Словосочетание "План Путина" сегодня уже не ни у кого не ассоциируется с реально существующей программой или последовательностью предстоящих действий, оно не обозначает какую-то определенную реальность; оно порождает ее.Развитие "Плана Путина", похоже, идет по формуле, принадлежащей Марксу: "Человек творит мир, который его отрицает"
Как следствие, это словосочетание стало в последние месяцы неисчерпаемым источником исследований, предметом экспертных оценок, фобий и пародий. Развитие "Плана Путина", похоже, идет по формуле, принадлежащей Марксу: "Человек творит мир, который его отрицает". Прикрываясь брендом творца, "мир" доводит до неузнаваемого предела его интенцию, - до "творения", в котором уже крайне сложно узнать его самого.
Для либерального сознания План неизбежно предстает в виде новой формы контроля, возвращая нас к временам "средневекового деспотизма", а если говорить более точно, бентамовского паноптикума - то есть просвещенческой модели "светового режима власти", планирующей не только и не столько стратегии государственного развития, сколько архитектонику повседневного надзора и механизмы подавления. Ироническим либеральным рефреном, с трудом скрывающим страшное подозрение "а вдруг всё это правда?" - стало крылатое: "...и это тоже - План Путина!"
Либеральная критика путинизма будет неизбежно возвращаться к вопросу о Человеке и человеческой Свободе именно потому, что она с самого начала всерьез приняла "персонализирующие" очеловечивающие правила политического брендинга, навязанные "Единой Россией". Между тем, в девальвации индивидуальной Свободы, а вместе с ней и всей либеральной риторики, в самую последнюю очередь можно заподозрить участие невидимой руки Плана. Политический конец индивидуальной Свободы является уже совершившимся фактом, причиной которого, сколь ни всесилен действующий Президент РФ, никак не является "путиночекизм".
В 2005-м году в серии библиотеки фонда "Либеральная миссия" вышла в свет книга ведущего современного социолога З. Баумана "Свобода", которая, если говорить кратко, научно доказывает невозможность и неадекватность либеральной миссии в ситуации постмодерна. Автор аргументированно и совершенно безапелляционно показывает, что во всем "цивилизованном" мире сегодня сохраняется только одна форма свободы - она же форма осуществления контроля над индивидом - причем контроля более мощного, нежели любые репрессивные, силовые, властные формы, хотя именно они остаются навязчивым образом, преследующим либеральную оппозицию. Речь идет о контроле потребления, который предоставляет безальтернативную и исключительную форму свободы - свободу потребительскую.
Свобода, по сути своей всегда выполнявшая роль довольно экзотической и редко встречающейся социальной привилегии, по определению исключающей ее универсализацию, в эпоху Модерна превратилась в утопию всеобщей индивидуализации. Однако проблема "тоталитаризма" упразднилась вместе с самоупразднением Человека - его превращением в потребителя. "Потребление - "последний предел" нашего общества. Оно также предстало в виде удобной отдушины, отводящей недовольство, напряжение и конфликты" (З. Бауман). И все, что, по определению не сводится, а значит, противостоит потреблению - политическое и социальное - граничит с лишением гражданских прав. "Человек" эпохи Потребления не может открыто желать смерти другому человеку - на уровне "надстройки" он все еще остается носителем человеческой морали и наследником Просвещения. Однако он вправе требовать возможности реализации свободы выбора, свободы планирования - например, т.н. "планирования семьи", которое имплицитно подразумевает возможность человечески оправданного уничтожения жизни. Как говорил Ницше - "поскреби европейца, и глянет звериная морда". Проектирование, планирование и контроль, осуществляющийся в области человеческого, выглядит наивно и чисто технически в свете потребительской свободы. Поэтому, когда в своих посланиях президент Путин планирует построение "общества возможностей", намечая перспективу, привлекательную для либерал-потребителя, - невольно возникает недоумение: "и это тоже... план Путина?"
