Уже после смерти Алексея Сергеевича в 1913 году Василий Розанов, перечисляя тех, кто «из принципа» не пришёл на 70-летний юбилей великого старика, сделал вывод ,что «не пришли» все те, которые были чем-нибудь обязаны Суворину. «Естественно, – пишет Розанов, – «не пришёл» Амфитеатров, забравший шесть тысяч аванса, вышедший из газеты и даже не сказавший «уплачу», и не уплативший, и несмотря на успехи «России», т. е. уже начавший загребать деньги».
Но Розанов ошибался. Именно Амфитеатров, будучи в эмиграции в 1934 году, может быть, единственный, кто отметил 100-летний юбилей «старика Суворина». На правах ученика, Александр Валентинович через много лет всё-таки пришёл и поклонился своему учителю. Поклонился и пророчески предсказал: «Когда история займётся «стариком Сувориным» с должным беспристрастием, по документам его деятельности и правдивым показаниям людей, достойных веры, потому что действительно его знавших, тогда вскроется истина, как мало был понят этот большой человек и как много оклеветан».
Посмертные судьбы многих выдающихся русских людей не менее драматичны, чем прожитая ими жизнь. И не только потому, что в России по-прежнему прошлое столь же непредсказуемо, как и будущее. В русской истории есть такие симфонические фигуры – а Алексей Сергеевич Суворин одна из них, – посмертная реабилитация которых невыгодна и прямо опасна целому сонму историков, литературоведов, регионоведов, критиков и литераторов.
Именно они нас слишком долго приучали к мысли, что невозможно, не позволено быть в России одновременно русским, честным и богатым. Преуспеяние и русское национальное дело стали несовместимыми. И не потому, что не было в нашей стране предприимчивых русских людей, добившихся выдающихся успехов. Просто каждый русский успех, только-только он выклюнется, хоронился интерпретаторами. Целая свора штатных критиков создавала общественное мнение таким образом, что на виду оказывалась русская глупость, а коренной русский ум загонялся в подполье. Такое положение дел сложилось не сегодня и не вчера. Вспомним Гоголя, его второй том «Мертвых душ», попытку создать положительный образ русского помещика, умного и предприимчивого. Гоголя затравили критики, объявили заблуждением сам поворот писателя к охранительной идеологии. А ведь из помещичьих усадеб вышел весь цвет русской культуры. Но наши интерпретаторы десятилетиями твердили юношеству, что русский помещик – это обязательно Ноздрёв, Собакевич или Обломов. Более близкий пример – «производственные» романы Максима Горького. Образ русского промышленника и предпринимателя был надолго оклеветан, искажён. И непонятно, откуда взялись высокие темпы промышленного роста в России на рубеже XIX и XX веков.
Что уж говорить о Суворине? Многих до сих пор раздражает успех человека, который, родившись в крестьянской избе под соломенной крышей, стал одной из центральных фигур русской истории в конце XIX и начале XX веков. «Сын безграмотной попадьи и битого фухтелями николаевского солдата» создал единственную в своем роде национальную газету «Новое время», с таким уровнем русской журналистики, который и по сию пору является образцовым.
Успех «Нового времени», успех Алексея Сергеевича Суворина был именно русским успехом. И сам он неоднократно подчёркивал, что, не презирая никого, «надо быть русским». Великий труженик и патриот Суворин знал беды и болезни России. «Мы слишком ушли в теории и оставили жизнь. А она требует энергии и воли», – писал он в одном из писем. Алексея Сергеевича укоряли за то, что его газета представляет и прославляет «психологию успеха». Почему же в тогдашней России успех был бранным словом? Ведь это был успех разбуженной реформами 1861 года трудовой России, успех средних и низших слоёв русского общества, кровно связанных с русским крестьянством. Это был успех той России, которая верила в Бога и трудилась. Не уповала на внешние перевороты, а твёрдо знала, что лучшая жизнь – результат постепенного, кропотливого труда. В этом смысле постепеновцем был и А. С. Пушкин, который писал, что самые прочные изменения к лучшему – суть изменения нравственные. Об этом и «Заветные мысли» великого русского учёного Д. И. Менделеева. В этом ряду стоит и А. С. Суворин.
Он сожалел о трагической и преждевременной кончине Столыпина, который смог бы «вбить в русскую землю конституцию. И то национальное чувство, которым был полон». Именно для трудовой России Столыпин просил двадцать лет покоя. Но покой в стране уже был невыгоден многим и многим. Успех «Нового времени» в том, что в нём не было ничего специального, частного, партийного: всё – для всей России. Именно поэтому газету люто ненавидели революционные демократы, и социалисты, и либералы.
Суворин видел, что русская революция поднимается на плечах «бездарных профессоров, непризнанных артистов, несчастных литераторов, студентов, не окончивших курсы,.. людей с большим самолюбием, но с малыми способностями, с огромными претензиями, но без выдержки и силы на труд». Он прекрасно понимал тактику левых сил: «Или всё, или ничего» – чем хуже народу, тем лучше революции». И стоял за русские начала, за русское по своим стремлениям правительство, против «разбойников» и «разрушителей». Суворин предчувствовал катастрофу 1917 года, ясно видел тех, кто приготовляет её сознательно и бессознательно, разоблачал и тех, и других.
История газеты Суворина – это история борьбы с «талантливым русским кутежом». Именно потому, что «Новое время» разоблачало этот «кутёж», Суворина ненавидели. Его травили либералы, социалисты, правительственные лица. Но газета опиралась на растущую, новую Россию и была сильна поддержкой массового читателя. Об утёс «Нового времени» разбивались со злобным шипением грязные волны либеральной публицистики. В то же время газета была островом, где могла реализовать себя охранительная журналистика.
