(Продолжение. Начало в № 2, 3)
...Тем временем со всех сторон прибывали русские рекруты; одушевление народное достигло неистовства, и линия сообщений у французов оказалась под угрозой с обоих концов. Вот тут-то он почувствовал, что попал в мешок, и перепугался, как бы его в нем не завязали. Он стал отпускать русских с паспортами в Санкт-Петербург, дабы они передали его слова, но слушать сие никто не хотел. Тогда попытался он своей августейшей рукою писать к Российскому Императору: никакого ответа. Дело принимало угрожающий оборот. Бонапарте послал в Главную квартиру Лористона, которого князь Кутузов принял в присутствии нескольких офицеров, в том числе английских. Лористон говорил о мире и забвении зла. Князь отвечал ему, что не желает и слышать таких слов, пока хоть один француз остается во владениях Императора. Тогда сей Missus Dominicus1 спросил, нельзя ли передать письмо к Его Императорскому Величеству. «Я могу, - ответствовал фельдмаршал, - принять его в открытом виде, и если там есть хоть одно слово о мире, оно не может быть отослано - так мне приказали». И вот никакой надежды на мир, а зима тем временем приближается, провиант тает, уже едят лошадей, кошек и несчастных ворон, которые, как вы помните, здесь почти домашние. Нет ни одежды, ни обуви; обозы захватывают, порох взрывают, курьеров излавливают; мы уже читаем в Петербурге собственноручные его письма к куму Савари, к сенату и даже к бедной Марии Луизе. [...]
Ни слова, ни цифры не могут дать даже приблизительного понятия о страшном изничтожении всех и всяких средств существования. И если только вспомнить [...], что сей огненный поток, спаливший Москву, притек от самой Вильны, ужас леденит сердце. Разорены первейшие фамилии: я почти каждый день вижу супругу князя Алексея Голицына, женщину весьма редких достоинств. Совсем недавно у нее было тридцать тысяч крестьян, то есть 30000 луидоров ренты. Всё это потеряно. Ужасное сие несчастие переносит она со спокойным смирением, которое вызывает у меня чувство горечи и восхищения. Она сократила все расходы и отослала прислугу, а когда говорит со смехом, что три дня в неделю нанимает для себя карету, мне просто стыдно садиться возле ее дома в свою собственную. Не больше повезло и княгине Долгорукой. И вообще русские переносят великое сие бедствие с самой достойной твердостию. Если тиран сгинет в их пределах, смерть его обойдется им дорогою ценою, но, я полагаю, честь покончить с ним уготована все-таки французам»v.
(28.10.1812): «В течение сего достопамятного 1812 года русские заслужили ту славу, для которой неприменимы такие слова, как если бы и однако: это слова всеобщего единодушия, беззаветной верности и неколебимой стойкости; что касается достоинств чисто военных, на мой взгляд, ограничиваются они одной только заслуживающей высшего восхищения храбростью. [...] ... Не думаю, чтобы русский солдат имел себе равных, и уж во всяком случае никого нет лучше него. Полагаю, и в этой войне французский солдат никогда не мог устоять в единоборстве с ним»vi.
«В бывшем Крестовоздвиженском монастыре, - повествует свидетель, - смертельно били казначея и монашествующих, допрашивая, где утварь; по вскрытии полов нашли спрятанное».
В Богоявленском монастыре неприятели «приходили во множестве, таскали казначея за волосы и бороду, уставляли в грудь штыки, домогаясь, где имущество, разломали кладовые и всё разграбили».
В Николаевском Греческом монастыре «3-го сентября неприятели разбили двери церквей и кладовых и расхитили всё». Затем они обнажили архимандрита и братию и «заставили нести награбленное монастырское имение», причем архимандриту пришлось тащить пять пудов муки, «что он и исполнил, прикрывши свою наготу рогожею».
В Новинском монастыре неприятели долго истязали престарелого наместника Никодима»xii.
Дошедшими до нас документами не установлено ни единого случая добровольной выдачи супостату православным духовенством церковного имущества.
«Дьякон Успенской церкви Алексей Яковлев, священник церкви Казанской иконы Божией Матери села Коломенское Афанасий Ипатов и священник Вознесенской церкви Алексей Марков подверглись побоям, но не выдали врагу местонахождения церковных ценностей. При этом Алексея Маркова французы подвергли оскорблению: обрили ему голову и бороду. Забиты до смерти при защите церковного имущества были: священник Николаевской, в Кошелях, церкви Иван Петров, священник Архангельского собора Иван Гаврилов, священник Николаевской, на Студенце, церкви Алексей Иванов, дьякон Николаевской церкви Михаил Федоров. Измученные пытками, скончались вскоре после освобождения Москвы священник Николотолмачевской церкви Иоанн Андреев и священник Николаевской, в Гнездниках, церкви Петр Катышев»xiii.
«Грабежи в московских церквах и монастырях сплошь и рядом сопровождались кощунствами. Во многих храмах были устроены конюшни и сеновалы. На иконостасах развешивалась сбруя. Престолы и жертвенники заменяли собою столы. Иконы часто служили солдатам мишенями.
Не избежали поругания и кремлевские храмы. В Успенском соборе стояли лошади, покрытые вместо попон ризами. Тут же находились плавильные горны и весы для взвешивания переплавленного в слитки золота и серебра (на иконостасе была пометка: «325 пудов серебра и 18 пудов золота»). В храме Спаса на Бору и Николы Гостунского были устроены сеновалы и склады овса для лошадей Наполеона. В Верхоспасском соборе стояли кровати. В алтаре главного храма Чудова монастыря ночевал обыкновенно Даву, когда приезжал с докладами с Девичьего поля.
В некоторых монастырях были устроены бойни. Соборная церковь Петровского монастыря представляла собою, по рассказу очевидца, следующую картину: «вокруг стен на широких полках лежали разные части мяса; на паникадилах и на вколоченных в иконостас гвоздях висели внутренности животных и разные птицы; весь монастырский помост был покрыт запекшейся кровью; в некоторых местах валялись внутренности животных, которые гниением производили сильное зловоние». Бойни были устроены также в Даниловском монастыре и церкви Вознесения у Серпуховских ворот. В Петропавловской церкви в Лефортове помещали назначенных к убою быков»xiv.
Рвитесь на лошади в Божий дом!
Перепивайтесь кровавым пойлом!
Стойла - в соборы! Соборы - в стойла!3
«Неужели, - недоумевал 14-летний ученик Славяно-греко-латинской академии А. Рязанов, свидетель московских безчинств Великой армии, - западные народы, освященные учением Евангелия, не знают, что и русские не идолопоклонники, но так же, как и они, исповедуют веру христианскую и имеют храмы во славу Всемогущего Бога, для приношения молений, в которых совершается Безкровная жертва, в воспоминание страданий и крестной за нас смерти Богочеловека - Иисуса Христа? Неужели война принуждает отвергать религию и делает христиан богоотступниками - изуверами? Неужели между враждующими истребляется всякая мысль о благочестии к вере и заменяется богохульством?..»xv
Русский подросток не понимал, что действительность была много страшнее, чем казалось ему.
«Вам будут понятны отношения этих войск к христианской вере, - сообщал настоятель московского костела Св. Людовика аббат Сюррюг своему собрату, - когда вы узнаете, что при 400 тысячах человек, перешедших через Неман, не было ни одного священника. Для них религия - слово, лишенное всякого смысла»xvi.
