Чангу приснятся сложные сны: он стар и пьяница, как капитан, хотя, кто бы мог предположить подобную страсть в собаке, ведь Чанг – собака…
Он увидит меру трагизма мира, упакованного во блестящее внешнее, и то, как срывается оно, обнажая метафизическое неведомое, будет представлено бунинским подтекстом.
Пока, одолевая мрак и прелесть великого океана огромный, как страна, корабль везёт «Господина из Сан-Франциско» развлекаться – наконец-то, после стольких трудов, и европейский маршрут, составленный мысленно, избыточен, только не довезёт корабль, господин, сильно разбогатевший на всем, на чём только можно, даже не успеет осознать тщеты своих исступлённых заработков, погружённый одномоментно в тотальный раствор смерти…
Пряная густота бунинской прозы превосходит ли сухое сияние его стихов?
Сложно ответить – и так и там цветущее, очень цветовое мастерство.
Лес, точно терем расписной,
Лиловый, золотой, багряный,
Веселой, пестрою стеной
Стоит над светлою поляной.
Березы желтою резьбой
Блестят в лазури голубой,
Как вышки, елочки темнеют,
А между кленами синеют
То там, то здесь в листве сквозной
Просветы в небо, что оконца.
«Листопад», сыплющийся в душу с детства, имея в виду советский его вариант, остаётся навсегда – и ювелирной пестротою, и заворожённым вглядыванием в красоту мира: будто вечно хотел найти корни всего, таинственный подтекст…
Бунин заворожён смертью.
«Огнь пожирающий» свидетельствует об этом: страшный и тяжёлый, густо-медовый, как всегда разнообразно-цветной рассказ…
Прекрасная женщина.
Молодая смерть.
Адская и деловитая процедуры кремации… Тяжёлые ритмы прекрасного рассказа будут долго вибрировать в сознанье: поскольку каждое не примириться с фактом смерти.
Но – он же был счастливым человеком, жизнь контрастна, он писал, свидетельствуя:
О счастье мы всегда лишь вспоминаем.
А счастье всюду. Может быть, оно —
Вот этот сад осенний за сараем
И чистый воздух, льющийся в окно.
В бездонном небе легким белым краем
Встает, сияет облако. Давно
Слежу за ним… Мы мало видим, знаем,
А счастье только знающим дано.
Гранёный сонет о возможностях счастья пьянит густым вином.
Он мог делать рассказы объёмом в полстраницы-страницу – и смыслоёмкость их была столь велика, что большего не требовалось.
«Жизнь Арсеньева» развернётся, однако, долгими лентами: используя собственную жизнь, Бунин творит литературную альтернативу оной, показывая этапы прорастания человека в данность – мучительные часто…
«Одиночество» ударит в бубны его жизни, выхлестнувшись просто-сложными, такими житейскими строчками стихотворения:
Мне крикнуть хотелось вослед:
«Воротись, я сроднился с тобой!»
Но для женщины прошлого нет:
Разлюбила — и стал ей чужой.
Что ж! Камин затоплю, буду пить…
Хорошо бы собаку купить.
Эротику воспринимая ключом к постижению взаимоотношений двоих, прописывал её мягко и нежно, порой, впрочем, взрываясь истовыми пульсациями, как в рассказе «Генрих», например.
И всегда – словно не фразами писал: а цветами, вечными, не способными увясть; цветами, драгоценными самоцветами, чем-то столь необычайным, словно превосходящим в цвете и музыке обыденные слова…