Василий Розанов, разоблачая миф о страданиях левых и либеральных литераторов, указывал на трагическую судьбу Константина Леонтьева, которого тогдашняя «журналистика «казнила» и «погребала» просто оттого, что он не отрёкся от России и не побежал за немецко-еврейской социал-демократией». Розанов жёстко обозначил тогдашнюю альтернативу для пишущих: «Или «Новое время», или умри с голоду, если не социалист». Этой фразой и определяется то исключительно важное, особое место, которое занимал и занимает Суворин в истории России.
Надо ли объяснять, почему сразу после смерти Алексея Сергеевича Суворина враждебная «Новому времени» печать взяла на вооружение, по словам Розанова, лозунг: «Проклинай, ненавидь и клевещи!»
Статьи-пасквиля был посмертно удостоен Суворин и от «вождя мирового пролетариата». В 1912 году по случаю кончины редактора и издателя газеты «Новое время» в «Правде» появилась статья В. И. Ленина «Карьера», где он писал: «Либеральный журналист Суворин во время второго демократического подъёма в России (конец 70-х годов XIX века) повернул к национализму, к шовинизму, к беспардонному лакейству перед власть имущими». Владимир Ильич злобно попинал труп одного из самых серьёзных своих противников: «Бедняк, либерал и даже демократ в начале своего жизненного пути, – миллионер, самодовольный и бесстыдный хвалитель буржуазии, пресмыкающийся перед всяким поворотом политики власть имущих в конце этого пути». Вождь не поскупился на эпитеты, тем самым дав основание своим последователям долгое время замалчивать и искажать подлинные заслуги Суворина пред Россией. Ленинские инсинуации, его фанатичное злорадство по поводу ухода со сцены его идеологического, самого, может быть, умного и опасного противника, повторяют, к сожалению, и некоторые современные историки.
Конечно, выступление Ленина в 1912 году было продиктовано конъюнктурой политической борьбы. В глазах социал-демократии любой русский успех был вне закона, любая карьера русского человека на службе старой России вызывала раздражение. Еще при жизни в вышедшем в 1898 году энциклопедическом словаре Ефрона и Брокгауза историк литературы С. А. Венгеров, отметив «блестящий талант» А. С. Суворина, похвалив его за хорошее поведение в начале журналистской карьеры, написал, что «во второй половине 70-х гг. «Новое время» становится центром национализма и резких нападок на прогрессивную мысль».
В это же время русский философ Василий Розанов увидел в покойном совсем другое: «Жить – значит служить, и Бог – служит миру, а все люди – служат друг другу, и мы – служим России, а Россия – служит всем. В этих «службах» и их узоре есть ошибки, и избегнуть их никому не дано: однако важно, и это одно важно, чтобы не утрачивалась идея самой «службы», чтобы она не исчезла из мира, ибо без неё мир погибнет в бесчестности. Вот в эту-то «честность» Суворин и вошёл… Он принял бесчисленные оскорбления, принял лютый вой всей печати на себя, принял комки грязи… заслонив от уймы подлости и пошлости больное тело России». «Это был русский ум, а не «фракционный» ум; это был русский характер, а не «фракционный» характер. То, что он всегда стоял на своих собственных ногах и никогда не хотел думать чужою головою, как равно то, что он никогда, никому и ничему не отдавал в плен своего сердца, – было одною из главных причин той многолетней тайной и явной злобы, которая кипела вокруг него, но которая всегда была по своему происхождению «фракционной». Многие всяческою ценою готовы бы были купить свободную голову Суворина; но свободную голову Суворина никому не удалось купить. И эта свобода Суворина была главным источником ожесточения против него многочисленных и часто могущественных литературных течений и политических партий».
Суворин, мечтавший о Земском Соборе, который решил бы судьбу России. Суворин, веривший в то, что «разумная свобода достигается трудно, не по приказу, не в короткий срок, не насильственным ускорением истории». А для этого «нужны настойчивые, продолжительные усилия и труд, неутомимая борьба с роковыми препятствиями и случайностями, борьба силой просвещения – единственно надёжным путем». Такой Суворин, вырванный из плена либерально-революционной клеветы, и сегодня нужен всем нам, нужен России.
Но и в наши дни, как только в обществе после провала либеральных реформ наметился поворот к старым русским альтернативам, как только возник интерес к русским консервативным идеологам и деятелям охранительного толка, так сразу были предприняты попытки вторично дезавуировать русский успех, интерпретировать его на свой лад.
Спрогнозировать современный интерес к Суворину было не так сложно. Ведь и в советское время, несмотря на «директивную» статью Ленина, имя Суворина нельзя было вычеркнуть из контекста русской литературы и культуры. А после падения коммунистического режима тем более нельзя было замолчать имя редактора самой влиятельной дореволюционной газеты, с которым дружили Достоевский, Чехов, Григорович, Плещеев, Репин, Крамской, Розанов.
Но кому-то очень не хотелось, чтобы современный русский читатель самостоятельно познакомился с «дедушкой русской журналистики». И вот в 1998 году издательство «РОССПЭН» выпускает монографию Е. А. Динерштейна «А. С. Суворин. Человек, сделавший карьеру». Перекличка названий книги и ленинской статьи не случайна. Автор как бы расшифровывает на 375 страницах ленинские формулировки образца 1912 года.