Что же касается политических модернистов широкого профиля - от т.н. либерал-консерваторов до поборцев справедливости - то для них наличие Плана означает прежде всего саму возможность проекта как такового - прежде всего проекта суверенного, эффективного, поэтапного развития России. Но и вместе с тем и не в последнюю очередь - это возможность реализации группой элит своего политического проекта, пользующегося колоссальной народной поддержкой. То есть фактически "План Путина" с предвыборных плакатов единороссов - это настоятельная просьба предоставить им карт-бланш: "<Пере>дайте нам <свою> волю, а мы уж знаем, что надо делать". В этой ситуации невольно вспоминается ставшая уже легендарной речь Петра Мамонова на церемонии вручения награды фильму "Остров": "... Это там какой-то Путин должен делать. А мы-то с вами где?" Так и хочется в тон Петру Николаевичу спросить единороссов: "А политическую программу - кто вам - Путин должен придумать?" Свои мускулы надо тренировать, чужие здесь не помогут, - как говорил один мультипликационный попугай.
Таким образом, обе позиции - как неоправданно пессимистическая (либерал-оппозиционная), так и неоправданно оптимистическая (либерал-консервативная) - в равной мере тенденциозны в интерпретации "путинского плана" - и не в последнюю очередь потому, что и те, и другие мыслят его в плоскости индивидуальной человеческой свободы. Неважно, обещает ли эта персональная свобода (в случае, если она вновь подтвердит свое право на политическое самоосуществление) "победу России" или пророчит от лица "несогласных" страшный конец любых человеческих свобод. "Человек", как говорил Блез Паскаль, "это середина меж двух бесконечностей: бесконечностью малого и бесконечностью великого". Стоит ли делать отправной точкой политического эту странную "середину" - абстрактного преследуемого "правочеловека" или, напротив, конкретного властного "человека-путина"? "Путин - он маленький, худенький, че он может? Он... там где-то" (П. Мамонов).
Очевидно, что План Путина отвечает всем ультрасовременным требованиям политических информационных технологий. Прежде всего, он отменяет онтологический вопрос. То есть существует он или его нет - не имеет никакого значения. Президент Путин открыто говорит, что данным словосочетанием обозначается бренд, используемый в предвыборной гонке партией "Единая Россия", в то время, как сам он предпочитает говорить не о "плане", а о стратегии. Однако и последнюю также отказывается "персонализировать". Несмотря на это, проводятся "независимые" социологические опросы, которые показывают, что половина жителей России знают (и, по всей видимости, гораздо лучше самого Владимира Владимировича), что собой представляет его план и уже давно поддерживают его.
В эпоху постсовременности, частью которой является путинская Россия и пресловутый План Путина, замена "стратегии" "планом" - это или ирония, или непонимание, или провокация. Понятие "план" сегодня означает не контроль, не проект и лишь отчасти - возможность стратегии. В эпоху, когда финансовые потоки, политические идеологии, эстетические и моральные категории оторвались от своих основ и легко планируют в свободном пространстве потребления, сам термин "планирование" скорее ассоциируется с траекторией хаотического, нерегулируемого движения.
Весь предвыборный драматизм, связанный с этим политическим брендом и вопросом о правообладании, разворачивается в области познания, причем на разных ее уровнях. Главными стали вопросы: знают ли избиратели о Плане Путина? знают ли они в чем именно он состоит? знают ли они (или кто-то из них) как это План реализовать? При этом сам гносеологический статус этого объекта познания напоминает средневековое представление об истине: Истина открыта, явлена миру в Откровении (в нашем случае - в семи президентских посланиях Федеральному Собранию), и, вместе с тем, никто не может утверждать определенно, что он познал ее сполна. Она не скрывается, но и не разоблачается. Это открытая истина, которая остается открытой для истолкования и понимания. Именно поэтому никто - и прежде всего сам Путин - не берет на себя ответственность уточнить, в чем заключается президентский "план", понимая, что как минимум половина политического и стратегического потенциала этого медиаобъекта будет уничтожена его саморазоблачением. Так дворец японского Императора виден всем издалека, все дороги древнего города направляются прямо к нему, чтобы, подведя вплотную, направить в обход - кружить вдоль высокой стены, за которой скрывается непознанная и непознаваемая Власть.
