Филипп Эгалите русской революции

В рамках рубрики «Исторический календарь» мы продолжаем наш историко-популярный проект, посвященный приближающемуся 100-летию революции 1917 года. Проект, названный нами «Могильщики Русского царства», посвящен виновникам крушения в России самодержавной монархии ‒ профессиональным революционерам, фрондирующим аристократам, либеральным политикам; генералам, офицерам и солдатам, забывшим о своем долге, а также другим активным деятелям т.н. «освободительного движения», вольно или невольно внесшим свою лепту в торжество революции ‒ сначала Февральской, а затем и Октябрьской. Продолжает рубрику очерк, посвященный члену Императорской фамилии, известному русскому историку, внуку Императора Николая I Великому князю Николаю Михайловичу, возглавившему накануне Февральской революции «великокняжескую фронду».

Великий князь Николай Михайлович родился 14 апреля 1859 года в Царском Селе. Его отцом был Великий князь Михаил Николаевич (1832‒1909) ‒ младший сын Императора Николая I, генерал-фельдмаршал, наместник на Кавказе и председатель Государственного совета, положивший начало ветви Романовых, именуемой «Михайловичами». Мать ‒ Великая княгиня Ольга Федоровна (1839‒1891) ‒ до принятия православия звалась Цецилией Августой, и была до замужества принцессой и маркграфиней Баденской. Являясь натурой темпераментной, в великосветских кругах Ольга Федоровна имела репутацию смелой женщины, не воздержанной на язык и даже не боявшейся перечить Императору Александру III, который как-то с досадой сказал о ней: «Ольгу Федоровну все признают умною женщиной. В чем же выражается этот ум? Сплетничает и читает пустейшие романы, а никаким серьезным делом заниматься не хочет». С.Ю. Витте отзывался об Ольге Федоровне крайне нелестно: «Красивая, умная, с волею, она обладала прескверным характером, имела постоянных фаворитов и была самой хитрой и бессердечной. Она совершенно держала мужа в своих руках. Молва говорила, будто действительный отец ее был некий банкир-еврей, барон Haber. Император Александр III иногда называл ее в интимном кружке "тетушка Haber"».

По существовавшей традиции Великий князь уже в день своего рождения был назначен шефом 3-й Гвардейской и Гренадерской Артиллерийских бригад, зачислен в лейб-гвардии Конно-гренадерский полк и лейб-гвардии 2-ю легкую батарею. Предполагалось, что его жизнь, как и жизнь практически всех Великих князей, будет посвящена военной службе. В 1875 году он получил чин подпоручика, в звании штабс-капитана воевал на Кавказском театре Русско-турецкой войны 1877-78 гг., удостоившись ордена святого Георгия 4-й степени за проявленную храбрость в сражении с турками на Аладжинских высотах (Западная Армения). После окончания войны, Великий князь продолжил службу в лейб-гвардии Гренадерском полку, затем, после окончания Николаевской академии Генерального штаба, отдал 10 лет службе в Кавалергардском полку, некоторое время командовал 16 гренадерским Мингрельским полком, а затем ‒ Кавказской гренадерской дивизией. Как отмечает современный исследователь, «самым большим достижением в военной карьере Николая Михайловича следует считать назначение в 1897 г. Командующим знаменитой Кавказской Гренадерской дивизией, как назвал ее в поздравлении сыну Михаил Николаевич ‒ первой по значению во "всей нашей доблестной армии". Но это была последняя военная должность Великого князя ‒ в 1903 г. он отчисляется от дивизии в чине генерал-лейтенанта (1901 г.). Тогда же последовало назначение Николая Михайловича генерал-адъютантом к Его Императорскому Величеству». Последним военным чином стало для Николая Михайловича звание генерала от инфантерии по гвардейской пехоте, пожалованное Государем в 1913 году. В годы Первой мировой войны Николай Михайлович состоял при Ставке. По собственному желанию он был зачислен в распоряжение генерала Н.И. Иванова, которого сам выбрал как «лучшего из худших». В письме к Государю, Великий князь писал: «Ввиду того, что за 10 лет я окончательно отстал от фронта, то мог бы принести пользу только в качестве человека, состоящего по особым поручениям». Просьба эта была Императором удовлетворена, ‒ во время войны Николай Михайлович исполнял личные поручения Государя, но никаких ответственных постов не занимал.