К предмету своего исследования Динерштейн не проявил ни сочувствия, ни понимания, ни беспристрастности. Наоборот, факты биографии Суворина подобраны так, чтобы у читателя возникло стойкое неприятие личности великого издателя и патриота.
В 1999 году в издательстве «Независимая газета» с помощью британской стороны выходит впервые наиболее полный текст дневника Алексея Сергеевича Суворина. Событие отрадное. Но опять же составители книги – О. Макарова и Д. Рейфилд, вопреки декларируемой научной объективности, пишут в предисловии о «моральной нечистоплотности» издателя «Нового времени». О том, что «эклектичное, по сути, политическое мировоззрение» автора дневника «отягчалось паранойей, поразившей всех его домочадцев, а также сотрудников «Нового времени». Авторы предисловия сложный жизненный путь Алексея Сергеевича склонны выводить из «сексуальных комплексов». Хорошая, нужная книга не просто испорчена предисловием. Неопытному, наивному читателю предложена оптическая система восприятия основного текста, искажающая универсальность и «симфоничность» фигуры Суворина.
Но, слава Богу, в России и на родине Суворина нашлись люди, которые начали последовательную борьбу за доброе имя Алексея Сергеевича.
Надо сказать, что долгое время воронежские публицисты и журналисты вслед за остальными повторяли в отношении А. С. Суворина стандартный набор ругательств: ренегат, реакционер, шовинист, хвалитель буржуазии и т. д. До тех пор, пока в номере 39 от 26 сентября 1997 года воронежский еженедельник «Берег» не представил А. С. Суворина и его заслуги перед Россией без идеологических шор. В статье «Телохранитель России» газета впервые в воронежской печати назвала Суворина выдающимся русским общественным и театральным деятелем, талантливым журналистом, прозаиком, драматургом, издателем, великим земляком, которым можно и должно гордиться.
Статья содержала отчёт о пребывании журналистской бригады «Берега» на родине Суворина в Боброве и Коршево. Газета обратила внимание властей на плачевное состояние здания школы в Коршево, построенной на средства Алексея Сергеевича, памятника истории и культуры, на неухоженные могилы матери и брата Суворина. «Берег» поддержала районная газета «Звезда» во главе с тогдашним редактором Юрием Хрусловым, и в результате надгробия на могилах были восстановлены.
Затем в «Береге» появилась целая серия полемических публикаций против попыток некоторых воронежских краеведов навсегда приклеить Суворину вышеупомянутые ярлыки. По сути, продолжением борьбы за доброе имя нашего земляка был выход в свет в 2001 году в издательстве им. Е. А. Болховитинова по инициативе газеты «Берег» книги «Телохранитель России. А. С. Суворин в воспоминаниях современников» (Составитель – С.П. Иванов, Редактирование и подготовка текстов – В. П. Бахметьев, А. Е.Коробанов, А. Е. Тишанинов).
Рецензии на книгу не заставили себя ждать. Сначала появилась статья Льва Кройчика «В пол-лица» в «Воронежском курьере» (№64 от 14. 06. 2001), потом Олега Ласунского «Русский или руссейший?» в «Воронежских вестях» (№44 от 20.06 2001). Первый – авторитет в журналистике, второй – известный регионовед, литературовед, оба профессоры. Последнее обстоятельство и заставило нас отреагировать на критику книги. У нас ведь как заведено, если смолчал, не ответил – значит, признал правоту оппонентов. Критиковали ведь авторитеты, а за ними стоят их последователи, ученики – широкая аудитория. Тут уж нельзя было не ответить.
С удручающей предсказуемостью нас, прежде всего, обвинили в тенденциозном, одностороннем подборе авторов воспоминаний. Хотя мы и ставили задачу показать неизвестного Суворина! Мы сознательно не стали повторять характеристики, выданные ему посмертно вождем революции. Достаточно того, что в своё время их повторяли литературоведы в штатском. В своей книге «Литературно-общественное движение в русской провинции» Олег Ласунский, к примеру, пеняет Суворину на его «ренегатскую сущность, глубину духовного падения» и «отступнический путь».
А теперь , обратимся к тексту Льва Кройчика. Он писал, что унижать историю можно полузнанием, а не только незнанием. И брался исправить наши неточности. Кройчик не согласился с мнением, что «Новое время» исключительное явление в русской национальной журналистике, и сравнивал его с газетами «Русское слово» и «Россия».
Но это сравнение некорректное. Даже в энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона дореволюционного, 1898 года издания, С. А. Венгеров пишет, что во второй половине семидесятых годов ХIХ века «приобретенная А. С. Сувориным газета «Новое время» становится центром национализма». Заметим, что национализм тогда не был бранным словом, каким он стал в советское время.
Теперь о политическом влиянии «Нового времени». Зинаида Гиппиус в дневниковой записи 17 марта 1918 года указывает, что в это время Горький был «Сувориным при Ленине». Гиппиус не только литераторша, но и знаток политической жизни, сама активно занималась политикой, и это сравнение не случайное и не комплиментарное. После революции Гиппиус во многом пересмотрела свои убеждения, но при жизни Суворина идеологически была далека от «Нового времени». Суворин и его газета действительно во многом определяли политику правительства Российской империи. После смерти Алексея Сергеевича английская «Daily Telegraf» писала: «Нет такого угла в цивилизованном мире , где бы её (газету «Новое время» - С.И. ) не знали как руководящего органа национально-руссского направления и в этом смысле не считались бы с её взглядами».