Поэтому в сложившейся предвыборной ситуации - обусловленной в том числе и всем известными изменениями, внесенными в систему голосования - единая и единственная партия, являющаяся правообладателем ключевого политического бренда - неизбежно будет играть на гносеологическом парадоксе "плана Путина" (знание о котором присутствует одновременно и всюду, и нигде), то кивая в сторону Плана как чего-то общеизвестного, то снисходительно обещая предоставить экспертное объяснение, в чем заключается он "по пунктам", то намекая, что никто из партийцев не обладает всей полнотой знания Плана, кроме того, кто является его автором и творцом. Таким образом, в коротком словосочетании обнаруживается разнонаправленный, почти космогонический потенциал. Важно лишь не "приплести" своего в ходе воспроизводства Плана.
А искушение велико, тем более, что не всякий идеолог умеет грамотно обращаться с действенным мифом, парадоксом или даже, если угодно, "формой общественного сознания". Неосторожные и неуместные - как с точки зрения метафизики Власти, так и с точки зрения партийного пиара - действия типа выпуска "единороссами" бесплатной иллюстрированной(!) предвыборной брошюры "План Путина", насыщенной определениями и анонимными тезисами, якобы отражающими (или маскирующими?) пресловутый План - могут испортить все дело. Ибо такого рода издания порождают сомнения: либо это - не План, либо план - не один. В то время как призваны порождать обратное, а именно убеждение: эти люди знают План, и я знаю, что они знают. Расплывчатые метафоры, в которых План предстает у единороссов, типа "новой архитектуры мира" и "нового качества жизни", если принять их всерьез, звучат прямо-таки зловеще. "Пункты" вроде "реализации интересов каждого" заведомо утопичны (а не мифологичны, что большая разница), а "продолжать национальные проекты" можно и не прибегая к новому плану.
Таким образом, ощущение "плана" создает эффект реальности, эффект политической субъектности, суверенности, развития и т.д. Даже если "план Путина" на деле окажется выдумкой политтехнологов, то это, как говорил Карлсон, самая лучшая выдумка на свете.
И все же план Путина существует. Но это вовсе не цепочка "запланированных" действий направленных на реализацию определенных, заранее намеченных целей, а скорее некоторая плоскость концептуализации этих целей, координаты, в которых движется политическое настоящее современной России. Это социально-исторический план - горизонт актуального, который проговаривается в политическом языке - там, где человеческая свобода и проектирование обнаруживает свою обусловленность межчеловеческим и нечеловеческим - историей.
http://www.pravaya.ru/look/14498
Как следствие, это словосочетание стало в последние месяцы неисчерпаемым источником исследований, предметом экспертных оценок, фобий и пародий. Развитие "Плана Путина", похоже, идет по формуле, принадлежащей Марксу: "Человек творит мир, который его отрицает". Прикрываясь брендом творца, "мир" доводит до неузнаваемого предела его интенцию, - до "творения", в котором уже крайне сложно узнать его самого.
Для либерального сознания План неизбежно предстает в виде новой формы контроля, возвращая нас к временам "средневекового деспотизма", а если говорить более точно, бентамовского паноптикума - то есть просвещенческой модели "светового режима власти", планирующей не только и не столько стратегии государственного развития, сколько архитектонику повседневного надзора и механизмы подавления. Ироническим либеральным рефреном, с трудом скрывающим страшное подозрение "а вдруг всё это правда?" - стало крылатое: "...и это тоже - План Путина!"
Либеральная критика путинизма будет неизбежно возвращаться к вопросу о Человеке и человеческой Свободе именно потому, что она с самого начала всерьез приняла "персонализирующие" очеловечивающие правила политического брендинга, навязанные "Единой Россией". Между тем, в девальвации индивидуальной Свободы, а вместе с ней и всей либеральной риторики, в самую последнюю очередь можно заподозрить участие невидимой руки Плана. Политический конец индивидуальной Свободы является уже совершившимся фактом, причиной которого, сколь ни всесилен действующий Президент РФ, никак не является "путиночекизм".
В 2005-м году в серии библиотеки фонда "Либеральная миссия" вышла в свет книга ведущего современного социолога З. Баумана "Свобода", которая, если говорить кратко, научно доказывает невозможность и неадекватность либеральной миссии в ситуации постмодерна. Автор аргументированно и совершенно безапелляционно показывает, что во всем "цивилизованном" мире сегодня сохраняется только одна форма свободы - она же форма осуществления контроля над индивидом - причем контроля более мощного, нежели любые репрессивные, силовые, властные формы, хотя именно они остаются навязчивым образом, преследующим либеральную оппозицию. Речь идет о контроле потребления, который предоставляет безальтернативную и исключительную форму свободы - свободу потребительскую.