Характерно, что и воины других государств, входивших в состав Великой армии, также поднабрались французского революционного духа. Помянутый католический священник свидетельствовал, что «разврат нынешних французов и других католического исповедания воинов Наполеоновской армии превосходит всякое вероятие. По вступлении их в Москву, однажды только, при самом начале достопамятного их там пребывания, три офицера забрели в церковь [...] Вместо благоговения ко храму Всевышнего, развалившись на скамейке в неблагопристойном виде, с лорнетом в руках, посвистывая, зевали они во все стороны и, не видя женщин, ушли, оказав всевозможные знаки ругательства и пренебрежения ко всему священному. После сего во все время их пребывания ни один солдат, ни офицер, ни генерал не заглянули в церковь. По изгнании их из Москвы, когда самый сей священник, соболезнуя о сих заблудших овцах, по внушению совести своей, решился посетить больницу, в которой оставалось множество больных и раненых, лежавших почти при последнем издыхании, был он, к неожиданному удивлению, встречен насмешками и ругательствами, которое, наконец, превратилось в угрозы, и он с опасностию собственной жизни принужден был удалиться и оставить сих несчастных в закоснелом их безверии. Вот плоды французского воспитания!»xvii
Из 12 тысяч скончавшихся в Москве солдат и офицеров Великой армии только двое были погребены по христианскому обряду, остальных, как падаль, закапывали в садах и на пустырях.
Описанные нами преступления творились повсюду, где ступала вражеская нога.
О них свидетельствовали не только москвичи, но и жители других городов и селений Российской Империи вплоть до крайних западных ее пределов.
«...Чтобы яснее представить себе высочайшую степень страха, в каком находились московские жители, стоит только заметить, что даже самые женщины, которые прежде, может быть, не могли равнодушно смотреть на печальные обряды погребения, скрывались от поруганий и неистовства злодеев между полуобнаженными трупами, валявшимися по открытым местам, для того только, чтобы провесть несколько часов, а иногда и ночей как бы в безопасности»xviii.
«Две дочери одного почтенного гражданина, будучи преследуемы злодеями, бежали от них к берегу Москвы-реки и, не видя себе ни откуда спасения, бросились одна за другою в глубину, и смертию своею сберегли честь и невинность»xix.
«Все наши церкви обращены в конюшни. Наполеон, иначе сатана, начал с того, что сжег дома со службами, а лошадей поставил в церкви. Знаешь ли, что, несмотря на отвращение, которое я чувствую к нему, мне становится страшно за него в виду совершаемых им святотатств. Нельзя было вообразить ничего подобного, нигде в истории не встретишь похожего на то, что совершается в наше время»xx.
«...Французы обращали церкви в кухни и конюшни, иконы употребляли на дрова или бросали в ретирады, оборвав все украшения. Они обедают и ужинают на престолах и всячески святотатствуют»xxi.
«...Чудовища эти откапывают мертвецов, чтобы грабить могилы»xxii.
«Супруга покойного генерал-фельдмаршала князя Репнина покоилась в особом памятнике, в окрестностях Вильны. Наши войска, овладев ныне сим городом, нашли, что монумент княгини Репниной разбит, тело ее выкопано и гроб открыт, для похищения перстней и тому подобных украшений! Что может служить препоною безбожной алчности такого народа, который вырыл тела Св. Людовика, Генриха IV, Людовика XIV и уничтожил их останки. Всем известно, что, когда открыт был гроб Генриха IV, то одна женщина, бросясь на вынутое иссохшее тело, ударила по щеке и начала топтать его ногами!»xxiii
«...Французы, - подводил итоги в феврале 1813 г. современник и очевидец, - превзошли неистовством самих американцев, антропофагов и дозволили себе всё то, до чего только может довести необузданность подлой черни, когда она, неся в руке меч или дубину, напьется по горло и не помнит ни Бога, ни Государя, ни чести, ни нравов, ни прав народных; когда сволочь сия уподобится, так сказать, скотам, валяющимся в тине и находящим роскошь свою в мерзости, сладость в гнусности, удовольствие в неистовстве»xxiv.
Вера и для предводителя этих варваров из Европы была также пустым звуком. «Если бы я верил в Бога, - открыто заявлял Наполеон, - разве я мог сделать то, что я сделал?.. Какой там Бог?»xxv
О том, как обстояли дела с верой у Наполеона, хорошо видно из его откровений на острове Св. Елены, незадолго до кончины: «...Я ожидал воздаяния в виде счастья в загробной жизни! Какого еще воздаяния я вправе ожидать? Я, который сделал столь выдающуюся и столь бурную карьеру, не совершив не единого преступления. [...] Я могу предстать перед судом Божьим, я могу без страха ждать Его приговора. Он увидит, что моя совесть не отягощена думами об умышленных и жестоких убийствах, об отравлениях - обычных делах для тех, чьи жизни напоминали мою жизнь. Я думал лишь о славе, мощи и величии Франции». При этом свою внеконфессиональность он оправдывал путем логических манипуляций: «...Нельзя сомневаться в том, что неверие, которое я чувствовал как император, было выгодно тем нациям, которыми я должен был править. Разве я мог бы одинаково относиться к различным религиям, противостоящим друг другу, находись я под влиянием одной из них? Разве я смог бы сохранить независимость моего мышления и моих действий под контролем духовника, который руководил бы мной, пугая адом?»xxvi
Всё это, еще раз подчеркнем, были не отдельные эксцессы, а совершенно определенная система.
Но вот закончилось пленение...
«При въезде на погорелище Царской столицы, - вспоминал один из первых вошедших в оставленную Наполеоном разоренную Москву князь А.А. Шаховской, - мы увидели подле Каретного ряда старуху, выходившую из развалин; она, взглянув на нас, вскрикнула: «А... русские!» и в исступлении радости, перекрестясь, она поклонилась нам в землю»xxvii.
Что же застали русские, возвратившиеся в Москву?
В пяти местах взорванный Кремль, выжженную Грановитую палату... С Ивана Великого, главной колокольни Московского Кремля, безбожники сняли крест, отправив его в Париж. Уходя из Москвы, французы пытались взорвать и саму колокольнюxxviii. Кощунственно осквернены были раки со св. мощамиxxix. Большинство святых ликов, особенно в кремлевских соборах, глядело на освободителей выколотыми глазамиxxx.
Таковы, как писали тогда, были «следы зверства и лютости».
«Москвы нет! - писал из Нижнего поэт К.Н. Батюшков. - Потеря невозвратная! Гибель друзей, святыня, мирное убежище наук, - всё осквернено шайкой варваров... Сколько зла! Когда будет ему конец?»xxxi
Прославленный впоследствии партизан А.С. Фигнер говорил другу: «Я не переживу Москвы, я возвращаюсь в нее и убью Наполеона»xxxii.
Прошло сто лет, и вот что в «юбилейном издании» в честь 100-летия Отечественной войны 1812 г. писал московский историк А.К. Дживелегов4: «16 октября 1815 года корабль, который вез Наполеона, пристал к св. Елене. Жизнь кончилась. Начиналось житие»xxxiii. (В соответствии, между прочим, с представлениями самого тирана в последние годы жизни: «Внимание всего мiра приковано к нам! Мы - мученики за безсмертное дело! Миллионы людей оплакивают нас, наша страна тоскует о нас, и слава скорбит о нашей судьбе! Мы здесь боремся против угнетения богов, и народы молятся за нас!»xxxiv)
Далее, воистину, ехать было некуда. И мы приплыли! К поражению в войне! К революции! К братоубийственной бойне, войне гражданской!
Вообще столетний юбилей Двенадцатого года еще раз продемонстрировал водораздел тех сил, которые менее чем через пять лет совершили и поддержали государственный переворот в России.