Поэтому сравнивать газету Суворина с другими просто бессмысленно. Та же «Россия» была либеральной газетой и просуществовала недолго, с 1899 по 1902 год. «Русское слово» – более удачливое издание. Но эту газету большевики закрыли в 1918 году, а «Новое время» – сразу после октябрьского переворота. Когда «Русское слово» закрывали, «нововременцев» уже расстреливали. Так, 20 сентября 1918 года на берегу Валдайского озера средь бела дня без суда и следствия был убит чекистами Михаил Осипович Меньшиков, ведущий сотрудник «Нового времени». Это с ним полемизировал Лев Троцкий ещё в 1913-м ... После революции в ход пошли свинцовые аргументы.
А вот как, кстати, начиналось «Русское слово». Писатель Н. Телешов в своих мемуарах вспоминает об одном вечере на квартире у Ивана Дмитриевича Сытина. «Когда зашла речь, – пишет он, – о дешёвой небольшой газете, которую следовало бы начать издавать в Москве, но чтобы газета была осведомлённая не менее, чем суворинская и интересная, – кто-то полюбопытствовал:
– А что для этого нужно, чтоб газета была «маленькое «Новое время»?
Чехов, улыбаясь одними глазами, ответил:
– Я думаю, что для этого надо быть, прежде всего, «маленьким Сувориным».
Иван Сытин многому научился у Суворина. Но сам он, как известно, сочувствовал большевикам и умер, получая персональную пенсию от советской власти. Сытин заслужил её, потому как плодотворно поработал, приближая Великий Октябрь. Недаром известный дореволюционный политик, лидер фракции правых в Государственной думе Пуришкевич называл типографию Сытина «школьной подготовкой второй русской революции». И не стоит умиляться вслед за Чеховым «настоящим народным делом», «единственной в России издательской фирмой, где русским духом пахнет». Сытин действительно наводнил Россию дешёвыми книгами. Но, как отмечают современники, ни идеи, ни качества у сытинских изданий не было. Качество изданий было заключено... в их количестве. Иван Дмитриевич хорошо зарабатывал не только на все возраставшей популярности нигилистической, крамольной литературы. В нашем понимании его издательство было с изрядной долей желтизны. Вот как упомянутый Н. Телешов описывает разговор продавцов книг (офеней) со Львом Толстым (с издательством Толстого «Посредник» у Сытина был договор на распространение книг).
«Писал бы ты, Лев Николаевич, книжечки-то свои пострашнее. А то, – говорили ему офени, – все милостивые пишешь да жалостливые. Такие берут только грамотеи, поповы дети, писаря, а в глуши, в деревнях только и выезжаем мы на чертяке. Во какого надобно – зелёного да красного! – указывали они на картинку. – А к ним, чертякам, историйку подсочинить – вот бы и дело». Толстой, конечно, не слушал офеней. А вот Сытин не только прислушивался, но и прямо использовал в работе их «маркетинговые исследования» по изучению спроса.
Лев Кройчик, отстаивая свою точку зрения, обильно цитирует Салтыкова-Щедрина. Вот одна из цитат: «Ужасно хочется, чтобы эта гнусная газетёнка хлопнулась. Но много ещё глупых людей – и успеху «Нового времени» покуда ничего не грозит». То есть успех «Нового времени» Михаил Евграфович объясняет глупостью русских людей, русских патриотов. Потому как писано это в разгар балканских событий, когда газета Суворина была на пике популярности. Но почему сатирику так «ужасно хочется» гибели «Нового времени»? Объяснение дает Екатерина Ивановна Жуковская (1841-1913) в своих воспоминаниях. «Самой непривлекательной стороной Салтыкова была, конечно, его жадность и зависть к деньгам... Он завидовал не только богатым, но даже просто всякому, кому случалось заработать несколько больше обыкновенного... Богатение А. С.Суворина возбуждало его особенную зависть и вызывало разные остроты». В доказательство этих слов достаточно привести цитаты из фельетона Салтыкова-Щедрина «Литературные будочники», опубликованном в 1863 году. «Фактов, которые в выгодном для него, – пишет Салтыков-Щедрин о Суворине, – смысле подтверждали бы его права на руководительство общественным мнением, не существует. Те факты, которые известны, свидетельствуют лишь о том, что он до своего теперешнего возвеличивания пописывал фельетонцы, разрабатывал вопросцы и вообще занимался мелкосошным бумажным делом». То есть, сам Михаил Евграфович и подтвердил, что имя себе Суворин заработал исключительно своим пером. В другом месте Щедрин якобы разоблачает Суворина, а на самом деле говорит банальности: «Спросите у Непомнящего (так он назвал Суворина- Незнакомца. – С.И.), что он хочет, какие цели преследует его газета?.. И ежели в нём сохранилась хоть капля искренности, то вы услышите ответ: хочу подписчика!». Вот где крамола, оказывается! И не случайно Достоевский как-то написал о Михаиле Евграфовиче: «У него игры, у него словечки, он вертляв, у него совершенно беспредметная и беспричинная злость, злость для злости – нечто вроде искусства для искусства. Злость, в которой он и сам ничего не понимает»
Особого разговора заслуживают ссылки обоих рецензентов на авторитетное мнение Чехова. Так сказать, позднего Чехова. Потому что ранний Чехов так отзывался о своём благодетеле: «Суворин представляет из себя воплощённую чуткость. Это большой человек... Что бы там ни говорили, а Суворин хороший, честный человек, он назначил мне по 12 коп. со строки». Самому Алексею Сергеевичу Чехов писал: «Вообще в денежных делах я до крайности мнителен и лжив против воли. Скажу вам откровенно и между нами: когда я начинал работать в «Новом времени», то почувствовал себя в Калифорнии».
