружии обедали только у Царя. Но на этот раз у Ольги Борисовны Столыпиной военные не сняли оружия, а обедали при шашках и кортиках. Это нарушение этикета дошло до сведения Царицы. И Она будто бы уронила:
- Ну что ж, было две Императрицы, а теперь будет три: Мария Феодоровна, Александра Феодоровна и Ольга Борисовна»[xlii].
* * *
Мы уже обращали внимание на некоторые странности, которые были присущи Петру Аркадьевичу в борьбе с политическим террором в России.
Прежде всего стоит вспомнить о взрыве на Аптекарском острове 12 августа 1906 г., в котором пострадал не только сам П.А. Столыпин, но и его близкие. В связи с этим событием в предыдущей нашей книге «Боже! Храни Своих!» мы уже обращали внимание на некоторую странность. По словам С.Е. Крыжановского, П.А. Столыпину было известно точное местопребывание за границей организаторов этого, да и многих других терактов. Была и техническая возможность разом уничтожить это осиное гнездо убийц. Петр Аркадьевич эти предложения отверг, хотя, как замечает мемуарист, его «совесть не слишком щепетильная едва ли могла в этом случае возмутиться»[xliii].
Свидетельство С.Е. Крыжановского подтверждает запись разговора небезызвестного П.И. Рачковского, отставного руководителя заграничной агентурой Департамента полиции с его знакомым юристом-международником бароном М.А. Таубе. Произошла эта беседа приблизительно за год с небольшим до убийства премьера, летом 1910 года. Речь в нем идет о встрече Рачковского со Столыпиным.
«Я, - говорил Рачковский, - должен был категорически заявить главе нашего Правительства, что работа крайних революционных кругов за границей внушает мне самые серьезные опасения насчет дальнейшего развития противоправительственной агитации и преступлений в России. Конкретные наши указания из Парижа о лицах и путях террористической работы в Империи как-то расплываются в Департаменте полиции в ряде неясных, не приводящих к цели репрессий и скорее только раздражают общественное мнение, чем пресекают зло, идущее из-за границы. И вот я сказал Петру Аркадьевичу, что, имея в настоящее время в руках все нити этой преступной деятельности, скрывающейся во Франции и Швейцарии, я чувствую себя в силах радикально пресечь все зло, ликвидировав так или иначе десятка два главарей этой крайней - "большевицкой" - террористической группы: без всякого шума, один за другим начнут они неожиданно умирать в результате какой-нибудь болезни, станут жертвой автомобильной катастрофы или ночного столкновения с каким-нибудь уличным гангстером. И если эти люди исчезнут, то я гарантирую нашему отечеству долгие годы спокойствия, относительного, конечно, и без ежедневных убийств сотен верных слуг Государя и отечества. Итак, я прошу Вас дать мне устное разрешение на ряд таких необходимых экзекуций; без него я не могу взять это на свою личную ответственность. И Вы знаете, Михаил Александрович, что мне ответил наш благородный "конституционный" председатель Совета министров? - Он сказал мне (дословно): "Вы забываете, Петр Иванович, что мы не в Афганистане и не в Персии. Я не могу дать Вам такого разрешения". Тогда, - возразил я, - мы не в силах будем остановить тот террористический поток, который прольется на Россию и в случае - не дай Бог - какой-нибудь новой войны, неизбежно приведет к общей революции и к концу Императорской России»[xliv].
Таков был ответ премьера, в общем-то - повторим - не отличавшегося щепетильностью во многих иных случаях.
Что же могло явиться препятствием? - Не исключено, что родственные связи. Дело в том, что племянником П.А. Столыпина был известный эсер А.М. Устинов (1879-1937).
Алексей Михайлович родился в Саратовской губернии в богатой помещичьей семье. В 1904 г. окончил историко-филологический факультет Московского университета. Стал членом партии левых социалистов-революционеров. В 1902-1907 гг. трижды арестовывался. За участие в терроре был лишен дворянства. В мае 1908 г. А.М. Устинов был приговорен к административной высылке на три года в Вологодскую губернию, замененной принудительной эмиграцией на срок до мая 1911 г. (Тут хлопоты влиятельного дяди видны уже невооруженным взглядом.)
На родину, однако, Устинов предусмотрительно не вернулся: 1 сентября всесильный родственник был убит. До февральского переворота 1917 г. Алексей Михайлович жил попеременно во Франции и Швейцарии, окончил агрономическое отделение Цюрихского политехникума. Во время июльских событий 1917 г. в Петрограде арестовывался Временным правительством. После прихода к власти большевиков был членом ЦК левых эсеров, членом коллегии наркомзема РСФСР. В 1920 г. вступил в РКП(б).
В 1920 г. А.М. Устинова, как известного эсеровского боевика и опытного конспиратора, направляют на службу в разведку. В 1920-1921 гг. он является начальником Информационно-статистического отдела Регистрационного управления Полевого штаба РВСР, а также помощником начальника Регистрационно-разведывательного управления Штаба РККА.
Вскоре его признают способным совместить разведывательную службу с дипломатической работой. В 1921-1924 гг. он являлся 1-м секретарем Полномочного представительства РСФСР (а затем СССР) в Германии; в 1924-1929 гг. - полномочным представителем СССР в Греции; в 1930-1932 гг. - уполномоченным НКИД СССР при СНК Грузинской ССР; в 1934-1937 гг. - полномочным представителем СССР в Эстонии. На этом посту он и скончался в Таллине[xlv]. Как видим, репрессии обошли А.М. Устинова стороной.
Об этом родственнике биографы премьера, как правило, молчат; в лучшем случае лишь вскользь упоминают. Между тем, сам П.А. Столыпин, как это видно, например, из его писем, не прерывал родственных связей с крайним политическим противником режима, который он вроде бы сам и олицетворял[xlvi].
Примечательно, что террористы, по всей вероятности, учитывали родство своего сотоварища. Племянник премьера (главного проводника аграрной реформы) был известен среди эсеров под кличкой «Безземельный».
* * *
Сразу же после взрыва дачи на Аптекарском острове, по словам присутствовавшего там доктора А.И. Дубровина, П.А. Столыпин заявил: «А все-таки им не сорвать реформ!!!»[xlvii] А день спустя Петр Аркадьевич, по словам В.В. Розанова, заявил в своем окружении: «Ни одного дня остановки в либеральных преобразованиях не будет»[xlviii]. (Это премьер сказал пришедшим к нему сразу же после взрыва министру финансов В.Н. Коковцову и товарищу министра внутренних дел В.И. Гурко[xlix].)
Посредником между П.А. Столыпиным и кадетами, игравшими в Думе первые роли, был А.П. Извольский, в 1910-1917 гг. русский посол во Франции[l].
Из воспоминания современников известно, что П.А. Столыпин называл кадетов «мозгом страны»[li].
Любопытно, что, по свидетельству товарища министра внутренних дел В.И. Гурко, Петр Аркадьевич «готов был принять и земельную реформу кадетской партии», что означало упразднение частного землевладения в России, что привело бы страну к экономическому краху[lii]. «...Я даже не так уже расхожусь с кадетской программой, - признавался он в разговоре с А.И. Гучковым, - [...], я считаю, что нужно другими мерами этого достигнуть [...] Я только не могу теми путями идти, которые указаны в кадетской программе»[liii].
Правда, когда пытались действовать за его спиной, вопреки его схеме, он нервничал.
Так, в 1907 г., во время II Думы, когда депутаты (причем, члены продовольственной комиссии) пытались наладить непосредственные официальные контакты с земскими учреждениями, П.А. Столыпин, ссылаясь на существующие законы, отказал им в этом, указав, что такие сношения «возможны только чрез подлежащего министра и губернаторов». Более того, Петр Аркадьевич не ограничился посылкой по этому поводу специального письма председателю Думы, но «разослал губернаторам циркуляр о недопущении сношений земских учреждений с думской продовольственной комиссией и предложил губернаторам следить за тем, чтобы вопрос о продовольствии не поднимался на земских собраниях»[liv].
Известно, что председатель Совета министров не раз встречался с известными кадетами: М.В. Челноковым, В.А. Маклаковым, П.Б. Струве, И.В. Гессеном, С.Н. Булгаковым. В откровенных разговорах с ними Петр Аркадьевич излагал свои взгляды на думскую полемику: «...Можно наносить удары Правительству и не колебать государственности [...] Мы идем... к той же цели и той же дорогой. Различие между нами только в темпе движения»[lv]. В.А. Маклаков при этом признавался, что «чувствовал в нем совсем не врага нашему делу, а союзника, с которым столковаться возможно»[lvi].
И действительно, по свидетельству генерала П.Г. Курлова, «П.А. Столыпин поставил себе задачей осуществление в законодательном порядке всех принципов, возвещенных Манифестом 17 октября, и исполнение этой задачи считал своей священной обязанностью»[lvii].
«Со смертью П.А. Столыпина порвалась связь между властью и народным представительством»[lviii], - так оценивали роль Петра Аркадьевича право-либеральные думцы. (Хотя, как считали некоторые вдумчивые современники, именно Дума «и была самой спорной частью столыпинского наследства»[lix].)
* * *
Весьма интересны в связи со сказанным некоторые протежировавшиеся П.А. Столыпиным проекты, которые рассматривались Советом Министров осенью 1906 года.
Один из них касался свободы исповеданий, в основу которого была положена чисто американская система.
Во время Высочайшей аудиенции в январе 1909 г. Л.А. Тихомиров, по его словам, «с некоторой горячностью выражал досаду, что из его желания укрепить свойственную Православию веротерпимость сделали какое-то управление всех вер в ущерб Православию»[lx].
Существенную роль в продвижении этих новшеств играл обер-прокурор Св. Синода П.П. Извольский[6], по желанию Столыпина сменивший на этом посту князя А.А. Ширинского-Шихматова[lxi]. Петр Петрович попал в Кабинет Столыпина, как полагали, не без стараний брата - министра иностранных дел А.П. Извольского. Познания его в области церковных вопросов были весьма скромны, зато известна была его принадлежность к кружку князя Е.Н. Трубецкого, славившегося своими радикальными взглядами[lxii]. («Куда этим П.П. советовать, - оценивал этого обер-прокурора владыка Серафим (Чичагов), - пожалуй, вместо канона прочтут тропарь, вместо панихиды посоветуют отслужить молебен»[lxiii].)
Проект свободы исповеданий был провален во многом благодаря позиции, занятой товарищем министра внутренних дел В.И. Гурко. Она не касалось сути закона, а лишь политических последствий его принятия.
«Вы стремитесь привлечь к Правительству симпатии общественности и ослабить оппозицию, - заявил Владимiр Иосифович, - но имейте в виду, что настоящую оппозицию, ту, которая сеет смуту, вы никакими уступками не ублажите. Ей если нужны различные свободы, то лишь для того, чтобы использовать их для свержения существующей власти. А та часть общественности, которую вы действительно можете привлечь на сторону Правительства, умеренно-либеральные и умеренно-консервативные круги, неужели вы думаете, что они будут приветствовать изобретенные правила и расшатывание значения Православной Церкви. Не знаю, как на это смотрит обер-прокурор Св. Синода, но знаю, что если вы и добьетесь предположенной мерой некоторого благоволения радикальных кругов, то зато восстановите против себя не только крайних правых, с которыми вы и ныне с трудом боретесь, но и умеренно правых, а пренебрегать их опорой Правительство не может»[lxiv].
Неучастие Государя непосредственно в прославлениях святых (после преп. Серафима Саровского), хотя, судя по Высочайшим резолюциям, Он и относился к ним всегда положительно, ряд православных иерархов относило, по словам современных исследователей, к «результатам влияния светских сановников, в первую очередь весьма нелюбимого ими П.А. Столыпина. Напряженность в отношениях между Столыпиным и духовным ведомством рельефно отразилась в официальных документах (см., например, переписку Столыпина с обер-прокурором С.А. Лукьяновым[7] в 1909-1910 гг.)»[lxv].
Резкое недовольство епископата церковной политикой П.А. Столыпина и особенно его влиянием на Царя нашло отражение в письмах Владыки Серафима (Чичагова):
(2.1.1909): «Не знаю как еще молиться за Ц[аря]. Ничего не меняется, пребывает под гипнозом Ст[олыпина]. Трагедия ужасная!»[lxvi]
(26.4.1909): «Получил сегодня Ваше письмо от 23-го числа со сведениями о неподписании бумаги Ц[арем] и отставкою Ст[олыпина]. Но сердце не успокаивается еще, страх не проходит, за волю Ц[аря] и возможность резкой перемены. Газеты сегодня утверждают, что возможно еще соглашение и Ст[олыпин] останется, надеются опять на подпись бумаги. Готовятся овации Ст[олыпину]. Разве - Бог - совершит волю Свою и освободит Церковь - от гонителя!?»[lxvii]
(11.5.1909): «Поразил меня рассказ Марии Михайловны [Булгак] о разговоре на семейном обеде у Ст[олыпина]. Где же тут ум и государственность? Вот испытание для России! Недурно Ст[олыпин] понимает, что значит поддерживать Церковь? Как же он подвел Ц[аря], спутал Его и довел до края пропасти! Хорошо бы кому-нибудь еще эту картину нарисовать Ц[арю]»[lxviii].
(22.5.1909): «Неужели Ст[олыпин] останется и с осени опять пойдут такие речи в Думе о церковных делах, при прежней политике? Лукьянов опять будет молча все слушать, иерархи опять ничего не делать, Россия по-прежнему гибнуть...»[lxix]
(16.5.1910): «Пока Ст[олыпин] и Лукьянов - в силе, можно ли помышлять о восстановлении Синода? Государство совсем придавило Церковь и катастрофа неизбежна»[lxx].
* * *
Первостепенное значение для характеристики П.А. Столыпина имеет и его позиция в еврейском вопросе.
В беседе с Д.Н. Шиповым и князем Г.Е. Львовым, состоявшейся 15 июля 1906 г., Петр Аркадьевич развернул программу своей ближайшей деятельности, среди прочего заявив о своем желании расширить права евреев[lxxi]. И действительно, в начале октября он внес в Совет министров предложение по ликвидации целого ряда ограничений прав евреев. Согласно этому документу, евреям в черте оседлости разрешалось жить в селах, вести там торговлю, свободно участвовать в акционерных компаниях, скупать в городских поселениях и поселках недвижимое имущество. Большинство министров высказались за проект П.А. Столыпина. Не согласился лишь Царь, на чье согласие премьер явно рассчитывал. Выкрутить руки Государю у Столыпина не получилось, что хорошо видно из опубликованной переписки между ними[lxxii].
Что касается обсуждения этого вопроса на заседании Совета министров, то недавно были опубликованы мемуары товарища министра внутренних дел В.И. Гурко, в которых оно нашло подробное отражение:
«В день рассмотрения этого проекта, составленного Департаментом общих дел Министерства внутренних дел, я встретился, приехав на заседание Совета, в передней Зимнего Дворца [...] с П.Х. Шванебахом.
- Вы читали еврейский проект? - сказал он мне. - Это нечто совершенно недопустимое. Я надеюсь, что вы будете возражать.
- Да, я тоже нахожу его несвоевременным и не достигающим цели, но возражать мне не совсем удобно. Все-таки он подписан моим шефом - Столыпиным. Начните возражать, а я вас поддержу.
Однако... статьи проекта, одна за другой, проходят как по маслу. Никто не возражает, в том числе и Шванебах, невзирая на мои обращенные к нему знаки: "Что же, мол, вы!" [...]