«Особую ярость всех сторонников парламентаризма, - отмечают современные исследователи, - вызвала брошюра В.В. Назаревского «Великая Отечественная война 1812 года. В память ее столетия», изданная Училищным Советом при Святейшем Синоде...»xxxv
«В конце XVIII века Франция, - справедливо писал автор этого труда, - была охвачена страшной смутой, Король Французский Людовик XVI своими уступками требованиям революционеров довел дело до того, что был лишен последних остатков когда-то неограниченной своей власти и был, наконец, казнен бунтовщиками. Власть, выпущенная из рук Королем и законным правительством, стала достоянием своекорыстных честолюбцев и дикой разнузданной черни [...] Наполеон понял, что время революционной смуты - самая удобная пора, чтобы выдвинуться человеку предприимчивому и неразборчивому в средствах»xxxvi.
Показательно, что в составленном к столетию Великой годины либеральной профессурой семитомнике «Отечественная война и русское общество» практически не упоминается о кощунствах и святотатствах, совершенных в Москве «просвещенными» европейцами-атеистами.
Заявили о себе в те дни и вольные каменщики. Французская промасонская газета «La Guerre Sociale» анархиста Эрве по поводу Бородинских торжеств в России писала: «Все приходит в свое время... Были времена, когда и французская армия, предводительствуемая своими королями и императорами, в той же потрясающей своей величественностью тишине с благоговением и обнаженной головою слушала также утреннюю и вечернюю молитвы. Но эти времена прошли, и мы надеемся, что они уже не вернутся»xxxvii.
Но тогда, в 1812-м под воздействием этих несомненных ужасных фактов высшее русское общество вынуждено было изменить свои взгляды.
«...В моем сердце, - писал через несколько лет после нашествия оптинским старцам игумен Антоний (Бочков), - живет и кровоточащей раной доселе болит осквернение святынь Московского Кремля. Горе тем сынам России, кто об этом позабудет, горе той России, у которой народятся такие дети!»xxxviii
Те же мысли, правда, уже позднее, высказывал святитель Феофан Затворник: «Нас увлекает просвещенная Европа... Да, там впервые восстановлены изгнанные было из мiра мерзости языческие; оттуда уже перешли они и переходят и к нам. Вдохнув в себя этот адский угар, мы кружимся, как помешанные, сами себя не помня. Но припомним двенадцатый год: зачем это приходили к нам французы? Бог послал их истребить то зло, которое мы у них же переняли. [...] Таков закон правды Божией: тем врачевать от греха, чем кто увлекается к нему» xxxix.
«Святитель, как мы видим, - так, уже в наши, дни растолковывал приведенные слова один из великих светильников русского зарубежья архиепископ Аверкий (Таушев), - резко осуждает наше неразумное увлечение [...] полуязыческой западной культурой, и в особенности французоманию, доходившую до презрения к своему родному языку и замены его французским. И это страшное, можно сказать, стихийное нашествие на нас французов и с ними других европейских народов («двадесяти язык») в 1812 году было, по мысли святителя Феофана, ничем иным, как целительным средством, которое употребил Господь для того, чтобы мы прозрели и воочию увидели чего стоит эта мнимая западная культура. Когда в Отечественную войну французы, столь обаятельные и галантные в светских салонах, обнаружили все свое внутреннее безстыдство, «буйство» и «зверонравность», храмы Божии не постыдились обратить в конюшни и надругались над нашими святынями, тогда только познали мы истинную цену той лжекультуры, которой так безрассудно прежде увлекались»xl.
За совершенные святотатства, кощунства и насилия вскоре
последовало Божие возмездие, ибо недаром сказано: «Мне отмщение, Аз
воздам» (Втор. 32, 35).
Вновь предоставим слово непосредственным свидетелям.
(13.11.1812): «Страдания, выпавшие на долю французов, не поддаются описанию. Истинная правда, что они едят человеческое мясо, его находили в карманах у пленных. Генерал Корф видел трех французов, которые жарили человека: он сообщает об этом в собственноручном письме, доступном здесь для прочтения каждому желающему. Подтверждает сие и Сам Император»xli.
«Вильна, 9/21 декабря. Я не в состоянии описать тебе ту дорогу, которой я проехал. Трупы французов загораживают путь, и весь тракт на протяжении от Москвы до границы (около восьмисот верст) похож на непрерывное поле сражения. Когда подъезжаешь к деревням, большею частию сожженным, зрелище еще ужаснее. Скученные груды тел в домах, многие совсем обгоревшие, так как сии несчастные уже не имели сил выйти наружу. Я видел дома с 500 и более трупами, среди коих трое-четверо еще живых, раздетых до рубашки, и это при одиннадцати градусах мороза. Один из них сказал мне: «Сударь, вызволите меня отсюда или убейте. Меня зовут Норман де Флажеак, я такой же офицер, как и вы». Однако не было никакой возможности помочь этому человеку. Ему дали одежду, но пришлось оставить его в сем ужасном месте»xlii.
(17.12.1812): «Пленный умирает от голода и мороза, тепло и пища тоже убивают его. Великий Князь Константин [Павлович] самолично привел нескольких из сих несчастных к своим кухням и приказал сделать для них всё возможное: проглотив несколько ложек супа, они падали замертво. Уже два месяца питаются они падалью, отбросами и даже человеческим мясом (теперь в этом нет уже никакого сомнения) и вследствие сего испускают такое зловоние, что даже трое или четверо сих несчастных делают дом непригодным для ночлега. [...] Прибывший 22 декабря (н.ст.) в Вильну Император сообщает, что до конца жизни не забудет открывшегося ему ужасного зрелища. Он тут же назначил генерала графа Сен-При, достойнейшего французского офицера (на русской службе), надзирать за всеми пленными, дабы причиняли им возможно менее зла»xliii.
К 25 декабря 1812 г. на территории России не оставалось ни одного вооруженного неприятельского солдата.
В день Рождества Христова во всех храмах Империи с амвона читали Государев Манифест:
«С сердечной радостию и горячею к Богу благодарностью объявляем Мы любезным Нашим верноподданным, что событие превзошло даже и самую надежду Нашу и что объявленное Нами при открытии войны сей свыше веры исполнилось: уже нет ни единого врага на лице земли Нашей, или лучше сказать, все они здесь остались, но как? Мертвые, раненые и пленные. Сам гордый повелитель и предводитель их едва с главными чиновниками своими ускакать мог, растеряв все свое воинство и все привезенные с собою пушки, которых более тысячи, не считая зарытых и потопленных им, отбили у него и находятся в руках наших. Зрелище погибели войск его невероятно! Едва можно собственным глазам поверить.
Кто мог сие сделать?
Не отнимая достойной славы ни у главнокомандующего войсками Нашими знаменитого полководца, принесшего безсмертные отечеству заслуги, ни у других искусных и мужественных вождей и военачальников, ознаменовавших себя рвением и усердием, ни вообще у всего храброго Нашего воинства, можем сказать, что содеянное ими есть превыше сил человеческих.
Итак, да познаем в великом деле сем Промысл Божий. Повергнемся пред Святым Его Престолом и, видя ясно руку Его, покаравшую гордость и злочестие, вместо тщеславия и кичения о победах наших, научимся из сего великого и страшного примера быть кроткими и смиренными законов и воли Его исполнителями, не похожими на сих отпадших от веры осквернителей храмов Божиих, врагов наших, которых тела в несметном количестве являются пищею псам и вранам! Велик наш Бог в милостях и во гневе Своем! Пойдем благостию дел и чистотою чувств и помышлений наших, единственным ведущим к нему путем, в храм святости Его, и там, увенчанные от руки Его славою, возблагодарим за излиянные на нас щедроты и припадем к нему с теплыми молитвами, да продлит милость Свою над нами и, прекратя брани и битвы, ниспошлет к нам побед победу, желанный мир и тишину»xlv.