Суворин постоянно прощал Чехову долги, делал подарки, оплачивал поездки за границу. А Антон Павлович постоянно косвенным образом выпрашивал у Суворина деньги. И, как считает современный публицист Дмитрий Галковский, исследовавший их отношения, одна из причин размолвки следующая: «Чем больше Чехов считал себя обязанным Суворину, тем больше он его ненавидел. Ненавидел совершенно неосознанно».
Но была и другая причина. Ласунский полагает, что Чехов отошёл от «Нового времени», когда в Суворине «развились шовинистические убеждения». А вот Галковский приходит к выводу, что именно Чехов был неисправимым антисемитом. Мало кто знает, что восемнадцатилетний Антоша Чехонте преподнёс знаменитой Ермоловой пьесу «Безотцовщина», где один из героев говорит: « У всех евреев физиономии не поэтические. Подшутила природа, не дала нам, евреям, поэтических физиономий!» Антон Павлович, однако, быстро смекнул, что столица не Таганрог, и стал более осторожным. В 1889-м он писал Суворину: «Ваша вставка о шмулях рискует быть ошикана: половина театра всегда у нас занята авраамами, исааками и сарами». В переписке Чехова пренебрежительное отношение к евреям – обычное дело: «Не люблю, когда жиды треплют моё имя. Это портит нервы». «В Петербурге рецензиями занимаются одни только сытые евреи-неврастеники, ни одного нет настоящего, чистого человека». А вот как отозвался Антон Павлович на антисуворинскую кампанию в 1897 году: «Но никто так не пишет, как фармачевты, цветные еврейчики и прочая шволочь».
Сам Суворин в1899 году он записал в дневнике «Я не сочувствую призывам консерватизма, направленным против инородцев. Никогда я против них ничего не питал и ни к одной народности не питал вражды. Да и зачем? Можно поддерживать русских, относясь к инородцам сочувственно и мило». Василий Розанов вспоминает, что однажды Суворин ему сказал: «Гостиный Двор в Петербурге ещё на моей памяти состоял из голландских и русских лавок и даже немцев почти не было. Теперь немцев словно нет, русских – половина лавок, а другая половина – еврейские». Вот и вся вражда. Суворин также возмутился, когда узнал, что в Харьковском университете шестьдесят процентов учащихся – евреи. При том, что в этническом составе губернии их доля не превышала и полпроцента. Как свидетельствует Розанов, у Суворина в доме жила учительница музыки – еврейка. Когда Василий Васильевич пошутил на этот счёт, Суворин обнял женщину и весело сказал: «Я ужасно её люблю. Она такая милая!» То есть, не было у Суворина антисемитизма. Он выступал против «захвата» русского в России и не более того.
Что касается Чехова, то тут история такова. Пока он был беден и никому не известен, он с удовольствием дружил с Сувориным. Но в конце концов ему пришлось сделать выбор в пользу «общественного мнения», которое принадлежало тогда еврейским журналистам, либеральным изданиям. Чехова исподволь подталкивали к разрыву с «Новым временем». Окончательный выбор Чехов сделал после оглушительного провала премьерного спектакля «Чайки». Он понял, что «не имела успеха не пьеса», а его личность. Провал был хорошо организованным. После этого Чехов пошёл на разрыв с «Новым временем».
А о том, как «передовая публика» могла устроить провал, говорит такой факт. В 1900 году Суворин поставил пьесу Я. Ефрона «Сыны Израиля» («Контрабандист»). На спектакле публика неистовствовала. На сцену бросали галоши, бинокли... Тогдашний министр МВД Сипягин пожал плечами. «Если мы «Ревизора» ставили, то пусть евреи посмотрят «Контрабандистов». После этого режиссер спектакля скоропостижно скончался, а министра убили через полтора года...
С другой стороны, нельзя не прислушаться к мнению Амфитеатрова, хорошо знавшего обоих. В статье, написанной к столетию Алексея Сергеевича, он утверждает что, Чехов с Сувориным никогда не «порывал», а пребыл в сердечнейшей дружбе до самой своей кончины. Отход от его «Нового времени» отнюдь не был отходом от Суворина. Но было бы преувеличением утверждать, будто Суворин «создал Чехова». «Создавать Чеховых, – пишет Амфитеатров, – путём редакторско-издательского доброжелательства и покровительства нельзя. Для того чтобы вырос орёл, нужен орлёнок, а раз орлёнок имеется налицо, он и в индюшатнике вырастет в орла. Нет никакого сомнения в том, что Чехов – и без Суворина – вырос бы в громадную литературную силу... Но, несомненно также и то, что Суворин, быстро угадав в юном Чехове орлёнка, преклонился пред ним со всем восторгом, на какой только способен был этот несравненный литературный энтузиаст. И с того дня могучая и властная рука Суворина убирала с дороги Чехова едва ли не все камни преткновения и шипы, обычно ранящие ноги молодых писателей.