Но, несмотря на достигнутые высоты, не военная служба прославила Великого князя, а научная деятельность. Интерес Николая Михайловича к науке, проявившийся еще в юности, начался с энтомологии (раздел зоологии, изучающий насекомых), и уже в 18 лет за свои публикации в этой области он был избран членом Французского Энтомологического общества. На протяжении 26 лет Николай Михайлович собирал коллекцию бабочек, позже переданную в дар Зоологическому музею Императорской Академии Наук. В 1890-х годах Великий князь увлекся изучением русской истории, также сумев прославиться на этом поприще, получив широкую известность как  автор ряда исторических трудов, посвященных эпохе Императора Александра I и Наполеоновских войн. По инициативе Николая Михайловича и под его руководством велась большая работа по публикации исторических источников и составлению справочников-некрополей. Однако, как отмечал монархист В.М. Пуришкевич, как историк Великий князь казался ему тогда (позже они найдут общий язык) «крайне несимпатичным», так как в своих исторических трудах выставлял своих царственных дедов и прадедов «в крайне неприглядном виде».

Его младший брат Александр Михайлович вспоминал: «Моя мать мечтала о его блестящей военной карьере, и, чтобы доставить ей удовольствие, мой брат Николай окончил военное училище с отличием. Однако истинное его призвание было в отвлеченных исторических изысканиях. Он служил в Кавалергардском полку только вследствие его дружеских отношений с Императрицей Mapиeй Федоровной (моей тещей) и носил звание командира этого полка. Он был настолько выше в смысле умственного развития своих товарищей-однополчан, что это лишало его всякого удовольствия в общении с ними. Постепенно он отдалялся от связей с военным миром и проводил все свое время в исторических архивах С.-Петербурга и Парижа. Его монументальная биография Императора Александра I, написанная после долгих лет собирания материалов и проверки дат, останется непревзойденной в исторической русской литературе. Ни один студент начала двадцатого столетия не мог не знать анализа событий и обозрения периода, описанного Великим князем Николаем Михайловичем. Книга, которая была переведена на французский язык, произвела сенсацию в среде французских наполеонистов, заставив их пересмотреть, исправить и даже пересоставить целый ряд исторических трактатов».

Николай Михайлович был председателем Русского Исторического общества (с 1910), в 1915 году по решению Совета Московского университета получил степень доктора русской истории. Великий князь возглавлял также Русское Географическое общество (с 1892), Общество защиты и сохранения памятников искусства и старины (с 1910), был почетным членом Императорского Московского археологического общества (с 1907), Академии духовных и политических наук Института Франции (1913), доктором философии Берлинского университета (1910‒1914).

Великий князь считался одним из богатейших людей Российской империи. В его владении находились Ново-Михайловский дворец в Санкт-Петербурге, имение Михайловское в Петербургской губернии, имения в Екатеринославской, Херсонской и Таврической губерниях, имение Боржоми в Грузии, и, совместно с братьями - имением Вардане в Черноморской губернии (совокупно Николай Михайлович был владельцем около 150 тыс. десятин земли). Широко известны были его страсть к охоте и увлечение орнитологией. Великий князь никогда не был женат, что породило в обществе слухи о его нетрадиционной ориентации. Правда это или вымысел, сказать трудно, но если верить писательнице Н.Н. Берберовой, Николай Михайлович водился «с молодыми людьми, которых предпочитал молодым женщинам, относясь к последним более чем холодно», а «одним из его любовников был вел. кн. Дмитрий Павлович». О его личных качествах весьма нелестно отзывался известный государственный деятель А.А. Половцов, записавший в своем дневнике: «...Николай Михайлович по обыкновению взволнованный и преисполненный сплетен и всякого рода осуждений. ...Зная его как интригана и вообще не внушающего доверия человека, я всячески стараюсь молчанием отделаться от него. (...) Николай ‒ умный, злословливый и ничем серьезным не занимающийся (...) По обыкновению говорит много, зло, преувеличенно».