В защиту проекта выступил Коковцов, обсуждавший многие проекты с точки зрения того влияния, которое произведет их принятие на биржу.
Начал он с заявления, что евреев не любит и признает тот разнообразный вред, который они приносят, "но, - продолжал он, - я убедился, что всякие меры относительно евреев совершенно безполезны. Евреи настолько ловки, что никакими законами им путь не преградишь. Совершенно безполезно запирать им куда-либо двери - они тотчас находят те отмычки, при помощи которых двери эти можно отворить. В результате получается безполезное раздражение еврейства, с одной стороны, и создание, с другой, почвы для всевозможных злоупотреблений и вмешательства со стороны администрации и полиции. Законы, стесняющие евреев, дали не что иное, как доходные статьи для разнообразных агентов власти".
Оставить без возражений такое странное рассуждение я был не в силах.
- Первый раз слышу, - заметил я, - что если где замки не действуют, ибо их отмыкают отмычками, то их надо просто снять. Одно из двух: или присутствие евреев безвредно, и следует в таком случае упразднить все установленные по отношению к ним правоограничения, и в первую очередь упразднить черту еврейской оседлости, или, наоборот, они являются разлагающим элементом, и в таком случае, если навешенные против них замки недействительны, то нужно заменить их засовами или чем-либо иным, отвечающим цели.
Первое, быть может, самое лучшее. Население страны, в том числе и наша интеллигенция, лишенная механической защиты от засилья еврейства, поневоле выработает в себе самом силу сопротивления, как это уже произошло в значительной степени в пределах черты оседлости. Перестанет умиляться их участию и наша интеллигенция, испытав сама силу еврейского засилья, хотя бы, например, в школе. Принятие частных мер в смысле уравнения прав евреев с правами остальных граждан может иметь только отрицательные результаты. Оно не удовлетворит евреев, не ослабит их революционности, но зато придаст им лишнее орудие, даст большую возможность бороться с Правительством. Всем известна та роль, которую играло еврейство в продолжение смуты. Что же, в награду за это им предоставляются льготы?
Вслед за этим в прения вступили и другие из присутствующих, причем сразу обозначились два резко противоположных лагеря. Столыпин поначалу как будто защищал проект, но затем видимо смутился и сказал, что переносит решение вопроса на другое заседание. [...]
На следующем же заседании, на котором я не был, произошло следующее. Ранее чем приступить к обсуждению проекта, члены Совета по предложению Столыпина решили, что в этом вопросе меньшинство Совета подчинится большинству, на чем бы оно ни остановилось, иначе говоря, что журнал Совета по этому делу будет представлен Государю с единогласным мнением. Обыкновенно при разногласии в Совете министров Государю представлялись оба мнения - большинства и меньшинства, и от Николая II зависело утвердить любое.
Пришли к упомянутому решению из следующего весьма правильного соображения, а именно нежелания перенести на Царя ответственность за то или иное решение этого вопроса. Действительно, если бы Государь согласился на признание за евреями некоторых новых прав, то это неминуемо вызвало бы неудовольствие всех правых кругов общественности; наоборот, если бы Он их отклонил, вопреки мнению хотя бы части правительствующего синклита, то это усилило бы злобу против Него еврейства, чем пренебрегать не следовало. Правда, дела, проходившие в Совете, содержались в тайне, но тайна эта была весьма относительная, и заинтересованные круги всегда умудрялись тем или иным путем быть в курсе того, что там происходило.
Результат получился, однако, совсем неожиданный. Большинство Совета проект одобрило, причем самое любопытное, что в числе меньшинства был Столыпин, сам внесший проект на обсуждение господ министров, а Государь, невзирая на единогласное мнение Совета, не утвердил его, отступив, таким образом, как бы вопреки всему составу Правительства и приняв, следовательно, всецело на Себя всю ответственность за его неосуществление»[lxxiii].
«Еврейский вопрос поднят был мною, - писал П.А. Столыпин Царю, - потому, что, исходя из начал гражданского равноправия, дарованного Манифестом 17 октября, евреи имеют законные основания домогаться полного равноправия». В ходе обсуждения в Совете министров произошла утечка информации, которая попала в прессу и общество, став предметом обсуждения и давления на... Правительство. «Теперь для общества и еврейства, - говорится в том же столыпинском письме, - вопрос будет стоять так: Совет единогласно высказался за отмену некоторых ограничений, но Государь пожелал сохранить их»[lxxiv].
Царь, однако, не поддался на внешнее давление. «Возвращаю вам журнал по еврейскому вопросу не утвержденным, - писал 10 декабря 1906 г. Император П.А. Столыпину. - Задолго до представления его Мне, могу сказать, и денно и нощно, Я мыслил и раздумывал о нем.
Несмотря на самые убедительные доводы в пользу принятия положительного решения по этому делу, - внутренний голос всё настойчивее твердит мне, чтобы Я не брал этого решения на Себя. До сих пор совесть Моя никогда Меня не обманывала. Поэтому и в данном случае я намерен следовать ее велениям.
Я знаю, вы тоже верите, что "сердце Царево в руцех Божиих".
Да будет так.
Я несу за все власти, Мною поставленные, перед Богом страшную ответственность и во всякое время готов отдать Ему в том ответ»[lxxv].
Эти же настроения явственны и в словах Государя, сказанных Им во время одной из аудиенций А.И. Гучкову: «А не думаете ли вы, что такие меры расширения прав евреев могут вызвать сильное противодействие, могут повести к громадному всероссийскому погрому. Ведь была такая аргументация, якобы Правительство ослабело...»[lxxvi]
Между прочим, сам А.И. Гучков (ближайший сотрудник П.А. Столыпина в Думе) также был небезразличен к еврейскому вопросу. Причем характерно, что увязывал он его не только с проблемой насильственного уничтожения существующего государственного строя, но и со... старообрядческой проблемой. «В течение двух с половиной веков, - утверждал он с думской трибуны в мае 1909 г. - старообрядчество, вместе с еврейством, составило самый богатый источник доходов, предмет эксплуатации для низшей, средней, даже высшей администрации....»[lxxvii]
Проходивший в июле 1915 г. съезд представителей Военно-промышленного комитета, которым руководил А.И. Гучков, принял специальное решение, имевшее пропагандистский антиправительственный характер: «Признавая несправедливым существующее отношение к еврейскому народу, съезд постановил ходатайствовать об отмене всех ограничительных по отношению к евреям законов. В частности, в видах облегчения пользования во внутренних губерниях трудом беженцев и эвакуируемых еврейских рабочих и ремесленников, а также в целях более успешной эвакуации промышленных заведений, принадлежащих евреям, из угрожаемых пунктов, съезд признал настоятельно необходимым ходатайствовать о предоставлении евреям - владельцам эвакуируемых предприятий, лицам технического персонала, рабочим, ремесленникам и их семьям права повсеместного жительства в Империи...»[lxxviii]
Но были не только слова, но и конкретные дела.
«Еще в 1909 году, - вспоминал директор Департамента полиции А.Т. Васильев, - мне по службе пришлось встретиться с Гучковым, и представился случай преподать ему урок. Охрана в это время арестовала двух сестер по фамилии Иоффе, одна из которых была библиотекарем в социалистической группе. В ходе обыска, проведенного полицией, в помещении библиотеки были обнаружены революционные брошюры и их рукописный каталог. В ходе тщательного расследования я удостоверился, что одна из двух девиц Иоффе собственноручно внесла заглавия всех этих брошюр в каталог. Когда ее стали допрашивать, женщина почти сразу же призналась, что получала пакеты с революционными книгами от человека, чье имя она не может назвать, и отказывалась давать дальнейшие показания. На основании вещественных доказательств и ее признания я передал дело прокурору и освободил другую девицу Иоффе. После этого Гучков неожиданно явился ко мне и властным и повелительным тоном заявил, что выступает от лица семьи Иоффе и протестует против ареста двух дам, не имеющих никакого отношения к политике. По его мнению, это намеренная провокация со стороны Охраны, и он находит образ действий полиции, по меньшей мере, странным. "Что же в этом странного? - холодно спросил я. - А вы знаете, что мадемуазель Иоффе здесь, в этом кабинете, призналась, что запрещенные книги, найденные у нее, приняты ею и собственноручно внесены в каталог?" Гучков не мог не видеть, что на этот раз его попытка играть роль влиятельного покровителя и защитника не удалась, как он рассчитывал. С извинениями он удалился, как побитая собака. Месяцем позже суд вынес приговор Иоффе: она была приговорена к одному году тюремного заключения в крепости»[lxxix].
Мечта Гучкова исполнилась после февральского переворота. На заседании Временного правительства 4 марта 1917 г. он высказался за отмену национальных, религиозных, сословных и политических ограничений при производстве в офицеры. Предложение было принято[lxxx]. Означало же оно лишь одно: евреи-талмудисты были допущены командовать русскими православными солдатами. Это было своего рода подготовкой того, что произошло семь месяцев спустя: засилие евреев в правительстве большевиков, среди комиссаров и чекистов.
Именно П.А. Столыпин с помощью своего родственника, «друга детства и товарища по гимназии»[lxxxi] А.А. Лопухина[8] сумел дискредитировать перед Государем Протоколы Сионских мудрецов, убедив Царя в их якобы подложности.
Известно, что Император Николай II, познакомившийся с «Протоколами» в 1906 году[lxxxii] (по Царскосельскому изданию 1905 г. книги С.А. Нилуса «Великое в малом»), оставил пометки на полях предоставленного ему экземпляра:
«Какая глубина мысли!»
«Какая предусмотрительность!»[9]
«Какое точное выполнение своей программы!»[10]
«Наш 1905 г., точно, под дирижерством мудрецов»[11].
«Не может быть сомнений в их подлинности».
«Всюду видна направляющая и разрушающая рука еврейства»[lxxxiii].
По свидетельству жандармского генерал-майора К.И. Глобачева, представил Государю «Протоколы» Дворцовый комендант (до этого, с апреля 1905 г. - министр внутренних дел) генерал-майор Свиты Д.Ф. Трепов, получивший их от Московского губернатора, генерал-майора Свиты В.Ф. Джунковского. «Чтение "Протоколов", - вспоминал К.И. Глобачев, - произвело очень сильное впечатление на Николая II, Который с того момента сделал их как бы Своим политическим руководством. [...] Заинтересовавшись получением "Протоколов", Николай II обратил внимание на заграничную агентуру и наградил многих орденами и денежными наградами»[lxxxiv].
Однако на этом история представления Государю «Протоколов» не кончилась. Тот же К.И. Глобачев пишет: «Под давлением Лопухина Столыпин приказал произвести расследование об их происхождении двум жандармским офицерам - Мартынову и Васильеву». Дознание установило «подложность» «Протоколов». В результате «на докладе правых о возможности использовать» их Император Николай II, по словам жандармского генерала, написал: «Протоколы изъять. Нельзя чистое дело делать грязными способами»[lxxxv].
Чисто внешнюю канву событий, опираясь на семейную традицию, рисует сын министра внутренних дел и Председателя Совета Министров Российской Империи А.П. Столыпин (1903†1990): «Данные, собранные комиссией, были весьма вескими. Когда мой отец поехал с докладом по этому делу к Императору Николаю II и сообщил, что на основании заключений комиссии намерен запретить распространение "Протоколов" в России, Монарх был потрясен. Быть может, Он верил в существование мiрового еврейского заговора или допускал его возможность. Но методы, примененные Рачковским, глубоко возмутили рыцарскую натуру. Он одобрил доклад моего отца, содержащий запрет "Протоколов", осудив применение "порочных методов".
Категорическая позиция, занятая моим отцом, и запрет Государя не полностью обезоружили реакционный лагерь. Некоторые люди, в том числе и вполне добросовестные, продолжали отстаивать подлинность "Протоколов". Текст передавался из рук в руки, но дело заглохло. В Царской России широкого распространения "Протоколы" не получили»[lxxxvi]. (В основе «информации» Столыпина-младшего были, разумеется, не рассказы отца, а что-то вроде статьи Ю. Делевского « "Загадка" подлога и плагиата»[lxxxvii].)
Однако, чтобы вполне оценить выводы комиссии, которые заставили Императора изменить Свое первоначальное мнение (к которому, как мы дальше увидим, Он вновь возвратился), нужно еще раз вспомнить о скороговоркой названном генералом К.И. Глобачевым А.А. Лопухине, «под давлением» которого, как мы помним, П.А. Столыпин приказал произвести расследование о происхождении «Протоколов».
Ангажированность Алексея Александровича, в 1902 г. пересевшего из кресла прокурора харьковской судебной палаты в кабинет директора Департамента полиции, не вызывает сомнения. Известно, что в 1903 г. он расследовал причины и обстоятельства еврейского погрома в Кишиневе. Именно к нему обращался председатель Комитета министров С.Ю. Витте с чудовищным предложением цареубийства[12]. В 1906 г. наряду с давлением, оказанным на П.А. Столыпина, А.А. Лопухин «сделал попытку свести свои счеты» с возглавлявшим политический отдел Департамента полиции П.И. Рачковским. Получив через бывших своих сослуживцев компромат, «убранный» из Департамента А.А. Лопухин «выступил в печати с разоблачениями о печатаемых в Департаменте полиции погромных прокламациях». Деятельность А.А. Лопухина была прервана в 1909 г., когда он был арестован и предан суду особого присутствия Сената по обвинению в оказании помощи эсерам в разоблачении Азефа как агента охранного отделения. Был приговорен к лишению всех прав состояния и ссылке в каторжные работы на пять лет, замененные ссылкой на поселение в Сибирь[lxxxviii].
По-видимому, в 1915-1916 гг. Государю были представлены две рецензии на очередное издание «Великого в малом» (Ч. I-II. Троице-Сергиева Лавра. 1911-1912), хранившиеся с тех пор в Царской библиотеке Зимнего Дворца[lxxxix].
Знакомство Царской Семьи с книгой С.А. Нилуса продолжилось, уже когда Они находились под арестом. 20 марта 1918 г. Государыня пишет А.А. Вырубовой из Тобольска: «Большевики у нас в городе - ничего, не безпокойся. Господь везде, и чудо сотворит. Не бойся за Нас. Зина[13] Мне послала свою книжку "Великое в малом" Нилуса, и Я с интересом читаю ее...»[xc]
Генерал М.К. Дитерихс свидетельствовал: «Часть... книг, взятых с собой Царской Семьей в Тобольск из библиотеки Царского Села, оказалась в помещении Волжско-Камского банка. [...] В Екатеринбурге в доме Ипатьева тюремщики лишили возможности Царскую Семью пользоваться книгами. [...] Филипп Проскуряков [охранник дома Ипатьева. - С.Ф.] рассказывал, что обыкновенно читал Государь или Государыня, а все остальные заключенные, собравшись вместе в столовой, слушали и занимались каким-либо рукоделием»[xci].
В первых числах августа 1918 г. и.д. следователя А. Наметкин осматривал дом Ипатьева и в «Протоколе осмотра» за 6 августа отметил: в комнате и спальне Великих Княжен «в заднем левом углу у печки стоит высокая, окрашенная черной краской подставка для цветов, на которой три книги: "Великое в малом и Антихрист" Сергея Нилуса, "Война и мiр", т. 1, Толстого и "Библия" на русском языке».[xcii]
Книга С.А. Нилуса была одной из девяти «неразлучных спутниц», принадлежавших Государыне Александре Феодоровне, и фигурирует в описях, подписанных генералом М.К. Дитерихсом и следователем Н.А. Соколовым[xciii]. Перечисляя книги, последний подчеркивал: «В них весь Их моральный облик, вся Их душа»[xciv].