И орлёнок рос по-орлиному, а не по-индюшачьи, в такой самостоятельности, свободе и холе, каких не было дано никому из его сверстников. Создал Чехова не Суворин, а сам Чехов, но условия, чтобы Чехов мог себя уверенно создавать, создал, конечно, Суворин. И морально, и материально он – создатель литературной карьеры Чехова. И роль его в этом долгом, стойком, убежденно последовательном процессе воистину прекрасна». В своих воспоминаниях знаменитый Гиляровский подтверждает сказанное: «Ты, Гиляй, наверное, недоумеваешь, как это я люблю Алексея Сергеевича,– сказал мне однажды Чехов, когда мы спускались по широкой выходной лестнице из вместительной суворинской квартиры. – Я ценю его дарование, ум, талантливость. В Суворине есть талант, а «Новое время»,– указал Антон Павлович на освещенные окна типографии, – дрянь, которая много вреда приносит». « Ты подумай, Гиляй,– продолжает вспоминать Гиляровский чеховские слова: – Простой, скромный сельский учитель, без роду и племени, почти без гроша в кармане приехал в чужой ему город, начал писать, сделался заметным и стал во главе газеты. Разве это не чудо? Чудо, настоящее чудо!»
Упомянем здесь и провинциальный анекдот, о поездке Чехова с Сувориным по голодному делу. Долгое время воронежские краеведы, в том числе и авторитетнейший профессор В. П. Загоровский в книге «Воронеж: историческая хроника» 1989 года издания, утверждали, что «3-12 февраля 1892 года русский писатель Чехов Антон Павлович посетил Воронеж, Бобровский уезд с целью организации помощи крестьянам, пострадавшим от голода». И ни слова о Суворине. Вполне можно допустить, что В. П. Загоровскому в его хронике не позволили упомянуть Суворина в связи с «голодным делом». Пропагандисты из обкома партии не могли допустить, чтобы «реакционер» и «хвалитель буржуазии» помогал голодающим крестьянам. Не вписывался этот факт в парадигму марксистско-ленинского учения. Поэтому и остался один благодетель – «душка» Чехов, икона советской интеллигенции.
Но и в более поздней «Воронежской исторической энциклопедии» того же В. П. Загоровского, теперь уже 1992 года издания, по интересующему нас поводу сказано: «А. П. Чехов посетил Воронеж и Воронежскую губернию в феврале 1892 г. в связи со своей общественной деятельностью по оказанию помощи голодающим крестьянам». Из этого, прямо скажем, неуклюжего текста следовала: была, значит, у писателя Чехова такая нагрузка по «партийной линии» – помогать голодающим. А почему помогал именно воронежским голодающим, так на то есть объяснение: хоть Чехов и уроженец Таганрога, «его предки жили в Воронежском крае». Самое интересное, что краевед-энциклопедист Загоровский в списке литературы указывает книгу О. Г. Ласунского «Литературная прогулка по Воронежу», вышедшую в свет в 1985 году. А гуляющий литературовед Ласунский, в свою очередь, сообщает: перед Великим постом в 1892 году в гостинице «Центральной» поселились Антон Павлович Чехов и «издатель его произведений Алексей Сергеевич Суворин, могущественный столичный туз и недурной драматург». По мнению Олега Григорьевича, Суворин в городе, где прошла его молодость, «испытывал что-то вроде угрызений совести». Здесь он дружил с Никитиным, «давал себе чистые юношеские клятвы, которые так и не сдержал». Такое впечатление, что Олег Григорьевич самолично слышал клятвы Суворина. Но дальше – пуще. В своем завещании, пишет Ласунский, Суворин не обделил земляков. «Но тогда, в 1892 г., Алексей Сергеевич не торопился тряхнуть мошной... Чехов, в отличие от своего благодетеля, был искренне озабочен положением крестьян в Воронежской губернии, пораженной неурожаями. Он рвался в уезд, в сёла и совсем не собирался задерживаться в городе».
Можно понять Владимира Павловича Загоровского, работавшего с таким «источником». Один «рвался» и был «озабочен», другой «испытывал угрызения» и не торопился «трясти мошной». Видимо, поэтому автор энциклопедии с партийной прямотой опять решил: не было Суворина в Воронеже в 1892 году, такого рассякого, которого Ленин не любил. О том, что вождь Суворина не любил, Загоровский, конечно, указал в энциклопедии. Только в 1995 году известный воронежский историк и краевед Александр Николаевич Акиньшин в совместно с О. Г. Ласунским изданной книге «Записки старого пешехода» сказал что-то похожее на правду. Он пишет, что в 1892 году самые роскошные апартаменты воронежской гостиницы «Центральная» были предоставлены «знаменитому книгоиздательскому и газетному магнату Алексею Сергеевичу Суворину и принимавшему его покровительство молодому писателю Антону Павловичу Чехову. Они прибыли в Воронежскую губернию для организации помощи голодающим крестьянам... »
А вот как было на самом деле. В январе 1892 года Суворин писал А.Н.Плещееву: «... На днях мы с Чеховым едем по голодным местам недели на две для наблюдений и для помощи. Положение прескверное, во всяком случае, и для голодающих и даже для сытых, не говоря о нас. Всякую мысль приходится одевать в бархат, чтоб она дошла по назначению и чтоб народу помогала существенно».
Суворин и Чехов выехали в Воронеж из Москвы 2 февраля 1892 года. А 1 февраля они встречались в «Славянском базаре»... втроем. Третьей была Е. М. Шаврова, приглашая которую, Чехов писал: «На сегодняшний вечер забудьте, что Вы барышня, и что у Вас есть строгая maman; и будьте только писательницей. Право... Я болен, и потому буду скучен. Суворин же в отличнейшем настроении духа и расскажет Вам много интересного».
