Церковь Успения Божией Матери на Покровке. Фото www.kotoroy.net |
Дорога к храму
Покровка, одна из старейших улиц Москвы, стала московским феноменом по числу стоявших на ней церквей, и это, не считая переулков, словно имя ее осенило появление здесь многих храмов. Имя же она получила от Покровского храма, основанного в XIV веке на месте дома N 2 по Маросейке и упраздненного в конце XVIII столетия. В старину Покровка была единой улицей, и только когда здесь образовалось Украинское подворье, отрезок Покровки от Ильинских ворот до Армянского (Столповского) переулка стали именовать Маросейкой. Напротив Покровской церкви тоже с конца XIV века стоял Никольский храм, что в Блинниках. Далее следовали Петроверигский храм, поставленный в честь венчания Ивана Грозного на царство и оставивший имя местному переулку, уцелевшая церковь Космы и Дамиана, Успения на Покровке, Троицы на Грязех, Воскресения словущего в Барашах, и завершал улицу храм Усекновения главы Иоанна Предтечи, от которого осталась колокольня на Земляном валу. Успенская церковь была лишь одним храмом из этого великолепного церковного изобилия, но самой уникальной.Древняя Покровская церковь, оставившая имя улице, именовалась, "что в Садех", - здесь был загородный государев двор Ивана III с роскошными фруктовыми садами, куда он переселился из Кремля после страшного пожара 1491 года. С великокняжеской резиденции и началось освоение этой местности. Парадокс кроется в том, что москвичи селиться здесь особо не жаждали, потому что речка Рачка, образовавшая Чистые пруды, сильно подтопляла и размывала эту местность, что и запечатлелось в прозвище местной церкви Троицы на Грязех. Оттого-то в те времена, когда здесь появилась первая, еще деревянная, Успенская церковь (самое начало XVI века), Покровка была ремесленной окраиной Москвы. Еще не существовала стены Китай-города, но расширялся посад у восточной стены Кремля, где селились торговцы и ремесленники, и за посадом на Покровке простирались многочисленные дворцовые слободы, протянувшиеся до самого Земляного вала - Казенная, Барашевская, Садовая, Котельная...
Дворцовая слобода московских котельников образовалась в районе современного Потаповского переулка, ее надо не путать с Таганкой, где была другая котельническая слобода. Мастера Покровской котельной слободы делали кухонные котлы всех фасонов и размеров, горшки, чугунки и прочую металлическую посуду для бесчисленных нужд огромного государева двора. Продукция пользовалась огромным спросом, поскольку потребность в ней испытывали все: в этих котлах готовили пищу и для государева стола, и для придворных, и в богатых боярских дворах, и для армии, такие котлы брали в каждый поход. Впрочем, некоторые ученые полагают, что это была не дворцовая, а обыкновенная городская слобода, обслуживавшая нужды москвичей. Так или иначе, котельники, жившие слободой по левой стороне Покровки, и построили себе приходскую Успенскую церковь. Деревянная церковь известна с 1511 года. По ней прилегающие переулки были названы Большим и Малым Успенским (в наше время соответственно Потаповский и Сверчков). И только в 1656 году котельники выстроили себе каменную Успенскую церковь, что свидетельствовало об их большом материальном достатке, так как иметь каменную церковь было не только очень престижно, но и очень дорого.
При первых Романовых характер Покровки несколько изменился, поскольку она стала главной государевой дорогой в царские загородные резиденции - Измайлово и Рубцово. Теперь наряду с ремесленниками здесь селилась знать и зажиточные купцы, так появлялись новые прихожане Успенской церкви. Одним из них был купец-гость Иван Сверчков, имевший собственные палаты в М. Успенском переулке, теперь носящем его имя. Прозвище "гость" имело очень древние московские корни: так называли верхушку торгового сословия - богатейших купцов, занимавшихся иностранной и крупной оптовой торговлей. Сверчков и построил своим иждивением в 1696-1699 годы новую каменную Успенскую церковь, которая получила прозвище восьмого чуда света.
"О, русский Нотр-Дам!"