Читал книгу и Государь (причем, судя по названию в «Протоколе осмотра», все то же второе Царскосельское издание 1905 г.), о чем не преминул сделать запись в дневнике под 27 марта 1918 г. (вторник): «Вчера начал читать вслух книгу Нилуса об Антихристе, куда прибавлены "протоколы" евреев и масонов, - весьма современное чтение»[xcv].
«Евреи бросают бомбы, - заявлял осенью 1906 г. П.А. Столыпин одному из своих ближайших сотрудников. - А вы знаете, в каких условиях живут они в Западном крае? Вы видели еврейскую бедноту?»[xcvi] В начале 1907 г. в интервью специальному корреспонденту агентства American Associated Press П.А. Тверскому Председатель Совета Министров заявил по поводу еврейских погромов: «...Пока я у власти, их больше не будет»[xcvii]. И действительно, отмечают современные еврейские исследователи, «до конца премьерства Столыпина погромов не было»[xcviii].
Возмущение в правых кругах вызвал подписанный 22 мая 1907 г. П.А. Столыпиным циркуляр, разрешавший евреям, которым правдами и неправдами во время смуты удалось покинуть черту оседлости, остаться на новых, в обход закона, заселенных ими местах, если они обзавелись там домашним хозяйством: «Комиссией по запросам Государственной думы принят запрос министру внутренних дел: на каком основании издан им циркуляр от 22 мая 1907 года за № 20, коим он, гофмейстер, действительный статский советник, Петр Аркадьевич Столыпин, присвоил себе законодательную власть, принадлежащую токмо Его Императорскому Величеству, и, отдав незаконные приказания губернаторам, дал евреям право, им по действующему законодательству не принадлежащее?»[xcix]
Подобно своим предшественникам, В.К. фон Плеве и графу С.Ю. Витте, Петр Аркадьевич в июле 1908 г. встречался с одним из руководителей сионизма. Правда, собеседник его был помельче - крутившийся вокруг Т. Герцля уроженец Ковенской губернии Давид Вольфсон (1856-1914)[c].
* * *
Оборотной стороной заигрывания П.А. Столыпин с еврейством были его отношения к черносотенцам.
По словам одного из ветеранов Союза Русского Народа Н.Е. Маркова, организация эта «возникла стихийно, как народный порыв для защиты Царского Самодержавия, оказавшегося под ударами сорганизовавшихся сил разрушения»[ci].
Союз Русского Народа, говорили черносотенцы, - это не политическая партия, а сам Русский Народ. Черные Миллионы.
«Изданный в конце 1906 года список, - отмечал известный современный общественный деятель скульптор В.М. Клыков, - включал 272 патриотических организации, действовавших в более чем 200 городах и селах Российской Империи. По подсчетам Департамента полиции черносотенцев насчитывалось около 500 тысяч человек. [...] Сами же черносотенцы числили в своих рядах значительное большее число единомышленников - до трех миллионов. [...] Но даже если взять на вооружение минимальную цифру (400 тысяч человек), то при сравнении с численностью других политических организаций станет очевидным вся нелепость широко распространенного мифа о маргинальности и малочисленности Черной сотни. Так, октябристы числили в своих рядах около 80 тысяч человек, кадеты - до 70 тысяч, эсеры - около 50 тысяч, социал-демократы всех толков и течений - около 30 тысяч человек»[cii].
При этом Союз действовал весьма эффективно. Первая смута в России 1905-1907 гг. была задавлена во многом именно черносотенцами.
«Конечно, по своему преобладающему составу членов и по приемам борьбы, - замечал член Совета министра внутренних дел тайный советник Н.Ч. Зайончковский, - Союз с его Отделами был орудием грубым; но ведь пушки, пулеметы, ружья со штыками - орудия еще более грубые, однако, необходимые. Самый факт возникновения Отдела Союза в какой-нибудь весьма революционной местности сразу полагал в ней конец революционным выступлениям. Деятельность Союза поощрялась сверху, его Отделы, иногда искусственно, насаждались губернаторами. Окончилась смута - и от Союза с его Отделами как-то сразу отвернулись»[ciii].
«...Союз наш, - вспоминал старейший деятель черносотенного движения Н.Е. Марков, - вначале имел достаточно интеллигентных сил из представителей состоятельных классов; но потом, когда первая революция прошла, состоятельные классы от нас отошли, и наш Союз состоял из того, что называется демократией в чистом виде, т.е. беднота...»[civ]
Связь союзников с Правительством и даже их определенная зависимость от него также вполне объяснимы. Такое положение дел имело основания более давние и глубокие. Либералы, подчеркивал еще в 1889 г. К.Н. Леонтьев, «сильны сами по себе, а наши начала держатся только тем, что Правительство теперь за нас»[cv]. Однако отнюдь не Правительство было причиной возникновения движения.
Вот, между прочим, к каким выводам вынужден был прийти современный либеральный (что далее будет видно из его «политкорректной» риторики) историк: после февральского переворота 1917 г. «с упразднением Департамента полиции и Охранных отделений, с арестами покровителей и вождей, с началом обысков у активистов и прочими акциями движение не исчезло. Оно только потеряло элемент организованности сверху: стало стихийным и самоорганизующимся. Последнее обстоятельство показывает, что это было не просто искусственно вносимое, навязанное части народа и поддерживаемое извне движение, но и (как это ни печально признать) движение части самого народа»[cvi].
«Грозный призрак Союза Русского Народа, - обращался в январе 1907 г. к ненавистникам Исторический России астраханский купец Н.Н. Тиханович-Савицкий, - который вас так страшит, - не призрак; это тот самый русский народ поднимается, над чувствами которого вы издевались и который потребует уже скоро вас к ответу. Это встает грозный Мститель за поруганную честь России, за ее растоптанное вами знамя. Союз Русского Народа растет, отделы его покрывают всю Россию... Ни ваша злоба, ни ваши вопли, ни хватанье за Правительство не остановят могучий рост Мстителя... Он освободит Россию от вас и выведет ее на тот путь истинной свободы народной, на котором не место вам, презренным обманщикам! Русь идет. Расползайтесь гады»[cvii].
Депутацию Союза Русского Народа Император впервые принял 23 декабря 1905 г. в канун Рождественского сочельника.
Председатель СРН А.И. Дубровин поднес Государю нагрудные знаки для Него и Наследника Цесаревича Алексия. (Автором этого знака был один из основателей и руководителей СРН художник, сын известного русского поэта А.А. Майков.)
Царь приветствовал «союзников» словами: «Объединяйтесь, русские люди. Я рассчитываю на вас»[cviii].
Членами Союза Русского Народа состояли люди из ближайшего окружения Государя: духовники епископ Феофан (Быстров) и протоиерей Александр Васильев, Дворцовый комендант генерал В.Н. Воейков, штаб-офицер для поручений при Дворцовом коменданте, ктитор Государева Феодоровского собора в Царском Селе полк. Д.Н. Ломан, флигель-адъютант, гофмейстер Высочайшего Двора, личный секретарь Государыни граф П.Н. Апраксин, граф А.С. Гендриков и другие[cix].
Знаменитая Именная телеграмма Государя, отправленная 4 июня 1907 г. на имя А.И. Дубровина, завершалась словами: «Да будет же Мне Союз Русского Народа надежной опорой, служа для всех и во всем примером законности и порядка»[cx].
Год спустя после первой Царской аудиенции, 26 ноября 1906 г., в день памяти святого Великомученика и Победоносца Георгия в Киеве св. праведный о. Иоанн Кронштадтский совместно с епископом Сергием (Страгородским), будущим Патриархом, освятили хоругвь и знамя Союза Русского Народа.
«Как тело без души мертво, - сказал Кронштадтский Пастырь, - так и Россия без всепросвещающей Православной Веры и жизнетворной Самодержавной Власти мертва»[cxi]. (Осенью 1907 г. Всероссийского Батюшку избрали почетным членом СРН, а вскоре - пожизненным почетным членом. В марте 1917 г, после разгрома Главного Совета СРН в Басковом переулке знамя и хоругвь в качестве боевого трофея доставили в революционную Думу[cxii].)
«Вполне естественно, - писал Н.Е. Марков, - что еврейство и зависимая от еврейства российская либеральная и революционная печать со всех сторон накинулась с бранью, клеветой и доносами на сразу ставший им ненавистный Союз Русского Народа... Самые гнусные, самые нелепые обвинения посыпались на эту народную организацию. "Погромщики", "убийцы", "сыщики", "черная сотня" - пестрели страницы "освободительной" печати, не могшей простить Союзу Русского Народа провала революции. "Союзник" изображался в жидовских карикатурах не иначе как в виде дюжего волосатого мужика с бутылкой водки в кармане и с отрубленной головой еврея в окровавленной руке. [...] "Освободительные" демократы более всего издевались над Союзом Русского Народа за то, что он состоял преимущественно из простонародья»[cxiii].
Хотя, заметим, среди его членов было немало выдающихся представителей русской культуры и науки: художник В.М. Васнецов, скульптор А.М. Опекушин, академики Н.П. Кондаков, А.А. Соболевский, К.Я. Грот, Н.П. Лихачев и В.Л. Комаров (впоследствии президент Академии Наук), член-корреспондент Академии Наук Ю.А. Кулаковский, ученые-слависты А.С. Будилович и В.И. Ламанский, медик проф. С.С. Боткин, историки И.Е. Забелин, Д.И. Иловайский, руководитель первого оркестра русских народных инструментов, виртуоз-балалаечник и композитор В.В. Андреев, актриса М.Г. Савина, книгоиздатель И.Д. Сытин и многие другие[cxiv].
«...Интерпретация Союза Руского Народа, как борющихся извергов рода человеческого, - заявил Н.Е. Марков следователям ЧСК Временного правительства, - результат газетного измышления»[cxv].
«Разве дал бы святой праведный отец Иоанн Кронштадтский свое благословение Союзу, а тем более вступил бы он в его ряды, - вполне резонно задавался вопросом наш современник скульптор В.М. Клыков, - если бы Союз Русского Народа был причастен к тем преступлениям, в которых его обвиняли недоброжелатели и враги Исторической России?»[cxvi]
Но, заметим, Кронштадтский Пастырь был не одинок. Перечислим некоторых (и, кстати, далеко не всех) Архипастырей Русской Православной Церкви, не только состоявших в СРН, но и занимавших там руководящее положение (почетные председатели и председатели губернских отделов): митрополит Агафангел (Преображенский); архиепископы: Анатолий (Каменский), Андроник (Никольский), Димитрий (князь Абашидзе), Димитрий (Сперовский), Иннокентий (Беляев), Иннокентий (Ястребов), Митрофан (Краснопольский); епископы: Алипий (Попов), Виталий (Максименко), Ефрем (Кузнецов), Павел (Гальковский), Серафим (Чичагов), Феодор (Поздеевский) и др.
Активное участие в черносотенном и монархическом движении (вплоть до занятия официальных постов) принимали также первые три послереволюционные Патриарха Московские и всея Руси - Тихон (Беллавин), Сергий (Страгородский) и Алексий (Симанский); первоиерах Зарубежной Церкви митрополит Антоний (Храповицкий), основатель «парижского раскола» митрополит Евлогий (Георгиевский) и «американской автокефалии» митрополит Платон (Рождественский)[cxvii].
Одним из многочисленных лживых «лэйблов», которые пытаются навесить на Россию западные демократы, - конечно же, погромы. Слово pogrom «внедрили» во все основные языки мiра, превратив его в символ Российской Империи - «родины погромов»[cxviii].
Разоблачивший и подробно разобравший смысл и происхождение этой клеветнической напраслины, В.В. Кожинов пишет о том, что столь же голословны были обвинения в организации еврейских погромов черносотенцами. Он подчеркивал, что «вылеплен "страшный" образ Союза Русского Народа» был исключительно из воинственной «риторики» «союзников». При этом «их слова преподносятся как нечто гораздо более опасное и жестокое, нежели бомбы революционеров». Более того, по словам В.В. Кожинова, ни один еврейский автор так и не смог привести ни одного достоверного факта, «свидетельствующего об "организованных" Союзом Русского Народа погромах»[cxix].
Если не знать этого, то «возникает по меньшей мере странная картина: в октябре 1905 года погромы достигают прямо-таки невероятных масштабов (их, по подсчетам Д.С. Пасманика, было около 700), хотя "черные сотни" только еще "организуются", а после того, как они "уже организованы", происходит всего 2 или, точнее, 3 погрома (начиная с 1907 года погромов уже вообще не было, если не считать позднейшего военного - то есть по самой своей сути погромного - времени, когда громилась вся Россия вообще). Помимо этого, нельзя не отметить, что Белосток и Седлец (Седльце) - это чисто польские города (а Тальсен - ныне Талсы - латышский), которые после 1917 года стали (и сейчас являются), естественно, городами возрожденной Польши, и те части их населения, к которым мог апеллировать Союз Русского Народа, были весьма небольшими (основное население этих городов относилось к Союзу Русского Народа заведомо враждебно)»[cxx].
Выводы В.В. Кожинова подтверждают и другие современные профессиональные русские историки[cxxi].
«...Образовавшийся в ноябре 1905 г. СРН, - пишет доктор исторических наук Ю.И. Кирьянов, - не мог быть организатором этих столкновений различных групп населения: они возникали как стихийная реакция консервативно-монархически настроенной части населения на поведение либералов и радикалов (восторженное или, наоборот, критическое) в связи с объявлением Манифеста 17 октября 1905 г.»[cxxii]
«Революционерам, - подчеркивает воронежский историк В.Ю. Рылов, - противостояли в те дни монархически настроенные слои населения, а не черносотенцы. [...] ...Обвиняли евреев в денежной поддержке забастовочного движения, наличия большого числа лиц еврейской национальности в революционном движении»[cxxiii].
Однако эти новые и весьма важные выводы являются по сути повторением давно забытого. В доказательство приведем слова товарища председателя Главного Совета СРН В.П. Соколова, сказанные им еще весной 1911 г.: «Левая печать, обвиняя Союз в устройстве жидовских погромов, сознательно закрывает глаза на то обстоятельство, что главная полоса погромов относится к тому времени, когда Союз и не существовал. А последний белостокский погром имел место тогда, когда там не было отдела Союза»[cxxiv].
Пытавшихся, было, развить тему погромов деятелей ЧСК Н.Е. Марков быстро поставил на место:
«Марков: Со времени организации Союза Русского Народа в России не было ни одного погрома; может быть, теперь они и будут, после закрытия. [...]
Соколов: Но демонстрации и выступления были?
Марков: Т.е. какие демонстрации? Ходили по улицам с хоругвями, - это бывало»[cxxv].
