Юрий Кузнецов шествует по аду, сопровождаемый Христом... Какова мощь этого поэтического замысла? Да и не только поэтического - исторического, мыслительного, социального и даже политического? Его поэма "Сошествие в Ад" чЈтко делится на три части. Первая и третья - это подобие некоего апокрифа о встрече поэта с Христом, пример понимания поэтом христианских истин и его постижения веры православной, хотя и здесь, особенно в концовке поэмы чувствуется эсхатологическое ощущение поэтом надвигающегося конца света. Погружение кита в бездну - это, скорее всего, погружение нашей грешной земли, всего человечества в небытие. Поэт как бы предчувствует всеобщий, приближающийся, ускоряемый нашими же общими грехами, ад. "Что там трещит? Гром ли в небе? Кузнечик ли в поле? Это трещала развязка поэмы, не боле. - Кит погружается! - молвил Христос. - Свят, свят, свят! - молвили ангелы, - ад погружается в Ад!"
Вторая, срединная часть поэмы, основная еЈ часть, само шествие по аду в сопровождении Христа - это ещЈ и пересмотр поэтом всей мировой и русской истории. Его оценка исторических событий, мировых идеологий, деяний и наших живых современников, и дальних предков, и литературных и мифологических героев античности, средневековья, вплоть до наших дней. Оценка как бы с былинной, фольклорной, православной точки зрения. Но всЈ-таки оценка автора. А значит - самого Юрия Кузнецова. Огромнейшая ответственность поэта, равная мощи самого замысла поэмы. Не так-то просто отправить в ад и Храм Иисуса Спасителя, и всю Чечню целиком, и дюжину русских и мировых классиков, от Шекспира и Данте до Тютчева, Гоголя и Булгакова. Подбор мировых персонажей не случаен и глубоко продуман, это люди, так или иначе определявшие или менявшие ход русской и мировой истории, от Сталина до Ивана Грозного, от Эразма Роттердамского до Норберта Винера. Есть Сизиф и Фауст. Есть даже выпавшая не вовремя из рук трубка Тараса Бульбы... Конечно же, в аду и Ельцин с Чубайсом, и сорок два подписанта расстрельного черного письма в "Известиях" в октябре 1993 года...
Ад - это западня, но поэт даЈт возможность выбраться и из подобной зловещей западни. Грешника могут и отмолить живущие на земле. Может забрать с собой в рай Христос. Как в картине "Страшный суд" Ганса Мемлинга, чаша весов у каждого грешника своя. Что перевесит, добро или зло - определяется иногда ходом самой истории.
Встретили Сталина. Он поглядел на меня,
Словно совиная ночь среди белого дня.
Молча окстился когда-то державной рукою,
Ныне дрожавшей, как утренний пар над рекою.
ВсЈ-таки Бог его огненным оком призрел:
Раньше по плечи, теперь он по пояс горел.
Что-то его беспокоило. Отблеск кровавый
Пал на него от пожара великой державы.
Вот бы где порадоваться, призадуматься или встревожиться, даже рассвирепеть историкам, критикам, богословам, мыслителям, да и просто журналистам, ожидающим любого громкого события... Где же вы все, любители русской поэзии? Представляю, сколько бы было разговоров об этой поэме где-нибудь в восьмидесятые годы. Впрочем, и сегодня время от времени проносятся литературные бури. То вокруг Проханова или Лимонова, то вокруг какой-нибудь "Кыси" Татьяны Толстой. А как навязывают нынче каждую строчку гораздо более спокойного и меланхоличного Иосифа Бродского? Меня поразило полнейшее молчание вокруг опубликованной в "Нашем современнике" (2002, N12) поэмы Юрия Кузнецова "Сошествие в Ад". Молчали и патриоты, и демократы, и левые, и правые. Будто каждый день пачками их любимых героев - Павлика Морозова и комиссаров, или же белогвардейских генералов, или же меченого Сахарова, "лунь водородного века", ведущие национальные поэты осыпают проклятьями и отправляют навеки в бездну. Что ни говори, а Юрия Кузнецова читать будут и через много лет, поколение за поколением. Думаю, докапываться до причин появления этой поэмы и именно этих исторических персонажей будут, и диссертации защищать будут, открывая слой за слоем в достаточно сложной мифотворческой поэме. А сверстники, живые свидетели, очевидно, решили отмолчаться. Ни криков возмущения в ведущих органах печати, ни попыток вдумчивого разбора, ни восторга от подобного сурового прищура поэта, за которым есть своя, пусть и близкая к апокалипсической, правда о человеческом крушении.
Лишь неофиты от Православия, сменившие райкомы и обкомы на храмы, с комиссарской однозначностью сейчас изгоняют из своих рядов и Юрия Кузнецова, и Александра Проханова, и Владимира Личутина. С кем останетесь в русской культуре? Валерий Хатюшин при всЈм старании не заменит вам Юрия Кузнецова.
Поэтому и решил я напрямую поговорить с поэтом. Иной читатель ведь может и испугаться серьЈзности заданной темы, запутаться в незнакомых ему именах, фактах мировой истории, фольклорных сюжетах. Я стал на время таким простодушным читателем и попробовал задать, несомненно, одному из лучших поэтов XX века, свои наивные вопросы.
Владимир БОНДАРЕНКО. Как возникли замыслы твоих поэм "Путь Христа" и "Сошествие в Ад"?
Юрий КУЗНЕЦОВ. Одна поэма вышла из другой. Они взаимосвязаны. Но сначала я задумал написать большое стихотворение о детстве Христа. Мне давно запали в душу Его слова: "Будьте как дети". Кроме эпизода в храме, в Евангелии о детстве нет ничего. Я копнул апокрифы. До чего же они наивны! Хотя два-три сюжета я потом использовал. И уже замахнулся на поэму. Я полагался на интуицию, воображение и память о детстве. Поэма о детстве получила такой разгон, что я уже не мог остановиться. Надо было писать и юность, и зрелость Христа. Детство - только первая часть большой поэмы. Но перед тем, как писать вторую часть, я крепко призадумался. О юности Христа вообще ничего неизвестно. Я ринулся в неизвестное, опять полагаясь на интуицию, воображение, а также на знание человека.
В.Б. Знание человека? А что это, по-твоему, такое?
Ю.К. Поэт должен знать, что, собственно, он пишет. Я знал и по себе, и по книгам, что обычно случается в юности. В этом возрасте человек учится, совершает непредвиденные поступки, влюбляется, думает о смерти, хочет много, а получает мало, отчего часто бывает печален. Еще мне пришлось проецировать слова и действия зрелого Христа на его слова и действия в юности. Вводить в жизнь Христа любовную линию - безумие для богослова, но не для поэта. Поэт всегда прав - эту истину я знал давно. Я ввел любовную линию, чем оживил поэму. Написав вторую часть, я приступил к третьей. Тут сопротивление материала было огромным. Мое воображение сковывал канон, пришлось его поэтизировать. В Евангелиях поэзии мало. Наиболее поэтично Евангелие от Иоанна. В Священной Истории меня привлекло одно удивительное место - промежуток в три дня от смерти Христа до Его Воскресения. Согласно Священному Преданию, Христос в этот промежуток сошел в ад и вывел оттуда праведников и святых в рай. Вот находка для поэта! И единственная возможность сойти на тот свет вместе с Христом. Как к этому отнесется Христос в поэтической реальности поэмы, я пока не думал. Я верил: всЈ станет на свои места, когда начну писать. Я стал набрасывать картины ада и даже рая. Картины разрастались и грозили поэме дать сильный перекос. Я вовремя спохватился. Нет, Ад - тема отдельной поэмы. И дописал "Путь Христа" без ада и рая.