«Вопреки тому, что обещал мне в письме Антон Павлович, – вспоминала Шаврова,– Суворин был угрюм, сумрачен и неразговорчив. Зато Антон Павлович был в самом милом, благодушном настроении и показался мне таким молодым и жизнерадостным». Вряд ли Чехова радовала перспектива увидеть горе голодающих. Может быть, его радовало другое?
Второго февраля он успел сообщить Лазареву: «Милый Александр Семенович, я уезжаю в Воронежскую губернию. Сегодня купил имение, т.е. начал покупать... » Чехов указал, что «проезд от Москвы в именье стоит в III классе 1 р. 1 к.», и просил взаймы у некоего Михайлова «не больше 1,5 тысячи». А «Воронежский телеграф» (№16 от 5 февраля 1892 г.) сообщал, что «3 февраля с почтовым поездом прибыл в Воронеж издатель газеты «Новое время» А.С.Суворин». Шестого февраля Чехов писал Егорову: «Воронеж кипит. Голодное дело поставлено здесь гораздо основательнее, чем в Нижегородской губернии». Дело в том, что накануне он специально для сбора материалов побывал в Нижнем и намеревался по итогам двух поездок напечатать в «Русских ведомостях» что-то вроде писем. Но писем не получились. «Принимался я писать двадцать раз, но выходило так фальшиво, что я всякий раз бросал», – признался он Егорову.
Почему не вышло? Об этом нетрудно догадаться: Чехов просто не смог искренне озаботиться положением крестьян. Из Боброва сестре Марии он написал: «Дела наши с голодающими идут прекрасно: в Воронеже мы у губернатора обедали и каждый вечер в театре сидели, а вчера весь день провели в казенном Хреновском конном заводе у управляющего Иловайского... Затем блины, разговоры, очаровательные улыбки и m-el1е Иловайская, 18-летняя девица, очаровывающая нас своею оригинальностью и сценическим талантом. Затем чай, варенья, опять разговоры и, наконец, тройка с колоколами. Одним словом, с голодающими дела идут недурно. Что же касается столовых и прочего, то тут мы несем чепуху и наивны, как младенцы... » Так изящно Чехов переводит стрелку на Суворина. «Утром мы бываем в духе, а вечером говорим: за каким чёртом мы поехали, ничего я тут не сделаю и т. д.» И тут же без перехода: «Мне снилось, что 200 р., данные в задаток Сорохтину, пропали». И в конце письма (постскриптумом) Антон Павлович просит, чтобы брат Миша был в Москве 14-15 февраля, когда будет совершаться покупка! Какое уж тут «голодное дело»... Лучше порадуемся вместе с Антоном Павловичем его покупке. Уже 23 февраля он писал брату Александру: «Теперь внимай. Я изменил Хохландии, её песням и рекам. Именье куплено в Серпуховском уезде, в 9 верстах от станции Лопасни. Чувствуй: 213 десятин, из них 160 лесу, два пруда, паршивая речка, новый дом, беговые дрожки, телеги, сани, парники, две собаки, скворечники и прочее...»
А что же Суворин? «Голодным делом» он занимался всерьёз. И не только как благотворитель, но и как журналист, редактор. Так, в эти годы «Новое время» разоблачило мошенническую торговлю хлебом одною одесской фирмой. Фирма «обиделась» и подала на газету в суд. Но нововременцы собрали дополнительные материалы. О результате Алексей Сергеевич в «Новом времени» за 11 декабря 1893 года сообщил: «Сегодня, опять перед Рождеством, пришла из Одессы телеграмма: «Одесса, 10 декабря. Одесская судебная палата утвердила обвинительный акт о предании суду еврейской фирмы Дрейфус и Комп., обвиняемой в злоупотреблениях по поставке хлеба голодавшему населению Самарской губернии. Привлекаются к делу 7 обвиняемых, вызываются 158 свидетелей и 9 экспертов».
Как тут не вспомнить Василия Розанова, который записал в «Мимолётном»: «Суть и разгадка взаимных их отношений в том, что Чехов был значительно спиритуалистичнее Суворина, развитее, образованнее его (не был в универститете Суворин) и вообще имел голову «более открытую всем ветрам», нежели Суворин, и до известной степени проникнутую большим количеством мыслей, большим числом точек зрения, чем как это было у Суворина.
Проще, сжатее – был умнее Суворина.
Но тут начинается страшное:
Он был хитрее Суворина. И хуже его сердцем. Гораздо.
Суворин был замечательно ясное сердце. Да: с 4 миллионами в кармане, с 3 домами, собственник типографии и самой бойкой книготорговли, он был «кадет в удаче», «талант, каких мало», «влюблён в родную Землю», и, среди всех актрис и актеров – сохранил почти детское сердце, глубоко доверчивое к людям, верящее в них, любящее их. […]
Что-то было «щедрое в нём», – о, не в деньгах (хотя и в них)! Щедрое – во всём. Он был щедр на похвалу, щедр на любовь, щедр на помощь. И (удивительно!) – никогда не помнил зла.
Воистину «любимец Божий».
Чехов же, – не имея отнюдь его гения и размаха (практического, в делах), – был его тоньше, обдуманнее и, увы, ловчее… Этой горькою «ловкостью», которая так «не нужна» в могиле».