По поводу самих погромов деятели Союза Русского Народа высказывались неоднократно. И каждый раз - резко отрицательно. Примером могут послужить слова А.И. Дубровина на закрытом заседании одного из Отделов летом 1908 г.: «На создание революции в России Ротшильды, Нобели и другие еврейские банкиры сыпали миллионами, - но бороться с ними надо не погромами, так как погромы нас ни к чему не приводят, от погромов страдает только беднейший еврейский класс, "пархи", да русские люди, которых хватают на погромах, таскают их по тюрьмам и судам и ссылают, а в это время главные виновники - богатые жиды - остаются в стороне и еще больше богатеют. Чтобы изгнать жидов из России, необходимо объявить им бойкот: порвать всякое с ними общение, не покупать у них ничего и не продавать им ни на 1 копейку, не обращаться к их докторам, адвокатам и т.д.; как одно из средств экономической борьбы с еврейством [можно рекомендовать] устройство потребительских обществ, торговых складов, обществ взаимопомощи, артелей и т.д., приводя в пример г. Кременчуг, где в первые же дни обороты лавки Союза Русского Народа выразились по 500 рублей в день, а теперь эта лавка заставляет евреев прекратить торговлю и выехать из города; если так дело пойдет повсеместно, то евреям остается одно: уехать в такие места, где они могут жить паразитами за счет коренного населения»[cxxvi].
Таким образом, в борьбе с еврейством черносотенцы предлагали чисто экономические меры, но они-то, в действительности, и представляли самую страшную угрозу. А поскольку возразить против такой мирной и законной борьбы было нечего, еврейству выгодно было перевести стрелки на выглядевшую внешне предосудительно физический стихийный народный протест, всячески его провоцировать, а затем раздувать в глазах российской и мiровой общественности.
Таким же мифом был и т.н. «черный террор», целью раздувания которого была попытка противопоставить его - в умах людей недалеких - реальному красному террору.
В этом смысле весьма характерен вот этот фрагмент допроса Н.Е. Маркова в ЧСК 24 июля 1917 г.:
«Председатель: Как относился Союз Русского Народа к террору?
Марков: Достаточно отрицательно.
Председатель: Но ведь был период, когда в составе Союза Русского Народа образовался особый боевой отдел?
Марков: Нет, такого времени никогда не было.
Председатель: Это время совпало с временем революционного движения 1905 года.
Марков: О существовании боевых организаций я слышу в первый раз. Правда, я читал в газетах противного нам лагеря обвинение со стороны левых партий, но это не верно.
Председатель: Так что вы это отрицаете?
Марков: Никогда не имел к этому доказательств.
Председатель: А убийства отдельных деятелей левых течений, противных Союзу Русского Народа, вы не считаете, что они были организованы?
Марков: Для меня это до сих пор загадка. Может быть, это и было организовано, но кем?
Председатель: Боевой организацией.
Марков: Убийства лиц левого лагеря редки и немногочисленны.
Председатель: Три ярких случая - Иоллос, Герценштейн и Караваев.
Марков: Три случая за 10 лет. Я думаю, что самая их малочисленность и сравнительная незначительность лиц убитых свидетельствует, что не было сколько-нибудь серьезной организации. [...] Я всегда считал возмутительной клеветой, что Союз Русского Народа организовывал убийства и притом таких, сравнительно невинных людей, как Иоллос, Герценштейн и Караваев. Я, прежде всего, не видел никакой логики в этом: я могу понять, что можно убить человека, но надо иметь для этого логические основания»[cxxvii].
Между тем об убитых революционерами-террористами государственных чиновниках, служащих и рабочих Союз Михаила Архангела выпустил 14-томную «Книгу Русской Скорби», в редколлегию которой входил известный русский художник В.М. Васнецов. К сожалению, этот огромный труд так и не был завершен. После прихода к власти большевики активно уничтожали эту книгу, заключив немногие уцелевшие от идеологического террора экземпляры в спецхран.
Погибших за свою верность Государю русских людей были многие тысячи. Только с февраля 1905 г. но ноябрь следующего 1906-го, менее, чем за два года, революционеры и банды «еврейской самообороны» убили и тяжело ранили 32 706 простых подданных Русского Царя. Это не считая представителей органов правопорядка, Армии, чиновников, дворян и сановников[cxxviii].
Со времен дореволюционных либералов, различного рода филосемитов и советских историков общим местом стала мифическая смычка Царской полиции с черносотенцами. Несомненно, ряд представителей Министерства внутренних дел и Департамента полиции пытались использовать «союзников» в нужных им целях, так же как, впрочем, и революционеров всех мастей, либералов, сионистов и даже масонов. Что же касается идейной смычки с родственными им будто черносотенцами, то вот как обстояло дело на самом деле, согласно опять-таки непреложным фактам, а не умозаключениям.
Среди документов Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства сохранился любопытный документ - датированный декабрем 1913 г. отчет члена Совета министра внутренних дел тайного советника Н.Ч. Зайончковского.
«Крестьянин Виленской губернии, Иван Заневич, римско-католического вероисповедания, неграмотный, - читаем в документе, - живет в Смоленске с 1903 г., имеет лавку на базарной площади и торгует готовым платьем и обувью. Состоит членом Союза Русского Народа со дня открытия в Смоленске его отдела. [...] Будучи в Петербурге, купил брошюру Замысловского "Жертвы Израиля. Саратовское дело"[14]. Заневич и его жена, умеющая читать, интересуются "правыми газетами". Большею частью самому Заневичу их читал и дома, и в лавке "союзник Тютькин". Чтение в лавке слушали иногда случайные посетители из покупателей; постоянных слушателей не было. Старые номера газет Заневич давал иногда знакомым и соседям по их просьбе. Это не нравилось евреям, они жаловались губернатору Суковкину на то, что у Заневича читают "хулиганские" газеты, от чего может произойти погром. Когда губернатор не обратил на эту жалобу внимания, то евреи дали Тютькину 100 рублей, чтобы он газеты Заневичу не читал, в чем и взяли с Тютькина подписку. Дело Ющинского, однако, так заинтересовало Тютькина, что он вновь начал читать. Однажды по поводу прочитанного у Заневича произошел разговор с евреем Петрикиным, причем первый спросил у второго, правда ли, что евреи употребляют христианскую кровь. На это Петрикин ответил: "Ты читаешь хулиганскую газету. Мы потратим 200-300 рублей, но заставим тебя этой газеты больше не читать". И вот недели через две после этого, 26 октября утром, в квартиру Заневича является помощник начальника сыскного отделения с городовым и понятыми и требует выдачи "погромной" литературы без обыска. После ответа Заневича, что у него такой литературы нет, был произведен обыск сперва в квартире, потом в лавке. Кроме номеров вышеуказанной газеты и брошюры Замысловского, было найдено несколько номеров "Русского слова" и "Смоленского вестника", больше ничего. Через день Заневич был вызван к полицмейстеру, куда и пошел в сопровождении "союзника" Исаюка. Полицмейстер фон Вернер начал на них кричать, называл хулиганами, говорил, то они читают хулиганские газеты, грозил высылкой и тюрьмой за то, что они будто бы подговаривают бунт. Всю эту нотацию фон Вернер закрепил площадной бранью. В этом обыске у простого мирного человека, в угрозах ему и брани я не могу не усмотреть полицейского произвола, весьма выгодного для евреев и еврейско-русских организаций»[cxxix].
Как мы уже писали, вскоре после того, как революционная волна, получив народный отпор, схлынула, положение черносотенных организаций претерпело серьезные изменения. Это изменение проистекало, прежде всего, из того, что Союз Русского Народа не был правительственной партией, а представлял собой по существу «правую оппозицию колеблющемуся Правительству»[cxxx].
«Как только наступило "успокоение" (то есть разрушительная работа иудо-масонства ушла в Государственную думу и в подполье), - писал Н.Е. Марков, - Союз Русского Народа стали определенно теснить, принижать и вести его к разложению. Даже крупные государственные люди, как П.А. Столыпин, думали, что "мавр сделал свое дело - мавру время уйти". Либеральная же министерская мелочь, вроде Коковцова, Философова, Тимирязева, князя Васильчикова, барона Нольде и им подобных, злобно шипела на Союз Русского Народа и в своих ведомствах учиняла на членов Союза формальное гонение. Этим достигалась двоякая цель: устранялись из ведомства непрошеные наблюдатели и обличители противогосударственной подпольной работы и одновременно заслуживалось одобрение и благоволение высших сфер иудо-масонства и еврейских банков»[cxxxi].
«...Союз возник, - отмечал еще в июле 1908 г. на закрытом заседании Отдела СРН в Ростове-на-Дону А.И. Дубровин, - в тот момент, когда в стране царила полная анархия, власти растерялись и спрятались, и Россия должна была погибнуть, но явился Союз, подавил революцию и спас родину, - только он один и никто более; тогда вновь явились и правители, забрали власть в свои руки и теперь, чувствуя под ногами довольно твердую почву, начинают говорить нам: "Уходите, Союз более нам не нужен, мы и сами управимся"; но это неправда: Союз нужен России более чем когда-либо; то, что сделано Союзом, было только началом работы; напрасно Правительство думает, что революция подавлена окончательно, ему предстоит горькое разочарование: революция ушла только с улицы и спряталась в дворцах и палатах; теперь революционеров менее по числу, но борьба с ними несравненно труднее, потому что эти революционеры - культурные люди, обладающие властью и громадными денежными средствами...»[cxxxii]
«...Погромы 1905 и 1906 годов, - писал осенью 1912 г. один из руководителей Союза Михаила Архангела Н.Д. Облеухов, - были ничем иным, как победоносным отпором верного Монархии народа революционерам, объявившим в разных местах чуть не сотню республик. Но едва подавили бунт, как эти добровольные защитники существующего строя были выданы с головой кишащим кадетами судам и жидам-адвокатам. Патриотизм очутился на скамье подсудимых. Вчерашние бунтовщики и сочувствователи бунтовщиков судили патриотов за патриотизм. Целые сотни и тысячи русских людей томились в тюрьмах и все почти без исключения понесли суровые кары за разгром "республик". Если многие из этих осужденных освобождены от наказания, то произошло это по личной воле Его Императорского Величества, а Правительство здесь ровно ни при чем»[cxxxiii].
В словах этих немало горькой правды, но не забудем: за этими «обидами» стояли также и дела, подобные безобразному бунту Гермогена-Илиодора, о котором мы подробно расскажем в настоящем томе. (Дата публикации цитируемой статьи вполне соответствует этому. Вполне конкретный скандал, безусловно, инициировал претензии черносотенцев.)
Взаимоотношения П.А. Столыпина и черносотенного движения исследовал в последние годы доктор исторических наук Ю.И. Кирьянов. Выводы, к которым пришел этот профессиональный историк из Института российской истории РАН, выгодно отличаются от взглядов нынешних апологетов Союза Русского Народа, так и не смогших выйти из-под внешнего обаяния Петра Аркадьевича. Характерно название главы монографии Ю.И. Кирьянова, раскрывающей суть и последствия конфликта премьера с «союзниками»: «Причины кризиса и краха».
Приведем несколько выдержек из работ Юрия Ильича:
«...Премьер отстаивал "конституционализм" (даже "с русской бородой" и "с русскими рукавицами", как писал В.В. Розанов), а правые не хотели никакого, даже "истинно-русского" конституционализма, обвиняя Столыпина в том, что "он стремится ограничить Самодержавие Царя и даже больше, - этот 'сильный человек' грозит своим авторитетом вытеснить Царя"»[cxxxiv].
«"Разрушительными силами" для устоев Самодержавной власти правые считали Государственную думу, Прогрессивный блок, левую печать, "общественные" организации - Земский и Городской союзы, а также Центральный военно-промышленный комитет. Они резко выступали против "вмешательства" общественных организаций в политические дела, обсуждение ими злободневных вопросов и принятие резолюций, которые будоражили общественное мнение (этим, по их мнению, должны были заниматься исключительно политические партии). В Военно-промышленных комитетах они видели источник не только разбазаривания казенных денег, но и подстрекательства рабочих к опасным "общественным акциям" - демонстрациям перед Государственной думой с целью замены Правительства и т.п. В глазах правых действия этих организаций и их руководителей могли привести к народной смуте или к давлению на Царя с целью Его "добровольного" отказа от Верховной власти. Поэтому в отношении этих учреждений и организаций, а также левой печати, по мнению правых, должны были применяться самые жесткие меры пресечения их антигосударственной деятельности (вплоть до отсрочки или даже запрета деятельности Государственной думы, реорганизации или закрытия Городского и Земского союзов и т.п.)»[cxxxv].
«Еще одной причиной охлаждения отношения "верхов" к правым стало, как можно полагать, определенное давление со стороны общественного мнения, российских и международных банков, влиятельные представители которых могли указывать на несовместимость выдачи кредитов Правительству, терпящему антисемитские выступления правых»[cxxxvi].
«...После [первой] революции П.А. Столыпин и его ближайшее окружение постарались если не избавиться, то, во всяком случае, "трансформировать" СРН, устранить его с политической авансцены, отделив Царя от "союзников". И этот план во многом удалось реализовать»[cxxxvii].
По существу, начиная с 1908 г., «правительственная власть только терпит» черносотенные организации[cxxxviii].
«Благоволение Николая II к правомонархическим союзам, телеграммы местных организаций непосредственно на имя Царя (о необходимости роспуска и с одобрением роспуска I и II Государственных дум и т.п.), их вмешательство в дела администрации - все это мешало Столыпину. Премьер и его министры не только не желали видеть около себя "второе правительство" (в лице руководителей правомонархических партий), оказывавшее определенное влияние на Царя и тем самым мешавшая им, но и попытались путем некоторых манипуляций отвести от себя вину за все то, что вызывало в общественном мнении недовольство и раздражение»[cxxxix].
«В литературе, в частности мемуарной, неоднократно отмечалось, что, начиная со второй половины 1907 г., отношение Николая II к СРН и его председателю А.И. Дубровину стало меняться: если раньше Он явно благоволил к ним, то с этого времени Его отношение к "союзникам" стало сугубо официальным»[cxl].
«С помощью начальника Петербургского охранного отделения А.В. Герасимова Столыпину удалось представить отделы СРН, направлявшие Царю телеграммы и письма, как крайне незначительные объединения, возможности которых были сильно преувеличены[15]. Более того, Правительство с помощью Департамента полиции МВД смогло фактически в конце 1907 г. расколоть, разъединить и ослабить правых в СРН»[cxli].
«Как вспоминал один из "союзников" Б.А. Пеликан, Столыпин, используя повышенное честолюбие товарища председателя СРН Пуришкевича, способствовал его ссоре с Дубровиным и созданию новой организации Союза Михаила Архангела. Затем, весной-летом 1908 г. тот же Столыпин содействовал образованию - в противовес СРН - Всероссийского Национального Союза. Оба этих шага, безспорно, дезорганизовали ряды правых. Но этим дело не кончилось. 9 декабря 1909 г. последовало очередное циркулярное письмо министра внутренних дел Столыпина, адресованное губернаторам, в котором указывалось, что "руководительство всякой политической организацией не только воспрещено начальствующим должностным лицам, в том числе и земским начальникам, но не может быть допущено", поскольку отвлекает их от исполнения прямых служебных обязанностей. Это распоряжение внесло явное замешательство в среду чиновничества, которое стало опасаться вступления даже в правые организации. Не случайно известный правый деятель, бывший председатель Одесского отдела СРН граф А.И. Коновницын заметил в письме от 4 января 1912 г, что в Министерстве внутренних дел боятся объединенной монархической силы»[cxlii].
Что касается «незначительности» Союза Русского Народа, то, как в этом мы уже убедились из справки о численности его членов, со стороны премьера это был обдуманный (и поскольку речь шла об информации Царя, то преступный) подлог П.А. Столыпина. Такой же характер, скорее всего, носила и «справка» генерала А.В. Герасимова.