В.Б. Был ли ты внутренне свободен, когда писал "Сошествие в Ад"?
Ю.К. Я был абсолютно свободен. И бросил на поэму все свои силы.
В.Б. В чем творческая задача поэмы?
Ю.К. Все-таки двух поэм. Я хотел показать живого Христа, а не абстракцию, в которую Его превратили религиозные догматики. В живого Христа верили наши предки, даже в начале 20 века верили. Потом Он превратился в абстракцию. Сейчас верят не в Христа, а в абстракцию, как верили большевики в коммунистическую утопию. А задача всего моего творчества - вернуть русской поэзии первичность, которую она утратила в 20 веке.
В.Б. Как ты определял степень ответственности той или иной исторической личности? Не боишься ли роковых ошибок, погружая еще живого человека в ад? Если со временем признаешь ту или иную ошибку, не придется ли тебе переписывать поэму?
Ю.К. Я был предельно осторожен и старался быть объективным в отборе того или иного "кандидата" в ад. Для меня важно было знать, как они относились к Сыну Божьему, насколько они соблюдали 12 заповедей. Тебе жаль Солженицына. Но он один из тех, кто "целил в коммунизм, а попал в Россию". Он разрушитель. Ошибок я не боюсь и переписывать поэму не буду. Пускай живет сама по себе.
В.Б. У тебя в аду и белые, и красные, и Ленин, и Сталин, и даже Павлик Морозов. Это как?
Ю.К. За белых и красных уже ответил "Тихий Дон" Шолохова. Ленин и Сталин - политики, а политикам одна дорога - в ад. Павлик Морозов, как ни крути, все-таки предатель. Он донес властям на родного отца. Есть три вида предательства: первый и самый страшный - когда человек предает Бога, второй, тоже страшный,- когда человек предает Родину, и третий, страшноватый,- когда предает человека (в любви, в дружбе, по родству). Предателей на Руси никогда не жаловали.
В.Б. Считаешь ли ты, что тебе дана воля свыше на эту поэму?
Ю.К. Выходит, дана. Ведь она уже написана. Но тут надо учесть, кому что дано. Одному дано много, другому мало, а третьему совсем ничего. Много мне дано или мало? Это можно увидеть по сравнению с другими. Много ли дано Тютчеву, Гоголю и Данте?
В.Б. Много, но по-разному.
Ю.К. Я тоже так считаю. И попали они у меня в ад за прегрешения перед Богом. Тютчев - за пантеизм и прелюбодеяние, Гоголь - за чертовщину, а Данте - за великую гордыню. Но измерим уровень Тютчева по одному из лучших его стихотворений "Накануне годовщины 4 августа 1864 г." Это молитва. Вот последние слова:
Ангел мой, где б души ни витали,
Ангел мой, ты видишь ли меня?
Тютчев смотрит с земли на небо, но не видит души Денисьевой. А моя поэма видит и его женщину, и тень от дыма при луне. Так чей уровень выше? Духовный объем тютчевского стихотворения тонет только в одном куске "Сошествия в Ад". Возьмем Гоголя. Его Тарас Бульба - могучий герой, но погиб он из-за пустяка - потерял люльку. Это похоже на Гоголя. Так он из-за пустяка рассорил Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем. Я решил поправить Гоголя. Тарас Бульба не нашел свою люльку потому, что она провалилась в ад, и нечистая адская сила задержала его на месте, а тут и ляхи подоспели. Вот какую глубину дала моя поэма гоголевскому "пустяку". Согласен?
В.Б. Глубина прямо адская, черт бы тебя побрал.
Ю.К. Перейдем к Данте. Он пошел по линии меньшего сопротивления, чем я. Его сопровождает Вергилий, а я следую за Христом. Загнав в ад своих политических врагов, он поставил свою поэму ("Inferno") в рискованную близость к политическому памфлету. У него в аду из 79 конкретных исторических лиц 32 флорентийца. Среди "живых" персонажей моей поэмы нет ни одного моего личного врага. Но не это главное. В ней есть вторая, эсхатологическая глубина, чего в дантовском инферно нет и в помине. Ты поверхностно читал мою поэму и не заметил кита (или Левиафана). Не заметил и того, что в поэме как бы два ада. Один с прописной буквы, а другой с маленькой. Заглянем в текст. Еще на земле Христос говорит прощеному разбойнику:
Рай недалек. Но дорога пройдет через Ад.
Далее:
Мы приближались к пучине под именем Ада,
К бездне, окутанной тучами страха и смрада...
В конце поэмы что-то смутило Христа. Он услышал треск.
- Кит погружается! - молвил Христос.
- Свят, свят, свят! -
Молвили ангелы, - ад погружается в Ад.
Христос со спутниками сошел по молнии -
Прямо на тло... Это было подобье земли.
Это был остров, отмеченный мертвенным духом.
Это был Левиафан. Он лежал кверху брюхом...
Остров в бездне Ада и есть ад. Далее идет самое существенное:
Есть одна сказка на севере... В морось и снег
Утлое судно разбилось о каменный брег.
Спасся один человек и взобрался на остров -
Съеденный ржавчиной трав ископаемый остов.
Вот он бредет, наступая на снулый плавник.
Пар изо рта возникает пред ним, как двойник.
Дикий кустарник и щели. Мертво и убого.
Там он разводит костер, чтоб согреться немного.
Словно заря занимается - пламя горит.
Дрожь пробегает по острову... Это был кит.
Сильный ожог вызвал в нем подземельные схватки.
Остов трещит. Распрямляются горные складки.
Кит загибает фонтан и падучей водой
Гасит костер. В голом воздухе пахнет бедой.
Мощным ударом хвоста знаменуя свободу,
Он поднимает волну и уходит под воду.
ВсЈ, что на нем наросло, оседает на дно...
Левиафан или остров - не всЈ ли равно?
Затем перед Христом появился Сатана.
Это был Левиафан! И ударом хвоста
Ад всколыхнул и обрушил его на Христа...
После битвы с Сатаной Христос, проходя со спутниками по аду, проронил загадочные слова: - Кит замахнулся хвостом...
Это всЈ о том же. В конце поэмы кит погружается в воду, ад погружается в Ад. Таково мое эсхатологическое предвидение. Оно чисто христианское. Будем надеяться, что в Аду время иное, чем на Земле, но Серафим Роуз предупреждает: "Сейчас уже позже, чем вам кажется".
В.Б. Я продолжаю вопрошать. Как ты разделяешь в Христе человечье и Божеское?