Николай Михайлович придерживался весьма либеральных и оппозиционных взглядов. Находясь в переписке с писателем Л.Н. Толстым, он сообщал ему в одном из писем: «...Смею Вас уверить, что, несмотря на родственные узы, я гораздо ближе к Вам, чем к ним. Именно чувство деликатности вследствие моего родства заставляет меня молчать по поводу существующего порядка и власти, и это молчание еще тяжелее, так как все язвы режима мне очевидны и исцеление оных я вижу только в коренном переломе всего существующего». Берберова утверждала, что Великий князь был членом масонской ложи. А вскоре он заслужил в светских кругах знаковое прозвище «Филипп Эгалите», данное ему в честь принца крови и родственника короля Людовика XVI, который, несмотря на свою принадлежность к Бурбонам и несметное богатство, отличался оппозиционностью, был великим мастером масонской ложи и во время Великой французской революции примкнул к революционерам. Французский посол Морис Палеолог оставил такую характерную запись в своем дневнике, после общения с Великим князем: «Николай Михайлович, "Николай Эгалитэ", интересующийся передовыми идеями и новыми людьми». «Высокообразованный и весьма талантливый, он единственный из членов Императорской фамилии являлся искренним сторонником либеральных идей, которые высказывал с такой откровенностью, что заслужил при дворе прозвище "Филиппа Эгалите"», ‒ вспоминал министр иностранных дел А.П. Извольский. При этом, отмечал мемуарист, Великий князь «был в хороших отношениях с Императором и имел обыкновение говорить с ним совершенно откровенно. Они сообща работали в области исторических наук, ‒ Великий князь был председателем Императорского Исторического общества, а Николай II ‒ почетным его председателем. (...) [Но] несмотря на глубокое уважение, которое Николай II питал к нему, Великий князь не имел на Государя политического влияния и не занимал никакого поста на государственной службе».

Прозвище «Филипп Эгалите», как показали дальнейшие события, оказалось пророческим. Николая Михайловича сближали с французским принцем не только происхождение, богатство и оппозиционность, но и трагический жизненный финал, ‒ как и Филипп Эгалите он стал жертвой революции, торжеству которой сам же невольно способствовал.

«Нас называли "опасными радикалами", ‒ вспоминал Великий князь Александр Михайлович. ‒ Мой старший брат Николай Михайлович был несомненно самым "радикальным" и самым одаренным членом нашей семьи. (...) Не могу сказать, чтобы я был вполне согласен с его "офранцуженными" политическими симпатиями. Будучи горячим поклонником парламентарного строя и убежденным почитателем словесных дуэлей Клемансо ‒ Жореса, он не хотел допустить того, что создание в России конституционного строя по образцу III французской республики закончилось бы полным провалом. Истина заключалась в том, что он родился не в той стране, где ему следовало бы родиться. В гвардии ему дали прозвище "Филиппа Эгалитэ", но авторы этого прозвища не подозревали, что их царственный однополчанин шел в своем демократизме гораздо дальше, нежели брат французского короля, который мечтал воспользоваться революцией, как трамплином для достижения собственных честолюбивых планов. Мой брать Николай обладал всеми качествами лойяльнейшего президента цивилизованной республики, что заставляло его часто забывать, что Невский проспект и Елисейские поля ‒ это далеко не одно и то же».

«Николай Михайлович давно придерживался либеральных взглядов, в свое время переписывался с Л.Н. Толстым, был лично знаком со многими членами Государственной думы, открыто критиковал некоторых министров, но активного участия в политике до начала 1916 г. он не принимал», ‒ отмечают историки Е.Е. Петрова и К.О. Битюков. Но оппозиционность Великого князя в итоге привела к тому, что накануне Февральской революции он превратился в наиболее радикального критика Царской семьи из числа Великих князей, став фактическим лидером «великокняжеской фронды». При этом Великий князь прекрасно осознавал угрозу, нависшую над монархией. Еще в 1914 году он писал: «...Для меня ясно, что во всех странах произойдут громадные перевороты; мне мнится конец многих монархий и триумф всемирного социализма, который должен взять верх, ибо всегда высказывался против войны. У нас на Руси не обойдется без крупных волнений и беспорядков...» Но вывод, который делал из этого Николай Михайлович, оказывался сомнительным. По его мнению, риск революционных потрясений в России становился тем выше, чем более «правительство будет бессмысленно льнуть направо». Такая логика привела к тому, что Великий князь оказался на стороне думской либеральной оппозиции. «Для Великого князя Николая Михайловича характерна связь с Думой, либеральные взгляды и несдержанность в политических и персональных оценках», ‒ отмечают Е.Е. Петрова и К.О. Битюков. 