Помогавший П.А. Столыпину интриговать против СРН начальник Петербургского Охранного отделения генерал А.В. Герасимов, напомним, содействовал также своему начальнику в его борьбе с Царским Другом.
Этот генерал в годы премьерства П.А. Столыпина был весьма весомой фигурой. «Столыпин совершенно игнорировал нас, - утверждал экс-директор Департамента полиции Е.К. Климович. - [...] Петроградский Департамент полиции, для своей собственной информации, был лишен возможности получать сведения от Охранного отделения, ибо Герасимов ничего не сообщал. [...] Герасимов представлял такую мощную фигуру в то время, что [начальник Дворцовой охраны] Спиридович с ним считался»[cxliii].
В том же направлении действовал и начальник канцелярии Министерства Двора генерал А.А. Мосолов. Будучи по должности начальником придворной цензуры, этот генерал-масон всячески препятствовал появлению в черносотенной печати одобрительных высказываний Государя о Союзе Русского Народа. При этом, по его собственному признанию, он полностью игнорировал мнение Императрицы Александры Феодоровны[cxliv].
По поводу запрета государственным служащим состоять в черносотенных организациях Союз Русского Народа высказался публично, причем в довольно резкой форме: «...Союз основною своею целью полагает уничтожение в стране всякой политической партийности, влекущей за собою взаимную вражду и ненависть, путем объединения всех честных русских людей, верных долгу и присяге, во имя Веры, Царя и Отечества, о чем заявлялось неоднократно и устно и в печати. [...] Лица, состоящие на государственной службе, очевидно, не могут не быть верноподданными русскими гражданами. Значит, они обязаны или безусловно признавать основные положения Союза и, по долгу службы, всеми мерами ему содействовать, или же, в случае несогласия, оставить совершенно службу тому государству, законов которого они не желают признавать. [...] Стало быть, никакая разумная и уважающая себя власть не может ни в каком случае запретить кому бы то ни было из русских подданных, а тем более состоящим на государственной службе, открыто вступать в Союз Русского Народа»[cxlv].
Позицию бюрократии по отношении к черносотенцам разъяснил Ю.С. Карцову, уже будучи в эмиграции, хорошо информированный генерал П.Г. Курлов.
«Кто же, как не Столыпин, - настаивал дипломат, - правой партии помешал быть единой и сильной, вождей ее соблазнил и обезславил, монархистов перессорил и обратил в посмешище левых?»
«В России уже так заведено, - объяснял генерал, - всякое проявление общественности, - съезд какой-нибудь, собрание дворянское или земское - неизбежно кончает тем, что оборачивается против Правительства и вступает с ним в борьбу. Правительство по этой причине не могло допустить объединения правой партии»[cxlvi].
О деятельности Петра Аркадьевича, направленной на раскол СРН, свидетельствовали многие.
«Оппозиция правых тем и опасна была Столыпину, - писал тот же Ю.С. Карцов, - что отвечала она тайным желаниям Царя и Его приближенных. Правые укоряли Столыпина, что он отдавливает Царю ногу, и называли его узурпатором. Столыпин отплачивал им той же монетой и заподазривал их лояльность. Правая партия, если бы она объединилась и распространилась на всю Империю, приобрела бы огромное политическое значение. Весьма понятно, в заботе о собственной власти, подобного объединения не могла допустить бюрократия.
Начальник Охраны генерал Герасимов с откровенным цинизмом заявил председателю Союза Русского Народа А.И. Дубровину: "Мы перессорили крайних левых. Теперь ваша очередь. Мы перессорим вас так, что вы вцепитесь друг другу в волосы".
Divide et impera[16]. Подкупом и наградами прельщал главарей правой партии и переманивал Столыпин на свою сторону и, разъединяя партию, способствовал образованию новых организаций. Такая политика сеяния розни дискредитировала сторонников Монархии в глазах общественного мнения и гибельно отозвалась на самой идее Монархии. В погоне за милостями начальства, на радость и потеху противников Царской власти, правые ссорились между собою и закидывали друг друга грязью. Люди более самолюбивые и с положением отошли от монархизма и примкнули к партии националистов, которой особенно благоволил Столыпин. Монархистами остались лишь те, которые не брезгали водиться с Департаментом полиции и получать деньги из десятимиллионного секретного фонда, или те немногие, которые не хотели поступиться полнотою Царской власти и которым вследствие этого (и впоследствии, после 1917 г., прибавим мы. - С.Ф.) некуда было деться»[cxlvii].
Об этом следователям ЧСК летом 1917 г. говорил и Н.Е. Марков:
«Соколов: В чем выражалось неблагоприятное отношение Столыпина?
Марков: В том, что он всячески, через своих подчиненных, поддерживал рознь в Союзе. Зная совокупность политики Столыпина, как к нам относились на местах, как наших союзников преследовали и выгоняли со службы, можно убедиться в том, что по внешности к нам относились хорошо и даже субсидировали, а в сущности нас уничтожали.
Соколов: Вы сказали: "всячески поддерживали рознь". Что это значит, каким путем министр внутренних дел поддерживал рознь между отдельными организациями?
Марков: Способы мне не известны, но известно, что мою идею и идею моих ближайших единомышленников всячески расстраивали, а идея была создание единого монархического органа.
Соколов: Каким же способом административного воздействия или какого-либо иного образа действий министр внутренних дел мешал вашей идее осуществиться?
Марков: Так, конкретно отвечать на этот вопрос очень трудно. Политика его влекла к розни; например, одним союзам покровительствовали на местах, а другие преследовались.
Соколов: Каким союзам покровительствовали и какие преследовали?
Марков: Это зависит от географии. Рознь поддерживали всячески: в одних городах поддерживали наших, в других - дубровинских, в третьих - третьих, во всяком случае, эта разность правительственного отношения несомненно имела значение»[cxlviii].
Далее Н.Е. Марков уточнил: «Столыпин [...] не желал уничтожения Союза, но боялся слишком большого его усиления»[cxlix]. По-иному о том же самом писал генерал А.А. Мосолов: П.А. Столыпин «понимал симпатии Царя к правым и пошел навстречу им, но лишь настолько, насколько они были ему [Столыпину] нужны»[cl]. (Однако «понимал» не значит, разумеется, одобрял.)
По словам видного деятеля черносотенного движения Е.А. Полубояриновой, П.А. Столыпин выделил в 1906 г. дубровинскому Союзу субсидию в 150 тысяч рублей с тем, чтобы большая ее часть была потрачена на проведение в Думу В.М. Пуришкевича. «Это было желание самого Столыпина»[cli].
Начавшееся с 1909 г. субсидирование СРН П.А. Столыпин пытался использовать и для давления на «союзников». «Столыпин пробовал, - говорил Н.Е. Марков, - но я не соглашался, потому что ставил условие, что они [деньги] не должны стеснять нас в свободе нашей деятельности. Так что попытки были, но успеха не имели. Относительно позднейших министров я такого случая не помню. [...] Как сам Столыпин относился по существу враждебно, так, конечно, относилась и вся администрация. [...] Выдача денег вовсе не свидетельствует в государственных делах о симпатии; я думаю, тому много примеров. Иногда бывает обратное - желая нанести вред, можно выдать деньги. Такие бывают композиции»[clii].
Николай Евгеньевич говорил о попытках со стороны П.А. Столыпина «влиять в желательном направлении на газеты» «союзников». Линия премьера была «в поддержании Правительства, в частности, Министерства внутренних дел». Однако черносотенная пресса, по словам Н.Е. Маркова, «часто нападала на отдельных министров и довольно резко, а это, конечно, не нравилось»[cliii].
Не обходили вниманием в правой прессе и самого П.А. Столыпина.
23 марта 1907 г. П.Б. Струве в бюджетной речи в Думе озвучил статью, опубликованную в 65-м номере газеты «Русское Знамя»: «Да будет ведомо Столыпину, что русский православный народ только смеется над его словами: "не запугаете". Когда-нибудь настанет время, и время это наступит очень скоро, когда мы не позволим дурманить русских граждан обещаниями заморской конституции, кадетскими бреднями. Нет, все говорит за то, что настала пора покончить все политические счеты с нынешним Столыпинским министерством»[cliv].
Причина этой коллизии в свое время была раскрыта одним из правых деятелей: «Националисты и монархисты... питают безграничную преданность только к своему Царю и считают себя верноподданными только Царя, но отнюдь не Его министров». В черносотенных организациях прекрасно осознавали разницу между «Священной Особой Помазанника Божия и Его слугами, которых Он может одним мановением возвратить в "первобытное состояние", если они не оправдают Его доверия»[clv].
В ответ на обвинение в получении Союзом Русского Народа денежных субсидий от Правительства Н.Е. Марков с достоинством отвечал: «...Мы не считаем ничего дурного в том, что партия, поддерживающая Монархию, получает от Правительства своего Монарха помощь, как партия, поддерживающая еврейство, получала помощь от еврейства»[clvi].
Итак, деньги брали - и критиковали. За дело, в их представлении.
Это, конечно, было выше понимания либеральных политиков, адвокатов и журналистов, осуществлявших свою деятельность и живших за счет еврейских денег. Все они были куплены на корню. И - попробуй пикни! Несанкционированный шаг влево или вправо - и прощай достаток, а, может, и нечто большее...
Но вернемся к премьеру...
«Меня угнетает мысль, - писал 12 декабря 1911 г. Одесский градоначальник генерал И.Н. Толмачев, - о полном развале правых. Столыпин достиг своего, плоды его политики мы пожинаем теперь; все ополчились друг на друга»[clvii].
«По приказу Столыпина, - утверждает современный исследователь монархической правой А.Д. Степанов, - Департамент полиции перлюстрировал переписку правых, за лидерами монархистов была установлена слежка. Орган Союза Русского Народа газета "Русское Знамя" регулярно подвергалась цензурным репрессиям, порою более безжалостным, чем либеральные издания. За пять лет, с декабря 1905 по декабрь 1910 года на газету было наложено шесть штрафов на весьма внушительную сумму в 11 тысяч рублей, орган Союза получил 13 предупреждений и "обращений внимания", 18 номеров газеты было изъято...»[clviii]
Как писал уже в эмиграции упоминавшийся нами Б.А. Пеликан, «Правительство разрушило сильную и деятельную единственную организацию Союза Русского Народа и, разрушив ее, не сумело организовать другую»[clix].
Однако справедливости ради, следует сказать, что в раскол черносотенного движения немалую лепту внесли и сами его лидеры. «...Столкновения личных амбиций и самолюбий, - справедливо отмечал В.М. Клыков, - вносили разброд и шатание в ряды союзников [...] ...Черносотенцы уничтожали сами себя. "И как Правительству опираться на нас, - с горечью писал архимандриту Макарию (Гневушеву) о. Иоанн Восторгов, - если мы сами друг друга едим"»[clx].
Хороший урок в связи с этим преподал о. протоиерею Г.Е. Распутин. «В 1913 году, - рассказывал о. Иоанн, - когда я жил в Москве в Епархиальном доме, ко мне после всенощной под Вознесенье заявился Распутин и на мой вопрос, откуда, ответил, что от митрополита Макария зашел ко мне. "Ты меня ругаешь, - начал Распутин, - а я тебе зла не желаю", - и указал на одно совершенно частное собрание в Петербурге, на котором присутствовал Скворцов и на котором я резко отозвался о Распутине. "Ты вот назвал меня проходимцем, а я тебе добра желаю..."»[clxi].
Министр внутренних дел Н.А. Маклаков говорил о правых организациях, как об «области сплошного разочарования. «...В сущности, - утверждал он, - это была одна грусть. Я сочувствую принципам в чистом виде, потому что исповедывал их самых юных лет. Я, по крайней мере, не безнадежно смотрел на самый строй, а смотрел безнадежно на людей, которые занимали те или другие места. Зачастую приходили просить денежной помощи, субсидии. Потом начиналась Бог знает какая грязь, друг на друга взводили обвинения, разобраться не было возможности, грызли друг друга, разногласия и клевета выступали в печати. Одним словом, получалось впечатление такого чада, что иной раз думалось - лучше бы не было того, что было»[clxii].
В очередной раз подтверждалась непреложная истина: «Всякое Царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит» (Мф. 12, 25).
***
В критические предпереворотные дни действенную помощь Русской Власти оказали немногие черносотенцы.
Вспомним здесь глубокие по своей проницательности статьи, письма и телеграммы председателя Народной Монархической Партии купца Н.Н. Тихановича-Савицкого, принимавшегося, и весьма благосклонно, Царицей. Даже будучи в заключении у временщиков, он не переставал выдавать политический прогноз. «...Муж говорит, - писала в июне 1917 г. А.Ф. Керенскому супруга астраханского монархиста, - Правительству следует принять во внимание, что в непродолжительном времени власть перейдет к толпе и солдатам, сторонникам Ленина, и политические заключенные могут подвергнуться смертельной опасности»[clxiii]. Как мы помним, всё так и случилось.
К нему, как, впрочем, и ко многим другим черносотенцам, с полным основанием можно отнести слова думца, либерала и масона В.А. Маклакова: «..В своих предсказаниях правые оказались пророками. Они предрекали, что либералы у власти будут лишь предтечами революции, сдадут ей свои позиции. Это был главный аргумент, почему они так упорно боролись против либерализма»[clxiv].
Стоит также вспомнить и о посещении заседания Совета министров 25 февраля 1917 г. группой известных правых членов Государственного Совета (А.А. Ширинский-Шихматов, А.Ф. Трепов и Н.А. Маклаков), настойчиво предлагавших ввести в Петрограде осадное положение[clxv].
Однако всё это факты единичные.
Современным авторам, пишущим о черносотенцах и разделяющим провозглашавшиеся ими благородные принципы (которыми, к сожалению, многие из них сами не следовали), конечно, очень бы хотелось видеть их героями без страха и упрека, «Донкихотами Самодержавия»[clxvi]. Но, увы, не получается...
Дурной шуткой выглядит обложка недавно вышедшей книги «Последние защитники Монархии» с шестью медальонами-портретами черносотенцев. Два из них принадлежат В.М. Пуришкевичу и А.Н. Хвостову, роль которых в крушении Русского Царства вряд ли кто из находящихся в здравом уме и твердой памяти станет ныне отрицать.
А вот названия некоторых очерков в юбилейном сборнике к 100-летию Союза Русского Народа «Воинство Святого Георгия»[clxvii]:
«Верный Богу, Царю и народу» - о А.И. Дубровине, пакостившем перед лицом чекистов ангельский образ Царицы-Мученицы Александры Феодоровны (причем, как это явствует из библиографии к очерку, автору его эта публикация протоколов хорошо известна).
«Крестный отец Союза Русского Народа» - о профессиональном клеветнике на Царя, Царицу, всю Их Святую Семью генерале Е.В. Богдановиче.
«Русский крестоносец» - о другом клеветнике на Царскую Семью и Их Друга, священнике Владимiре Востокове, в марте 1917 г., Великим Постом служившего по случаю переворота благодарственный молебен, облачившись в пасхальные красные ризы.
«Истинно-русский грузин» - о ялтинском градоначальнике И.А. Думбадзе, планировавшем демонстративное убийство Царского Друга во время пребывания в Крыму Императора, Императрицы и Их Детей.