Ю.К. Православие говорит, что в Христе человек и Бог неслиянны, но составляют одно целое. Сия истина выше человеческого разумения. Как христианин, я ее принимаю на веру. В поэмах Бог и человек в Христе пульсируют. Я это выразил образом маятника - качанием головы. Христос часто качает головой. Такова амплитуда маятника: то Иисус, то Христос. В первой поэме Бог-Отец решил испытать человеческую часть Христа на крайний предел. Святой Дух перенес Христа в пустыню и оставил его (именно его, а не Его) наедине с дьяволом. Тот стал искушать Христа. Только на третьем искушении Христос понял, что остался один - просто человек, без Божьей ипостаси. Как только он выдержал третье испытание, к нему мгновенно вернулась Его Божья ипостась, и Он тут же испепелил дьявола. Во второй поэме, если ее читать внимательно, тоже видно, когда в Христе проявляется человечье, а когда Божье. Например:
Бог огляделся во тьме и нахмурил чело...
Тут, конечно, Бог. Только Бог может видеть во тьме. Сколько бы человек ни оглядывался во тьме, он ничего не увидит.
В.Б. Каких традиций ты придерживался при написании поэмы? Русских былин, или античной литературы, или же Данте?
Ю.К. Тех же, что и всегда, начиная с двадцати пяти лет, когда у меня произошел резкий поворот в сторону символа и мифа. Вспомни "Атомную сказку". Мои корни - в русском и славянском эпосе, вообще в мировом эпосе: тут и "Старшая Эдда", и "Калевала", и греческая мифология, и "Ригведа", и "Махабхарата". Но прежде всего я русак. И чужое я претворяю в родное, в русское. А былинный размах в поэме чувствуется. Спутники Христа, оставшиеся одни, двинулись дальше. Но как?
С первого шага, признаться, широкого шага
Мы налетели на камень, лежащий вдали.
Это не семимильные шаги из европейского эпоса, а пошире.
Мы приближались к огню.
Сколько звезд, столько верст!
Воздух шумел на ходу, разрываясь, как холст.
А Данте тут ни при чем. В его аду тесновато.
В.Б. Видишь ли ты себя самого в аду?
Ю.К. Еще как! В самом конце поэмы -
Мы оглянулись, и оба низринулись в ад...
Тьма опалила огнем - мы влетели в огонь
И оказались в печи. Смерть меня охолонь!..
Панцирь защиты трещал и искрился от жара.
Чмокали кости во мне, как болотная мшара.
Внутренний свет зачадил и полез из ушей.
Душу осыпало скопище огненных вшей.
Я раздувался, как труп, от гнетущего жара.
Ужас загваздал меня, как болотная мшара.
И почернел я, как ночь среди белого дня.
- Господи Боже Исусе, помилуй меня!
Спросишь, откуда такой опыт? Из моих кошмаров.
В.Б. Поэма написана с соблюдением норм Православия, или же ты вводил иноверческие элементы? И зачем ты ввел в русло православия Сизифа, а китайский мудрец Лао Цзы прозревает у тебя о вере Христовой?
Ю.К. У искусства свои законы и нормы. Но думаю, что я шел в русле Православия. В любой религии есть свои праведники и мученики. Но я отвечу словами английского филолога и историка религий Макса Мюллера: "Почти все религии присваивают себе фарисейский язык лицемерия, одно только христианство, будучи религией человечества, позволило нам открыть следы мудрости и доброты Божьей в судьбах всех человеческих рас и распознать в самых низших религиозных верованиях не дело факторов и влияний демонических, но что-то такое, что указывает нам на божеское управление, что заставляет нас сказать вместе со святым Петром: "Бог не благоволит к отдельным лицам, и из всего народа тот, кто Его боится и исполняет свою обязанность, будет Им выслушан по справедливости".
А Лао Цзы мне близок по воззрению на пустоту и формы потенциального заполнения. В начале "Пути Христа" есть символ чаши - форма потенциального заполнения по Лао Цзы. Мария, зачавшая от Духа Святого, с тайной радостью чувствует, как в пустоте ее чрева растет плод. Вот эта чаша:
Чашу пустую поставит она пред собой
И наполняет по капле водой дождевой.
С тайною радостью смотрит на полную чашу,
Будто в ней видит счастливую жизнь - но не нашу...
Долина ада - тоже символ заполнения. И о вере святой и простой Лао Цзы прозревает - во всяком случае, в поэтической реальности поэмы.
В.Б. Какая тьма живет в сердце поэта?
Ю.К. Это Христос говорит: "В сердце поэта есть тьма, но не самая тьма". В самой тьме находится Сатана. А тьма в сердце поэта... Надо полагать, она та же, что и в Пушкине:
Воспоминание безмолвно предо мной
Свой длинный развивает свиток:
И с отвращением читаю жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
Но строк печальных не смываю.
В.Б. Несколько раз у тебя проскакивает: "И задремал во мгновение века сего..." И еще: "Жестко я спал, разметавшись во всю круговерть...", "Я проснулся в тревоге..." Когда ты просыпаешься, где ты оказываешься? Переходишь из одного сна в другой? Поэма как система сновидений?
Ю.К. Сны - тоже реальность, но особого рода. В моем творчестве много сновиденческих образов. В поэме сны не раскрыты, кроме двух, но это всего восемь строк. Мне приснился вертящийся глобус, "земля без небес" и сон Льва Толстого. Я даю возможность будущим поэтам написать остальные мои сны. Хотя бы сон в ожидании Христа - Он вот-вот выйдет из могильной пещеры. Мне, наверно, не какие-нибудь пустяки снились.
В.Б. "Все мы играем чуть-чуть, а зачем - неизвестно..." Поэма - это тоже игра?
Ю.К. Ты начитался игровой "современной" прозы, и тебе всюду мерещится игра. Нет, поэма - не игра. Если она играет, то как волны в море. Как стихия - издавая эпический гул. В аду идет игра, черти играют грешниками, дергают их за невидимые нитки. На кон поставили царя Петра. Жаль, что я не изобразил Лефорта, воспитавшего молодого царя в нерусском духе... Тут я стою на точке Православия. Которое осуждает бесовские игры и плясы, а значит и театр, а вместе с ним Шекспира - тот отлично знал законы сцены и умело выдавал свои страсти напоказ, даже на площадной показ. Конечно, Шекспир весьма велик, но не выше Голгофы. И было что-то в нем от публичной девки. Почитай мысли В.В.Розанова о проституировании литератора и о внутренней пустоте актера...
Мир - не театр. Бог летит, как стрела. На колени!
В.Б. Место Востока и Старца Горы в твоей поэме?
Ю.К. Окольное место. Восток темен. Ни в одной части света, а только там мог возникнуть образ священного белого камня, почерневшего от прикосновения грешников-паломников. А старцев Горы было несколько, и все они были лицемеры и сатанисты. В поэме - это нарицательный образ. Он напрямую связан с Чечней, выпадающей в ад, как кровавый осадок.
В.Б. Твоя трактовка всей русской истории, от Ивана Грозного до Петра, от декабристов до большевиков - дает широкую картину отрицания. Влиял ли на тебя кто-то из историков? Или это твое видение истории и ее личностей?