Теперь о повторяемых рецензентами штампах о мировоззрении Суворина, эволюции его взглядов. Исследовательница из Саратова Т. А. Шишкина в своей диссертации «Общественно-политические взгляды А.С.Суворина (1860-1870-е годы)» делает такой вывод: «По нашему мнению, оценка, утвердившаяся в отечественной историографии, о флюгерстве и даже продажности Суворина, не имеет под собой достаточных оснований». «А.С.Суворин, – пишет Шишкина, – пытался придерживаться взглядов, лишённых крайностей как западничества, так и славянофильства. Отрицая исключительную самобытность развития России, он вместе с тем протестовал против слепого копирования западного опыта без учёта специфики российских условий». Кстати, историк литературы Абрам Рейтблат в рецензии на книгу Е. А. Динерштейна о Суворине также указывает, что «разнесение всех явлений социальной сферы по двум полюсам (реакционный/прогрессивный) при осмыслении русской жизни второй половины ХIХ – начала ХХ в. малоцелесообразно», и предлагает альтернативу – традиционалист/модернизатор. По мнению Рейтблата, «Суворин – это хотя и непоследовательный, весьма умеренный, но реформатор». «Его общественно-политические взгляды можно охарактеризовать как своеобразный «монархический демократизм», сочетающийся с национализмом. Отрицательно относясь к пережиткам крепостничества, он выступал за социальные преобразования, проводимые не резко (а тем более революционным путем), а постепенно»…
Следующим, после выхода в свет книги «Телохранитель России», шагом в борьбе за доброе имя Суворина стала установка на доме Тулиновых в Воронеже, по адресу: проспект Революции, 30 памятной доски следующего содержания: «В этом доме летом 1855 года жил русский литератор, журналист и издатель Алексей Сергеевич Суворин». Молодой Суворин в это время по просьбе предводителя Бобровского дворянства Тулинова составлял каталог его домашней библиотеки. Комиссия по культурному наследию города Воронежа при двух «против» большинством голосов поддержала это предложение. Но, как заявил один из старейших воронежских краеведов, за всю историю комиссии не было вопроса более спорного. Открытие памятной доски состоялось 17 июля 2003 года. Вот как откликнулась на это событие воронежская поэтесса Светлана Ганжа:
Творец в делах, в напоре – воин,
Издатель, русский меценат,
России гражданин – Суворин,
Великих почестей достоин,
Так поклонись ему, собрат...
Богатым на события оказался 2004 год, год 170-летия со дня рождения Суворина. По случаю юбилея в Российской государственной библиотеке состоялась выставка книг, изданных Сувориным, – «Ломоносов книжного дела». А буквально накануне открытия выставки издательство «Ихтиос» в серии «Славянский мир» (отв. редактор Сергей Котькало, составитель Марина Ганичева) выпустило замечательную книгу А. С. Суворина «Труды и дни», где представлены его художественные и публицистические произведения. На заседании круглого стола, организованном Союзом писателей России и РГБ Валерий Ганичев, Михаил Лобанов, Владимир Крупин, Егор Исаев, Владимир Гусев, Сергей Лыкошин отдали должное Суворину-издателю. Во всех выступлениях звучала мысль, что о таком издателе как Суворин, современный писатель может только мечтать. А Юрий Лощиц поделился с участниками стола своим открытием. «На экспозиции, – сказал он, – кроме множества великолепных книг энциклопедического, альбомного содержания, я отыскал прекрасно изданную пьесу Шекспира «Венецианский купец». Так вот, я обошёл крупнейшие московские книжные магазины... С десяток изданий Шекспира, причём не отдельные пьесы, а пусть не полные, но собрания сочинений. И ни в одном издании нет «Венецианского купца». Но, как выяснилось, этой пьесы нет и в английских изданиях. А у Суворина – есть. Вот она, суворинская широта. И какая бедность нашей российской, да и всемирной гласности». Завершая работу круглого стола, Сергей Лыкошин выразил надежду, что «имя Алексея Сергеевича Суворина вернётся в нашу жизнь полноценно и полнокровно». По итогам заседания «за круглым столом» писатели России приняли обращение к губернатору Воронежской области, в котором содержалась настойчивая просьба «взять под особую охрану все материальные памятники, связанные с именем великого земляка». Обращение, опубликованное в воронежской областной газете «Коммуна», способствовало началу реставрации здания начальной школы, построенной Сувориным, и открытию в октябре 2006 года в Коршевской средней школе музейной экспозиции «А. С. Суворин и Е. А. Исаев – наши земляки».
А уже в следующем 2007 году, 11 сентября, на территории областного училища культуры в городе Боброве Воронежской области был открыт памятник Алексею Сергеевичу Суворину. Бюст работы московского скульптора Сергея Полегаева выполнен на пожертвования жителей Бобровского района и на средства местного бюджета. Этот факт упомянут в двухтомной «Воронежской энциклопедии», вышедшей в свет в 2008 году. Автор и словарной статьи, посвящённой А. С. Суворину, Олег Григорьевич Ласунский представил земляка уже без всяких обидных прозвищ. Таким образом, Алексей Сергеевич наконец вернулся на родину как «публицист, драматург, прозаик, библиофил, издатель».
Можно сказать, что сбываются надежды Сергея Лыкошина о возвращении имени Суворина. Но, если вспомнить, что читающая Россия практически не заметила 175-летие со дня рождения Суворина. Если учесть, что практически половина текстов настоящей книги впервые вводятся в современный культурный оборот, спустя сто и более лет после их первой публикации... То на самом деле, надо признать: Суворин, если и открыт, то лишь наполовину, а то и на четверть. Поэтому полнокровное и полноценное возвращение имени Суворина в нашу жизнь ещё впереди. И мы счастливы, что участвуем в этом благородном деле. Тому подтверждение и эта книга, которую вы держите в руках.