Новая постройка была вызвана насущной необходимостью, так как каменный храм, возведенный в середине XVII века, сильно пострадал в пожаре 1688 года, от которого выгорела большая часть Покровки. Строя новый храм, Сверчков, наверно, и не подозревал, какую всемирную славу будет суждено снискать его детищу. Купец пригласил для работ украинского мастера или крепостного крестьянина-зодчего Петра Потапова, чье имя теперь носит Потаповский переулок. Иные теперь считают его не архитектором, а резчиком по камню или даже помощником главного, подлинного архитектора, чье имя якобы осталось тайной, поскольку известное имя автора храма в допетровской Руси - редкий случай. И все-таки он был.Одна из "самых московских церквей", ставшая жемчужиной московского барокко и высшим образцом этого архитектурного стиля, имела очень сложное устройство. На первом ярусе была освящена нижняя церковь во имя святителя Петра Московского с приделом Рождества Иоанна Предтечи, по именинам храмоздателя Ивана Сверчкова. В 1699 году выстроили верхнюю, собственно Успенскую церковь. У этого храма было 13 глав, символизировавших Господа Иисуса Христа и Его 12 апостолов. Роскошная колокольня, которая соединялась с церковью папертью, была столь величественной, что ее можно было принять за самостоятельную шатровую церковь, "иже под колоколы". Гениальной была и игра белопенного, снежного кружева декора с пламенеющим огненно-красным храмом. Современникам Успенский храм представал громадой составленных церквей, летящих в небеса, но вместе с тем стройным, как архитектурная поэма. Это чудо имело вырезанную на портале символическую надпись "Дело рук человеческих".
Церковь осталась обыкновенной приходской, но в то же время почетно "домовой" для купца Ивана Сверчкова: второе крыльцо храма с парадной лестницей вело в сад, окружавший дом Сверчкова, и таким образом у хозяина имелся собственный отдельный вход. У церкви была очень высокая лестница и высокое гульбище - открытая площадка-галерея перед входом в храм. Каждый молящийся поднимался по лестнице на гульбище и, прежде чем переступить порог храма Божия, обозревал открывавшуюся с этой высоты панораму: так создавалось чувство вознесенности, оторванности от земли, располагающее к молитвенному настроению. Возвысить душу и мысль человеческую от мира сего, устремить ее к небесам - к тому же призывала причудливая, неземная красота Успенской церкви, символизировавшая красоту Божественного творения. Академик Д. С. Лихачев заметил, что ее надо было видеть именно в окружении "низких обыденных зданий".
Более того, по версии ученых эта гигантская церковь знаменовала собой один из семи священных холмов Москвы, подобно тому, как колокольня Ивана Великого венчала главный - Боровицкий холм. Довольно близкая к Кремлю, Успенская церковь почти сразу же после возведения, в первой половине XVIII века, была в числе других определена к слушанию соборного благовеста. Тогда действовало еще патриаршее постановление: в городских церквях не начинать благовеста прежде соборного, чтобы в звоне колоколов не было разнобоя и неблагочестия. В Москве соборный благовест был в Успенской звоннице в Кремле с колокольней Ивана Великого, и следовало не начинать благовест прежде или позже, чем зазвонит кремлевская звонница. (В случае престольного праздника храма его духовенству следовало получать благословение митрополита на ранний благовест с записью в приказе церковных дел.) Для лучшего соблюдения этого правила, поскольку многие храмы Москвы были отдалены от Кремля и не слышали соборный благовест, создали своеобразный церковный "телеграф". Велено было "слушать звон" при определенных, назначенных к тому центральных церквях, в которых слышали благовест из Кремля и начинали звонить вместе с ним, и уже по их звону начинали звонить остальные церкви. Наряду со Сретенским монастырем и храмом Николы Явленного на Арбате в обширный список "благовестных" церквей Москвы попала и Успенская церковь на Покровке. Ответственность была колоссальной, а оплошавших священников, пропустивших соборный благовест, не только штрафовали, но и лишали сана.
Церковь ошеломила современников и потомков, став как блистательным итогом развития русской архитектуры, так и предтечей грядущих архитектурных эпох. Она скоро вошла в загадочную параллель с храмом Покрова на Рву, что на Красной площади, которая протянется до самого конца ее дней - слишком много схожего, перекликающегося было в легендах об этих храмах, начиная с того, что оба они именовались восьмым чудом света. Ведь только очень редкая, уникальная, если не единственная церковь могла сравниваться с Покровским собором. В один ряд с ним Успенскую церковь изначально поставил Василий Баженов, считавший ее не только одним из красивейших зданий в Москве, но и творением "ярко национальным". Архитектор сравнивал ее и с замосквореченским храмом Климента Римского, говоря, что она даже "больше обольстит имущего вкус, ибо созиждена по единому благоволению строителя", то есть представляет собой целостное архитектурное творение, подобно скульптуре, вытесанной из единой глыбы мрамора.