Ю.К. Я ничего не трактую, а вижу глазами народа. Это народ назвал царя Иоанна - Грозным, а Петра - антихристом. И никто на меня не влиял. Я с детства был невнушаемый... Но ты забыл Александра Невского и Ледовое побоище - они есть в поэме. Это тоже отрицательная картина русской истории? То-то.
В.Б. Растерял ли русский народ перед Богом слова? Если даже родные тебе кубанцы, кроме одинокого "А!", ничего крикнуть Богу не в силах.
Ю.К. Ты ищешь в поэме того, чего нет. То ищешь в ней пустые сны, то литературную игру, а теперь вот немоту народную. С чего ты взял? Казак не мужик, чтобы его проецировать на русский народ, и попал он в ад за грех уныния. Сном и духом держались раньше казаки. Ныне остался только сон. Это мой вздох по казачеству. Или поминальная песня.
В.Б. Если литеры Гутенберга - это черти, чье число легион, то какими литерами напечатана Библия? Какими литерами напечатана поэма Кузнецова? И нужны ли книги? Они все ведь от Гутенберга.
Ю.К. Не путай Божий дар с яишницей. Гутенберг ничего не писал. Но изобретение типографского станка принесло людям больше вреда, чем пользы. Такое массовое производство лжи, что ущерб по силе не уступит атомным разрушениям. А книги нужны. Вопрос только в том - какие книги? Та пошлость, которая завалила книжный рынок страны, или жития святых, а на первый досуг - мировая классика? Станок Гутенберга - машина. А машина мертва и мертвит всЈ живое - от цветка до человека. Поэтому в аду оказались и Ламетри - автор трактата "Человек-машина", и Норберт Винер - отец кибернетики, и тайный паук интернета. Человек в опасности. Его отовсюду окружают машины, и сам он становится машиной. Как это раньше пели: "Нам разум дал стальные руки-крылья и вместо сердца - пламенный мотор"?
В.Б. Возможен ли в дальнейшем переход из ада в рай?
Ю.К. Святоотеческая литература говорит: возможен. Если за грешника молятся на земле или в раю. А в поэме Христос говорит:
Многие будут в Раю, кто Меня поминает
И поддается прощенью по выслуге мук...
В.Б. Храм Христа Спасителя оказался лжехрамом? Или он рухнул от недостатка веры у людей?
Ю.К. Храм Христа Спасителя взорвали большевики в тридцатые годы. Вместе с пылью от храма, но не сразу, развеялся большевицкий дух. К восьмидесятым годам от этого духа не осталось и следа. В людях забрезжила мысль о восстановлении храма. Патриоты кинули клич, и в фонд восстановления храма потекли мелкими ручейками деньги пожертвователей. Но что при этом произошло? Патриотическая газета "Литературная Россия" стала печатать имена и суммы пожертвователей. Меня это потрясло. Я так и сказал тогдашнему главному редактору газеты:
- Опомнись! Не развращай людей. Ты поощряешь человеческое тщеславие. Пожертвование должно быть стыдливо и безымянно. Бог всЈ видит.
Он меня не понял и пробурчал что-то невразумительное. А новые толстосумы, ограбившие страну и народ, перехватили инициативу. Отстегнули на восстановление храма крупные суммы и... храм был восстановлен. А они без стыда и совести продолжали грабить страну и народ. Зато сделали себе рекламу. Их имена начертаны на видном месте внутри восстановленного храма. Куда смотрит наше духовенство? Куда смотрел Патриарх, допустив такую рекламную акцию внутри храма? Бог им Судия. Но так был осквернен храм. Я уж не говорю о том, что православный храм модернизирован по протестантскому образцу. Там даже бар и концертный зал есть. Вот так падает вера. А мне-то что было делать? В моих глазах храм рухнул. Он провалился в ад. А оттуда в рай вознесся град Китеж.
В.Б. А почему град Китеж оказался в аду, на дне черного озера змей? В русской легенде он ушел на дно Светлоярова озера.
Ю.К. А потому, что основа легенды языческая, и с точки зрения Православия - темная. Град Китеж ушел вниз, а не ввысь, к Богу. А низ - это дно, тьма, куда был низринут дьявол. Сама легенда - свидетельство того, что наши православные предки еще крепко держались язычества. Небо - отец, земля - мать. "Расступись, мать-сыра земля!"- восклицают русские былины. Вот и расступилась. А земля или вода озера расступилась - это едино.
В.Б. "Волей судеб он под воду ушел от врагов / И провалился на дно преисподних грехов"?
Ю.К. И заметь: кит тоже уходит под воду. Но это вода другая - вода Апокалипсиса.
В.Б. Как ты считаешь, почему тебя с такой мощной поэмой "сбросили в кювет" и патриотические, и либеральные критики? Чего они испугались?
Ю.К. Неужели "сбросили"? Это им так кажется. Но ты сам ответил на свой вопрос: они испугались мощи. Мощь поэмы чувствуется бессознательно. Об этом мне говорили читатели, далекие от литературы. некогда и классику "сбрасывали с корабля современности". Тогда ничего не вышло, и сейчас не выйдет. У нынешних критиков нет соответствующего культурного инструментария, чтобы работать над моей поэмой. Они копошатся в литературной пыли, а поэма требует от читателя и критика большой культуры и знаний.
В.Б. Не окажется ли твой "Рай" вторым томом "Мертвых душ"?
Ю.К. Злорадный вопрос. Хотя всЈ в Божьей воле. Впереди у меня не только "Рай". И все-таки то, что случилось с Гоголем, со мной случиться не может. Атмосферу и образы Рая способно создать только поэтическое мышление, а не прозаическое. Как Гоголь владел жанром поэзии, видно по его "Гансу Кюхельгартену". Из рук вон плохо. Никакого творчества! А "Мертвые души" он назвал поэмой в подражание Данте. Никакая это не поэма, а плутовской роман с лирическими вставками. Гоголь был просто ослеплен замыслом "Божественной комедии" и решил написать большое произведение на "дантовскую" тему, и тоже в трех частях: Ад, Чистилище, Рай. Гоголь - православный человек, но почему-то не заметил, что уже в замысле он впадает в ересь. Православие отрицает чистилище. Первую часть Гоголь написал, отрицательного материала у него было достаточно. А вот положительных душ, подходящих для его "чистилища", в реальной жизни он не нашел. И стал их выдумывать. Выдумал какого-то Скудронжогло и, может быть, еще кое-кого. ВсЈ было не то. Один чревоугодник Петух удался, но тот - персонаж для первого тома. Бахтин объясняет это смещением зрения у Гоголя. Как в расфокусированном бинокле, гоголевское зрение стало искажать действительность. Похоже на то. Достоевский тоже хотел изобразить идеального человека - подобие Христа, но зрение реалиста не изменило ему. Он вовремя спохватился и написал расслабленного князя Мышкина, а свой роман назвал "Идиот". Название "Святой" не подходило. А погляди на случай с Раскольниковым. Вот как он попытался чистосердечно покаяться - попытка, достойная рая: "ВсЈ разом в нем размягчилось, и хлынули слезы. Как стоял, так и упал он на землю... Он стал на колени среди площади, поклонился до земли и поцеловал эту грязную землю, с наслаждением и счастием. Он встал и поклонился в другой раз.
- Ишь, нахлестался!- заметил подле него один парень. Раздался смех..."