А еще Государь сказал Своим генералам: «Тот, кто не признает за всем происшедшим действия Высших Сил, недостоин звания человека». Если бы вы жили здесь во время достопамятных кампаний 1812 и 1813 гг., то знали бы, на каких неуловимых нитях висела судьба всего мiра и сколь справедливы сии слова Императора»xlvi.
Сноски
1 Посланец господина (лат.).
2 М.Ю. Лермонтов. Бородино (1837).
3 Марина Цветаева. Кровных коней запрягайте в дровни (1918).
4 На московской квартире этого масона в 1916-1917 гг. собирался «тайный клуб» во главе с врагом России и Государя английским послом Джорджем Бьюкененом (Берберова Н.Н. Люди и ложи. Русские масоны ХХ столетия. Харьков. - М. 1997. С. 153).
Примечания
i Граф Жозеф де Местр. Петербургские письма. С. 208.
ii Там же. С. 216-217.
iii Там же. С. 219-220.
iv Там же. С. 223.
v Там же. С. 226-228.
vi Там же. С. 231.
vii Матвеев Н. Москва и жизнь в ней накануне нашествия 1812 г. М. 1912. С. 237.
viii Описание Отечественной войны 1812 года по Высочайшему повелению сочиненное генерал-лейтенантом Михайловским-Данилевским. Изд. 2-е. Ч. I. С. 258.
ix Моров В.Г. Ода Пушкина «Вольность» и «Арзамас». С. 39.
x Московские храмы по уходе французов. Запись И.М. Снегирева // Русский архив. 1912. Вып. 6. С. 243; Рапорт Св. Синоду викария Московской митрополии Августина, епископа Дмитровского. 4 ноября 1812 г. // Отечественная война в письмах современников Н. Дубровина. Записки Императорской Академии наук. Т. 43. С. 213.
xi Описание Отечественной войны 1812 года по Высочайшему повелению сочиненное генерал-лейтенантом Михайловским-Данилевским. Изд. 2-е. Ч. II. С. 73.
xii 1812. Дневник Отечественной войны. С. 466-467.
xiii Мельникова Л.В. Русская Православная Церковь в Отечественной войне 1812 года. С. 127.
xiv 1812. Дневник Отечественной войны. С. 491-492.
xv Рязанов А. Воспоминания очевидца о пребывании французов в Москве в 1812 году. М. 1862. С. 145.
xvi 1812. Дневник Отечественной войны. С. 492.
xvii Пожар Москвы. По воспоминаниям и переписке современников. М. 1911. С. 117.
xviii Там же. С. 11.
xix Там же. С. 12.
xx Там же. С. 54.
xxi Там же. С. 57.
xxii Там же. С. 71.
xxiii Там же. С. 118.
xxiv Там же. С. 151.
xxv Алданов М. Святая Елена - маленький островок. Берлин. 1910. С. 91.
xxvi Граф Лас-Каз. Мемориал Святой Елены. Т. I. С. 661.
xxvii Отечественная война и русское общество. Т. IV. М. 1912. С. 121.
xxviii Граф Жозеф де Местр. Петербургские письма. С. 231.
xxix Из дневника 1812 и 1813 гг. о Московском разорении // Русский архив. 1895. Т. I. С. 213.
xxx Мельникова Л.В. Русская Православная Церковь в Отечественной войне 1812 года. С. 139.
xxxi Отечественная война и русское общество. Т. IV. С. 154.
xxxii Там же. С. 156.
xxxiii Там же. С. 121.
xxxiv Граф Лас-Каз. Мемориал Святой Елены. Т. I. М. 2010. С. 258.
xxxv Лапин В.В. 100-летний юбилей Отечественной войны 1812 года и политическая борьба. (По материалам российских газет) // Россия в XIX-ХХ вв. СПб. 1998. С. 162.
xxxvi Назаревский Б.В. Великая Отечественная война 1812 года. В память ее столетия. 1812-1912. СПб. 1912. С. 7-8.
xxxvii Нилус С.А. «Близ есть, при дверех». Сергиев Посад. 1917. С. 184.
xxxviii Нилус С.А. На берегу Божьей реки. Т. 2. Сан-Франциско. 1969. С. 169.
xxxix Архиепископ Аверкий (Таушев). Провозвестник кары Божией русскому народу. Джорданвилль. 1964. С. 20.
xl Там же. С. 21.
xli Граф Жозеф де Местр. Петербургские письма. С. 231.
xlii Там же. С. 232.
xliii Там же. С. 232-233.
xliv Мельникова Л.В. Русская Православная Церковь в Отечественной войне 1812 года. С. 150-152.
xlv 1812. Дневник Отечественной войны. С. 652-654.
xlvi Граф Жозеф де Местр. Петербургские письма. С. 251.
Оргия безбожной Европы
Об этой Великой эпопее, пусть зачастую и недооценивая подлинный
ее смысл, написано немало. Несомненный интерес представляют выдержки из
писем посланника при Императорском Дворе в Санкт-Петербурге Сардинского
Короля графа Жозефа де Местра. По его собственным словам, он знал всего
два-три русских слова, но Россию и русских ему дано было понять.
Да, странным был этот поход...
(22.6.1812): «Отступая, русские или уничтожают все, или забирают с
собой; они не оставляют ни лошади, ни коровы, ни барана, ни курицы.
Французы, со своей стороны, приходят подобно изголодавшимся диким
зверям. У них нет ни сапог, ни одежды, ни хлеба, ни даже денег, одно
лишь ружье, впрочем, превосходное; но они откладывают его в сторону,
чтобы идти по домам и забирать там всё оставшееся после дотошного
изничтожения»i.
(5.8.1812): «...Самая главная его ошибка была в том, что он не
понял характер сей нации. Это пример того [...], сколь надобно быть
осмотрительным в суждениях о народах. Все книги полны деспотизмом и
рабством русских: могу заверить вас - нигде человек не пользуется
большею свободою и возможностью делать всё, чего бы он ни пожелал [...]
Бонапарте полагал, что будет иметь дело со знакомыми нам всем городскими
жителями Франции или Италии; трудно даже выразить, сколь он ошибся»ii.
(2-3.9.1812): «Ежели русские проиграют, последствия будут
неисчислимы. Легко говорить: мы отступим до самой Астрахани и т.д., но
кто знает, что случится потом? Здесь [в С.-Петербурге] уже все сложили
свои пожитки, начиная с Двора. [...] Вашему Превосходительству трудно
представит себе, сколь дерзкие речи нам приходится выслушивать, а ведь
иностранец не знает и сотой доли того, что говорится. Когда я вижу с
одной стороны глубокое и безмолвное чинопочитание, о котором писал вам, а
с другой - всё то, на что здесь осмеливаются, я совсем перестаю
понимать человеческую природу»iii.
(10.9.1812): «...Император говорит и даже приказывает повторять
Его слова о том, что никакой мир невозможен. Нация или, по крайней мере,
большая ее часть думает так же, и простой крестьянин берется за оружие с
лакодемонским рвением»iv.
(16.10.1812): «Французы вторглись в Россию. [...] Наполеон [...]
бросился на Москву в уверенности уйти победителем с мирным договором в
кармане. И что же? Русская Армия без страха и упрека отступила на 1500
верст, побивая неприятеля всякий раз, когда сталкивалась с ним, и в
течение целых трех месяцев продолжала ретироваться, не давая французам
возможности рассеять или окружить хотя бы один из ее корпусов,
разбросанных на пространстве в 300 верст. Наполеон заговорил о свободе,
но его презрели, а каждый крестьянин собственными своими руками сжег
родной дом и бежал от французов. [...]