Успенская церковь восхищала и иностранцев, побывавших в Москве. Для архитектора В. В. Растрелли, величайшего мастера барокко, она стала целым творческим вдохновением: именно ее он взял за образец для своего Смольного собора в Петербурге, "наиболее русского" из всех произведений Растрелли, по выражению И. Э. Грабаря. Вспоминается и образное выражение писателя Вадима Кожинова, что уроженец Парижа архитектор Растрелли был рожден в Москве. И это был не единственный пример петербургского подражания московской жемчужине. В северной столице есть еще один храм, созданный по мотивам образа Успенской церкви - это Воскресенский храм на Смоленском кладбище, где отпевали Александра Блока.
Даже Наполеон был потрясен этой церковью и, по легенде, поставил особый караул охранять ее от пожара и мародеров. Впрочем, другая легенда гласит, что он приказал разобрать ее по кирпичику и перенести в Париж. Нетрудно заметить здесь еще одну параллель с храмом Покрова на Рву: ведь именно его Наполеон якобы хотел перенести в Париж и приказал взорвать его, когда эта задумка технически не удалась. Есть еще сказание, будто наполеоновский маршал (вероятно Мортье, что занял дом графини Разумовской в начале Маросейки), увидев церковь, воскликнул: "О! русский Нотр-Дам!" Другое предание приписывает это высокопарное восклицание самому Наполеону. Так или иначе, храм от пожара 1812 года поистине чудом не пострадал. Но была ли в этом заслуга Наполеона? Ведь есть свидетельства, и вполне правдоподобные, что на самом деле церковь спасли от огня не мифические караульные, а крепостные Тютчевых, жившие рядом; дом отца поэта и сейчас стоит в Армянском переулке.
Это была и любимая московская церковь Ф. М. Достоевского. Его жена вспоминала, что, бывая в Москве, он возил ее, "коренную петербуржку", посмотреть на эту церковь, потому что чрезвычайно ценил ее архитектуру. И бывая в Москве один, Достоевский всегда ехал на Покровку помолиться в Успенской церкви и полюбоваться на нее. Он заранее останавливал извозчика и шел к ней пешком, чтобы по пути рассмотреть храм во всей красе. А бывал он в этих краях и потому, что в Старосадском переулке жила его любимая тетка и крестная А. Куманина, которую он часто навещал. Отношения с Москвой у Достоевского были глубокие и личные: величайший гений России родился в ней, впитал здесь "русский дух" и отсюда переносил церковное и национальное начало в свои произведения. Москва для него была городом церквей и колокольного звона. А Успенская церковь была истинным, национальным символом Москвы.
И прихожане у церкви были замечательные. Особенности прихода определились, во-первых, ее центральным расположением, и, во-вторых, изменением характера Покровки, где стала селиться знать, богачи, фабриканты. Первыми ее прихожанами стали Сверчковы, домочадцы храмоздателя Ивана Сверчкова, который сам с членами семьи упокоился в нижней церкви. Их дом - роскошные белокаменные палаты - и теперь находится в одноименном переулке (дом N 8). При палатах Сверчков основал еще одно богоугодное заведение - странноприимный дом.
Вскоре после возведения Успенской церкви, в 1705 году, владельцем Сверчковых палат и новым прихожанином этого храма стал казначей И. Д. Алмазов - стольник царицы Прасковьи Федоровны, жены государя Федора Алексеевича. Считается, что палаты официально пробыли в его владении до 1765 года, пока не перешли к новому владельцу - тайному советнику А. Г. Жеребцову. Однако в Москве ходила легенда, будто в подвалах этих палат томился в заточении сам Ванька Каин, разбойник и сыщик (точнее, доноситель) в одном лице. Знаменитый вор, Иван Осипов Каин, долго грабивший на Волге, вдруг в конце 1741 года сам явился в Москву, в сыскной приказ, и записался в доносители, после чего устроил целую авантюру, укрывая крупных воров и ловя мелких, открывая подпольные игорные дома и поощряя грабежи. "На откупе" у него была большая часть московских полицейских, и они его не трогали. Лишь когда безобразия достигли предела и москвичи уже предпочитали ночевать в поле, только бы не оставаться в своих домах, из Петербурга приехал с военной командой генерал Ушаков, который в 1749 году учредил самостоятельную комиссию по делу Каина. Разбойник вскоре был арестован и в 1755 году сослан на каторгу в Сибирь. Только в этом промежутке Каин и мог содержаться в бывшем доме Сверчковых.