На большее жанр прозы не способен. Этим жанром Гоголь владел в совершенстве и думал, что может всЈ. Может всЈ только поэзия. Она начинает сотворением мира и кончает преставлением света. Проза начинает рождением человека и кончает его смертью. Гоголь перепутал жанры. И потерпел неудачу. Он заведомо был обречен на нее. Это неудача жанра. Она стоила Гоголю жизни... А у меня с жанром всЈ в порядке.
Вторая, срединная часть поэмы, основная еЈ часть, само шествие по аду в сопровождении Христа - это ещЈ и пересмотр поэтом всей мировой и русской истории. Его оценка исторических событий, мировых идеологий, деяний и наших живых современников, и дальних предков, и литературных и мифологических героев античности, средневековья, вплоть до наших дней. Оценка как бы с былинной, фольклорной, православной точки зрения. Но всЈ-таки оценка автора. А значит - самого Юрия Кузнецова. Огромнейшая ответственность поэта, равная мощи самого замысла поэмы. Не так-то просто отправить в ад и Храм Иисуса Спасителя, и всю Чечню целиком, и дюжину русских и мировых классиков, от Шекспира и Данте до Тютчева, Гоголя и Булгакова. Подбор мировых персонажей не случаен и глубоко продуман, это люди, так или иначе определявшие или менявшие ход русской и мировой истории, от Сталина до Ивана Грозного, от Эразма Роттердамского до Норберта Винера. Есть Сизиф и Фауст. Есть даже выпавшая не вовремя из рук трубка Тараса Бульбы... Конечно же, в аду и Ельцин с Чубайсом, и сорок два подписанта расстрельного черного письма в "Известиях" в октябре 1993 года...
Ад - это западня, но поэт даЈт возможность выбраться и из подобной зловещей западни. Грешника могут и отмолить живущие на земле. Может забрать с собой в рай Христос. Как в картине "Страшный суд" Ганса Мемлинга, чаша весов у каждого грешника своя. Что перевесит, добро или зло - определяется иногда ходом самой истории.
Встретили Сталина. Он поглядел на меня,
Словно совиная ночь среди белого дня.
Молча окстился когда-то державной рукою,
Ныне дрожавшей, как утренний пар над рекою.
ВсЈ-таки Бог его огненным оком призрел:
Раньше по плечи, теперь он по пояс горел.
Что-то его беспокоило. Отблеск кровавый
Пал на него от пожара великой державы.
Вот бы где порадоваться, призадуматься или встревожиться, даже рассвирепеть историкам, критикам, богословам, мыслителям, да и просто журналистам, ожидающим любого громкого события... Где же вы все, любители русской поэзии? Представляю, сколько бы было разговоров об этой поэме где-нибудь в восьмидесятые годы. Впрочем, и сегодня время от времени проносятся литературные бури. То вокруг Проханова или Лимонова, то вокруг какой-нибудь "Кыси" Татьяны Толстой. А как навязывают нынче каждую строчку гораздо более спокойного и меланхоличного Иосифа Бродского? Меня поразило полнейшее молчание вокруг опубликованной в "Нашем современнике" (2002, N12) поэмы Юрия Кузнецова "Сошествие в Ад". Молчали и патриоты, и демократы, и левые, и правые. Будто каждый день пачками их любимых героев - Павлика Морозова и комиссаров, или же белогвардейских генералов, или же меченого Сахарова, "лунь водородного века", ведущие национальные поэты осыпают проклятьями и отправляют навеки в бездну. Что ни говори, а Юрия Кузнецова читать будут и через много лет, поколение за поколением. Думаю, докапываться до причин появления этой поэмы и именно этих исторических персонажей будут, и диссертации защищать будут, открывая слой за слоем в достаточно сложной мифотворческой поэме. А сверстники, живые свидетели, очевидно, решили отмолчаться. Ни криков возмущения в ведущих органах печати, ни попыток вдумчивого разбора, ни восторга от подобного сурового прищура поэта, за которым есть своя, пусть и близкая к апокалипсической, правда о человеческом крушении.
Лишь неофиты от Православия, сменившие райкомы и обкомы на храмы, с комиссарской однозначностью сейчас изгоняют из своих рядов и Юрия Кузнецова, и Александра Проханова, и Владимира Личутина. С кем останетесь в русской культуре? Валерий Хатюшин при всЈм старании не заменит вам Юрия Кузнецова.
Поэтому и решил я напрямую поговорить с поэтом. Иной читатель ведь может и испугаться серьЈзности заданной темы, запутаться в незнакомых ему именах, фактах мировой истории, фольклорных сюжетах. Я стал на время таким простодушным читателем и попробовал задать, несомненно, одному из лучших поэтов XX века, свои наивные вопросы.
Владимир БОНДАРЕНКО. Как возникли замыслы твоих поэм "Путь Христа" и "Сошествие в Ад"?
Юрий КУЗНЕЦОВ. Одна поэма вышла из другой. Они взаимосвязаны. Но сначала я задумал написать большое стихотворение о детстве Христа. Мне давно запали в душу Его слова: "Будьте как дети". Кроме эпизода в храме, в Евангелии о детстве нет ничего. Я копнул апокрифы. До чего же они наивны! Хотя два-три сюжета я потом использовал. И уже замахнулся на поэму. Я полагался на интуицию, воображение и память о детстве. Поэма о детстве получила такой разгон, что я уже не мог остановиться. Надо было писать и юность, и зрелость Христа. Детство - только первая часть большой поэмы. Но перед тем, как писать вторую часть, я крепко призадумался. О юности Христа вообще ничего неизвестно. Я ринулся в неизвестное, опять полагаясь на интуицию, воображение, а также на знание человека.
В.Б. Знание человека? А что это, по-твоему, такое?
Ю.К. Поэт должен знать, что, собственно, он пишет. Я знал и по себе, и по книгам, что обычно случается в юности. В этом возрасте человек учится, совершает непредвиденные поступки, влюбляется, думает о смерти, хочет много, а получает мало, отчего часто бывает печален. Еще мне пришлось проецировать слова и действия зрелого Христа на его слова и действия в юности. Вводить в жизнь Христа любовную линию - безумие для богослова, но не для поэта. Поэт всегда прав - эту истину я знал давно. Я ввел любовную линию, чем оживил поэму. Написав вторую часть, я приступил к третьей. Тут сопротивление материала было огромным. Мое воображение сковывал канон, пришлось его поэтизировать. В Евангелиях поэзии мало. Наиболее поэтично Евангелие от Иоанна. В Священной Истории меня привлекло одно удивительное место - промежуток в три дня от смерти Христа до Его Воскресения. Согласно Священному Преданию, Христос в этот промежуток сошел в ад и вывел оттуда праведников и святых в рай. Вот находка для поэта! И единственная возможность сойти на тот свет вместе с Христом. Как к этому отнесется Христос в поэтической реальности поэмы, я пока не думал. Я верил: всЈ станет на свои места, когда начну писать. Я стал набрасывать картины ада и даже рая. Картины разрастались и грозили поэме дать сильный перекос. Я вовремя спохватился. Нет, Ад - тема отдельной поэмы. И дописал "Путь Христа" без ада и рая.