Звезды Наполеона
...Тем временем со всех сторон прибывали русские рекруты; одушевление народное достигло неистовства, и линия сообщений у французов оказалась под угрозой с обоих концов. Вот тут-то он почувствовал, что попал в мешок, и перепугался, как бы его в нем не завязали. Он стал отпускать русских с паспортами в Санкт-Петербург, дабы они передали его слова, но слушать сие никто не хотел. Тогда попытался он своей августейшей рукою писать к Российскому Императору: никакого ответа. Дело принимало угрожающий оборот. Бонапарте послал в Главную квартиру Лористона, которого князь Кутузов принял в присутствии нескольких офицеров, в том числе английских. Лористон говорил о мире и забвении зла. Князь отвечал ему, что не желает и слышать таких слов, пока хоть один француз остается во владениях Императора. Тогда сей Missus Dominicus1 спросил, нельзя ли передать письмо к Его Императорскому Величеству. «Я могу, - ответствовал фельдмаршал, - принять его в открытом виде, и если там есть хоть одно слово о мире, оно не может быть отослано - так мне приказали». И вот никакой надежды на мир, а зима тем временем приближается, провиант тает, уже едят лошадей, кошек и несчастных ворон, которые, как вы помните, здесь почти домашние. Нет ни одежды, ни обуви; обозы захватывают, порох взрывают, курьеров излавливают; мы уже читаем в Петербурге собственноручные его письма к куму Савари, к сенату и даже к бедной Марии Луизе. [...]
Ни слова, ни цифры не могут дать даже приблизительного понятия о страшном изничтожении всех и всяких средств существования. И если только вспомнить [...], что сей огненный поток, спаливший Москву, притек от самой Вильны, ужас леденит сердце. Разорены первейшие фамилии: я почти каждый день вижу супругу князя Алексея Голицына, женщину весьма редких достоинств. Совсем недавно у нее было тридцать тысяч крестьян, то есть 30000 луидоров ренты. Всё это потеряно. Ужасное сие несчастие переносит она со спокойным смирением, которое вызывает у меня чувство горечи и восхищения. Она сократила все расходы и отослала прислугу, а когда говорит со смехом, что три дня в неделю нанимает для себя карету, мне просто стыдно садиться возле ее дома в свою собственную. Не больше повезло и княгине Долгорукой. И вообще русские переносят великое сие бедствие с самой достойной твердостию. Если тиран сгинет в их пределах, смерть его обойдется им дорогою ценою, но, я полагаю, честь покончить с ним уготована все-таки французам»v.
(28.10.1812): «В течение сего достопамятного 1812 года русские заслужили ту славу, для которой неприменимы такие слова, как если бы и однако: это слова всеобщего единодушия, беззаветной верности и неколебимой стойкости; что касается достоинств чисто военных, на мой взгляд, ограничиваются они одной только заслуживающей высшего восхищения храбростью. [...] ... Не думаю, чтобы русский солдат имел себе равных, и уж во всяком случае никого нет лучше него. Полагаю, и в этой войне французский солдат никогда не мог устоять в единоборстве с ним»vi.
* * *
«Священники перед церквами, в полном облачении, - описывали
оставление Москвы очевидцы, - благословляли крестом и кропили святою
водою проходивших мимо солдат... На каждом шагу горестные явления:
женщины, старики, дети плакали и выли, не зная, куда деваться. Иные
выбегали из домов бледные, отчаянные, и суетились, не понимая о чем: всё
в глазах их разрушалось и казалось приближением антихриста,
светопреставлением...»vii
Не будь на то Господня воля,
Не отдали б Москвы!2
Еще 17 июля Император Александр I приказал Преосвященному
Августину сочинить молитву о нашествии супостатов, для чтения с
коленопреклонением в церквах Московской епархии. Молитва была удостоена
Высочайшего одобрения и напечатана:
«Господи Боже сил, Боже спасения нашего! призри ныне в милости и
щедротах на смиренныя люди Твоя и человеколюбно услыши, и пощади и
помилуй нас. Се враг, смущаяй землю Твою, и хотяй положити вселенную всю
пусту, возста на ны; се людие беззаконии собрашася, еже погубити
достояние Твое, разорити честный Иерусалим Твой, возлюбленную Твою
Россию: осквернити храмы Твои, раскопати алтари и поругатися святыне
нашей. Доколе, Господи, доколе грешницы восхвалятся? Доколе употребляти
имать законопреступный власть?..»viii
Составленная из библейских цитат, эта молитва, по словам
современных исследователей, «среди прочих содержала прозрачные отсылки к
XIV главе Исайиных пророчеств, повествующей о восставшем на Господа
Деннице (царе Вавилонском): «...сей человек раздражаяй землю, потрясаяй
цари, положивый вселенную всю пусту...» (Ис. 14, 16-17)»ix.
И ведь так, как сказано было в молитве, написанной еще в самом начале нашествия, впоследствии и случилось...
Да, повторим еще раз, враг касался наших святыньx...
Задолго до вступления в Москву начались грабежи и кощунства. Еще
из-под Рудни атаман Платов доносил: «Святые церкви не избегают
неистовства французов, сосуды и утварь разграбливаются...»xi
Медаль на занятие Наполеоном Москвы
«В бывшем Крестовоздвиженском монастыре, - повествует свидетель, - смертельно били казначея и монашествующих, допрашивая, где утварь; по вскрытии полов нашли спрятанное».
В Богоявленском монастыре неприятели «приходили во множестве, таскали казначея за волосы и бороду, уставляли в грудь штыки, домогаясь, где имущество, разломали кладовые и всё разграбили».
В Николаевском Греческом монастыре «3-го сентября неприятели разбили двери церквей и кладовых и расхитили всё». Затем они обнажили архимандрита и братию и «заставили нести награбленное монастырское имение», причем архимандриту пришлось тащить пять пудов муки, «что он и исполнил, прикрывши свою наготу рогожею».
В Новинском монастыре неприятели долго истязали престарелого наместника Никодима»xii.
Дошедшими до нас документами не установлено ни единого случая добровольной выдачи супостату православным духовенством церковного имущества.
«Дьякон Успенской церкви Алексей Яковлев, священник церкви Казанской иконы Божией Матери села Коломенское Афанасий Ипатов и священник Вознесенской церкви Алексей Марков подверглись побоям, но не выдали врагу местонахождения церковных ценностей. При этом Алексея Маркова французы подвергли оскорблению: обрили ему голову и бороду. Забиты до смерти при защите церковного имущества были: священник Николаевской, в Кошелях, церкви Иван Петров, священник Архангельского собора Иван Гаврилов, священник Николаевской, на Студенце, церкви Алексей Иванов, дьякон Николаевской церкви Михаил Федоров. Измученные пытками, скончались вскоре после освобождения Москвы священник Николотолмачевской церкви Иоанн Андреев и священник Николаевской, в Гнездниках, церкви Петр Катышев»xiii.
«Грабежи в московских церквах и монастырях сплошь и рядом сопровождались кощунствами. Во многих храмах были устроены конюшни и сеновалы. На иконостасах развешивалась сбруя. Престолы и жертвенники заменяли собою столы. Иконы часто служили солдатам мишенями.