Но если история о пленнике Ваньке Каине - легенда, то славная архитектурная летопись Москвы, явленная из этих стен, - достоверный факт. В 1779 году палаты были проданы Каменному приказу, и здесь учредили школу чертежников, где преподавали Баженов и Легран, и здесь же делали детали для огромной деревянной модели Большого Кремлевского дворца, которую на подводах возили в Петербург для одобрения императрицы. А с 1813 года в Сверчковых палатах работала знаменитая Комиссия для строений, созданная по приказу Александра I, для того чтобы восстановить Москву после наполеоновского пожара. И не просто восстановить на пепелище, а восстановить в едином историко-архитектурном стиле, не допустить массовой стихийной застройки и сохранить лицо города. Председателем комиссии был назначен сам градоначальник Федор Растопчин, а членами стали И. Бове, В. П. Стасов, Д. И. Жилярди, А. Г. Григорьев. Первой задачей поставили вернуть к жизни пострадавший от взрыва Кремль, как дело чести, а затем комиссия разработала образцовые типы домов и фасадов, "надлежащие к копированию", и опубликовала их в специальных альбомах. Каждый новый дом, возводимый в Москве, должен был строиться строго по типовому, утвержденному комиссией образцу, за счет чего создавался единый стиль городской застройки. Разница была только в статусе домовладельцев: для каждой социальной категории был разработан свой образцовый тип. Так появился и знаменитый московский ампир миниатюрных особнячков, и типичный московский дом с мезонином, а у жильцов побогаче - с "неизбежными" алебастровыми львами. Комиссия работала в Сверчковых палатах до 1843 года, потом они снова стали частным владением, и следующая интересная страница их истории была еще впереди.
У Успенской церкви были и другие, более известные прихожане. Первыми в их числе следует назвать знаменитых Пашковых, живших на Покровке, - тех самых, чьи родственники имели роскошный замок на Моховой. Их предок, выходец из Польши, Григорий Пашкевич приехал в Россию на службу к Ивану Грозному, и с тех пор их фамилия значилась как Пашковы. Один из них, Истома Пашков, был участником тульского дворянского ополчения в войске бунтаря Ивана Болотникова и потом перешел на сторону царя Василия Шуйского. Другой Пашков, Егор Иванович, был денщиком Петра Великого, и его сын П. Е. Пашков построил легендарный дворец на Моховой, известный как дом Пашкова.
Владельцам же усадьбы на Покровке, Александру Ильичу и Дарье Ивановне Пашковым, принадлежал другой знаменитый дом Пашковых, тоже стоявший на Моховой: в самом конце XVIII века Василий Баженов выстроил для них усадьбу с театральным флигелем для балов и Пашковского театра, что было очень престижным - иметь собственный домашний театр. Потом, когда в 1806 году флигель сдали в аренду Московскому императорскому театру, на его сцене дебютировали Щепкин и Мочалов. Одна из самых роскошных в Москве, эта усадьба с флигелем в 1832 году была куплена для Московского университета. В главном доме разместился Аудиторный корпус (ныне факультет журналистики), а во флигеле архитектор Евграф Тюрин устроил домовую университетскую Татьянинскую церковь.
Главное владение этих Пашковых находилось на Покровке, в Большом Успенском переулке (во дворе дома N 7). В 1811 году здесь родилась Евдокия Петровна Ростопчина, будущая поэтесса и невестка градоначальника графа Ф. А. Ростопчина, которая вышла за его младшего сына Андрея. В этом доме у Пашковых бывал и Пушкин: на масленицу в 1831 году преисполненный счастья он приехал сюда с молодой женой кататься в санях на гулянии, устроенном хозяевами дома. А всего через девять лет после этого, в 1840 году, огромное состояние Пашковых было проиграно в карты. Усадьбу в Большом Успенском казна выкупила для Аптеки, под склады для хранения лекарств, и под конторы. Одно время этим медицинским заведением руководил неподкупный доктор Гааз, который сумел не только обезопасить ценные медикаменты от мышей и крыс (были официально заведены штатные... кошки), но и прекратить расхищение лекарств, после чего у него появилось немало недругов, прежде списывавших ворованное на мышей.