В.Б. Был ли ты внутренне свободен, когда писал "Сошествие в Ад"?
Ю.К. Я был абсолютно свободен. И бросил на поэму все свои силы.
В.Б. В чем творческая задача поэмы?
Ю.К. Все-таки двух поэм. Я хотел показать живого Христа, а не абстракцию, в которую Его превратили религиозные догматики. В живого Христа верили наши предки, даже в начале 20 века верили. Потом Он превратился в абстракцию. Сейчас верят не в Христа, а в абстракцию, как верили большевики в коммунистическую утопию. А задача всего моего творчества - вернуть русской поэзии первичность, которую она утратила в 20 веке.
В.Б. Как ты определял степень ответственности той или иной исторической личности? Не боишься ли роковых ошибок, погружая еще живого человека в ад? Если со временем признаешь ту или иную ошибку, не придется ли тебе переписывать поэму?
Ю.К. Я был предельно осторожен и старался быть объективным в отборе того или иного "кандидата" в ад. Для меня важно было знать, как они относились к Сыну Божьему, насколько они соблюдали 12 заповедей. Тебе жаль Солженицына. Но он один из тех, кто "целил в коммунизм, а попал в Россию". Он разрушитель. Ошибок я не боюсь и переписывать поэму не буду. Пускай живет сама по себе.
В.Б. У тебя в аду и белые, и красные, и Ленин, и Сталин, и даже Павлик Морозов. Это как?
Ю.К. За белых и красных уже ответил "Тихий Дон" Шолохова. Ленин и Сталин - политики, а политикам одна дорога - в ад. Павлик Морозов, как ни крути, все-таки предатель. Он донес властям на родного отца. Есть три вида предательства: первый и самый страшный - когда человек предает Бога, второй, тоже страшный,- когда человек предает Родину, и третий, страшноватый,- когда предает человека (в любви, в дружбе, по родству). Предателей на Руси никогда не жаловали.
В.Б. Считаешь ли ты, что тебе дана воля свыше на эту поэму?
Ю.К. Выходит, дана. Ведь она уже написана. Но тут надо учесть, кому что дано. Одному дано много, другому мало, а третьему совсем ничего. Много мне дано или мало? Это можно увидеть по сравнению с другими. Много ли дано Тютчеву, Гоголю и Данте?
В.Б. Много, но по-разному.
Ю.К. Я тоже так считаю. И попали они у меня в ад за прегрешения перед Богом. Тютчев - за пантеизм и прелюбодеяние, Гоголь - за чертовщину, а Данте - за великую гордыню. Но измерим уровень Тютчева по одному из лучших его стихотворений "Накануне годовщины 4 августа 1864 г." Это молитва. Вот последние слова:
Ангел мой, где б души ни витали,
Ангел мой, ты видишь ли меня?
Тютчев смотрит с земли на небо, но не видит души Денисьевой. А моя поэма видит и его женщину, и тень от дыма при луне. Так чей уровень выше? Духовный объем тютчевского стихотворения тонет только в одном куске "Сошествия в Ад". Возьмем Гоголя. Его Тарас Бульба - могучий герой, но погиб он из-за пустяка - потерял люльку. Это похоже на Гоголя. Так он из-за пустяка рассорил Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем. Я решил поправить Гоголя. Тарас Бульба не нашел свою люльку потому, что она провалилась в ад, и нечистая адская сила задержала его на месте, а тут и ляхи подоспели. Вот какую глубину дала моя поэма гоголевскому "пустяку". Согласен?
В.Б. Глубина прямо адская, черт бы тебя побрал.
Ю.К. Перейдем к Данте. Он пошел по линии меньшего сопротивления, чем я. Его сопровождает Вергилий, а я следую за Христом. Загнав в ад своих политических врагов, он поставил свою поэму ("Inferno") в рискованную близость к политическому памфлету. У него в аду из 79 конкретных исторических лиц 32 флорентийца. Среди "живых" персонажей моей поэмы нет ни одного моего личного врага. Но не это главное. В ней есть вторая, эсхатологическая глубина, чего в дантовском инферно нет и в помине. Ты поверхностно читал мою поэму и не заметил кита (или Левиафана). Не заметил и того, что в поэме как бы два ада. Один с прописной буквы, а другой с маленькой. Заглянем в текст. Еще на земле Христос говорит прощеному разбойнику:
Рай недалек. Но дорога пройдет через Ад.
Далее:
Мы приближались к пучине под именем Ада,
К бездне, окутанной тучами страха и смрада...
В конце поэмы что-то смутило Христа. Он услышал треск.
- Кит погружается! - молвил Христос.
- Свят, свят, свят! -
Молвили ангелы, - ад погружается в Ад.
Христос со спутниками сошел по молнии -
Прямо на тло... Это было подобье земли.
Это был остров, отмеченный мертвенным духом.
Это был Левиафан. Он лежал кверху брюхом...
Остров в бездне Ада и есть ад. Далее идет самое существенное:
Есть одна сказка на севере... В морось и снег
Утлое судно разбилось о каменный брег.
Спасся один человек и взобрался на остров -
Съеденный ржавчиной трав ископаемый остов.
Вот он бредет, наступая на снулый плавник.
Пар изо рта возникает пред ним, как двойник.
Дикий кустарник и щели. Мертво и убого.
Там он разводит костер, чтоб согреться немного.
Словно заря занимается - пламя горит.
Дрожь пробегает по острову... Это был кит.
Сильный ожог вызвал в нем подземельные схватки.
Остов трещит. Распрямляются горные складки.
Кит загибает фонтан и падучей водой
Гасит костер. В голом воздухе пахнет бедой.
Мощным ударом хвоста знаменуя свободу,
Он поднимает волну и уходит под воду.
ВсЈ, что на нем наросло, оседает на дно...
Левиафан или остров - не всЈ ли равно?
Затем перед Христом появился Сатана.
Это был Левиафан! И ударом хвоста
Ад всколыхнул и обрушил его на Христа...
После битвы с Сатаной Христос, проходя со спутниками по аду, проронил загадочные слова: - Кит замахнулся хвостом...
Это всЈ о том же. В конце поэмы кит погружается в воду, ад погружается в Ад. Таково мое эсхатологическое предвидение. Оно чисто христианское. Будем надеяться, что в Аду время иное, чем на Земле, но Серафим Роуз предупреждает: "Сейчас уже позже, чем вам кажется".
В.Б. Я продолжаю вопрошать. Как ты разделяешь в Христе человечье и Божеское?
Ю.К. Православие говорит, что в Христе человек и Бог неслиянны, но составляют одно целое. Сия истина выше человеческого разумения. Как христианин, я ее принимаю на веру. В поэмах Бог и человек в Христе пульсируют. Я это выразил образом маятника - качанием головы. Христос часто качает головой. Такова амплитуда маятника: то Иисус, то Христос. В первой поэме Бог-Отец решил испытать человеческую часть Христа на крайний предел. Святой Дух перенес Христа в пустыню и оставил его (именно его, а не Его) наедине с дьяволом. Тот стал искушать Христа. Только на третьем искушении Христос понял, что остался один - просто человек, без Божьей ипостаси. Как только он выдержал третье испытание, к нему мгновенно вернулась Его Божья ипостась, и Он тут же испепелил дьявола. Во второй поэме, если ее читать внимательно, тоже видно, когда в Христе проявляется человечье, а когда Божье. Например:
Бог огляделся во тьме и нахмурил чело...