Не избежали поругания и кремлевские храмы. В Успенском соборе стояли лошади, покрытые вместо попон ризами. Тут же находились плавильные горны и весы для взвешивания переплавленного в слитки золота и серебра (на иконостасе была пометка: «325 пудов серебра и 18 пудов золота»). В храме Спаса на Бору и Николы Гостунского были устроены сеновалы и склады овса для лошадей Наполеона. В Верхоспасском соборе стояли кровати. В алтаре главного храма Чудова монастыря ночевал обыкновенно Даву, когда приезжал с докладами с Девичьего поля.
В некоторых монастырях были устроены бойни. Соборная церковь Петровского монастыря представляла собою, по рассказу очевидца, следующую картину: «вокруг стен на широких полках лежали разные части мяса; на паникадилах и на вколоченных в иконостас гвоздях висели внутренности животных и разные птицы; весь монастырский помост был покрыт запекшейся кровью; в некоторых местах валялись внутренности животных, которые гниением производили сильное зловоние». Бойни были устроены также в Даниловском монастыре и церкви Вознесения у Серпуховских ворот. В Петропавловской церкви в Лефортове помещали назначенных к убою быков»xiv.
Рвитесь на лошади в Божий дом!
Перепивайтесь кровавым пойлом!
Стойла - в соборы! Соборы - в стойла!3
«Неужели, - недоумевал 14-летний ученик Славяно-греко-латинской академии А. Рязанов, свидетель московских безчинств Великой армии, - западные народы, освященные учением Евангелия, не знают, что и русские не идолопоклонники, но так же, как и они, исповедуют веру христианскую и имеют храмы во славу Всемогущего Бога, для приношения молений, в которых совершается Безкровная жертва, в воспоминание страданий и крестной за нас смерти Богочеловека - Иисуса Христа? Неужели война принуждает отвергать религию и делает христиан богоотступниками - изуверами? Неужели между враждующими истребляется всякая мысль о благочестии к вере и заменяется богохульством?..»xv
Русский подросток не понимал, что действительность была много страшнее, чем казалось ему.
«Вам будут понятны отношения этих войск к христианской вере, - сообщал настоятель московского костела Св. Людовика аббат Сюррюг своему собрату, - когда вы узнаете, что при 400 тысячах человек, перешедших через Неман, не было ни одного священника. Для них религия - слово, лишенное всякого смысла»xvi.
Характерно, что и воины других государств, входивших в состав Великой армии, также поднабрались французского революционного духа. Помянутый католический священник свидетельствовал, что «разврат нынешних французов и других католического исповедания воинов Наполеоновской армии превосходит всякое вероятие. По вступлении их в Москву, однажды только, при самом начале достопамятного их там пребывания, три офицера забрели в церковь [...] Вместо благоговения ко храму Всевышнего, развалившись на скамейке в неблагопристойном виде, с лорнетом в руках, посвистывая, зевали они во все стороны и, не видя женщин, ушли, оказав всевозможные знаки ругательства и пренебрежения ко всему священному. После сего во все время их пребывания ни один солдат, ни офицер, ни генерал не заглянули в церковь. По изгнании их из Москвы, когда самый сей священник, соболезнуя о сих заблудших овцах, по внушению совести своей, решился посетить больницу, в которой оставалось множество больных и раненых, лежавших почти при последнем издыхании, был он, к неожиданному удивлению, встречен насмешками и ругательствами, которое, наконец, превратилось в угрозы, и он с опасностию собственной жизни принужден был удалиться и оставить сих несчастных в закоснелом их безверии. Вот плоды французского воспитания!»xvii
Из 12 тысяч скончавшихся в Москве солдат и офицеров Великой армии только двое были погребены по христианскому обряду, остальных, как падаль, закапывали в садах и на пустырях.
Описанные нами преступления творились повсюду, где ступала вражеская нога.
О них свидетельствовали не только москвичи, но и жители других городов и селений Российской Империи вплоть до крайних западных ее пределов.
«...Чтобы яснее представить себе высочайшую степень страха, в каком находились московские жители, стоит только заметить, что даже самые женщины, которые прежде, может быть, не могли равнодушно смотреть на печальные обряды погребения, скрывались от поруганий и неистовства злодеев между полуобнаженными трупами, валявшимися по открытым местам, для того только, чтобы провесть несколько часов, а иногда и ночей как бы в безопасности»xviii.
«Две дочери одного почтенного гражданина, будучи преследуемы злодеями, бежали от них к берегу Москвы-реки и, не видя себе ни откуда спасения, бросились одна за другою в глубину, и смертию своею сберегли честь и невинность»xix.
«Все наши церкви обращены в конюшни. Наполеон, иначе сатана, начал с того, что сжег дома со службами, а лошадей поставил в церкви. Знаешь ли, что, несмотря на отвращение, которое я чувствую к нему, мне становится страшно за него в виду совершаемых им святотатств. Нельзя было вообразить ничего подобного, нигде в истории не встретишь похожего на то, что совершается в наше время»xx.
«...Французы обращали церкви в кухни и конюшни, иконы употребляли на дрова или бросали в ретирады, оборвав все украшения. Они обедают и ужинают на престолах и всячески святотатствуют»xxi.
«...Чудовища эти откапывают мертвецов, чтобы грабить могилы»xxii.
«Супруга покойного генерал-фельдмаршала князя Репнина покоилась в особом памятнике, в окрестностях Вильны. Наши войска, овладев ныне сим городом, нашли, что монумент княгини Репниной разбит, тело ее выкопано и гроб открыт, для похищения перстней и тому подобных украшений! Что может служить препоною безбожной алчности такого народа, который вырыл тела Св. Людовика, Генриха IV, Людовика XIV и уничтожил их останки. Всем известно, что, когда открыт был гроб Генриха IV, то одна женщина, бросясь на вынутое иссохшее тело, ударила по щеке и начала топтать его ногами!»xxiii
«...Французы, - подводил итоги в феврале 1813 г. современник и очевидец, - превзошли неистовством самих американцев, антропофагов и дозволили себе всё то, до чего только может довести необузданность подлой черни, когда она, неся в руке меч или дубину, напьется по горло и не помнит ни Бога, ни Государя, ни чести, ни нравов, ни прав народных; когда сволочь сия уподобится, так сказать, скотам, валяющимся в тине и находящим роскошь свою в мерзости, сладость в гнусности, удовольствие в неистовстве»xxiv.
Вера и для предводителя этих варваров из Европы была также пустым звуком. «Если бы я верил в Бога, - открыто заявлял Наполеон, - разве я мог сделать то, что я сделал?.. Какой там Бог?»xxv
О том, как обстояли дела с верой у Наполеона, хорошо видно из его откровений на острове Св. Елены, незадолго до кончины: «...Я ожидал воздаяния в виде счастья в загробной жизни! Какого еще воздаяния я вправе ожидать? Я, который сделал столь выдающуюся и столь бурную карьеру, не совершив не единого преступления. [...] Я могу предстать перед судом Божьим, я могу без страха ждать Его приговора. Он увидит, что моя совесть не отягощена думами об умышленных и жестоких убийствах, об отравлениях - обычных делах для тех, чьи жизни напоминали мою жизнь. Я думал лишь о славе, мощи и величии Франции». При этом свою внеконфессиональность он оправдывал путем логических манипуляций: «...Нельзя сомневаться в том, что неверие, которое я чувствовал как император, было выгодно тем нациям, которыми я должен был править. Разве я мог бы одинаково относиться к различным религиям, противостоящим друг другу, находись я под влиянием одной из них? Разве я смог бы сохранить независимость моего мышления и моих действий под контролем духовника, который руководил бы мной, пугая адом?»xxvi
Всё это, еще раз подчеркнем, были не отдельные эксцессы, а совершенно определенная система.