Свобода, по сути своей всегда выполнявшая роль довольно экзотической и редко встречающейся социальной привилегии, по определению исключающей ее универсализацию, в эпоху Модерна превратилась в утопию всеобщей индивидуализации. Однако проблема "тоталитаризма" упразднилась вместе с самоупразднением Человека - его превращением в потребителя. "Потребление - "последний предел" нашего общества. Оно также предстало в виде удобной отдушины, отводящей недовольство, напряжение и конфликты" (З. Бауман). И все, что, по определению не сводится, а значит, противостоит потреблению - политическое и социальное - граничит с лишением гражданских прав. "Человек" эпохи Потребления не может открыто желать смерти другому человеку - на уровне "надстройки" он все еще остается носителем человеческой морали и наследником Просвещения. Однако он вправе требовать возможности реализации свободы выбора, свободы планирования - например, т.н. "планирования семьи", которое имплицитно подразумевает возможность человечески оправданного уничтожения жизни. Как говорил Ницше - "поскреби европейца, и глянет звериная морда". Проектирование, планирование и контроль, осуществляющийся в области человеческого, выглядит наивно и чисто технически в свете потребительской свободы. Поэтому, когда в своих посланиях президент Путин планирует построение "общества возможностей", намечая перспективу, привлекательную для либерал-потребителя, - невольно возникает недоумение: "и это тоже... план Путина?"
Что же касается политических модернистов широкого профиля - от т.н. либерал-консерваторов до поборцев справедливости - то для них наличие Плана означает прежде всего саму возможность проекта как такового - прежде всего проекта суверенного, эффективного, поэтапного развития России. Но и вместе с тем и не в последнюю очередь - это возможность реализации группой элит своего политического проекта, пользующегося колоссальной народной поддержкой. То есть фактически "План Путина" с предвыборных плакатов единороссов - это настоятельная просьба предоставить им карт-бланш: "<Пере>дайте нам <свою> волю, а мы уж знаем, что надо делать". В этой ситуации невольно вспоминается ставшая уже легендарной речь Петра Мамонова на церемонии вручения награды фильму "Остров": "... Это там какой-то Путин должен делать. А мы-то с вами где?" Так и хочется в тон Петру Николаевичу спросить единороссов: "А политическую программу - кто вам - Путин должен придумать?" Свои мускулы надо тренировать, чужие здесь не помогут, - как говорил один мультипликационный попугай.
Таким образом, обе позиции - как неоправданно пессимистическая (либерал-оппозиционная), так и неоправданно оптимистическая (либерал-консервативная) - в равной мере тенденциозны в интерпретации "путинского плана" - и не в последнюю очередь потому, что и те, и другие мыслят его в плоскости индивидуальной человеческой свободы. Неважно, обещает ли эта персональная свобода (в случае, если она вновь подтвердит свое право на политическое самоосуществление) "победу России" или пророчит от лица "несогласных" страшный конец любых человеческих свобод. "Человек", как говорил Блез Паскаль, "это середина меж двух бесконечностей: бесконечностью малого и бесконечностью великого". Стоит ли делать отправной точкой политического эту странную "середину" - абстрактного преследуемого "правочеловека" или, напротив, конкретного властного "человека-путина"? "Путин - он маленький, худенький, че он может? Он... там где-то" (П. Мамонов).
Очевидно, что План Путина отвечает всем ультрасовременным требованиям политических информационных технологий. Прежде всего, он отменяет онтологический вопрос. То есть существует он или его нет - не имеет никакого значения. Президент Путин открыто говорит, что данным словосочетанием обозначается бренд, используемый в предвыборной гонке партией "Единая Россия", в то время, как сам он предпочитает говорить не о "плане", а о стратегии. Однако и последнюю также отказывается "персонализировать". Несмотря на это, проводятся "независимые" социологические опросы, которые показывают, что половина жителей России знают (и, по всей видимости, гораздо лучше самого Владимира Владимировича), что собой представляет его план и уже давно поддерживают его.