Речь, как видим, идет не об отдельных согрешениях, о которых Церковь говорит, что нет такого человека, который поживет и не согрешит, а о сознательных и убежденных нарушителях присяги своему законному Государю, т.е. о государственных преступниках.
Момент истины для черносотенцев наступил в марте 1917 года. Нет сомнения, многие из них жестоко пострадали. «...Я беглец, скрывающийся от нападения врагов, - заявил следователям ЧСК Н.Е. Марков в июле 1917 г., - и не знаю того, что делается [...] Мы все уничтожены, мы фактически разгромлены, отделы наши сожжены, а руководители, которые не арестованы, - в том числе и я, пока не арестован, - мы скрываемся»[clxviii].
Но и сопротивления ведь не было оказано никакого.
Если быть до конца честным, то сегодня, конечно, нельзя не задаться вопросом: «...Что этот "Союз" спас? Что спасла эта "русская партия"? Она ничего не спасла, но многое погубила. И список погубленного - в мартирологе жертв Империи. Напоминаю не для того, чтобы его предъявлять, а для того, чтобы понимать, что к чему. Если бы хоть что-то было спасено! Если бы на основе этих судорог (энергия - это всегда судорога) произросла великая русская жизнь. Так ведь ничего не произросло! Потому что не для произрастания изначально создано было»[clxix].
Русский мыслитель И.А. Ильин с понятной горечью писал: «Упорное противодействие левых Дум, "Выборгское воззвание" и убийство П.А. Столыпина в присутствии Государя - все это говорило языком недоверия к Престолу, языком ненависти и угрозы. А между тем никакого отпора этим угрозам, никакой безкорыстно-монархической мобилизации общественности, никакого искреннего организованного порыва к Престолу в стране не наблюдалось. Русский народный монархизм оставался пассивным и не давал Династии живого ощущения - доверия, любви, поддержки, весомости и единения. При таком положении дел воля Государя могла почувствовать себя изолированной, одинокой, безсильной...»[clxx]
«Многие перестроились в марте 1917 года, - пишет специально исследовавший проблему историк. - Бывший председатель СРН в Москве и Всенародного Русского Союза И.И. Восторгов (расстрелян большевиками в 1918 г.) заявил, что солидарен с новым правительством. Дворянин и землевладелец, шталмейстер, сенатор, бывший член Главного Совета СРН А.А. Римский-Корсаков подал вместе с другими членами Государственного Совета письменное заявление министру-председателю Временного правительства князю Г.Е. Львову о готовности служить новому строю. Одесская черносотенная газета "Русская речь" заявила о своей лояльности. [...] Пресса сообщила, что о своем признании Временного правительства заявили: Г.Г. Замысловский, бывший член Главного Совета СРН; В.П. Соколов, один из главных учредителей СРН, товарищ председателя его Главного Совета; С.А. Кельцев, председатель Русского Монархического Союза...»[clxxi]
И потому прав был Н.Е. Марков, когда на открытии Рейхенгалльского монархического съезда в мае 1921 г. заявил :
«Монархия пала не потому, что слишком сильны были ее враги, а потому, что слишком слабы были ее защитники.
Падению Монархии предшествовало численное и качественное оскудение монархистов, падение монархического духа, расслабление монархической воли. Монархисты презирались, монархические газеты не читались, монархические организации высмеивались и бойкотировались. Хорошим дореволюционным тоном считалось пренебрегать и презирать монархизм; так было в обществе, так было в правительстве, так шло до самого Трона. Не Ленин и Троцкий, а всеобщее забвение и пренебрежение к монархическому делу разрушили Великое Государство Российское. Ленин и Троцкий только черви, которые завелись в трупе.
Государь сознавал весь ужас такого отношения к монархизму, но Государь Сам был оклеветан и опорочен в глазах Своего народа, Он не смог выдержать злобного напора всех тех, кто, казалось бы, был обязан всячески укреплять и защищать Монархию»[clxxii].
* * *
По разным данным на Столыпина было совершено от 8 до 18 покушений[clxxiii]. Однако убить его суждено было 24-летнему Мордке Богрову.
«Его смерть, - говорил депутат Думы А.И. Шингарев, - была случайным концом. В сущности, политическая его карьера была уже закончена до этого»[clxxiv].
«Счастье не оставляло Столыпина до самого конца, - вспоминал государственный секретарь С.Е. Крыжановский. - Смерть подкралась к нему во время и в обстановке исключительно для него благоприятной. Он был сражен в дни наивысшей, казалось, власти в Киеве - колыбели Земли Русской, только что возвращенной им к сознательной общественной жизни. Он был убит перед лицом Царя, пал от руки еврея в торжественном собрании и, смертельно раненый, был вынесен под звуки народного гимна. Его предсмертные страдания приковали к себе сердца всей русской России. Вся Россия провожала его до могилы, и похоронен он был в ограде Киевской Лавры рядом с Кочубеем и Искрой, сложившими свои головы за целость и нераздельность Государства Русского. Такой кончины и таких похорон никто в России еще не удостаивался. А между тем, не срази его убийца, и судьба и конец Столыпина, притом конец самый близкий, вышли бы иные.
Его служебная звезда была уже на закате. Все высокие слова были уже сказаны, мысли исчерпаны, а провести их в жизнь было трудно. Столкновение с дворянством из-за покушения на власть предводителей [...] нажило ему влиятельных и непримиримых врагов у самого подножия Трона; неумение поладить с Государственным Советом [...] поставило его в положение, при котором ни одно из дальнейших начинаний не могло бы пройти через Совет и увидеть жизнь. [...]
Много вредила Столыпину в глазах Государя и несдержанность Гучкова, громко похвалявшегося своим влиянием на военные дела. Настойчивость, с которой Столыпин стремился исторгнуть у Верховной власти согласия на небывалые начинания, и притом личные меры и приемы, к которым он прибегал (обращение к Императрице Марии Феодоровне), не могли не оставить осадка горечи в душе Государя. [...] Предстояло стать живым покойником, предстояло пережить разочарование сторонников, злорадство и торжество врагов. Предстояло видеть, как новая рука одним презрительным движением сотрет всё то, что силою обстоятельств, удачи и личных способностей росло и толпилось вокруг него.
С другой стороны, здоровье Столыпина и сила жизни были уже исчерпаны. Он зажег сердца, но и сам сгорел в этом огне. Тяжелый труд и волнения последних лет разрушали его природу, и Столыпин, цветущий на вид, представлял, как удостоверило вскрытие, развалину [...]
Он утратил живую силу речи - главное оружие парламентского деятеля, которым был по природе своей наделен, и его последние выступления в Государственном Совете были лишь бледной тенью прежних боевых речей. Предстояли долгие годы страдания и медленного угасания. Предстояло нечто худшее, чем потеря власти и жизни, предстояла потеря сил, расслабление и отмирание деятельности, предстояло безсилие власти. И в это самое время рука убийцы возложила на него венец подвижника и запечатлела память его безсмертием»[clxxv].
«С каждым выступлением, - отмечал один из думцев в марте 1910 г., - Столыпин все слабеет. Речь без подъема и без веры в то, о чем он говорил»[clxxvi].
Сломался П.А. Столыпин после введения закона о введении земства в шести западных губерниях Империи при помощи особого Положения (прервав на три дня заседания сопротивлявшихся этому акту Государственного Совета и Государственной думы). А.И. Гучков называл этот акт «политическим харакири»[clxxvii]. А Л.А. Тихомиров - «государственным озорством»[clxxviii].
Проведению этого закона в жизнь Петр Аркадьевич, по справедливому замечанию ближайших его сотрудников, придал «чисто личный характер»[clxxix].
После принятия закона о западном земстве, по мнению В.Н. Коковцова, «престиж Столыпина как-то сразу померк. [...] Столыпин был неузнаваем. Что-то в нем оборвалось, былая уверенность в себе куда-то ушла, и сам он, видимо, чувствовал, что все кругом него, молчаливо или открыто, но настроено враждебно. [...] ...Происшедшее с начала марта его совершенно расстроило; он потерял сон, нервы его натянуты, и всякая мелочь его раздражает и волнует. Он чувствует, что ему нужен продолжительный и абсолютный отдых...»[clxxx]
По словам приверженцев Петра Аркадьевича в Думе, это была «пиррова победа. [...] Раздражение этой мерой было велико и в Государственной думе, и в Государственном Совете, особенно в последнем. Вокруг Столыпина образовалась пустота. Против него, против его меры были и правые, и левые, хотя и по разным соображениям. [...] Дни премьера были сочтены, отныне стали искать, как и куда его сплавить, кем его заменить»[clxxxi].
В те дни, по свидетельству генерала П.Г. Курлова, в Петербурге «в эстампных были выставлены портреты В.Н. Коковцова, как вероятного премьера»[clxxxii].
Даже А.И. Гучков, лидер думской фракции октябристов (выпестованной П.А. Столыпиным и, кроме того, как раз и выступавшей инициатором законопроекта), в знак протеста против методов премьера, демонстративно подал в отставку с поста председателя Государственной думы, затем вышел из состава бюро фракции и даже сложил с себя звание председателя партии и уехал на Дальний Восток[clxxxiii].
Впрочем, некоторые хорошо осведомленные современники небезосновательно видят в этом ловкий ход, неудачно завершившийся для думского политика: «Гучков, ставший временно председателем Государственной думы, сделался близким к нему [Столыпину] человеком и имел на премьера даже некоторое влияние. Но обойти П.А. Столыпина было не легко, и он скоро понял, что опасный для Правительства критик его начинаний ни к какой плодотворной - я уже не говорю творческой - работе совершенно неспособен. Его поняли и в Государственной думе, и пошатнувшийся авторитет заставил Гучкова отказаться от поста председателя Думы, под благовидным предлогом поездки по делам Красного Креста на Дальний Восток. Выборщики ему этого малодушного бегства не забыли, и в 4-ю Государственную думу он совсем избран не был»[clxxxiv].
Как бы то ни было, по словам П.Н. Милюкова, «борьба с ассигновкой на броненосцы и отказ Гучкова от председательствования в Думе, - этими двумя датами определяется начало и конец борьбы между союзниками» - П.А. Столыпиным и А.И. Гучковым[clxxxv].
* * *
По поводу кризиса, наступающего в отношениях Государя с Председателем Совета Министров, высказалась и вдовствующая Императрица. Предугадав ход дела, Она и тут нашла повод для сравнения личности Александра III и Николая II (разумеется, не в пользу последнего), не замечая существенных различий во времени и, значит, в обстановке этих двух Царствований, не желая понимать некоторых существенных особенностей личности П.А. Столыпина (прежде всего, его политических устремлений).
Все приводимые нами высказывания вдовствующая Императрица нашла удобным высказать министру финансов, специально пригласив его к Себе:
«Она начала с того, что в самых резких выражениях отозвалась о шагах, предпринятых Дурново и Треповым. Эпитеты "недостойный", "отвратительный", "недопустимый" чередовались в Ее словах, и Она даже сказала: "Могу Я Себе представить, что произошло бы, если бы они посмели обратиться с такими их взглядами к Императору Александру III. Что произошло бы с ними, Я хорошо знаю, как и то, что Столыпину не пришлось бы просить о наложении на них взысканий: Император Сам показал бы им дверь, в которую они не вошли бы во второй раз.
К сожалению, - продолжала Она, - Мой Сын слишком добр, мягок и не умеет поставить людей на место [...]
Не думайте, что Он с кем-нибудь советуется. Он слишком самолюбив и переживает создавшийся кризис вдвоем с Императрицей, не показывая и вида окружающим, что Он волнуется и ищет выхода. И все-таки, принявши решение, которого требует Столыпин, Государь будет глубоко и долго чувствовать всю тяжесть того решения, которое Он примет под давлением обстоятельств.
Я не вижу ничего хорошего впереди. Найдутся люди, которые будут напоминать Сыну о том, что Его заставили принять такое решение. [...] ...Чем дальше, тем больше у Государя и все глубже будет расти недовольство Столыпиным, и Я почти уверена, что теперь бедный Столыпин выиграет дело, но очень ненадолго, и мы скоро увидим его не у дел..."»[clxxxvi].
Физически П.А. Столыпин также был изношен. По словам В.В. Шульгина, «он ложился в четыре часа утра, начинал работу в девять»[clxxxvii].
«Счастье не покинуло Столыпина до самого конца его жизни, - писал В.И. Гурко, - он умер на своем посту, накануне увольнения от должности и, что больше, незадолго до поджидавшей его уже смерти: при вскрытии его тела выяснилось, что наиболее жизненные его органы были настолько истрепаны, что, по свидетельству врачей, жить ему оставалось очень недолго»[clxxxviii]. А ведь когда он погиб, ему не было и пятидесяти...
По словам А.И. Гучкова, уже и «не знали, как отделаться от Столыпина. [...] Была мысль создать высокий пост на окраинах, думали о восстановлении наместничества Восточно-Сибирского»[clxxxix]. По словам Александра Ивановича, после убийства премьера он говорил с А.В. Кривошеиным «на тему о роли Столыпина и о возможной для него будущности, если бы он не был убит, он мне сказал, что Столыпин был политически конченный человек; искали только формы, как его ликвидировать. Думали о наместничестве на Кавказе, в Восточной Сибири, искали формы для почетного устранения; еще не дошли до мысли уволить в Государственный Совет, но решение в душе состоялось - расстаться с ним»[cxc].
Понимал это и сам премьер. «По здешней обстановке, - говорил Петр Аркадьевич генералу П.Г. Курлову в Киеве, - вы не можете не видеть, что мое положение пошатнулось, и я после отпуска, который я испросил у Государя до 1 октября, едва ли вернусь в Петербург Председателем Совета Министров и министром внутренних дел»[cxci].
«Действительно, - замечал генерал, - признаки, о которых говорил П.А. Столыпин, существовали. Лучшим барометром, определяющим прочность положения того или иного сановника, являются на первый взгляд неуловимое, но для опытного человека совершенно ясное отношение к нему придворной толпы. Я помню, как раболепно склонялась эта толпа перед всесильным премьер-министром при Высочайших путешествиях в Полтаву и Ригу. Как почтительно она склонялась перед ним в Петербурге. В Киеве было иначе. Для Столыпина не нашлось места в придворных экипажах, следовавших в Императорском кортеже, и он ездил в наемной коляске...»[cxcii]
В течение последних роковых дней в Киеве, подтверждал В.Н. Коковцов, П.А. Столыпина «почти игнорировали при Дворе, ему не нашлось даже места на Царском пароходе в намеченной поездке в Чернигов, для него не было приготовлено и экипажа от Двора»[cxciii].
«Мне здесь очень тяжело ничего не делать, - говорил он сам, - и чувствовать себя целый день каким-то издерганным, разбитым»[cxciv].
Разговаривавший со Столыпиным за несколько дней до убийства А.И. Гучков вспоминал: «Я нашел его очень сумрачным. У меня получилось впечатление, что он все более и более убеждается в своем безсилии. Какие-то другие силы берут верх. [...] Чувствовалась такая безнадежность в его тоне, что, видимо, он уже решил, что уйдет от власти»[cxcv]. По словам думца Я.В. Глинки, «Столыпин [...] смотрит на будущее мрачно и не видит возможности продолжать при данных условиях работу»[cxcvi].
Да, «великая мудрость - уйти вовремя»[cxcvii]. Так писал брат друга детства премьера В.Б. Лопухин.
***
Однако с предполагаемой отставкой все было не так просто.