Кроме Пашковых, именитыми прихожанами Успенской церкви были князья Щербатовы, владевшие усадьбой в Сверчковом переулке, дом N 4. Князь Осип Иванович приходился прадедушкой Елизавете Петровне Яньковой, оставившей самые известные воспоминания о старой аристократической Москве - "Рассказы бабушки", записанные ее внуком Д. Благово. Дух московской архитектуры как-то особо витает над этими местами: в начале XIX века часть владения купила Варвара Алексеевна Казакова, невестка Матвея Казакова, вышедшая замуж за его среднего сына Матвея Матвеевича, тоже архитектора.
Не отставала и торговля. В 1890-х годах прихожанами Успенской церкви стали братья Елисеевы, будущие создатели московского гастронома на Тверской, поселившиеся в доме N 10 в Сверчковом переулке. Главными же из местных православных купцов были шоколадные короли Абрикосовы, создавшие в Москве ее старейшую и крупнейшую отечественную кондитерскую фирму (ныне концерн "Бабаевский") - их фамильное дело у самых его истоков благословил иконой игумен Новоспасского монастыря. Глава фирмы Алексей Иванович Абрикосов, приходившийся внуком ее основателю, был не только усердным прихожанином, но и заботливым старостой Успенской церкви на протяжении долгих лет. С 1865 года он жил с очень многочисленной семьей в тех самых бывших Сверчковых палатах, проданных Абрикосовым их прежними владельцами. А позднее купил и соседний дом N 5, записав его за женой, Агриппиной Александровной, которая, кстати, будучи матерью 22 детей, основала на Миуссах родильный дом, ныне вновь носящий ее имя.
Абрикосовых называли и королями русской рекламы, у них есть чему поучиться нашим современникам. Например, в свою фирменную упаковку, в коробочки и шкатулочки, они вкладывали миниатюрные книжечки русских писателей - Пушкина, Крылова. И сладости у них были чрезвычайно высокого качества. Кондитер Абрикосов, постигший истину, что Москва - это чайная столица, обеспечил чайный стол москвичей самой разнообразной снедью: от фирменной пастилы, варенья и карамели (те самые "Гусиные лапки" и "Раковые шейки") до особо изысканного десерта - свежих ягод, глазированных в шоколаде. В 1900 году, еще при жизни главы, фирма удостоилась высшего в России коммерческого звания "Поставщик двора Его Императорского Величества". Это значило, что его продукция действительно подавалась к столу государя и на дипломатические приемы при дворе. Поставщики имели право размещать на своих фирменных этикетках, вывесках и рекламных плакатах Государственный герб и подпись о звании - это было не только высшим "знаком качества" в дореволюционной России, но и высшей формой рекламы.
Другими не менее знаменитыми прихожанами Успенской церкви были чаеторговцы Боткины, тоже успешно постигшие "чайную истину" Москвы - их фамильный дом находился в Петроверигском переулке, дом N 4. Фирма, основанная купцом Петром Кононовичем Боткиным, еще в екатерининские времена, была самым известным поставщиком китайского чая, особенно любимого в старой Москве. В середине XIX века Боткины одними из первых стали завозить диковинный индийский и цейлонский чай, который тогда только осваивали на своих плантациях англичане. Чаеторговля была главным фамильным делом Боткиных, но из их рода происходили и меценаты, и художники, и врачи. Одним из сыновей основателя фирмы был знаменитый Сергей Петрович Боткин, чье имя носит теперь известная московская больница. Долгие годы он успешно лечил в Петербурге больного М. Е. Салтыкова-Щедрина и продлил ему жизнь. А его сын, Евгений Сергеевич Боткин, последний русский лейб-медик, до конца остался верным государю Николаю II и вместе с ним принял мученическую смерть в Ипатьевском доме.