Тут, конечно, Бог. Только Бог может видеть во тьме. Сколько бы человек ни оглядывался во тьме, он ничего не увидит.
В.Б. Каких традиций ты придерживался при написании поэмы? Русских былин, или античной литературы, или же Данте?
Ю.К. Тех же, что и всегда, начиная с двадцати пяти лет, когда у меня произошел резкий поворот в сторону символа и мифа. Вспомни "Атомную сказку". Мои корни - в русском и славянском эпосе, вообще в мировом эпосе: тут и "Старшая Эдда", и "Калевала", и греческая мифология, и "Ригведа", и "Махабхарата". Но прежде всего я русак. И чужое я претворяю в родное, в русское. А былинный размах в поэме чувствуется. Спутники Христа, оставшиеся одни, двинулись дальше. Но как?
С первого шага, признаться, широкого шага
Мы налетели на камень, лежащий вдали.
Это не семимильные шаги из европейского эпоса, а пошире.
Мы приближались к огню.
Сколько звезд, столько верст!
Воздух шумел на ходу, разрываясь, как холст.
А Данте тут ни при чем. В его аду тесновато.
В.Б. Видишь ли ты себя самого в аду?
Ю.К. Еще как! В самом конце поэмы -
Мы оглянулись, и оба низринулись в ад...
Тьма опалила огнем - мы влетели в огонь
И оказались в печи. Смерть меня охолонь!..
Панцирь защиты трещал и искрился от жара.
Чмокали кости во мне, как болотная мшара.
Внутренний свет зачадил и полез из ушей.
Душу осыпало скопище огненных вшей.
Я раздувался, как труп, от гнетущего жара.
Ужас загваздал меня, как болотная мшара.
И почернел я, как ночь среди белого дня.
- Господи Боже Исусе, помилуй меня!
Спросишь, откуда такой опыт? Из моих кошмаров.
В.Б. Поэма написана с соблюдением норм Православия, или же ты вводил иноверческие элементы? И зачем ты ввел в русло православия Сизифа, а китайский мудрец Лао Цзы прозревает у тебя о вере Христовой?
Ю.К. У искусства свои законы и нормы. Но думаю, что я шел в русле Православия. В любой религии есть свои праведники и мученики. Но я отвечу словами английского филолога и историка религий Макса Мюллера: "Почти все религии присваивают себе фарисейский язык лицемерия, одно только христианство, будучи религией человечества, позволило нам открыть следы мудрости и доброты Божьей в судьбах всех человеческих рас и распознать в самых низших религиозных верованиях не дело факторов и влияний демонических, но что-то такое, что указывает нам на божеское управление, что заставляет нас сказать вместе со святым Петром: "Бог не благоволит к отдельным лицам, и из всего народа тот, кто Его боится и исполняет свою обязанность, будет Им выслушан по справедливости".
А Лао Цзы мне близок по воззрению на пустоту и формы потенциального заполнения. В начале "Пути Христа" есть символ чаши - форма потенциального заполнения по Лао Цзы. Мария, зачавшая от Духа Святого, с тайной радостью чувствует, как в пустоте ее чрева растет плод. Вот эта чаша:
Чашу пустую поставит она пред собой
И наполняет по капле водой дождевой.
С тайною радостью смотрит на полную чашу,
Будто в ней видит счастливую жизнь - но не нашу...
Долина ада - тоже символ заполнения. И о вере святой и простой Лао Цзы прозревает - во всяком случае, в поэтической реальности поэмы.
В.Б. Какая тьма живет в сердце поэта?
Ю.К. Это Христос говорит: "В сердце поэта есть тьма, но не самая тьма". В самой тьме находится Сатана. А тьма в сердце поэта... Надо полагать, она та же, что и в Пушкине:
Воспоминание безмолвно предо мной
Свой длинный развивает свиток:
И с отвращением читаю жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
Но строк печальных не смываю.
В.Б. Несколько раз у тебя проскакивает: "И задремал во мгновение века сего..." И еще: "Жестко я спал, разметавшись во всю круговерть...", "Я проснулся в тревоге..." Когда ты просыпаешься, где ты оказываешься? Переходишь из одного сна в другой? Поэма как система сновидений?
Ю.К. Сны - тоже реальность, но особого рода. В моем творчестве много сновиденческих образов. В поэме сны не раскрыты, кроме двух, но это всего восемь строк. Мне приснился вертящийся глобус, "земля без небес" и сон Льва Толстого. Я даю возможность будущим поэтам написать остальные мои сны. Хотя бы сон в ожидании Христа - Он вот-вот выйдет из могильной пещеры. Мне, наверно, не какие-нибудь пустяки снились.
В.Б. "Все мы играем чуть-чуть, а зачем - неизвестно..." Поэма - это тоже игра?
Ю.К. Ты начитался игровой "современной" прозы, и тебе всюду мерещится игра. Нет, поэма - не игра. Если она играет, то как волны в море. Как стихия - издавая эпический гул. В аду идет игра, черти играют грешниками, дергают их за невидимые нитки. На кон поставили царя Петра. Жаль, что я не изобразил Лефорта, воспитавшего молодого царя в нерусском духе... Тут я стою на точке Православия. Которое осуждает бесовские игры и плясы, а значит и театр, а вместе с ним Шекспира - тот отлично знал законы сцены и умело выдавал свои страсти напоказ, даже на площадной показ. Конечно, Шекспир весьма велик, но не выше Голгофы. И было что-то в нем от публичной девки. Почитай мысли В.В.Розанова о проституировании литератора и о внутренней пустоте актера...
Мир - не театр. Бог летит, как стрела. На колени!
В.Б. Место Востока и Старца Горы в твоей поэме?
Ю.К. Окольное место. Восток темен. Ни в одной части света, а только там мог возникнуть образ священного белого камня, почерневшего от прикосновения грешников-паломников. А старцев Горы было несколько, и все они были лицемеры и сатанисты. В поэме - это нарицательный образ. Он напрямую связан с Чечней, выпадающей в ад, как кровавый осадок.
В.Б. Твоя трактовка всей русской истории, от Ивана Грозного до Петра, от декабристов до большевиков - дает широкую картину отрицания. Влиял ли на тебя кто-то из историков? Или это твое видение истории и ее личностей?
Ю.К. Я ничего не трактую, а вижу глазами народа. Это народ назвал царя Иоанна - Грозным, а Петра - антихристом. И никто на меня не влиял. Я с детства был невнушаемый... Но ты забыл Александра Невского и Ледовое побоище - они есть в поэме. Это тоже отрицательная картина русской истории? То-то.
В.Б. Растерял ли русский народ перед Богом слова? Если даже родные тебе кубанцы, кроме одинокого "А!", ничего крикнуть Богу не в силах.