Находясь в переписке с вдовствующей Императрицей Марией Федоровной, Николай Михайлович на протяжении 1916 года регулярно писал ей о «пагубном влиянии» Александры Федоровны, указывая, что «образ мыслей А.Ф. принял угрожающий оборот не только для повседневных интересов нашей родины, но и для интересов Ники и всей династии». Не менее негативно он относился и к кадровым назначениям Царя, требуя от Императрицы-матери «открыть глаза Ники». В аристократическом яхт-клубе Николай Михайлович открыто позволял себе критику Императора и Императрицы, довольно резко высказывался о способностях правительства и командования Русской армии, пытался «открыть глаза» Царю на близкую катастрофу, полагая, что ее главными виновниками являются не критики власти, а ее носители. Особое недовольство Великого князя, как уже было сказано выше, вызывала Императрица Александра Федоровна, которая, по его мнению, сбила Царя с толка путем «ловких махинаций» при поддержке «темных сил». 1 ноября 1916 года Николай Михайлович направил Царю письмо, в котором заявлял, что если бы ему «удалось устранить это постоянное вторгательство во все дела темных сил, сразу началось бы возрождение России и вернулось бы утраченное тобою доверие громадного большинства твоих подданных». «Когда время настанет, а оно уже не за горами, ‒ поучал Великий князь Императора, ‒ ты сам, с высоты престола можешь даровать желанную ответственность министров перед тобою и законодательными учреждениями...»

Среди других корреспондентов Великого князя были члены Прогрессивного бока думцы В.В. Шульгин и Н.Н. Львов, встречался он и с председателем Государственной думы М.В. Родзянко, с которым имел «большую беседу». Николай Михайлович был в курсе состава намечавшегося либеральной оппозицией «ответственного министерства», оказывая этой идее посильное содействие. Встречался Великий князь и с В.М. Пуришкевичем, которому накануне убийства Г.Е. Распутина рассказывал о «темных силах» и «кознях» Императрицы, после чего правый депутат, по его собственным словам, «несколько минут, под впечатлением прослушанного, сидел, как загипнотизированный» и пришел в себя лишь после того, как Николай Михайлович предложил ему сигару. Возможно, отмечают современные исследователи, «этот разговор стал отправной точкой как для антираспутинского выступления В.М. Пуришкевича в Думе 19 ноября, так и для его участия в убийстве Г.Е. Распутина». Ноябрьский «штурм власти», предпринятый в 1916 году оппозиционными депутатами Государственной думы, Николай Михайлович также приветствовал, заявив на следующий день после «исторической речи» В.М. Пуришкевича, во время которой он «плакал как ребенок, плакал от стыда»: «Я пробил брешь, и другие продолжили штурм, который завершился вчера в Думе. (...) Это моя первая победа».

«Записки» Великого князя за 1916 год прекрасно иллюстрируют его политические взгляды накануне революции. Особенно интересны в этом плане страницы, посвященные убийству Г.Е. Распутина. (Об отношении Великого князя к этому преступлению А.Н. Бенуа напишет в своем дневнике так: «Очень, говорят, наслаждается всей историей Вел. Князь Николай Михайлович, который, по некоторым сведениям, является настоящим подстрекателем»). Характеризуя действия убийц, Николай Михайлович отмечал: «безусловно, они невропаты, какие-то эстеты, и все, что они совершили, ‒ хотя очистили воздух, ‒ полумера, так как надо обязательно покончить и с Александрой Федоровной, и с Протопоповым (министром внутренних дел. ‒ А.И.). ...У меня снова мелькают замыслы убийств, не вполне еще определенные, но логически необходимые, иначе может быть еще хуже, чем было. (...) С Протопоповым еще возможно поладить, но каким образом обезвредить Александру Федоровну? Задача ‒ почти невыполнимая. Между тем, время идет, а с их отъездом и Пуришкевича я других исполнителей не вижу и не знаю». Правда, спохватившись и, видимо, ужаснувшись собственных мыслей, Великий князь сделал примечание: «Но, ей-ей, я не из породы эстетов и, еще менее, убийц...» 