* * *
Но вот закончилось пленение...
«При въезде на погорелище Царской столицы, - вспоминал один из первых вошедших в оставленную Наполеоном разоренную Москву князь А.А. Шаховской, - мы увидели подле Каретного ряда старуху, выходившую из развалин; она, взглянув на нас, вскрикнула: «А... русские!» и в исступлении радости, перекрестясь, она поклонилась нам в землю»xxvii.
Что же застали русские, возвратившиеся в Москву?
В пяти местах взорванный Кремль, выжженную Грановитую палату... С Ивана Великого, главной колокольни Московского Кремля, безбожники сняли крест, отправив его в Париж. Уходя из Москвы, французы пытались взорвать и саму колокольнюxxviii. Кощунственно осквернены были раки со св. мощамиxxix. Большинство святых ликов, особенно в кремлевских соборах, глядело на освободителей выколотыми глазамиxxx.
Таковы, как писали тогда, были «следы зверства и лютости».
«Москвы нет! - писал из Нижнего поэт К.Н. Батюшков. - Потеря невозвратная! Гибель друзей, святыня, мирное убежище наук, - всё осквернено шайкой варваров... Сколько зла! Когда будет ему конец?»xxxi
Прославленный впоследствии партизан А.С. Фигнер говорил другу: «Я не переживу Москвы, я возвращаюсь в нее и убью Наполеона»xxxii.
Прошло сто лет, и вот что в «юбилейном издании» в честь 100-летия Отечественной войны 1812 г. писал московский историк А.К. Дживелегов4: «16 октября 1815 года корабль, который вез Наполеона, пристал к св. Елене. Жизнь кончилась. Начиналось житие»xxxiii. (В соответствии, между прочим, с представлениями самого тирана в последние годы жизни: «Внимание всего мiра приковано к нам! Мы - мученики за безсмертное дело! Миллионы людей оплакивают нас, наша страна тоскует о нас, и слава скорбит о нашей судьбе! Мы здесь боремся против угнетения богов, и народы молятся за нас!»xxxiv)
Далее, воистину, ехать было некуда. И мы приплыли! К поражению в войне! К революции! К братоубийственной бойне, войне гражданской!
Вообще столетний юбилей Двенадцатого года еще раз продемонстрировал водораздел тех сил, которые менее чем через пять лет совершили и поддержали государственный переворот в России.
«Особую ярость всех сторонников парламентаризма, - отмечают современные исследователи, - вызвала брошюра В.В. Назаревского «Великая Отечественная война 1812 года. В память ее столетия», изданная Училищным Советом при Святейшем Синоде...»xxxv
«В конце XVIII века Франция, - справедливо писал автор этого труда, - была охвачена страшной смутой, Король Французский Людовик XVI своими уступками требованиям революционеров довел дело до того, что был лишен последних остатков когда-то неограниченной своей власти и был, наконец, казнен бунтовщиками. Власть, выпущенная из рук Королем и законным правительством, стала достоянием своекорыстных честолюбцев и дикой разнузданной черни [...] Наполеон понял, что время революционной смуты - самая удобная пора, чтобы выдвинуться человеку предприимчивому и неразборчивому в средствах»xxxvi.
Показательно, что в составленном к столетию Великой годины либеральной профессурой семитомнике «Отечественная война и русское общество» практически не упоминается о кощунствах и святотатствах, совершенных в Москве «просвещенными» европейцами-атеистами.
Заявили о себе в те дни и вольные каменщики. Французская промасонская газета «La Guerre Sociale» анархиста Эрве по поводу Бородинских торжеств в России писала: «Все приходит в свое время... Были времена, когда и французская армия, предводительствуемая своими королями и императорами, в той же потрясающей своей величественностью тишине с благоговением и обнаженной головою слушала также утреннюю и вечернюю молитвы. Но эти времена прошли, и мы надеемся, что они уже не вернутся»xxxvii.
Но тогда, в 1812-м под воздействием этих несомненных ужасных фактов высшее русское общество вынуждено было изменить свои взгляды.
«...В моем сердце, - писал через несколько лет после нашествия оптинским старцам игумен Антоний (Бочков), - живет и кровоточащей раной доселе болит осквернение святынь Московского Кремля. Горе тем сынам России, кто об этом позабудет, горе той России, у которой народятся такие дети!»xxxviii
Те же мысли, правда, уже позднее, высказывал святитель Феофан Затворник: «Нас увлекает просвещенная Европа... Да, там впервые восстановлены изгнанные было из мiра мерзости языческие; оттуда уже перешли они и переходят и к нам. Вдохнув в себя этот адский угар, мы кружимся, как помешанные, сами себя не помня. Но припомним двенадцатый год: зачем это приходили к нам французы? Бог послал их истребить то зло, которое мы у них же переняли. [...] Таков закон правды Божией: тем врачевать от греха, чем кто увлекается к нему» xxxix.
«Святитель, как мы видим, - так, уже в наши, дни растолковывал приведенные слова один из великих светильников русского зарубежья архиепископ Аверкий (Таушев), - резко осуждает наше неразумное увлечение [...] полуязыческой западной культурой, и в особенности французоманию, доходившую до презрения к своему родному языку и замены его французским. И это страшное, можно сказать, стихийное нашествие на нас французов и с ними других европейских народов («двадесяти язык») в 1812 году было, по мысли святителя Феофана, ничем иным, как целительным средством, которое употребил Господь для того, чтобы мы прозрели и воочию увидели чего стоит эта мнимая западная культура. Когда в Отечественную войну французы, столь обаятельные и галантные в светских салонах, обнаружили все свое внутреннее безстыдство, «буйство» и «зверонравность», храмы Божии не постыдились обратить в конюшни и надругались над нашими святынями, тогда только познали мы истинную цену той лжекультуры, которой так безрассудно прежде увлекались»xl.
* * *
Вновь предоставим слово непосредственным свидетелям.
(13.11.1812): «Страдания, выпавшие на долю французов, не поддаются описанию. Истинная правда, что они едят человеческое мясо, его находили в карманах у пленных. Генерал Корф видел трех французов, которые жарили человека: он сообщает об этом в собственноручном письме, доступном здесь для прочтения каждому желающему. Подтверждает сие и Сам Император»xli.
«Вильна, 9/21 декабря. Я не в состоянии описать тебе ту дорогу, которой я проехал. Трупы французов загораживают путь, и весь тракт на протяжении от Москвы до границы (около восьмисот верст) похож на непрерывное поле сражения. Когда подъезжаешь к деревням, большею частию сожженным, зрелище еще ужаснее. Скученные груды тел в домах, многие совсем обгоревшие, так как сии несчастные уже не имели сил выйти наружу. Я видел дома с 500 и более трупами, среди коих трое-четверо еще живых, раздетых до рубашки, и это при одиннадцати градусах мороза. Один из них сказал мне: «Сударь, вызволите меня отсюда или убейте. Меня зовут Норман де Флажеак, я такой же офицер, как и вы». Однако не было никакой возможности помочь этому человеку. Ему дали одежду, но пришлось оставить его в сем ужасном месте»xlii.
(17.12.1812): «Пленный умирает от голода и мороза, тепло и пища тоже убивают его. Великий Князь Константин [Павлович] самолично привел нескольких из сих несчастных к своим кухням и приказал сделать для них всё возможное: проглотив несколько ложек супа, они падали замертво. Уже два месяца питаются они падалью, отбросами и даже человеческим мясом (теперь в этом нет уже никакого сомнения) и вследствие сего испускают такое зловоние, что даже трое или четверо сих несчастных делают дом непригодным для ночлега. [...] Прибывший 22 декабря (н.ст.) в Вильну Император сообщает, что до конца жизни не забудет открывшегося ему ужасного зрелища. Он тут же назначил генерала графа Сен-При, достойнейшего французского офицера (на русской службе), надзирать за всеми пленными, дабы причиняли им возможно менее зла»xliii.