В эпоху постсовременности, частью которой является путинская Россия и пресловутый План Путина, замена "стратегии" "планом" - это или ирония, или непонимание, или провокация. Понятие "план" сегодня означает не контроль, не проект и лишь отчасти - возможность стратегии. В эпоху, когда финансовые потоки, политические идеологии, эстетические и моральные категории оторвались от своих основ и легко планируют в свободном пространстве потребления, сам термин "планирование" скорее ассоциируется с траекторией хаотического, нерегулируемого движения.
Весь предвыборный драматизм, связанный с этим политическим брендом и вопросом о правообладании, разворачивается в области познания, причем на разных ее уровнях. Главными стали вопросы: знают ли избиратели о Плане Путина? знают ли они в чем именно он состоит? знают ли они (или кто-то из них) как это План реализовать? При этом сам гносеологический статус этого объекта познания напоминает средневековое представление об истине: Истина открыта, явлена миру в Откровении (в нашем случае - в семи президентских посланиях Федеральному Собранию), и, вместе с тем, никто не может утверждать определенно, что он познал ее сполна. Она не скрывается, но и не разоблачается. Это открытая истина, которая остается открытой для истолкования и понимания. Именно поэтому никто - и прежде всего сам Путин - не берет на себя ответственность уточнить, в чем заключается президентский "план", понимая, что как минимум половина политического и стратегического потенциала этого медиаобъекта будет уничтожена его саморазоблачением. Так дворец японского Императора виден всем издалека, все дороги древнего города направляются прямо к нему, чтобы, подведя вплотную, направить в обход - кружить вдоль высокой стены, за которой скрывается непознанная и непознаваемая Власть.
Поэтому в сложившейся предвыборной ситуации - обусловленной в том числе и всем известными изменениями, внесенными в систему голосования - единая и единственная партия, являющаяся правообладателем ключевого политического бренда - неизбежно будет играть на гносеологическом парадоксе "плана Путина" (знание о котором присутствует одновременно и всюду, и нигде), то кивая в сторону Плана как чего-то общеизвестного, то снисходительно обещая предоставить экспертное объяснение, в чем заключается он "по пунктам", то намекая, что никто из партийцев не обладает всей полнотой знания Плана, кроме того, кто является его автором и творцом. Таким образом, в коротком словосочетании обнаруживается разнонаправленный, почти космогонический потенциал. Важно лишь не "приплести" своего в ходе воспроизводства Плана.
А искушение велико, тем более, что не всякий идеолог умеет грамотно обращаться с действенным мифом, парадоксом или даже, если угодно, "формой общественного сознания". Неосторожные и неуместные - как с точки зрения метафизики Власти, так и с точки зрения партийного пиара - действия типа выпуска "единороссами" бесплатной иллюстрированной(!) предвыборной брошюры "План Путина", насыщенной определениями и анонимными тезисами, якобы отражающими (или маскирующими?) пресловутый План - могут испортить все дело. Ибо такого рода издания порождают сомнения: либо это - не План, либо план - не один. В то время как призваны порождать обратное, а именно убеждение: эти люди знают План, и я знаю, что они знают. Расплывчатые метафоры, в которых План предстает у единороссов, типа "новой архитектуры мира" и "нового качества жизни", если принять их всерьез, звучат прямо-таки зловеще. "Пункты" вроде "реализации интересов каждого" заведомо утопичны (а не мифологичны, что большая разница), а "продолжать национальные проекты" можно и не прибегая к новому плану.
Таким образом, ощущение "плана" создает эффект реальности, эффект политической субъектности, суверенности, развития и т.д. Даже если "план Путина" на деле окажется выдумкой политтехнологов, то это, как говорил Карлсон, самая лучшая выдумка на свете.
И все же план Путина существует. Но это вовсе не цепочка "запланированных" действий направленных на реализацию определенных, заранее намеченных целей, а скорее некоторая плоскость концептуализации этих целей, координаты, в которых движется политическое настоящее современной России. Это социально-исторический план - горизонт актуального, который проговаривается в политическом языке - там, где человеческая свобода и проектирование обнаруживает свою обусловленность межчеловеческим и нечеловеческим - историей.
http://www.pravaya.ru/look/14498