 

Сочувствие убийцам Распутина, а также участие князя в «великокняжеской фронде» не остались без внимания Императора. «До меня со всех сторон доходят сведения, ‒ говорилось в письме Государя, ‒ что Николай Михайлович в яхт-клубе позволяет себе говорить неподобающие вещи. Передайте ему, чтобы он прекратил эти разговоры, а в противном случае я приму соответствующие меры». Оправдываясь, Николай Михайлович велел передать Императору следующее: «Пороков у меня много, язык без костей. Единственная может быть моя вина, что я еженедельно пишу имп. Марии Федоровне подробное письмо о текущих событиях, по силе своего разумения и совести. В этих письмах я пишу все, не стесняясь ничем, и говорю свое мнение, не стесняясь ни лицами, ни другими соображениями. (...) ...Возведенное на меня обвинение несправедливо и считаю себя невиновным».

Крайне возмущена поведением Николая Михайловича была Императрица Александра Федоровна, расценивавшая его оппозиционную деятельность едва ли не как государственную измену. Она удивлялась, почему Царь не припугнет своего родственника ссылкой в Сибирь, и возмущенно писала супругу о том, что Николай Михайлович дурно отзывается о ней в яхт-клубе и при этом «прячется за спиной» Императрицы Марии Федоровны, что есть «мерзость и предательство». Заключая, что Николай Михайлович является «воплощением всего злого», «что все преданные люди ненавидят его», Александра Федоровна передавала супругу отзыв о Великом князе, данный Распутиным: «Человек он ничтожный». Вспомнив слухи о еврейском происхождении матери Николая Михайловича, Александра Федоровна в сердцах восклицала: «Скверный он человек, внук еврея!»

«Довольно красивый и очень умный, он был прожженным интриганом, ‒ утверждал начальник канцелярии Министерства Императорского Двора генерал А.А. Мосолов. ‒ ...Он всегда всех критиковал, но сам никогда ничего не делал. (...) Когда Царь уехал на фронт, Николай Михайлович остался в Петрограде. В клубе, где он всегда был в центре внимания, его язвительные высказывания, ниспровергавшие все, что можно, наносили большой вред самодержавию. Критика, исходящая из высших сфер, заражала своим ядом всех и разрушала моральный авторитет Государя. Императрица ненавидела его до глубины души. Именно Николай Михайлович стал инициатором написания коллективного послания царю (сразу же после убийства Распутина), которое окончательно рассорило Царя и его родственников».

В конце концов, терпение Императора иссякло (чашу терпения переполнила подпись под адресованным Государю коллективным письмом Великих князей, выступивших в защиту одного из убийц Распутина - Великого князя Дмитрия Павловича), и в последний день 1916 года Николай Михайлович получил приказание выехать на два месяца в свое имение Грушевку Херсонской губернии. Откликаясь на царское повеление, Николай Михайлович писал: «Александра Федоровна торжествует, но надолго ли, стерва, удержит власть? А он (царь. ‒ А.И.), что это за человек, он мне противен, а я его все-таки люблю, так как он души не дурной, сын своего отца и матери; может быть, люблю по рикошету, но что за подлая душонка!»

Столичное «общество» выражало опальному князю сочувствие. «Весь город, говорят, перебывал у него», ‒ отметил в дневнике Великий князь Андрей Владимирович. «В высших кругах захлебывались рассказами о высылке В. Кн. Николая Михайловича, ‒ вспоминал жандармский генерал А.И. Спиридович. ‒  ...Некоторые, зная В. Князя, только как болтуна, находили высылку слишком строгой мерой и обвиняли за нее, конечно, Царицу». Из уст в уста в высшем обществе передавали слова Николая Михайловича, брошенные накануне ссылки, что он поедет 1 января в Царское Село, так как «не желает целовать руки...» Сочувствующий российской либеральной оппозиции французский посол М. Палеолог так прокомментировал, взбудоражившее общество известие о «репрессии» в отношении члена Императорского Дома: «При получении известия об этом, мне тотчас приходит на память один исторический прецедент. 19 ноября 1787 г. Людовик XVI выслал герцога Орлеанского в его имение Виллер-Коттрэ, чтоб наказать его за то, что он заявил в парижском парламенте, что только генеральные штаты имеют право разрешить королю дополнительные налоги. Так неужели Россия дошла до 1787 г.? ‒ Нет!.. Она зашла уже гораздо дальше. Подвергая суровому наказанию великого князя Николая Михайловича, Император хотел, очевидно, терроризировать императорскую фамилию и ему это удалось, потому что она в ужасе; но Николай Михайлович не заслужил, может быть, "ни эту чрезмерную честь, ни эту обиду". В сущности он не опасен. Решающий кризис, который переживает царизм в России, требует Ретца или Мирабо. А Николай Михайлович скорее критик и фрондер, чем заговорщик; он слишком любит салонные эпиграммы. Он не является ни в малейшей степени человеком риска и натиска. Как бы там ни было, заговор великих князей дал осечку».