Досконально изучивший деятельность Петра Аркадьевича А.И. Солженицын, между прочим, отмечал один малоизвестный факт, замалчиваемый по вполне понятным причинам историками патриотического направления: «Программа Столыпина охватывала и политику внешнюю. [...] Столыпин... в мае 1911 строил план создания Международного Парламента - ото всех стран, с пребыванием в одном из небольших европейских государств. [...] Парламент мог бы приходить на помощь странам в тяжелом положении, следить за вспышками перепроизводства или недостачи, перенаселенности, - и Россия предлагала в такой помощи участвовать. Международный Банк из вкладов государств - кредитовал бы в трудных случаях. Международный же Парламент мог бы установить и предел вооружения для каждого государства и вовсе запретить такие средства, от которых будут страдать массы невоенного населения. [...] Особо выделял Столыпин отношения с Соединенными Штатами, от которых более всего ожидал он и поддержки Международному Парламенту. [...] Его программе могла помешать отставка - но он надеялся на поддержку Марии Феодоровны[17], и даже если будет отставлен, то вскоре позже призван вновь. [...] (Эта программа, в ожидании осени, лежала летом 1911 в его письменном столе в ковенском имении. По его смерти приехала туда правительственная комиссия и, в присутствии свидетелей, в числе других бумаг изъяла эту программу - навсегда. С тех пор проект исчез, нигде не был объявлен, обсужден, показан, найден, - сохранилось только свидетельство помощника-составителя[18].)»[cxcviii]
Международный Парламент, Международный Банк, разоружение, особая роль Соединенных Штатов. Чем не масонский проект, который снова, как и 1 марта 1881 г., накануне подписания конституции, был остановлен Свыше?!
Имеются и другие свидетельства в связи с этим.
«Скажем Тебе откровенно, Государь, - писал осенью 1908 г. известный черносотенец Н.Н. Тиханович-Савицкий, - что Столыпина и других так называемых "конституционных" министров, мы не считаем людьми, действующими с какой-либо затаенной целью во вред Тебе и монархической России; но, видя все происходившее, мы глубоко убеждены в том, что они находятся под чьим-то роковым для России, таинственным влиянием, ведущим Россию в ту пропасть, из которой государства уже не поднимаются»[cxcix].
Сразу же после убийства премьера генерал П.Г. Курлов получил докладную записку от ездившего в 1910 г. заграницу от Департамента полиции изучать замыслы мiрового масонства в отношении России коллежского асессора Б.А. Алексева: «Уже с некоторых пор к г. Председателю Совета Министров делались осторожные, замаскированные подходы, имеющие целью склонить Его Высокопревосходительство на сторону могучего сообщества. [...] Любопытно, что в здешних масонских кругах господствует убеждение, что г. Председатель сильно считается с масонством и опасается могущества ордена. В печати даже проскользнула однажды статья ("Гроза". № 153 и "Русская Правда". № 13 - 1911 г.), заявляющая, что Его Высокопревосходительство находится "под влиянием масонов, действующих на него через его брата А. Столыпина"»[cc].
На допросе в ЧСК в 1917 г. С.П. Белецкий указывал на то, что «по слухам среди чиновников Департамента полиции [...], Столыпин принадлежал к одной из масонских организаций»[cci].
* * *
Петр Аркадьевич, в конце концов, был убит.
Евреем Мордкой Богровым.
Ну, что ж, остается лишь вспомнить безсмертный вопрос Тараса Бульбы: «Что, сынку, помогли тебе твои ляхи?..»[ccii]
Сергей ФОМИН
[1] Впервые опубликовано в кн.: Фомин С.В. «Судья же мне Господь!». М. 2010.
[2] Отец премьера, А.Д. Столыпин, во время Крымской войны служил офицером в Севастополе, где близко сошелся с графом Л.Н. Толстым. Дружба эта продолжалась до самой кончины Столыпина в 1899 г. - С.Ф.
[3] Сначала в Берлине, а затем в Париже, где и скончался.
[4] Речь идет о кн. Сергее Дмитриевиче Урусове (1862-1937) - Бессарабском (1903-1904) и Тверском (1904-1905) губернаторе, товарище министра внутренних дел (1905-1906) при гр. С.Ю. Витте. Особенно известен он был своим юдофильством. Кишиневские евреи поднесли ему тору, провозгласив его почетным членом ряда обществ и даже учредив стипендию его имени. В 1906 г. он был избран в Государственную думу I созыва от кадетской партии. В том же году вступил в масонскую ложу. Привлекался к уголовной ответственности и подвергался наказанию за распространение преступного Выборгского воззвания и издание клеветнической книги «Записки губернатора» (1907). По свидетельству его дочери С.С. Урусовой, большинство семей московских аристократов отвернулось от него, не пожелав «иметь с моим отцом и его семьей ничего общего» (Розенталь И.С. Масоны и попытки объединения политической оппозиции в России начала ХХ в. // Вопросы истории. 2000. № 2. С. 54.). При Временном правительстве кн. Урусов был товарищем министра внутренних дел. Остался в советской России, служа в военно-морских силах, работая в различных советских учреждениях Москвы. Жил в крайней нужде, лишившись семьи и имущества. - С.Ф.
[5] Но тоже, заметим, из Саратова. - С.Ф.
[6] Петр Петрович Извольский (14.2.1863†9.12.1928) - окончил историко-филологический факультет С.-Петербургского университета (1886). Гофмейстер Двора Его Императорского Величества (1907, 1912). Обер-прокурор Св. Синода (27.7.1906-5.2.1909). Член Государственного Совета (6.2.1909). Выехал с семьей из Ялты в Константинополь (окт. 1920). Проживал в Мюнхене (1922) и Париже (1923). Рукоположен в священника (1922). Был настоятелем православного храма в Брюсселе. Скончался под Парижем. Похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. - С.Ф.
[7] Сергей Михайлович Лукьянов (23.8.1855†2.9.1935) - обер-прокурор Святейшего Синода (5.2.1909-2.5.1911), тайный советник (1905), сенатор. Родился в Москве. Окончил Военно-медицинскую академию. Работал при клинике профессора С.П. Боткина в лабораториях профессоров Гольтца и Гоппе-Зейлера (Страсбург), в Лейпциге и Геттингене. Доктор медицины (1883). Приват-доцент по кафедре общей патологии. Экстраординарный профессор Варшавского университета (1886). Директор Института экспериментальной медицины в Санкт-Петербурге (1894). Совещательный член Медицинского совета Министерства внутренних дел (1897). Преподаватель кафедры судебной медицины Императорского Училища правоведения (1898). Член Комиссии по вопросу о реформе средней общеобразовательной школы (1900). Товарищ министра народного просвещения (1902-1905). Член Государственного Совета (1904). Скончался в Ленинграде. - С.Ф.
[8] Алексей Александрович Лопухин (1864-1928) приходился П.А. Столыпину дальним родственником и товарищем по гимназии; двоюродным братом известному либералу, проф. Московского университета кн. С.Н. Трубецкому. Записной юдофил кн. С.Д. Урусов (о котором мы уже писали) приходился ему шурином. С поста директора Департамента полиции (1902-1905) Лопухин был уволен 4 марта за неприятие должных мер охраны Вел. Кн. Сергея Александровича. Назначенного на пост Эстляндского губернатора (1905), его вскоре уволили и с этой должности за то, что он «сдал власть революционерам». В 1908 г. оставшийся не у дел Лопухин выдал эсерам и думцам секретного агента Охранного отделения, руководителя Боевой организации Е.Ф. Азефа. По словам И.Г. Щегловитова, «еще до производства предварительного следствия Лопухин признал [...], что, действительно, он [...] был в Лондоне и там дал те сведения, которые от него требовали эсеры» (Падение Царского режима. Т. II. М.-Л. 1925. С. 400). Двоюродный брат Лопухина считал, что тот совершил этот поступок из чувства мести властям за неудавшуюся карьеру. За разглашение служебной тайны Лопухина приговорили к 5 годам каторжных работ, замененным ссылкой на поселение на тот же срок в Восточную Сибирь (1909).
Разоблачая провокаторов, Лопухин и сам занимался, по существу, провокаторской деятельностью. «Ни при ком из директоров Департамента полиции, - писал петербургский журналист, - [...] не расцветала провокация, как при Лопухине». Современные исследователи считают, что известная клеветническая книжка П.Б. Струве о т.н. кишиневском погроме 1903 г. носит следы знакомства с секретным докладом Лопухина. Впоследствии Лопухин неоднократно информировал государственных и общественных деятелей, а также своих родственников о секретных мероприятиях Охранного отделения и жандармов. Даже С.Ю. Витте на заседании Комитета министров в январе 1905 г. заявил, что «близость революции неудивительна, когда во главе Департамента полиции стоит лицо, позволяющее себе такую критику законов». В салоне Е.В. Богдановича Лопухина открыто называли «красным». Даже Столыпин, в конце концов, «с величайшим раздражением» вынужден был назвать своего друга и родственника «революционером».
Будучи помилованным и восстановленным в правах (1912), Лопухин пытался поступить в присяжные поверенные, но ему отказали в связи с прошлой службой в полиции. Занявшись частной юридической практикой, он посредничал при сделках общегражданского характера, по коммерческим сделкам и созданию новых акционерных организаций, в частности, совместного русско-английского Соединенного банка. В это время он написал статью «Как живется евреям в России», по своему радикализму так и оставшуюся неопубликованной. В 1923 г. Советское правительство разрешило Лопухину выехать во Францию (Миндлин А.Б. Государственные, политические и общественные деятели Российской Империи в судьбах евреев. 1762-1917. Справочник персоналий. СПб. 2007. С. 193-204). - С.Ф.
[9] В другом месте передававший слова Государя дает их в несколько измененном виде: Какое предвидение!
[10] В др. варианте: Какая точность исполнения!
[11] В др. варианте: Наш пятый год, точно, под их дирижерством!
[12] Об этом свидетельствовал сам А.А. Лопухин, к которому после смещения с поста министра финансов в 1903 г. обратился Витте со следующим предложением: «...У директора Департамента полиции ведь, в сущности, находится в руках жизнь и смерть всякого, в том числе и Царя, - так нельзя ли дать какой-нибудь террористической организации возможность покончить с Ним; Престол достанется Его брату (тогда еще Сына у Николая II не было), у которого я, С.Ю. Витте, пользуюсь фавором и перед которым могу оказать протекцию и тебе» (Лопухин А.А. Отрывки из воспоминаний. По поводу «Воспоминаний» гр. С.Ю. Витте. М.-Пг. 1923. С. 73).
[13] Зинаида Львовна Менштед (Манчтет) - часто упоминается Государыней в переписке из заточения. Почитала Г.Е. Распутина. Жила в Смоленске. - С.Ф.
[14] Речь идет о книге члена Государственной думы Г.Г. Замысловского, написанной «по актам подлинного производства», изданной официально, т.е. прошедшей цензуру. - С.Ф.
[15] Эта акция подробно описана в мемуарах генерала (Герасимов А.В. На лезвии с террористами. М. 1991. С. 156-159). - С.Ф.
[16] Разделяй и властвуй (лат.).
[17] Вспомним в связи с этим весьма характерную дневниковую запись Л.А. Тихомирова (12.3.1911): «Столыпин теперь стал [...] престолоначальником [...] Говорят, Столыпина поддержала вдовствующая Императрица» (Из дневника Льва Тихомирова // Красный архив. 1936. № 1 (74). С. 187). - С.Ф.
[18] Речь идет об очень редкой книге (тираж 750 экз.; в продажу не поступала) профессора кафедры земских и городских финансов Киевского коммерческого института Александра Васильевича Зеньковского (1878†1966), скончавшегося в США и погребенного на кладбище Ново-Дивеевского женского монастыря под Нью-Йорком: «Правда о Столыпине» (Нью-Йорк. 1956). - С.Ф.
Комментарии
[i] Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. Правительство и общественность в Царствование Николая II в изображении современника. М. 2000. С. 543.
[ii] Тхоржевский И.И. Люди, делавшие историю // Возрождение. № 4030. Париж. 1936. 17 июня.
[iii] Тхоржевский И.И. П.А. Столыпин // Возрождение. № 4042. Париж. 1936. 5 сентября.
[iv] Черникова Н.В. Князь Владимiр Петрович Мещерский. (К портрету русского консерватора) // Отечественная история. 2001. № 4. С. 131.
[v] Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. С. 541.
[vi] Тхоржевский И.И. Столыпин в Сибири // Возрождение. № 2812. Париж. 1933. 12 февраля.
[vii] Падение Царского режима. Т. VII. С. 15.
[viii] Карцов Ю.С. Хроника распада. П.А. Столыпин и его система // Новый журнал. № 137. Нью-Йорк. 1979. С. 111, 115..
[ix] К.П. Победоносцев и его корреспонденты. Т. I. Минск. 2003. С. 61.
[x] Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. С. 541.
[xi] Карцов Ю.С. Хроника распада. П.А. Столыпин и его система. С. 109-111.
[xii] Курлов П.Г. Гибель Императорской России. С. 111.
[xiii] Падение Царского режима. Т. II. С. 439.
[xiv] Карцов Ю.С. Хроника распада. П.А. Столыпин и его система. С. 113.
[xv] Из дневника Льва Тихомирова // Красный архив. 1936. № 1 (74). С. 183.
[xvi] Там же. С. 184.
[xvii] Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. С. 543.
[xviii] Шульгин В.В. «Что нам в них не нравится...» С. 48.
[xix] Крыжановский С.Е. Заметки русского консерватора // Вопросы истории. 1997. № 4. С. 108.
[xx] Розанов В.В. В нашей смуте. М. 2004. С. 139.
[xxi] Кара-Мурза С.Г. Второе предупреждение. М. 2005. С. 22.
[xxii] Толстой Л.Н. Собр. соч. в 22 томах. Т. 19-20. М. 1984. С. 673-675.
[xxiii] Крыжановский С.Е. Заметки русского консерватора // Вопросы истории. 1997. № 4. С. 107-108.
[xxiv] Любимов Д.Н. Памяти С.Е. Крыжановского // Возрождение. Париж. 1935. 17 января. С. 2.
[xxv] Крыжановский С.Е. Заметки русского консерватора // Вопросы истории. 1997. № 4. С. 109-110.
[xxvi] Падение Царского режима. Т. IV. М.-Л. 1925. С. 274.
[xxvii] Крыжановский С.Е. Заметки русского консерватора // Вопросы истории. 1997. № 4. С. 107, 110.
[xxviii] Из архива С.Ю. Витте. Воспоминания. Т. 1. Кн. 2. С. 674
[xxix] Солженицын А.И. Царь. Столыпин. Ленин. Главы из книги «Красное колесо». Екатеринбург. - М. 2008. С. 111.
[xxx] Из архива С.Ю. Витте. Воспоминания. Т. 1. Кн. 2. С. 883.
[xxxi] Там же. С. 899.
[xxxii] Разгон II Государственной думы // Красный архив. Т. 43. М. 1930. С. 67.
[xxxiii] Записки Ф.А. Головина // Красный архив. Т. 19. М. 1926. С. 127.
[xxxiv] Тхоржевский И.И. Люди, делавшие историю // Возрождение. № 4030. Париж. 1936. 17 июня.
[xxxv] Из архива С.Ю. Витте. Воспоминания. Т. 1. Кн. 2. С. 864.
[xxxvi] Тхоржевский И.И. А.И. Гучков и его портреты // Возрождение. № 3946. Париж. 1936. 22 марта. С. 2.