Другой известный сын чаеторговца, Петр Петрович Боткин, принявший после смерти отца фамильное дело, также был старостой Успенской церкви на Покровке и одновременно старостой кремлевского Архангельского собора, а потом и храма Христа Спасителя. Он был очень набожным, и необычным, хотя прирожденным купцом, целыми днями просиживавшим в Гостином дворе, где вел очень серьезные торговые операции. При этом богомольный купец не носил усы и бороду, что было большой редкостью в среде православного купечества. Одна из его дочерей - Надежда вышла замуж за известного художника Илью Остроухова (в чьем доме в Трубниковском переулке был устроен смотр проектов памятника Гоголю и чья художественная коллекция составила основу нынешнего иконописного отдела Государственной Третьяковской галереи). Вторая дочь - Вера стала женой Н. И. Гучкова, московского городского головы, который способствовал открытию Народного университета имени А. Л. Шанявского - эту идею многие встретили в штыки. Он был родным братом знаменитого А. И. Гучкова, лидера партии "октябристов" и военного министра Временного правительства, который в трагическом марте 1917 года вместе с В. В. Шульгиным принимал в Ставке у Николая II акт об отречении от престола.
Успенский храм на Покровке имел удивительный дар влиять на человеческие души и даже на судьбы. Говорят, что, однажды увидев его, А. В. Щусев решил стать архитектором. Имел он и судьбоносное значение для юного Д. С. Лихачева, когда он впервые приехал в Москву и случайно набрел на эту церковь. Будущий академик вспоминал позднее: "Встреча с ней меня ошеломила. Передо мной вздымалось застывшее облако бело-красных кружев... Ее легкость была такова, что вся она казалась воплощением неведомой идеи, мечтой о чем-то неслыханно прекрасном. Я жил под впечатлением этой встречи". Именно свидание с Успенской церковь подвигло его посвятить жизнь изучению древнерусской культуры. Однако трагические слова Лихачева: "Если человек равнодушен к памятникам истории своей страны - он, как правило, равнодушен и к своей стране", имели под собой историческую почву.
Трагедия века
После революции Успенская церковь действовала очень долго по московским меркам - до 1935 года. Нарком-богоборец Луначарский сам был в числе ее поклонников: именно по его инициативе в 1922 году Большой Успенский переулок был назван Потаповским в честь крепостного мастера, и вообще он хлопотал о церкви, сколько мог. Авторитет и власть Луначарского пошатнулись еще при его жизни, и маловероятно, что в дальнейшем его слово могло бы спасти этот храм, если бы он дожил до времени его уничтожения.В ноябре 1935 года Моссовет под председательством Н. А. Булганина постановил закрыть и снести Успенскую церковь, "имея в виду острую необходимость в расширении проезда по ул. Покровке". А дальше московское предание снова, уже в последний раз, перекликается, как эхо, с Покровским собором на Красной площади: будто бы архитектор П. Д. Барановский заперся в Успенской церкви, чтобы либо уберечь ее от сноса, либо погибнуть вместе с ней, сказав: "Взрывайте со мной!" Точно такая же легенда о храме Покрова на Рву относится к 1936 году, когда Успенская церковь уже погибла. Цинизм властей не имел предела. Позорно было переименовать улицу в честь великого крепостного архитектора и снести дотла его творение, прославившее мастера.
Перед сносом провели необходимые научные работы и обмеры. Два резных наличника и фрагменты фасада передали в музей при Донском монастыре, верхний иконостас 1706 года - в Новодевичий монастырь, где он был поставлен в надвратном Преображенском храме. Зимой 1936 года Успенскую церковь снесли до основания, на ее месте образовался пресловутый скверик с березками на углу Покровки и Потаповского переулка. Долгое время там была пивная, а потом кафе. "Разве не убито в нас что-то? Разве нас не обворовали духовно?" - горько вопрошал по этому поводу академик Д. С. Лихачев. Сколько трагедии в этих строках...
Слишком велика была утрата, слишком вопиющим был факт уничтожения этой церкви - национального достояния, слишком сильна боль от ее гибели. Может быть, поэтому в наше время все чаще раздаются призывы восстановить Успенскую церковь по сохранившимся обмерам, чертежам, зарисовкам, кадрам кинохроники. Тем более что совсем недавно в одном из местных домов были обнаружены фрагменты этой церкви - остатки лестницы, часть нижнего яруса колокольни, элементы наружного декора. Считают, что приблизить восстановление храма поможет создание его общины. А воссоздания этой святыни так жаждет душа Москвы! Чаще всего Успенскую церковь как памятник истории сравнивают с Сухаревой башней или Красными воротами, но представляется, что она больше относится к таким святыням Москвы, как Иверская часовня и Казанский собор, ибо она явила всю силу православной идеи Москвы, всю ее сказочную красоту и национальный гений. Пока же то, что осталось от великой церкви, кроме руин, - лишь имя Потаповского переулка.
http://www.pravoslavie.ru/jurnal/060826140836