По дороге в ссылку, Николай Михайлович, пообщавшись с представителями оппозиции В.В. Шульгиным и М.И. Терещенко, оставил любопытную запись: «Шульгин ‒ вот он бы пригодился, но, конечно, не для убийства, а для переворота! Другой, тоже цельный тип, Терещенко, молодой, богатейший, но глубокий патриот, верит в будущее, верит твердо, уверен, что через месяц все лопнет, что я  вернусь из ссылки раньше времени. Дай-то Бог! Его устами да мед пить. Но какая злоба у этих людей к режиму, к ней, к нему, и они это все не скрывают, и оба в один голос говорят о возможности цареубийства!»

Надежды Великого князя вскоре оправдались, но лишь отчасти. Из необременительной ссылки он смог вернуться в столицу во время Февральской революции. Николай Михайлович приветствовал Февральскую революцию и признал власть Временного правительства. Он несколько раз встречался с А.Ф. Керенским, обсуждая с ним вопрос об отказе всех Великих князей на престолонаследие и о передаче их удельных владений в пользу государства. Очень показательно желание Николая Михайловича сразу же после революции установить памятник декабристам, о котором он писал 7 марта 1917 года Керенскому, предлагая поддержать этот проект материально. 

Он не стеснялся публично осуждать политику и личность Государя, чем вызвал гнев Великого князя Георгия Михайловича, писавшего в одном из частных писем, что «к ужасу своему» он прочел слова своего старшего брата в одной из газет, охарактеризованные им как «низкая и недостойная гадость», как месть «лежачему». Сам являясь противником Императрицы Александры Федоровны, Георгий Михайлович замечал: «Мы можем говорить между собой о чем нам угодно, но выносить грязь на улицу и поносить несчастного человека — это низко…» Генерал П.Н. Врангель вспоминал: «В ряде газет появились "интервью" Великих князей Кирилла Владимировича и Николая Михайловича, где они самым недостойным образом порочили отрекшегося Царя. Без возмущения нельзя было читать эти интервью».

М. Палеолог оставил следующее свидетельство, относящееся к мартовским дням 1917 года: «После полудня, проезжая по Миллионной, я замечаю Великого князя Николая Михайловича. Одетый в цивильный костюм, похожий с виду на старого чиновника, он бродит вокруг своего дворца. Он открыто перешел на сторону Революции и сыплет оптимистическими заявлениями. Я его достаточно знаю, чтобы не сомневаться в его искренности, когда он утверждает, что отныне падение самодержавия обеспечивает спасение и величие России; но я сомневаюсь, чтобы он долго сохранял свои иллюзии, и желаю ему, чтобы он не потерял их, как потерял свои иллюзии Филипп-Эгалитэ».

Но иллюзии имеют свойство рассеиваться при соприкосновении с суровой реальностью. Как и у многих вольных или невольных виновников революции, во взглядах Николая Михайловича, человека неглупого, довольно скоро наступило разочарование в революционных событиях. «Анархия полная, и никто не может сказать, когда будет положен конец подобному положению вещей. "Большевизм" все больше и больше захватывает провинцию, и некоторые уезды в ряде губерний полностью опустошены крестьянами и дезертирами... Жгут и громят все, никого не щадя. Временное правительство не в силах обуздать этот народный шквал...» - писал он в начале октября 1917-го одному из своих корреспондентов. М. Палеолог, общавшийся с Великим князем в мае 1917 года, записал в своем дневнике следующие слова: «Как далек он от великолепного оптимизма, который он проявлял в начале нового режима! Он не скрывает от меня своей тоски и печали. (...) ...В то время, как он проводит меня через салоны в вестибюль, в голосе его слышится волнение. (...) - Не могу же я забыть, что я висельник!»