* * *
1 декабря 1812 г. началось освящение Москвы «от скверны иноплеменных». Освятив Покровский собор, Преосвященный Августин в сопровождении духовенства взошел на Лобное место на Красной площади и с него крестообразно окропил город святой водой со словами: «Вседействующая благодать Божия кроплением воды сея освящает древний благочестивый град сей, богоненавистным в нем пребыванием врага нечистиваго оскверненный, во имя Отца и Сына и Святаго Духа»xliv.К 25 декабря 1812 г. на территории России не оставалось ни одного вооруженного неприятельского солдата.
В день Рождества Христова во всех храмах Империи с амвона читали Государев Манифест:
«С сердечной радостию и горячею к Богу благодарностью объявляем Мы любезным Нашим верноподданным, что событие превзошло даже и самую надежду Нашу и что объявленное Нами при открытии войны сей свыше веры исполнилось: уже нет ни единого врага на лице земли Нашей, или лучше сказать, все они здесь остались, но как? Мертвые, раненые и пленные. Сам гордый повелитель и предводитель их едва с главными чиновниками своими ускакать мог, растеряв все свое воинство и все привезенные с собою пушки, которых более тысячи, не считая зарытых и потопленных им, отбили у него и находятся в руках наших. Зрелище погибели войск его невероятно! Едва можно собственным глазам поверить.
Кто мог сие сделать?
Не отнимая достойной славы ни у главнокомандующего войсками Нашими знаменитого полководца, принесшего безсмертные отечеству заслуги, ни у других искусных и мужественных вождей и военачальников, ознаменовавших себя рвением и усердием, ни вообще у всего храброго Нашего воинства, можем сказать, что содеянное ими есть превыше сил человеческих.
Итак, да познаем в великом деле сем Промысл Божий. Повергнемся пред Святым Его Престолом и, видя ясно руку Его, покаравшую гордость и злочестие, вместо тщеславия и кичения о победах наших, научимся из сего великого и страшного примера быть кроткими и смиренными законов и воли Его исполнителями, не похожими на сих отпадших от веры осквернителей храмов Божиих, врагов наших, которых тела в несметном количестве являются пищею псам и вранам! Велик наш Бог в милостях и во гневе Своем! Пойдем благостию дел и чистотою чувств и помышлений наших, единственным ведущим к нему путем, в храм святости Его, и там, увенчанные от руки Его славою, возблагодарим за излиянные на нас щедроты и припадем к нему с теплыми молитвами, да продлит милость Свою над нами и, прекратя брани и битвы, ниспошлет к нам побед победу, желанный мир и тишину»xlv.
А еще Государь сказал Своим генералам: «Тот, кто не признает за всем происшедшим действия Высших Сил, недостоин звания человека». Если бы вы жили здесь во время достопамятных кампаний 1812 и 1813 гг., то знали бы, на каких неуловимых нитях висела судьба всего мiра и сколь справедливы сии слова Императора»xlvi.
Сноски
1 Посланец господина (лат.).
2 М.Ю. Лермонтов. Бородино (1837).
3 Марина Цветаева. Кровных коней запрягайте в дровни (1918).
4 На московской квартире этого масона в 1916-1917 гг. собирался «тайный клуб» во главе с врагом России и Государя английским послом Джорджем Бьюкененом (Берберова Н.Н. Люди и ложи. Русские масоны ХХ столетия. Харьков. - М. 1997. С. 153).
Примечания
i Граф Жозеф де Местр. Петербургские письма. С. 208.
ii Там же. С. 216-217.
iii Там же. С. 219-220.
iv Там же. С. 223.
v Там же. С. 226-228.
vi Там же. С. 231.
vii Матвеев Н. Москва и жизнь в ней накануне нашествия 1812 г. М. 1912. С. 237.
viii Описание Отечественной войны 1812 года по Высочайшему повелению сочиненное генерал-лейтенантом Михайловским-Данилевским. Изд. 2-е. Ч. I. С. 258.
ix Моров В.Г. Ода Пушкина «Вольность» и «Арзамас». С. 39.
x Московские храмы по уходе французов. Запись И.М. Снегирева // Русский архив. 1912. Вып. 6. С. 243; Рапорт Св. Синоду викария Московской митрополии Августина, епископа Дмитровского. 4 ноября 1812 г. // Отечественная война в письмах современников Н. Дубровина. Записки Императорской Академии наук. Т. 43. С. 213.
xi Описание Отечественной войны 1812 года по Высочайшему повелению сочиненное генерал-лейтенантом Михайловским-Данилевским. Изд. 2-е. Ч. II. С. 73.
xii 1812. Дневник Отечественной войны. С. 466-467.
xiii Мельникова Л.В. Русская Православная Церковь в Отечественной войне 1812 года. С. 127.
xiv 1812. Дневник Отечественной войны. С. 491-492.
xv Рязанов А. Воспоминания очевидца о пребывании французов в Москве в 1812 году. М. 1862. С. 145.
xvi 1812. Дневник Отечественной войны. С. 492.
xvii Пожар Москвы. По воспоминаниям и переписке современников. М. 1911. С. 117.
xviii Там же. С. 11.
xix Там же. С. 12.
xx Там же. С. 54.
xxi Там же. С. 57.
xxii Там же. С. 71.
xxiii Там же. С. 118.
xxiv Там же. С. 151.
xxv Алданов М. Святая Елена - маленький островок. Берлин. 1910. С. 91.
xxvi Граф Лас-Каз. Мемориал Святой Елены. Т. I. С. 661.
xxvii Отечественная война и русское общество. Т. IV. М. 1912. С. 121.
xxviii Граф Жозеф де Местр. Петербургские письма. С. 231.
xxix Из дневника 1812 и 1813 гг. о Московском разорении // Русский архив. 1895. Т. I. С. 213.
xxx Мельникова Л.В. Русская Православная Церковь в Отечественной войне 1812 года. С. 139.
xxxi Отечественная война и русское общество. Т. IV. С. 154.
xxxii Там же. С. 156.
xxxiii Там же. С. 121.
xxxiv Граф Лас-Каз. Мемориал Святой Елены. Т. I. М. 2010. С. 258.
xxxv Лапин В.В. 100-летний юбилей Отечественной войны 1812 года и политическая борьба. (По материалам российских газет) // Россия в XIX-ХХ вв. СПб. 1998. С. 162.
xxxvi Назаревский Б.В. Великая Отечественная война 1812 года. В память ее столетия. 1812-1912. СПб. 1912. С. 7-8.
xxxvii Нилус С.А. «Близ есть, при дверех». Сергиев Посад. 1917. С. 184.
xxxviii Нилус С.А. На берегу Божьей реки. Т. 2. Сан-Франциско. 1969. С. 169.
xxxix Архиепископ Аверкий (Таушев). Провозвестник кары Божией русскому народу. Джорданвилль. 1964. С. 20.
xl Там же. С. 21.
xli Граф Жозеф де Местр. Петербургские письма. С. 231.
xlii Там же. С. 232.
xliii Там же. С. 232-233.
xliv Мельникова Л.В. Русская Православная Церковь в Отечественной войне 1812 года. С. 150-152.
xlv 1812. Дневник Отечественной войны. С. 652-654.
xlvi Граф Жозеф де Местр. Петербургские письма. С. 251.
(Окончание в № 5)