[xxxvii] Глинка Я.В. Одиннадцать лет в Государственной думе. С. 72.
[xxxviii] Тхоржевский И.И. П.А. Столыпин // Возрождение. № 4042. Париж. 1936. 5 сентября.
[xxxix] Падение Царского режима. Т. VI. М.-Л. 1926. С. 252-253.
[xl] Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. С. 603.
[xli] Лопухин В.Б. Люди и политика (конец XIX - начало ХХ в.) // Вопросы истории. 1966. № 10. С. 111.
[xlii] Шульгин В.В. Последний очевидец. С. 141.
[xliii] Крыжановский С.Е. Заметки русского консерватора // Вопросы истории. 1997. № 4. С. 11-112.
[xliv] Таубе М.А. «Зарницы». Воспоминания о трагической судьбе предреволюционной России (1900-1917). М. 2007. С. 146-147.
[xlv] Справочник по истории Коммунистической партии и Советского Союза 1898-1991 // Материалы интернета.
[xlvi] Столыпин П.А. Переписка. М. 2004. С. 491.
[xlvii] Шульгин В.В. «Что нам в них не нравится...» С. 51.
[xlviii] Розанов В.В. В нашей смуте. С. 140.
[xlix] Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. С. 586.
[l] Крыжановский С.Е. Воспоминания. С. 91.
[li] Маклаков В.А. Вторая Государственная дума. С. 294.
[lii] Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. С. 583.
[liii] Александр Иванович Гучков рассказывает... С. 46.
[liv] Записки Ф.А. Головина // Красный архив. Т. 19. М. 1926. С. 135.
[lv] Маклаков В.А. Вторая Государственная дума. С. 292.
[lvi] Там же. С. 295.
[lvii] Курлов П.Г. Гибель Императорской России. С. 118.
[lviii] Савич Н.В. Три встречи (А.В. Колчак и Государственная дума) // Архив русской революции. Т. Х Берлин. 1923. С. 172.
[lix] Тхоржевский И.И. Люди, делавшие историю // Возрождение. № 4030. Париж. 1936. 17 июня.
[lx] Из дневника Льва Тихомирова // Красный архив. 1936. № 1 (74). С. 163.
[lxi] Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. С. 578.
[lxii] Там же. С. 592.
[lxiii] «...И даны будут Жене два крыла». Сб. к 50-летию С. В. Фомина. М. «Паломникъ». 2002. С. 515.
[lxiv] Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. С. 593.
[lxv] Фриз Г.Л. Церковь, религия и политическая культура на закате старой России // История СССР. 1991. № 2. С. 112, 118.
[lxvi] «...И даны будут Жене два крыла». С. 511.
[lxvii] Там же. С. 516.
[lxviii] Там же. С. 517.
[lxix] Там же. С. 519.
[lxx] Там же.
[lxxi] Шипов Д.Н. Воспоминания и думы о пережитом. М. 1918. С. 461.
[lxxii] Переписка Н.А. Романова и П.А. Столыпина // Красный архив. Т. 5. М. 1924. С. 105-107.
[lxxiii] Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. С. 593-595.
[lxxiv] Переписка Н.А. Романова и П.А. Столыпина // Красный архив. Т. 5. М. 1924. С. 106.
[lxxv] Там же. С. 105.
[lxxvi] Александр Иванович Гучков рассказывает... С. 49.
[lxxvii] А.И. Гучков в третьей Государственной думе. 1907-1912 гг. СПб. 1912. С. 119.
[lxxviii] Гучков-Френкин А.И. Московская сага. С. 487.
[lxxix] Васильев А.Т. Охрана. Русская секретная полиция // «Охранка». Воспоминания руководителей политического сыска. Т. 2. М. 2004. С. 454-455.
[lxxx] Сенин А.С. Александр Иванович Гучков. М. 1996. С. 116.
[lxxxi] Курлов П.Г. Гибель Императорской России. С. 108.
[lxxxii] Бурцев В.Л. В погоне за провокаторами. «Протоколы сионских мудрецов» - доказанный подлог. М. 1991. С. 291.
[lxxxiii] Там же. С. 293. Варианты: Там же. С. 291.
[lxxxiv] Там же. С. 293.
[lxxxv] Там же.
[lxxxvi] Посев. Франкфурт-на-Майне. 1991. № 2. С. 146.
[lxxxvii] Столыпин о «Сионских протоколах» // Еврейская трибуна. Париж. 1922. декабря.
[lxxxviii] Николаевский Б.И. История одного предателя. Террористы и политическая полиция. М. 1991. С. 33-35; Бурцев В.Л. В погоне за провокаторами. С. 368.
[lxxxix] ГАРФ. Ф. 601.1.2076. Л. 1-25.
[xc] Письма Царской Семьи из заточения. Под ред. Е.Е. Алферьева. Jordanville. 1974. С. 321.
[xci] Дитерихс М.К. Убийство Царской Семьи и членов Дома Романовых на Урале. Ч. 1. М.1991. С. 180-181.
[xcii] Гибель Царской Семьи. Материалы следствия по делу об убийстве Царской Семьи (август 1918 - февраль 1920). Сост. Н. Росс. Франкфурт-на-Майне, 1987. С. 45.
[xciii] Там же. С. 469; Соколов Н.А. Убийство Царской Семьи. М. 1990. С. 347.
[xciv] Там же. С. 243.
[xcv] Дневник Императора Николая II. М. 1991. С. 672. В комментариях (с. 692) ошибочно указывается, что Государь читал 4-е издание книги С.А. Нилуса (1917), при этом название перепутано с 3-м изданием.
[xcvi] Сыромятников С.Н. Железный министр // Скрипицын В.А. Богатырь мысли, слова и дела. СПб. 1911. С. 64.
[xcvii] Тверской П.А. К историческим материалам о покойном П.А. Столыпине // Вестник Европы. СПб. 1912. № 4. С. 189-190.
[xcviii] Миндлин А.Б. Государственные, политические и общественные деятели Российской Империи в судьбах евреев. 1762-1917. Справочник персоналий. СПб. 2007. С. 313.
[xcix] Союз Русского Народа. По материалам Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства 1917 г. Сост. А. Черновский. М.-Л. 1929. С. 313.
[c] Российская еврейская энциклопедия. Т. 1. М. 1994. С. 247.
[ci] Марков Н.Е. Войны темных сил. С. 148.
[cii] Воинство Святого Георгия. Жизнеописания русских монархистов начала ХХ века. Сост. А.Д. Степанов и А.А. Иванов. СПб. 2006. С. 17-18.
[ciii] Власть и крайне правые партии. Запись беседы Дворцового коменданта В.А. Дедюлина (1908 г.) и Записка члена Совета министра внутренних дел Н.Ч. Зайончковского (1913 г.). Публ. Ю.И. Кирьянова // Исторический архив. 2000. № 1. С. 104.
[civ] Падение Царского режима. Т. VI. С. 197.
[cv] К.Н. Леонтьев - И.И. Фуделю, 20.8.1889.
[cvi] Чхартишвили П.Ш. Черносотенцы в 1917 году // Вопросы истории. 1997. № 8. С. 142.
[cvii] Воинство Святого Георгия. С. 18-19.
[cviii] Черносотенцы у Царя // Московские ведомости. 1906. № 12.
[cix] Воинство Святого Георгия. С. 717-777.
[cx] Русское Знамя. 1907. 5 июня.
[cxi] Воинство Святого Георгия. С. 13.
[cxii] Чхартишвили П.Ш. Черносотенцы в 1917 году. С. 135.
[cxiii] Марков Н.Е. Войны темных сил. С. 147.
[cxiv] Воинство Святого Георгия. С. 717-777.
[cxv] Падение Царского режима. Т. VI. С. 190.
[cxvi] Воинство Святого Георгия. С. 28.
[cxvii] Там же. С. 717-777.
[cxviii] Кожинов В.В. Россия. Век ХХ-й (1901-1939). С. 106.
[cxix] Там же. С. 131.
[cxx] Там же. С. 129.
[cxxi] Степанов С.А. Черная сотня в России (1905-1914 гг.). М. 1992. С. 156; Бутин С.П. Черносотенцы. СПб. 1998. С. 8.
[cxxii] Кирьянов Ю.И. Правые партии в России 1911-1917. М. 2001. С. 58.
[cxxiii] Рылов В.Ю. Правомонархическое движение в Воронежской губернии (1903-1917 гг.). Дисс. ...канд. ист. наук. Воронеж. 2000. С. 52-54.
[cxxiv] Воинство Святого Георгия. С. 29.
[cxxv] Падение Царского режима. Т. VI. С. 191.
[cxxvi] Союз Русского Народа. С. 402.
[cxxvii] Падение Царского режима. Т. VI. С. 177-178.
[cxxviii] Воинство Святого Георгия. С. 27.
[cxxix] Власть и крайне правые партии. С. 103-104.
[cxxx] Воинство Святого Георгия. 35.
[cxxxi] Марков Н.Е. Войны темных сил. С. 147-148.
[cxxxii] Союз Русского Народа. С. 401.
[cxxxiii] Ухтубужский П. [Облеухов Н.Д.] Наши идеалы и русская современность // Прямой путь. СПб. 1912. Вып. I (Октябрь). С. 20.
[cxxxiv] Кирьянов Ю.И. Правые партии в России 1911-1917. С. 56.
[cxxxv] Правые в 1915 - феврале 1917. По перлюстрированным Департаментом полиции письмам. Публ. Ю.И. Кирьянова // Минувшее. Исторический альманах. Т. 14. М.-СПб. 1993. С. 153.
[cxxxvi] Кирьянов Ю.И. Правые партии в России 1911-1917. С. 390.
[cxxxvii] Там же. С. 389.
[cxxxviii] Кирьянов Ю.И. Предисловие // Правые партии. Документы и материалы. Т. I. 1905-1910. М. 1998. С. 20.
[cxxxix] Власть и крайне правые партии. С. 86.
[cxl] Кирьянов Ю.И. Правые партии в России 1911-1917. С. 389.
[cxli] Власть и крайне правые партии. С. 86.
[cxlii] Кирьянов Ю.И. Правые партии в России 1911-1917. С. 393.
[cxliii] Падение Царского режима. Т. I. С. 109.
[cxliv] Мосолов А.А. При Дворе последнего Императора. С. 45-46, 51.
[cxlv] Союз Русского Народа. С. 93.
[cxlvi] Карцов Ю.С. Хроника распада. П.А. Столыпин и его система. С. 116.
[cxlvii] Там же. С. 112-113.
[cxlviii] Падение Царского режима. Т. VI. С. 194-195.
[cxlix] Там же. С. 201.
[cl] Мосолов А.А. При Дворе последнего Императора. С. 184.
[cli] Союз Русского Народа. С. 39-40.
[clii] Падение Царского режима. Т. VI. С. 181, 188, 194.
[cliii] Там же. С. 198.
[cliv] Маклаков В.А. Вторая Государственная дума. С. 287.
[clv] Иванов А.А. Последние защитники Монархии. Фракция правых IV Государственной думы в годы Первой мiровой войны (1914 - февраль 1917). СПб. 2006. С. 76-77.
[clvi] Падение Царского режима. Т. VI. С. 180.
[clvii] Воинство Святого Георгия. С. 97.
[clviii] Там же. С. 90.
[clix] Пеликан Б.А. Черносотенство // Русский Стяг. Белград. 1926. № 14. 30 августа/ 12 сентября. С. 4.
[clx] Воинство Святого Георгия. С. 31, 34.
[clxi] Симпсон Ф.П. Постановление Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства // Искендеров А.А. Закат Империи. М. 2001. С. 383. Со ссылкой на: ГАРФ. Ф. 1467. Оп. 1. Д. 479.
[clxii] Падение Царского режима. Т. III. С. 104.
[clxiii] Чхартишвили П.Ш. Черносотенцы в 1917 году. С. 136.
[clxiv] Маклаков В.А. Из прошлого // Современные записки. Т. 38. Париж. 1929. С. 290.
[clxv] Черменский Е.Д. IV Государственная дума и свержение царизма в России. М. 1976. С. 278-279.
[clxvi] Иванов А.А. Последние защитники Монархии. С. 3.
[clxvii] Воинство Святого Георгия. Жизнеописания русских монархистов начала ХХ века. Сост. А.Д. Степанов и А.А. Иванов. СПб. 2006.
[clxviii] Падение Царского режима. Т. VI. С. 191.
[clxix] Кургинян С.Е. Второй фронт // Наш современник. 2007. № 9. С. 189.
[clxx] Ильин И.А. Собр. Соч. Т. 2. Кн. II. М. 1993. С. 104.
[clxxi] Чхартишвили П.Ш. Черносотенцы в 1917 году. С. 133-134.
[clxxii] Марков Н.Е. Войны темных сил. С. 385.
[clxxiii] Виттенберг Б.М. В поисках утраченных героев: по направлению к Столыпину // Новое литературное обозрение. № 57. М. 2002. С. 336.
[clxxiv] Падение Царского режима. Т. VII. С. 7.
[clxxv] Крыжановский С.Е. Заметки русского консерватора // Вопросы истории. 1997. № 4. С. 108-109.
[clxxvi] Глинка Я.В. Одиннадцать лет в Государственной думе. С. 65.
[clxxvii] Александр Иванович Гучков рассказывает... С. 112.
[clxxviii] Из дневника Льва Тихомирова // Красный архив. 1936. № 1 (74). С. 187.
[clxxix] Коковцов В.Н. Из моего прошлого. Кн. 1. С. 386.
[clxxx] Там же. С. 396-397, 399.
[clxxxi] Савич Н.В. Воспоминания. С. 74, 76.
[clxxxii] Курлов П.Г. Гибель Императорской России. С. 175.
[clxxxiii] Савич Н.В. Воспоминания. С. 75-76.
[clxxxiv] Курлов П.Г. Гибель Императорской России. С. 186.
[clxxxv] Падение Царского режима. Т. VI. С. 301.
[clxxxvi] Коковцов В.Н. Из моего прошлого. Кн. 1. С. 394-395.
[clxxxvii] Шульгин В.В. Последний очевидец. С. 175.
[clxxxviii] Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. С. 588.
[clxxxix] Александр Иванович Гучков рассказывает... С. 113.
[cxc] Там же. С. 83.
[cxci] Курлов П.Г. Гибель Императорской России. С. 141.
[cxcii] Там же.
[cxciii] Коковцов В.Н. Из моего прошлого. Кн. 1. С. 406.
[cxciv] Там же. С. 407.
[cxcv] Александр Иванович Гучков рассказывает... С. 110.
[cxcvi] Глинка Я.В. Одиннадцать лет в Государственной думе. С. 82.
[cxcvii] Лопухин В.Б. Люди и политика (конец XIX - начало ХХ в.) // Вопросы истории. 1966. № 10. С. 111.
[cxcviii] Солженицын А.И. Царь. Столыпин. Ленин. Главы из книги «Красное колесо». Екатеринбург. - М. 2008. С. 136-137.
[cxcix] Правые партии. Документы и материалы. Т. 1. 1905-1910. М. 1998. С. 423.
[cc] Охота за масонами, или похождения асессора Алексеева // Былое. 1917. № 4. С. 142.
[cci] Падение Царского режима. Т. III. С. 333.
[ccii] Гоголь Н.В. Собр. соч. Т. 2. М. 1976. С. 118.
_1.jpg)