Последним словам вскоре суждено было сбыться. После прихода к власти большевиков Николай Михайлович, как и остальные представители Дома Романовых, подвергся преследованию. В марте 1918 года он вместе с братом Георгием Михайловичем и кузеном Дмитрием Константиновичем был выслан в Вологду. 1 июля 1918 г. находившийся в ссылке Великий князь был арестован, а 21 июля перевезен в Петроград и помещен в Дом предварительного заключения. Сидевший вместе с Великим князем последний военный министр Временного правительства А.И. Верховский, вспоминал: «Библиотекой заведовал бывший Великий князь Николай Михайлович, упрекавший меня за то, что я арестовал в Крыму Николая Николаевича и бывшую Императрицу Марию Федоровну. Николай Михайлович смеялся надо мною. "Вы нас арестовывали в апреле, а теперь сидите вместе с нами. Во-первых, вам поделом, а во-вторых, учитесь истории, ‒ Николай Михайлович был известным историком. ‒ В революционной борьбе нет середины. Если вы не идете с последовательными революционерами, то, как видите, вы оказываетесь за одной решеткой с нами"».

Находясь в заключении, Николай Михайлович вернулся к историческим штудиям. В начале января 1919 года он направил прошение, которое просил передать А.Н. Луначарскому. Князь сообщал, что он, несмотря на тяжелые условия заключения и недостаток материала, пишет большую работу о реформаторе Сперанском. Николай Михайлович просил вернуть ему свободу, дать отдохнуть от нравственных и физических мучений, после чего выражал готовность принять от новой власти любую работу по специальности, заверяя, что никаких коварных замыслов против советской власти он не имел и не имеет. Но советская власть в прогрессивном Великом князе не нуждалась. 

9 января 1919 года Николай Михайлович как член «императорской своры» был приговорен Президиумом ВЧК к смертной казни. «Мои братья, Великие Князья Николай Михайлович и Георгий Михайлович, ‒ писал Великий князь Александр Михайлович, ‒ встретили свою смерть в Петропавловской крепости, где, начиная с Петра Великого, были погребены все русские Государи и Великие князья. Максим Горький просил у Ленина помилования для Николая Михайловича, которого глубоко уважали даже на большевистских верхах за его ценные исторические труды и всем известный передовой образ мыслей. "Революция не нуждается в историках", ‒ ответил глава советского правительства и подписал смертный приговор». Не помогло и ходатайство Академии наук, просившей за князя. Приговор был приведен в исполнение 24 января 1919 года. Вместе с Николаем Михайловичем и его братом Георгием, были расстреляны и его двоюродные братья ‒ Великие князья Павел Александрович и Дмитрий Константинович. Тюремный служитель, ставший свидетелем этой казни, рассказывал: «В три ночи солдаты, по фамилии Благовидов и Соловьев, вывели их (Великих князей. ‒ А.И.) голыми по пояс и провели на территорию Монетного двора, где у крепостной стены напротив собора была вырыта общая могила, где уже лежали тринадцать трупов. Поставили князей на краю и открыли по ним стрельбу».

Постановлением Генеральной прокуратуры Российской Федерации от 9 июня 1999 года Великий князь Николай Михайлович был реабилитирован. Но что характерно: Архиерейский собор Русской Православной Церкви Заграницей, прославивший в 1981 году в лике святых трех из четырех расстрелянных в Петропавловской крепости Великих князей, отказал в этом лишь одному из них ‒ Николаю Михайловичу, внесшему своей крайне бестолковой «политической деятельностью» посильный вклад в крушение русской монархии.

Шведский писатель и журналист Стаффан Скотт писал по этому поводу: «Когда Русская Зарубежная Церковь в 1981 году причислила к лику святых великомучеников всех членов династии Романовых, убитых во время революции, а также другие жертвы того периода, имени Николая Михайловича среди них не упоминается и в его честь не было написано иконы. Дело в том, что он иногда называл себя социалистом и к тому же был масоном, а кроме того, с точки зрения Церкви, считался атеистом. Зная взгляды Великого князя Николая Михайловича, можно предположить, что он был бы доволен, что избежал удела великомученика».

Однако, на установленной в 2004 г. по инициативе настоятеля Петропавловского собора игумена Александра (Федорова) на одном из пилонов Великокняжеской усыпальницы мемориальной доске в память о четырех убиенных Великих князьях, по какому-то недоразумению Николай Михайлович именуется не только «достойнейшим представителем Российского Императорского Дома», но и «благоверным»...

Хороший историк и, несомненно, одаренный ученый, Николай Михайлович оказался крайне наивным и недальновидным «политиком» ‒ видимо, искренне желая стране блага и думая, что своими действиями он спасает монархию от краха, на деле он стал одним из ее могильщиков...

Подготовил Андрей Иванов, доктор исторических наук