Ю.К. Ты ищешь в поэме того, чего нет. То ищешь в ней пустые сны, то литературную игру, а теперь вот немоту народную. С чего ты взял? Казак не мужик, чтобы его проецировать на русский народ, и попал он в ад за грех уныния. Сном и духом держались раньше казаки. Ныне остался только сон. Это мой вздох по казачеству. Или поминальная песня.
В.Б. Если литеры Гутенберга - это черти, чье число легион, то какими литерами напечатана Библия? Какими литерами напечатана поэма Кузнецова? И нужны ли книги? Они все ведь от Гутенберга.
Ю.К. Не путай Божий дар с яишницей. Гутенберг ничего не писал. Но изобретение типографского станка принесло людям больше вреда, чем пользы. Такое массовое производство лжи, что ущерб по силе не уступит атомным разрушениям. А книги нужны. Вопрос только в том - какие книги? Та пошлость, которая завалила книжный рынок страны, или жития святых, а на первый досуг - мировая классика? Станок Гутенберга - машина. А машина мертва и мертвит всЈ живое - от цветка до человека. Поэтому в аду оказались и Ламетри - автор трактата "Человек-машина", и Норберт Винер - отец кибернетики, и тайный паук интернета. Человек в опасности. Его отовсюду окружают машины, и сам он становится машиной. Как это раньше пели: "Нам разум дал стальные руки-крылья и вместо сердца - пламенный мотор"?
В.Б. Возможен ли в дальнейшем переход из ада в рай?
Ю.К. Святоотеческая литература говорит: возможен. Если за грешника молятся на земле или в раю. А в поэме Христос говорит:
Многие будут в Раю, кто Меня поминает
И поддается прощенью по выслуге мук...
В.Б. Храм Христа Спасителя оказался лжехрамом? Или он рухнул от недостатка веры у людей?
Ю.К. Храм Христа Спасителя взорвали большевики в тридцатые годы. Вместе с пылью от храма, но не сразу, развеялся большевицкий дух. К восьмидесятым годам от этого духа не осталось и следа. В людях забрезжила мысль о восстановлении храма. Патриоты кинули клич, и в фонд восстановления храма потекли мелкими ручейками деньги пожертвователей. Но что при этом произошло? Патриотическая газета "Литературная Россия" стала печатать имена и суммы пожертвователей. Меня это потрясло. Я так и сказал тогдашнему главному редактору газеты:
- Опомнись! Не развращай людей. Ты поощряешь человеческое тщеславие. Пожертвование должно быть стыдливо и безымянно. Бог всЈ видит.
Он меня не понял и пробурчал что-то невразумительное. А новые толстосумы, ограбившие страну и народ, перехватили инициативу. Отстегнули на восстановление храма крупные суммы и... храм был восстановлен. А они без стыда и совести продолжали грабить страну и народ. Зато сделали себе рекламу. Их имена начертаны на видном месте внутри восстановленного храма. Куда смотрит наше духовенство? Куда смотрел Патриарх, допустив такую рекламную акцию внутри храма? Бог им Судия. Но так был осквернен храм. Я уж не говорю о том, что православный храм модернизирован по протестантскому образцу. Там даже бар и концертный зал есть. Вот так падает вера. А мне-то что было делать? В моих глазах храм рухнул. Он провалился в ад. А оттуда в рай вознесся град Китеж.
В.Б. А почему град Китеж оказался в аду, на дне черного озера змей? В русской легенде он ушел на дно Светлоярова озера.
Ю.К. А потому, что основа легенды языческая, и с точки зрения Православия - темная. Град Китеж ушел вниз, а не ввысь, к Богу. А низ - это дно, тьма, куда был низринут дьявол. Сама легенда - свидетельство того, что наши православные предки еще крепко держались язычества. Небо - отец, земля - мать. "Расступись, мать-сыра земля!"- восклицают русские былины. Вот и расступилась. А земля или вода озера расступилась - это едино.
В.Б. "Волей судеб он под воду ушел от врагов / И провалился на дно преисподних грехов"?
Ю.К. И заметь: кит тоже уходит под воду. Но это вода другая - вода Апокалипсиса.
В.Б. Как ты считаешь, почему тебя с такой мощной поэмой "сбросили в кювет" и патриотические, и либеральные критики? Чего они испугались?
Ю.К. Неужели "сбросили"? Это им так кажется. Но ты сам ответил на свой вопрос: они испугались мощи. Мощь поэмы чувствуется бессознательно. Об этом мне говорили читатели, далекие от литературы. некогда и классику "сбрасывали с корабля современности". Тогда ничего не вышло, и сейчас не выйдет. У нынешних критиков нет соответствующего культурного инструментария, чтобы работать над моей поэмой. Они копошатся в литературной пыли, а поэма требует от читателя и критика большой культуры и знаний.
В.Б. Не окажется ли твой "Рай" вторым томом "Мертвых душ"?
Ю.К. Злорадный вопрос. Хотя всЈ в Божьей воле. Впереди у меня не только "Рай". И все-таки то, что случилось с Гоголем, со мной случиться не может. Атмосферу и образы Рая способно создать только поэтическое мышление, а не прозаическое. Как Гоголь владел жанром поэзии, видно по его "Гансу Кюхельгартену". Из рук вон плохо. Никакого творчества! А "Мертвые души" он назвал поэмой в подражание Данте. Никакая это не поэма, а плутовской роман с лирическими вставками. Гоголь был просто ослеплен замыслом "Божественной комедии" и решил написать большое произведение на "дантовскую" тему, и тоже в трех частях: Ад, Чистилище, Рай. Гоголь - православный человек, но почему-то не заметил, что уже в замысле он впадает в ересь. Православие отрицает чистилище. Первую часть Гоголь написал, отрицательного материала у него было достаточно. А вот положительных душ, подходящих для его "чистилища", в реальной жизни он не нашел. И стал их выдумывать. Выдумал какого-то Скудронжогло и, может быть, еще кое-кого. ВсЈ было не то. Один чревоугодник Петух удался, но тот - персонаж для первого тома. Бахтин объясняет это смещением зрения у Гоголя. Как в расфокусированном бинокле, гоголевское зрение стало искажать действительность. Похоже на то. Достоевский тоже хотел изобразить идеального человека - подобие Христа, но зрение реалиста не изменило ему. Он вовремя спохватился и написал расслабленного князя Мышкина, а свой роман назвал "Идиот". Название "Святой" не подходило. А погляди на случай с Раскольниковым. Вот как он попытался чистосердечно покаяться - попытка, достойная рая: "ВсЈ разом в нем размягчилось, и хлынули слезы. Как стоял, так и упал он на землю... Он стал на колени среди площади, поклонился до земли и поцеловал эту грязную землю, с наслаждением и счастием. Он встал и поклонился в другой раз.
- Ишь, нахлестался!- заметил подле него один парень. Раздался смех..."
На большее жанр прозы не способен. Этим жанром Гоголь владел в совершенстве и думал, что может всЈ. Может всЈ только поэзия. Она начинает сотворением мира и кончает преставлением света. Проза начинает рождением человека и кончает его смертью. Гоголь перепутал жанры. И потерпел неудачу. Он заведомо был обречен на нее. Это неудача жанра. Она стоила Гоголю жизни... А у меня с жанром всЈ в порядке.
 СПЖ кв.jpg)
